Текст книги "Волчий берег (СИ)"

Автор книги: Юлия Шолох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Смотрите, бабы, – прошептала одна из женщин. – Она же… она оборачивается! Ах!

– Она пытается ему помочь, – раздался скрипучий голос старика, чьи ноги показались возле моего лица. Если бы я могла, подняла бы голову, но тело покрылось жалящим невидимым одеялом, а рук и ног больше не было, одни ошмётки плоти и костей. – А вы… трусам – собачья смерть, правильно он сказал. Лучше не жить, чем видеть вас. За Мишку… не прощу.

Мои глаза закатывались, а тело охватывало огнём. Не знаю, видела я это или мне мерещилось сквозь алую пелену, но старик упал на землю и встал уже седым, тощим волком. И бросился за Гордеем.

Гордей! Он умрёт, умрёт!

Я должна сделать хоть что-нибудь! Хотя бы попытаться.

Не прощу себя!

Спина изогнулась дугой, а мысли покрылись туманом. Всего, чего я хотела – чтобы он жил. Чтобы жил, улыбался мне своей бесовской улыбкой и смеялся надо мной всякий раз, как взбредёт в голову.

Вокруг оборачивались волками другие мужчины, их становилось всё больше, и меня не пугало рычание и вой. Главное, они все шли за ним. Туда, куда не получалось идти у меня.

Я боялась, что он умрёт. Нет, не так. Моя кровь стыла в жилах об безумного ужаса, а грудь отказывалась дышать, стоило подумать, что его глаза закроются, а сердце остановится. И что я никогда, никогда больше не прикоснусь к нему.

Малинка рыдала, я слышала, видела, но ничего не могла поделать. Ни думать, ни говорить. Только изо всех сил пытаться побежать следом и спасти его… спасти его.

Позвоночник хрустнул так, что от боли мир вспыхнул, а потом я, кажется, потеряла сознание.

И даже ничего не помня, я пыталась уйти к нему. Пусть даже на тот свет.

Сознание возвращалось урывками и снова улетучивалось. Раз за разом, часами… а может, днями. Жар. Ночное небо. Крики. Чей-то горестный вой. Запах дыма. Голоса, голоса. Плач. Жжёное мясо. Холодный порыв ветра. Малинкины слёзы. Жажда убивать. Запах сочной вечерней травы. Зубы, которые чешутся до дикой боли. Солёная кровь. И боль, боль!

Нельзя, нельзя позволять себе уходить в небытие. Ведь он останется один. И пусть во рту собственная кровь, а спина уже отнялась и не чувствуется, пусть ноги и руки будто кто сломал, согнул, а Малинка бьётся в истерике, я не могу уйти, не могу его бросить.

Не уйду!

В одно из мгновений, давно потеряв счёт времени, я увидела Гордея. Так, будто подняла из глубокого отчаяния глаза к небу и явился мне лик божественный.

– Я тут, Жгучка. – Он прижался своим лбом к моему, судорожно поддерживая за плечи. Его руки тряслись. – Всё закончилось. Отдохни.

Потом чьи-то голоса, стук. Гордей отворачивается.

– Нет! – Кричит кому-то. – Оставь меня!

Голоса уговаривают. Кажется, это Всеволод и какие-то женщины.

– Я не оставлю её.

– Тебе нужен лекарь. – Говорит Ярый и меня снова выгибает дугой. Когда это прекратится? Когда?

– Отвали! – Грубо отвечает Гордей.

Но он жив. Это всё, что имеет значение. Что бы ни множилось во мне, что бы ни мучило, оно успокоилось, утихомирилось от его близости, ушло в глубину.

И наступил покой.

Глава 11

О цене потерянного

Открыла я глаза в деревянной избе. Низкий потолок, просторная горница, вокруг множество свечей, потрескивающих и трепещущих на сквозняке. Так тихо…

Боли нет.

Надо сесть, ощупать себя. Пальцы двигаются, они не сломаны. Тело на месте – руки, ноги, спина, всё на месте, целое и невредимое. Ни одного синяка на коже. Где? Где это всё? Меня наружу выворачивало, а следов нет. Кости словно раздробило, но они целые. Неужели сон?

Но... Гордей! Того ужаса мне не забыть!

– Жгучка.

Малинка подбирается ближе, на ней лица нет. Наверное, сидела рядом, а я даже не заметила. Она так осторожно наклоняется, будто даже воздух в комнате нельзя тревожить.

Хочу дотронуться до неё, убедиться, что она настоящая, живая, но сестра вздрагивает, почти невидимо отодвигаясь. На миг, но я вижу!

– Ты чего?

– Ты оборотень, Жгучка.

По её лицу текут слёзы, и видеть такие тихие, отчаянные слёзы близкого человека страшно. Пальцы цепляются за край кровати, подальше от неё.

– Я?

Мой голос слабый, ни тени протеста. К чему споры? Я помню. Я проткнула клыками язык и чувствовала, как по горлу течёт кровь. Мои когти вонзались в землю так, что я слышала, как она скрипит. Тело рвало, кости ломались, как будто становилось другой формы.

Я становилась другой.

Всхлипнув и резко утеревшись, Малинка отодвигается и уходит.

– Я позову его.

Глупо спрашивать, кого. Кровь словно кипящая вода окрашивает кожу. Я смотрю на дверь с замирающим сердцем, не в силах понять, что происходит. Но я жду… я жду.

То, что случилось… там была битва. Там кто-то умер. Там были волки, которые превращались и шли за ним. Шли за ним…

Дверь открылась быстро, а в остальном он будто и не спешил. Плотно закрыл дверь, осторожно подошёл, еле шаркающий звук сделал тишину ещё более яркой.

Его бок был перебинтован, и левая рука висела на перевязи, и ещё он сильно хромал.

Но был жив!

Осторожно сел на табурет. Почему-то очень далеко, не достать рукой. Почему? Гордей всегда пытался быть ближе, смотреть, прикасаться, просто быть возле. А теперь словно отдалился.

– Ты в порядке?

– Да. А ты?

– И я.

– Почему ты одет… по-дорожному?

– Не ходить же раздетым. Я… я должен извиниться, Жгучка. За всё.

От тихого хрипящего голоса душа ушла в пятки.

– За что?

Невольно хотелось зажмуриться, только не глазами, а ушами, чтобы ничего не слышать. Чтобы ничего не было!

– Ты ведь просто девчонка, которая жила себе в людской деревне и знать ничего не знала о войне со звериным народом. Я не должен был тебя… – Он покачал головой, его глаза стали тусклыми. – Мне не следовало тебя трогать. А теперь уже поздно. На нас идёт людское войско, а лесное заходит с севера. Отца осадили в крепости. Враги не успокоятся, пока не загонят нас в угол, пока не оставят от нас жалкую сотню-другую дикарей, вынужденных прятаться в лесу или болотах. Нет больше покоя на Звериной земле. Нет мира. И ты должна будешь через это пройти.

Боже, что в его взгляде за тьма!

– Расскажи мне, – попросила я. – Расскажи всё.

– Да, – он потеряно кивнул, – я расскажу. Меня зовут Гордей Дальногорный, я Вожак, сын Князя звериного народа и буду править этими землями после отца. Я из рода волков, из звериного рода. Ты – одна из нас. Ты, не сестра.

Что-то в горле задрожало, я сжала руки, чтобы не тряслись, а он даже не попытался сесть ближе и меня успокоить. Просто говорил – отстранённо, спокойно:

– Ты рысь. Мы предполагаем, в отца. Рыси считаются очень любвеобильными, твой отец мог долго путешествовать по людским землям в своё удовольствие и ни о чём не думать, ведь общие дети у нас с людьми рождаются крайне редко. Но видимо, это произошло. Скорее всего, твой отец даже не знает о тебе. А твоя мать пыталась тебя защитить, она заказала тебе оберег, который хранит, не даёт перекидываться. Это браслет на твоей руке.

Я невольно подняла руку и глянула на запястье – пёстрый браслет был на месте, выглядел как новый.

– Да, он. Браслет не даёт тебе… это потом. Но именно из-за него ты не смогла до конца перекинуться… вчера.

– Я пыталась перекинуться? – Шептала я. Зачем? Это и так понятно. Я пыталась перекинуться и пойти за ним. Помочь ему.

– Теперь самое сложное. – Он громко сглотнул, не поднимая глаз. – Ты хотела меня защитить.

– Да! Все они вчера встали на твою защиту.

На его губах появилась медленная, грустная улыбка. И пропала так же быстро.

– Ты спасла нас вчера.

– Чем?

– Они не хотели воевать. Это племена с болот, там слишком долго царило вырождение. И только девушка… только увидев, что слабая девчонка пытается выполнить свой долг, тогда как они всеми силами мечтают его избежать – это подтолкнуло их к битве. Они пошли, потому что ты пыталась сделать то, что должен каждый зверь – следовать за вожаком.

– Потому что я зверь?

Его глаза оставались непроницаемыми и я не узнавала это лицо. Словно в комнату вошёл не живой человек, а подвижная статуя, как искусные статуи дивов, которые я смотрела в поместье.

– Нет, Жгучка. Ты пошла за мной, потому что мы связаны. Потому что ты – моя душа, а я – твоя.

Что-то невесомое встрепенулось в моей груди.

– Говори.

– Помнишь сказку, которую рассказал Всеволод? Так вот, это вовсе не сказка. Такое случается на самом деле. Я, Жгучка, услышал твой зов, почуял твой запах и шёл за тобой от самих Осин, потому что знал – ты моя половина. Я выкрал тебя из Вишнянок и врал тебе, потому что ты моя половина. Моя душа. Я знал это, как только тебя увидел. Про Малинку соврал, чтобы не пугать, дать время к себе привыкнуть. Не все же с детства растут с такими сказками… не все мечтают встретить свою судьбу. Браслет, конечно, сильно скрадывает мой Зов, только теперь я понял. Но всё равно ты чувствуешь его, должно быть, не понимаешь, но чувствуешь. Ты пыталась перекинуться и спасти меня, несмотря на боль… потому что готова отдать за меня жизнь, как и я за тебя.

Я невольно прикрыла глаза. Его слова были чудесными, сбывшейся мечтой… если бы говорились иным тоном. Теперь он словно скучную грамоту вслух зачитывал.

– Мы могли бы быть очень счастливыми.

Он заговорил так глухо, что едва удалось услышать.

– Очень счастливыми. Но не будем.

Гордей стремительно вскочил. Покачнулся, с усилием устоял на ногах, сжимая в кулак прижатую к боку руку.

– Тебя доставят в безопасное место. Прости, что не смогу быть рядом. Прости, что не смог оставить тебя раньше, чем всё это началось. Теперь война, и на войне нет места парам и счастливому браку. Многие с неё не вернутся. Многие потеряют мужей, сыновей и отцов. Я не знаю… – впервые его голос сорвался, но Гордей тут же взял себя в руки и стал ещё прямей и строже. – Я постараюсь уговорить ведунов придумать, как сделать так, чтобы твоя жизнь не зависела от моей. Чтобы даже если я не вернусь, ты не страдала.

– Не вернёшься?

Всё тело заныло и заболело, когда я попыталась подняться. Что значит, не вернётся? Куда он?

– Не снимай браслет.

Гордей ушёл, не оглянувшись. За ним закрылась дверь, а я подалась вперёд и упала с невысокой кровати на пол. Мир снова схлопнулся, мною овладело безумие. Надо встать и идти к двери, пусть не получается, но я попытаюсь! Я буду пытаться!

Одеяло мешало, подол сорочки путался в ногах. Кажется, я что-то кричала и требовала, даже ругалась, но не смогла от слабости сделать и нескольких шагов.

Прибежали какие-то незнакомые женщины. Они ахали и охали, пытались поднять меня и уложить в постель, а я только видела, как за ними тихо вошла Малинка. На сестре сосредоточился весь свет.

– Малинка…

– Да, поди, успокой её.

Женщины подтолкнули сестру ко мне, она быстро села рядом, обнимая меня, спрятала лицо на моём плече. Нас оставили одних. Она что-то тихо шептала, а потом так же тихо заплакала.

– Ты не видела, Жгучка, что там было! Там… столько крови. Вся земля в крови, на траве кровь… целые лужи. Там… они убивали друг друга. На самом деле. Сначала я думала, самое страшное – то, что с тобой произошло, думала, ты умрёшь. Но потом ты потеряла сознание, а женщины сказали, ты в порядке. Потом про тебя все забыли, и про меня забыли. Начался ад! Эти крики, звон, рычание. И я… я видела это. Как они, те, что на конях, взмахивали своими мечами и опускали их… и опускали их! И кровь, – она растопырила дрожащие пальцы. – Везде кровь.

Сестра дрожала. Не могу сейчас думать о себе. Моей сестре плохо.

Вот так, сядем на кровать, закутаемся в одеяло. И можно немного покачиваться, как будто нас качают мамины руки.

– Я не могу забыть. Закрываю глаза и вижу… Как дёргается чьё-то тело в агонии. Как вываливаются… как кишки из живота… Как льётся кровь!

Малинка обхватила меня ещё сильней.

– Т-с-с. Не думай. Слышишь? Немедленно выбрось из головы. Подумай о чём-нибудь другом.

Но как можно думать о другом? Разве что…

– Подумай о Всеволоде. Или…

Моё сердце в который раз остановилось при мысли, что Всеволод или Ярый могли погибнуть. Малинка глубоко вздохнула:

– Ты рысь. Ты оборотень, не я! Вот почему они с нами возились. Гордей и правда в тебя влюбился, души не чаял. Ты бы видела, как он тебя нашёл! У самого в боку дыра, кровь так и хлещет, а он – уйдите, сидит над тобой… еле оттащили. А я… Я думала, вдруг правда про оборотня, тогда Всеволод, может, станет смотреть на меня иначе? Но нет. И теперь… я видела, как они убивают друг друга, как они там умирали. Спать не могу, перед глазами стоит… Всеволод остался жив, но он ушёл. От меня… от нас. Ушёл на войну и сказал, что не вернётся, сестра… Я не знаю, что мне делать.

Я только молча сжимала её, крепко-крепко. Что ещё я могла сделать? Саму ведь трясёт. У Малинки своя боль, которая словно щелочь выжгла след в душе, у меня своя. Я – оборотень. То самое существо, которое сидело в Вишнянках в клетке на площади и скалило покрытые пеной бешенства зубы. Я пара, назначенная Гордею, будущему князю Звериной земли. Земли, о которой я ровным счётом ничего не знаю. И мой зверь готовится умереть. Если раньше он вился вокруг меня, и теперь понятно, отчего, то теперь, когда я поверила… уже поздно. Уже прошли времена, когда можно было сказать ему «да».

– Они все ушли, Жгучка, – рыдала Малинка. – Они бы ушли, даже если бы ты не пришла в себя. Гордей успел попрощаться, больно хотел сам тебе обо всём рассказать. Пока он был тут, в твоей комнате, остальные на лошадях уже ждали во дворе. У Ярого плечо чуть не пополам, нога еле сгибается, белый весь, но сидит на коне и ждёт. Всеволод… смотрел, будто я чужая и отвернулся. Гордей вышел от тебя и сразу в седло... Они уже далеко, Жгучка, слышишь? Они уехали.

Каждое слово будто молотком в голове.

– Где мы?

– Мы в деревне… Местные прознали про разбойников, что на земле бесчинствуют, собирались найти и прогнать, тут увидали издалека переселенцев… и пришли на помощь. Если бы не они, потери были бы большие. Тут… ещё та стая, которая вчера хотела откупиться. Говорят, если бы не ты, Вожака бы убили, слишком много было противников. Говорят, ты его душа. Как в той сказке… Это правда?

Малинка подняла заплаканные глаза. Что? Что мне сказать? Как пояснить, если я сама толком не понимаю.

– Да.

Её лицо исказилось.

– Почему ты раньше не поняла? Как ты могла не заметить?! Я же говорила тебе! Я говорила! Почему ты не слышала? Как ты могла?!

Малинку трясло, как припадочную. С ней случилась натуральная истерика. Она обвиняла меня, что я струсила, что я закрывала глаза и не слушала своего сердца. Что я бросила Гордея и теперь они все умрут. И Всеволод умрёт, и никогда она не скажет ему, что любит.

А я только и могла, что обнимать её, потому что душа билась в таком же отчаянии. Что-то невообразимо огромное поселилось внутри и оно было связано с Гордеем. С волком, который готовился жизнь положить в войне за свой народ. С правителем, который был готов отказаться от личного счастья, потому что не время.

Туман. Вот что я помню про те часы, что мы провели в одиночестве, обнимаясь и плача. Туман в голове, туман в глазах, туман в мыслях.

Потом пришло опустошение. Кажется, мы ели и спали. Наверное, мы приходили в себя, а потом наше с ней ненастоящее горе заслонило другое – горе в глазах тех, кто потерял в той битве своих родных: мужей, братьев и сыновей.

Они ничего мне не говорили, ни слова, и злобы в их взгляде не было, но почему-то я решила, что они меня обвиняют. Что думают, будто я виновата. Если бы я не бросилась так глупо пытаться помочь, мужчины не последовали бы за Вожаком и остались бы живы.

Это были слабые, трусливые мысли.

Но они не уходили.

Однако, страдать было некогда. Жизнь звериной деревни менялась на глазах и за этими изменениями было больно следить.

Не прошло и дня, как деревня поднялась и все, кто мог держать оружие, приготовились и только ждали вестей, чтобы выступить навстречу врагам. Многие мужчины уехали вдогонку Гордею. Женщины и дети собрались и отправились прочь от границы, под защиту городов и их крепких стен, в деревне остались разве что старики, которые напрочь отказались покидать дома.

– Даже слабая старушка, если перекинется, унесёт с собой врага. – Сказала бабушка, в доме которой мы с Малинкой жили. – Дай только в горло вцепиться! А вот вам хорошо бы уехать, молодые слишком. Родные есть?

– Нет.

– Ах, что я, глупая, говорю. – Она махнула рукой. – Есть у вас родные. Тебе, Жгучка, в Гнеш нужно, к матери Вожака, самое тебе место.

Но я думала иначе. У бабушки в сарае отходил от ран взрослый, седой волк по имени Ясень, которому было велено как можно быстрей доставить нас с сестрой в безопасное место. В Гнеш. Данное слово взял с него Гордей и он же дал бумагу, податель которой мог получить любую необходимую ему помощь на Тамракских землях.

Гордей тоже считал, что следует прятаться в Гнеше, в безопасности. Что мне нет места возле него.

Но я чего-то не понимала. Если… если его не станет, что тогда? Кому я буду нужна в Гнеше, кроме сестры? И как тогда жить? Знать, что могла хотя бы несколько дней быть рядом, смотреть на него, дышать одним воздухом, но предпочла безопасность в окружении крепких стен? Его выбор я поняла, так нормально хотеть, чтобы дорогой тебе человек был в безопасности… но если бы дали выбор мне?

Малинка. Про сестру тоже нельзя забывать. Я не могу бросить её и уехать вслед за Гордеем, ведь охранять приказано меня, а не Малинку. Ясень бросится за мной, а сестра останется в деревне на произвол судьбы. Местные не оставят, конечно, на улице, но что если война докатится сюда?

Это так страшно.

И выхода нет.

Я обещала заботиться о Малинке. Не маме перед смертью, нет, но только потому что не успела. Но я хотела бы верить, что мама слышала моё обещание – я сделаю для сестры всё, что сделала бы мать.

Нельзя её бросать здесь, в преддверии войны. Нельзя её тащить с собой туда, где звериное войско, которое рано или поздно неизбежно схлестнётся в смертельной схватке с врагом. Ничего их не остановит. Я своими глазами видела, как против разбойников вышел Гордей, не ожидая поддержки… Вышел, не смотря ни на что. И это повторится, пока его родную землю топчут сапоги чужаков. Не поверила бы в такие басни – кто-то добровольно пойдёт на смерть! Но они шли…

В Гнеш тоже нельзя. Слишком далеко от него. Кажется, моё сердце уже бьётся слишком тяжело, а каждый лишний шаг заставит меня медленно умирать.

Глупый, как он не понимает, что меня нельзя оттолкнуть! На что он рассчитывает? Запереть меня в Гнеше, где я буду жива, здорова и счастлива, даже если его не станет?

А мне кажется, я тогда умру.

Чего уж теперь скрывать, я ведь и правда чувствовала. С того самого мгновения, когда подняла глаза и увидела странного чужака, чьё лицо при виде меня осветило счастье.

Каждый его приход, каждое слово пугало всё больше. От меня всегда легко отказывались. Василь, после первого же «нет» от отчима, Огний, после первой же прогулки. И чем больше мне нравился парень, чем легче оставлял за бортом. Чем легче он улыбался, тем проще менял меня на другую, которой тоже можно улыбаться.

А такой… такой, что глаза болят на него смотреть, и вдруг по-настоящему мной заинтересовался? Вдруг… мой?

Будь я дома, а мама жива, верно, легко бы поверила. Одетая в хорошие платья, привыкшая к беззаботной жизни, я восприняла бы мужской восторг и любовь как должное. Но сирота, без роду, без племени, которая моет полы в таверне, пусть и семейной… разве такой как Гордей на меня позарится? На меня только Огний глаз может положить, да и то лишь до сеновала.

Но чего уж теперь. Разве теперь это всё важно?

День назад я почти верила, что он мне чужой, что я смогу держаться в стороне. А после, всего за миг, мы стали так близки друг другу, словно всегда были вместе. Так легко – просто шаг, которым легче лёгкого оказалось переступить пропасть.

И этого больше не изменить.

Беда в том, что я не знаю, как быть. Что делать? Бежать за ним, как того хочет всё, что скопилось во мне? Но там война и не место старикам, женщинам и детям, это очень правильно объяснили местные женщины и Ясень. Это видно по глазам Малинки, ставшей невольной свидетельницей смертей. Сестра ни ночи не спала без кошмаров.

Ехать в Гнеш? Кажется, я не доеду.

Так и получалось, что текли дни, а мы оставались в деревне, потому что не знали, куда идти. Ясень поправился и преследовал меня, хмурясь, и молчал так укоризненно, что слов не нужно. Преследовал, куда бы я не пошла.

– Ещё денёк, – просила я. – Я не могу почему-то отсюда уйти. Что-то не так. Пожалуйста…

Неловко просить незнакомого мужчину о чём-то, ещё сложней попробовать объяснить ему, что я чувствую. Чужой взрослый человек – какое ему дело до любви, которая теперь гложет меня изнутри?

Но он слушал.

***

Крепость, в которой обосновался Князь, отбили раньше, чем Гордей добрался. Княжеская дружина так быстро собрала подмогу, что нападающие, кажется, сами такого не ожидали. Они убрались так стремительно, что складывалось впечатление, будто крепость решали брать на авось, вдруг выйдет.

Стыдно признаться, но Гордей обнимал отца, так крепко вцепившись в него, словно был неразумным волчонком, который не может спрятать клыки и когти.

Им удалось побыть вместе всего ничего – несколько жалких минут, но Гордей успел увидеть, что отец совсем сдал. У своих родителей Вожак был поздним ребёнком, они уже начали нянчить внуков двух своих взрослых дочерей, когда родился он… долгожданный сын.

Теперь голову отца покрывала седина, глубокие морщины избороздили лицо, а мышцы потеряли былую силу.

– Сядь.

Князь посадил сына рядом, прикасаясь к нему каждый миг.

– Плохи наши дела. Их больше.

Гордей почти задохнулся, но не позволил голосу дрогнуть.

– Намного?

– Да, сын. Пока они рассеяны вдоль границ и не так страшны, но если они объединятся, нас ничего не спасёт. А к этому всё идёт. Теперь, получив сдачи, они решат, что просто нужно собрать отряд побольше.

– Что мы можем сделать?

Князь помолчал.

– Уводить людей вглубь земель, к болотам. Переходить к партизанской войне. Лоб в лоб нам не выстоять, сам знаешь, нас в пять раз меньше, чем одних только людей. Не считая лесных, появление которых тоже не за горами.

– Будет Совет?

– Да, все уже собрались, скоро позовут.

Князь снова обнял его. Прошептал на ухо:

– Мне так жаль, что с твоей душой вышло так… не вовремя. Сердце кровью обливается. Моя жизнь была такой счастливой… Она была полна простых чудес. Любимая жена, любимые дети. Любимая земля. Всё моё простое счастье перед глазами, с самого начала. Твоя мать, она ведь не сразу меня заметила. Помню, как мы с друзьями приехали в тот городок, там дивы строили какой-то свой очередной корабль, ходили по пирсу в толпе любопытных, видели много красивых девушек, которые были нам рады… А она на меня не взглянула, хотя я уже стал князем, была занята тем, что с подругой болтала да над чем-то своим смеялась. А я знал, сразу понял – моя судьба. Хотя и связи вашей священной не было и увлечь её оказалось непросто – она и вы самое лучшее, что было. Много лет… а ведь у нас было много лет!

Князь сглотнул и замолчал.

Гордею ничего не оставалось, как слушать, сжимая губы, чтобы не дрожали, наклонив голову, чтобы отец не увидел слёз.

Отец, впрочем, сразу опомнился, встал.

– Пошли на Совет.

Так ведь было проще – молчать. Всё равно ничего не исправить. Не в силах Гордей одним только желанием, как бы велико оно ни было, остановить войну. Не в силах сделать счастливой одну девушку, как бы ни любил, когда на кону существование всего звериного народа.

Собрались быстро, в толком нетопленной и неубранной комнате, с наспех принесёнными из кладовки свечами. Среди советников не хватало троих – двое были заняты в других местах, а третьего, Марьина, убили.

В память о Марьине все встали, минуту помолчав. А потом Гордей сразу взял слово.

– Я хочу, чтобы Князь сложил свои полномочия и ушёл на покой. Я займу его место.

Конечно, вначале Совет опешил. Всеволод и Ярый, которые не имели слова и только присутствовали, сидели у стены в качестве зрителей, даже привстали с места.

– Гордей,.. – начал отец.

– Я настаиваю.

Никто не знал, с чего Вожаку пришла в голову этакая блажь, кое-то даже рассердился, но Гордей был непреклонен.

Споры прекратил его отец. Встал.

– Я не могу сам уйти, но послушаю вашего решения. Сделаем, как желает большинство.

Буревой вскочил, не выдержав, выкрикнул:

– Не время сейчас трон делить!

К нему тут же присоединились остальные, наперебой возмущаясь:

– Гордей, постыдился бы! Война на носу! Да и в мирное время заявить права на княжество – кощунство! Как отцу в глаза-то смотреть будешь? А матери?

Он и не смотрел. Сидел на месте, мрачный и хладнокровный, прикрыв глаза.

– Прошу слова! – Всеволод, несмотря на отсутствие разрешения, встал и вылез вперёд.

– А ты куда лезешь? Тебе слова не давали!

– А я сам взял! Слушайте! Первейшая задача любого военного нападения – лишить армию главнокомандующего. Нет главаря – в народе брод и шатание, бери тёпленькими. Пока нового найдут, ты их к рукам уже приберёшь. На Князя Тамракских земель идёт охота, разве не видите? Его осадили в крепости прежде, чем стали разорять окрестности! Гордей просто пытается сохранить отцу жизнь!

Гордей на миг отвернулся, не в силах видеть лицо отца, его любви и жалости.

– Но что же ты будешь делать? – Спросил тот. – Они погонятся за тобой… И что дальше?

– Будем курсировать с места на места. На прямое столкновение мы пока не готовы, сидеть на месте нельзя – второй раз осадят так, что не выберемся. Значит, будем перемещаться.

– Они загонят тебя, как зверя. – Бросил Буревой.

– Пусть попробуют! Они в наших лесах завязнут и пропадут по одному раньше, чем опомнятся. – Влез Ярый, не сдерживаясь и скалясь. Сорвался, зарычал и отпрянул обратно.

Вскоре Совет проголосовал так, как хотел Гордей, враз ставший Князем всех Тамракских земель. Отцу больше ничего не угрожало… вернее, угрожало не так много, как прежде. Не больше, чем всем остальным жителям.

Осталось ещё одно дело, которое не давало покоя. Одно последнее, но, пожалуй, самое важное, ведь как бы сильно у него не болела душа за свою землю и свой народ, за Ожегу она болела куда горше.

Волхв пришёл на зов, пошатываясь, он не успевал отдохнуть. Всё время осады от него зависела связь крепости с войском. От одежды волхва и сейчас несло сильным травяным настоем.

– Говори, Князь, – без тени насмешки сказал волхв, усаживаясь на лавку.

Волхв был почти стар, он занял своё место, ещё когда Гордея в планах мира не было. Волосы, когда-то бывшие рыжими, сейчас почти полностью поседели, лицо ссохлось, только глаза показывали, что волхв всё так же силён. Равным ему по силе был только его же ученик Мохорейн, здоровый и едкий, словно щелочь.

– Войны мне не пережить. – Просто сказал Гордей. – А значит, нужен способ, который позволит моей душе жить дальше.

Тот ничуть не удивился услышанному, пожал плечами.

– Его нет. Пока ты жив – она жива, иначе уйдёт вслед за тобой.

– Способ должен быть! – Напирал Гордей. – И его нужно найти.

Волхв глубоко вздохнул и ровным тоном произнёс:

– Не смею спорить с Вожаком, а также с самим Князем. Нужно, так нужно.

Что ж, манерой смеяться над невыполнимыми приказами он за годы службы овладел в совершенстве.

– Мне больше не к кому обратиться. Твой опыт и знания больше, чем у всех остальных ведунов. Даже Мохорейн не знает того, что знаешь ты.

– Я понимаю, князь. Но и ты должен понимать – мой отказ не от отсутствия желания помогать, просто это невозможно. Ваши жизни связаны… Или нет? Она тебя приняла?

Гордей закрыл глаза.

– Ты же наверняка слышал эту историю. Она чуть не перекинулась, пытаясь меня спасти.

– Значит, приняла. Про тебя можно и не спрашивать. Так что, князь, выхода нет.

– Мы не были с ней близки.

– И как это поможет?

– Ну… разве не поможет?

Волхв хмыкнул.

– Какие глупости ты говоришь. Телесная жажда мало что значит. Были, не были… Ваши души уже соединились, и их будет глодать голод похлеще телесного. Пора уже знать в твоём возрасте.

– Я надеялся. – Тихо признался Гордей.

– Нет.

Волхв поднялся, спрятав руки под широкий обтрепанный плащ.

– Мне жаль, но спасти всех невозможно. – Сухо сказал он, направляясь к двери. – Никому этого не удавалось.

– Но ты попробуй…

Волхв остановился на миг и тут же пошёл прочь, тряся головой.

***

Однажды я словно проснулась. А ведь я знаю, что следует делать! Не в том смысле, что вся жизнь разложилась по полочкам, расписалась по линеечке, нет. Просто нужно познакомиться с собой настоящей! С той самой половиной, оставшейся от отца.

В деревне, жаль, почти никого из зверей не осталось. Бабка Прасковья, у которой мы остановились, да Ясень. Остальные разъехались, что и нам придётся сделать очень скоро.

К бабке я первым делом и отправилась.

– Ох, да я не помню уже ничего, – заявила Прасковья. – Я родилась, кажись, уже с таким умением.

Ясень оказался чуть разговорчивей.

– Больно будет.

– Почему?

– Если не привыкла с детства перекидываться, будет больно. Оборотничество, что воинская наука – чем чаще тренируешься, тем лучше бьёшься. А пока учишься, деревянным мечом не раз до синего тела изобьют. Так что это больше по мужской части. Многие девушки у нас вырастают, почти никогда не бегая зверем – и ничего.

– Я хочу попробовать.

Ясень пожал плечами.

– Дак пробуй. Одежду сымай да пробуй.

Одежду я снимать постеснялась, но посидела за сараем, зажмурившись. Только ничего не вышло. Позже я вспомнила, что Гордей говорил про амулет, который прячет во мне отцовскую часть. И чтобы я его не снимала.

Вечером я долго-долго гладила сплетённые шнурки и перебирала их, но разорвать никак не решалась. Мамин подарок.

Малинка сидела рядом, положив мне голову на плечо. Мы часто сидели так вечерами, в тишине и темноте, ни о чём не думая и почти не разговаривая. Переживали то, с чем довелось столкнуться.

– Если ты хочешь снять амулет, давай, – наконец, сказала Малинка.

– Мама повесила…

– Она хотела уберечь тебя от людей. Но сейчас ты среди своих, чего бояться? – Малинка невесело улыбнулась.

– А ты меня не испугаешься? Не разлюбишь сестру за то, что она зверь?

Она отвернулась.

– Всеволод зверь.

Да уж, пояснение то ещё. Но легче стало.

– Гордей сказал, не снимай.

– Почему?

– Я не знаю, не поняла.

– Хочешь, я сниму? – Предлагает сестра.

Наверное, так лучше, потому что у меня рука не поднимется разорвать браслет, а иначе его не снять, слишком узкий, плотно к коже прилегает. Понимаю вроде, что мамы не была бы против… да что там, она была бы счастлива узнать, что меня приняли как свою, что у меня появился человек, который… Впрочем, тут говорить пока не о чем.

Я молча протянула руку и зажмурилась. Тонкие пальцы Малинки лёгкими прикосновениями вертели браслет, щупали его, потом щёлкнули ножницы… а потом браслет пропал.