сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Он садится рядом с ней на койку — Конан вздрагивает — однако он просто ждёт: даёт ей шанс выйти из этого недостойного состояния и овладеть собой и наблюдает за ней периферийным зрением. Иначе это не просто не интересно — это противно.
Проходит не больше нескольких мгновений, и она кладёт руку ему на спину — Обито усилием воли сдерживает нематериальность: его слово ему дорого. Что она сейчас будет делать — превратит руку в бумажное лезвие, но твёрдое как сталь, и пронзит сердце? Обито активирует мангёкё, готовясь: он успеет спастись, чуть только острое коснётся его кожи.
Но Конан просто держит руку на его спине, не ведя по ней в фальшивой ласке, — однако это всё равно выглядело бы как ласка, не будь её ладонь точно над сердцем.
Обито разворачивается под её рукой, и та теперь ложится ему на грудь.
Во взгляде Конан похоть, и Обито даже разрешает её ладоням скользить по нему, даже на миг прикрывает глаза, впитывая ощущения от этих странных опасных и неопасных прикосновений. Она действительно его хочет. Обито уже имел возможность оценить её силу воли — та не настолько крепка, чтобы заставить её гладить его вопреки отвращению.
Эта простая ласка делает с ним что-то странное, возвращает на много лет назад. Внутри начинает болеть. Обито стискивает кулаки, намереваясь это прервать, тем более что Конан теперь проникает снизу ему под водолазку. Она ощупывает центральный шрам до самого верха — интересно, что она предполагает на этот счёт, думает Обито. Затем её руки ищут на нём другие шрамы, но остаются ни с чем. Обито остывает, ему уже даже приятно, но мангёкё всё ещё наготове.
Есть в ней что-то, думает он. Какая-то женственность. Его сердце пусто и мертво, ей не тронуть его ни физически, и никак иначе. Это просто отвлечённые мысли.
Она ищет его слабое место, понимает он. И в Обито просыпается азарт.
У него нет слабых мест.
______________
Конан не может поверить, что он всё ещё поддаётся. Его выдержка её пугает. Неужели он думает, что она потеряла голову и действительно не причинит ему вреда?
Конан понимает, что сейчас она управляет процессом. Она сейчас может зайти как угодно далеко — перед его смертью, а он её не прервёт. Что ж, решает Конан. Чем в более унизительном состоянии он окажется в последние мгновения, тем лучше. Он пожалеет, что посмел так с ней обращаться.
Его временная покорность даже трогает её, Конан использует эти чувства, чтобы продлить своё терпение — чтобы раньше времени его не прикончить. Думала ли она когда-то, что вообще будет прикасаться к Мадаре, а тем более — вот так?
Он не Мадара, вспоминает она. И сейчас у неё есть время на размышления, пока он играет с судьбой, нежась под её смертоносными касаниями. Конан знает, что клан Учиха давно не существует, что — после смерти Итачи — выживших нет. Кроме него. Притвориться великим предком, потому что сам ничего из себя не представляешь, всего лишь осколок могущественного рода, — какой же он жалкий. Конан кривится. Её тут же обдаёт красным взглядом шарингана. Он начеку, она его бдительность не усыпила. И он не так слаб, как ей кажется. Может ли он действительно быть Мадарой и просто пытаться её запутать?
В сущности, какая разница. Это его последние минуты — вот что греет Конан.
Кажется, ему надоедает сидеть без дела, и его пальцы снова ложатся ей на промежность. Горячие, перебирают выбившиеся волоски. Конан пытается не противиться. Он хватает за полоску ткани прямо здесь и стягивает вниз — Конан поджимает колени. Он бросает это на полпути и возвращает руку туда, где она уже раздразнена. Его хватка смыкается на лобке, и средний палец уверенно проникает вглубь — он не может сдержать вздох, когда чувствует, что здесь позорно мокро.
Никто не узнает, скрепя сердце думает Конан. Этот позор погибнет здесь, вместе с ним, в этих стенах. Это просто роль.
Он уже исследует её внутри, и это почему-то не неприятно. Конан сжимает его мышцы груди так, что болят руки, чтобы отвлечься. Она пытается опрокинуть его назад, чтобы остаться в ведущем положении, но он не даёт. Вторая рука ложится ей на грудь. Конан чувствует себя насаженной на крюк, распластанной, раскрытой. Мадара не мнёт грудь, просто держит, но Конан всё равно хочется отдалиться, откинуться назад.
И это становится оплошностью, потому что он тут же опрокидывает её и прижимает спиной к койке. Ей некуда бежать. Его палец внутри движется, она с силой располосовывает ему грудь, заранее зная, что он не прекратит. Он придавливает ей предплечьем шею, чтобы усмирить, и Конан задыхается и затихает, мысленно сосредоточиваясь на том, чтобы не дать ему окончательно взять верх — хоть как-нибудь. Она плотно сжимает бёдра, давя ими его руку. Теперь ему их не развести — только через её труп.
Но Конан ошибается, Мадаре достаточно отпустить её грудь — и он тут же обеими руками раскрывает то, что прячет Конан. На внутренней стороне бёдер остаются до головокружения больные синяки от его пальцев. И место руки занимает его таз.
Её бельё давно где-то слетело с ног, но это уже не самое страшное. Самое страшное сейчас тычется ей в промежность всей своей огненной неизбежностью. Конан снова пытается сыграть нежность, но он скручивает ей руки, не давая прикасаться к себе. Конан вдруг осознаёт себя просто крошечной под ним, и едва может побороть панику. Ему ведь действительно ничего не стоит её разорвать, как обещал. Чакра её не слушается, Конан может только рычать и извиваться, пытаясь ударить его коленом между ног, но он прижимает её собой сильнее, и она больше не может шевельнуться.
Он входит, обжигая её изнутри. Член проталкивается вглубь с трудом, Конан стянута долгими годами воздержания. Стенки принимают его неохотно, неохотно растягиваются под его давлением и пускают глубже. Из глаз сами собой брызжут слёзы. По его телу прокатывается дрожь, его неутолённый голод расходится вокруг такими волнами, что парализует Конан сильнее тяжести его тела.
Может, сейчас?
Он выходит — и входит снова, мощным рывком. Конан бьёт его бёдрами по бокам, стараясь выбить из него весь воздух. Она так растянута внутри, что нет ни единого клочка свободной плоти. Конан никогда не думала, что что-то настолько уязвимое как член, уже не говоря об остальном, может быть инструментом, чтобы насильно терзать тело. Как он не боится, что она просто выпустит листы бумаги и нашинкует всё его достоинство на клочки?!
Но только Конан концентрирует для этого чакру, как очередной рывок в ней сбивает всю подготовку. Конан всё ещё течёт — и едва не воет от того, как это стыдно. В глубине души она знает, что может противостоять. Но не может себя заставить.
Её руки, вжатые им в койку, немеют. Конан понимает, что вот, наконец-то он поглощён происходящим полностью, сейчас самое время для удара. И он, словно услышав её мысли, выпускает её руки и падает вниз, упираясь в койку теперь локтями и хватаясь за её грудь. Она чувствует своим животом его — напряжённый до каждой мышцы, и не сразу понимает, что он кончил. Но она не ощущает внутри притока никакой чужой жидкости — хотя должна ведь? должна? — только стенки её влагалища пульсируют от интенсивного воздействия.
Конан в ужасе таращится на тёмный потолок над ним, шокированная тем, что опоздала. Она могла его убить, но не была достаточно ловка.
Он вполне быстро приходит в себя и отстраняется, шаринган его зажигается вновь — как Конан пропустила момент, когда тот потух?
Но её тело он освобождать не спешит. Член его по-прежнему внутри — ничуть не меньше по размеру, чем раньше. Так ведь не должно быть, рассеянно думает Конан. Зато он больше не держит её руки: вместо этого он сидит сверху и мучает грудь. Он зажимает один сосок между мизинцем и безымянным пальцем, а второй — между указательным и средним — с тыльной стороны одного и того же кулака. И держит, а другая рука бесцельно скользит по её телу.
Следуя ещё толком не оформившемуся плану, Конан тянется туда, где его член утопает внутри неё, и начинает себя массировать. Она закрывает глаза, чтобы его взгляд так сильно не смущал. Присутствие его члена внутри саднит, но растянутость приносит новые ощущения в этот привычный процесс. Очевидно, замечая, что ей не хватает смазки, он аккуратно плюёт сверху — точно на её пальцы. И Конан это… воспринимает как должное.
Она уже не чувствует себя ведущей, они уже оба в равной опасности. Его кулак сжимается, сдавливая между пальцев её соски — ей кажется, что те вот-вот лопнут, скрипя от боли. Но то, что она делает с собой, отвлекает от всего — даже от стыда.
Конан дожидается момента, когда он про вторую её руку забывает, поглощённый зрелищем, и формирует кунай, быстро нанося удар.
Кровь из-под бумажного лезвия бежит от груди по животу, и Конан даже успевает ещё пару раз нажать на клитор, пока он отстраняется, выходит, пока хватается за рану, пока выплёвывает изо рта сгусток крови. Как было бы цинично в этот момент кончить, думает Конан. Но ей это претит.
Она медленно встаёт с кровати, абсолютно голая, и спиной отходит к стене, едва не сбивая с тумбочки свечу, но не сводя взгляд с Мадары и поднося к губам печать концентрации чакры — сейчас без неё не обойтись.
______________
Она, конечно, промахивается по сердцу, но бумажный кунай между рёбер пробивает лёгкое, Обито выдирает его и с силой закрывает рану рукой, чтобы воздух не вышел до конца, давая тканям время регенерировать. Ему нельзя дышать, он сейчас чрезвычайно уязвим, и если бы Конан ударила второй раз, всё могло бы закончиться куда хуже.
Но она почему-то ждёт, и это заставляет Обито улыбаться сквозь боль, глотая скопившуюся во рту кровь.
Она его недооценивает.
Он не даст ей уйти.
______________
Конан бьёт бумажным сюрикеном ему в запястье, чтобы не успел применить медицинское дзюцу. Его рука падает вниз, он шипит, кровь в ране идёт пузырями. Он хватается за неё второй — Конан бьёт и в эту.
У тебя ничего не выйдет, ты не вылечишься.
Ты жалок, сидящий здесь, с истекающим смазкой членом.
Конан улыбается.
Так тебе и надо.
Это конец.
Конан не хочет его добивать. Пусть умрёт в мучениях.
______________
Обито чуть горбится вперёд и прижимает рану предплечьем — не так герметично, но должно хватить. Края интенсивно чешутся, срастаясь, травмированные запястья будут восстанавливаться столько же — из одного ещё даже не удалось вынуть сюрикен.
Неужели придётся в Камуи?
Конан стоит поодаль и формирует себе из бумаги одежду. Застеснялась.
Обито хочется её спалить, но основные инструменты для огня — лёгкие и кисти рук — выведены из арсенала. Да ещё и замкнутое пространство.
Обито начинает задыхаться.
Проклятие, в этот раз ему не выдержать.
Он активирует камуи, и последнее, что видит перед собой — летящую в него стаю бумажных сюрикенов, которые, скорее всего, попадут в цель, затянутые в его вихрь, и Конан, распадающуюся в воздухе на листки. А последнее, что слышит — как бумажный шорох ему шепчет:
— Трус…
