Текст книги "Дни Творения (СИ)"
Автор книги: Сергей Петренко
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
К интерам Отражения поступали уже в первично обученном состоянии. Они были... ну, возможно, такими могли быть двухлетние дети. Только дети, лишённые того, что можно было бы назвать "недостатками". Недостаткам им ещё следовало научиться. Приобрести их. Недостатки, как и почти всё остальное, Отражения должны были скопировать с интеров. Для этого первое время уровень эмпатии был близок к максимальному. Затем его следовало снижать.
Такая эмпатия нужна была не только самим Отражениям. Интеры тоже ощутили на себе её влияние. Потому что в существо, настолько полно повторяющее твои собственные переживания, нельзя было не влюбиться... или не возненавидеть.
...После периода первичного обучения начинался этап Разлучения. Отражения должны были пытаться существовать самостоятельно. Эли знал, что на этом этапе погибали многие. Но избежать его было невозможно. Иначе Отражение навсегда останется ущербным. Калекой.
Предварительный отбор проходили и сами интеры – точнее, их было много, этапов. Эли слышал об этом от Фэя. А перед этим он узнал – но уже случайно – о том, что оказался единственным, кто не проходил такие отборы. Он тоже был объектом эксперимента. Впрочем, его это не удивляло и не огорчало.
Большая часть истории экстеров – это эксперимент.
Чтобы тебя включили в группу, ты, во-первых, должен получить достаточно высокий балл отклонений. Экстеры практически не имеют эмоций, и лишь немногие из них, те, что когда-то считались "отбраковкой", показывают нестабильность ожидаемых реакций большую 1,4. Может быть, один из тысячи. Но это тоже ещё не означает, что экстер пригоден для эмпатического контакта.
Эли знал, что некоторым кандидатам предлагали заводить "домашних животных".
У экстеров никогда не было домашних животных. Они не знали, что с ними нужно делать, зачем и как. Видимо, ты просто должен был научиться чувствовать, что от тебя хочет это существо и ощутить потребность с ним взаимодействовать.
...Ты сам решаешь, чем ты будешь делиться с Отражением. Насколько мы теперь понимаем, проблемы этики тут не существовало – у экстеров не было комплексов по поводу того, что можно и что нельзя «выводить» из себя, вовне. Проблема была в другом – сама способность к качественной рефлексии, такой, которая в процессе фиксации не искажает саму себя. Проблема в том, чтобы сделать её потребностью непрерывной и незаметной – чтобы этот поток шёл, подобно дыханию. Каждое движение должно сопровождаться потребностью фиксации – ненавязчивой, автоматической.
Интерам предоставили экзокостюмы, фиксирующие и передающие их ощущения Отражениям. Отражение облегало тебя второй кожей. Ты чувствовал, что Он находится рядом и чувствует всё то, что и ты – каждое мгновение. Все раздражители – боль, тепло, холод. Все вкусовые ощущения, все запахи, ощущения, наслаждения передаются Отражению и сопровождаются твоими "ремарками". Экзокостюм находится с тобой даже в ванной или когда ты спишь. В какой-то момент ты привыкаешь делиться с этой чувствующей и мыслящей кожей каждой своей мыслью.
...А затем наступает следующий этап.
Потому что рано или поздно у Отражения формируется какое-то подобие сознания. В памяти накаливаются снимки вариантов Отражений, среди них обязательно попадаются несколько неудачных, но рано или поздно кто-то из них начинает "выходить на контакт". Между интером и Отражением есть барьер, фильтрующий поток информации. На начальных этапах этот фильтр работает в основном в одну сторону – от интера к Отражению. Отражение пытается отвечать, но начальный этап – это довольно беспорядочный поток, который фильтруется барьером, и к интеру поступают только основные, цензурированные отклики. Если бы этого не было, контакт превратился бы в сплошной кошмар, похожий на круглосуточную опеку над сумасшедшим.
Но потом, когда фильтр принимает решение об осмысленности, полезности тех или иных реакций Отражения, им открывается всё более полный доступ в обратном направлении. Интер вдруг понимает, что его поток сознания получает отклик, осознанный отклик.
Это понимание случилось, как толчок. Вчера, засыпая, он был один. Сегодня, очнувшись, он обнаружил, что его двое.
Этот второй – он на самом деле сильно отличается. Он, если смотреть со стороны – больше похож на большого больного ребёнка, человека, пришедшего в себя после длительной болезни, забытья, его мысли путаются, его реакции не вполне адекватны, в его памяти то и дело обнаруживаются странные провалы. Иногда он просто отключается. Участки мозга теряют взаимодействие из-за конфликтов. Но затем снова и снова восстанавливаются, подталкиваемые извне.
Это если смотреть со стороны.
Однако интер погружён в своё Отражение. Каждый сбой кажется болезненным, нарушением чего-то внутри тебя. Фильтр в этот момент уже отключён полностью, и ты существуешь в двух сознаниях одновременно.
А затем тебя разделяют.
Это одновременно и бесконечно больно, и бесконечно прекрасно. Вдруг увидеть своё "Я" со стороны. Прикасаться к нему... осознавая всё сразу с двух сторон. Понимая с бесконечной обострённостью каждое движение, каждый смысл.
Ты несколько часов ходишь, как пьяный. Ты снова и снова пробуешь на вкус и на ощупь каждое движение и каждую мысль. Ты видишь её отражение в своём Отражении и это наполняет тебя счастьем.
...А потом тебе говорят, что эта ошибка может перечеркнуть всё. Что её не должно было случиться. Такого не бывает, но так получилось. То, что твоё Отражение было не он, а она.
Эли не знал, что это означает для них. Но ждать решения командоров он не хотел.
–Она останется здесь. Вместо меня, – сказал он Фэй. – А я буду Отражением.
Тогда Фэй сказал, что он сошёл с ума.
Много позже Эли стал понимать, что Фэй не был по-настоящему удивлён его решением. Скорее всего, он его ждал. Скорее всего, сам Эли и был Отражением.
Даже если не в этом случае – то когда-то намного раньше. В предыдущем существовании.
– 11 -
"Это чёртово место портит людей. Это искушение... это знание, что рядом есть что-то Иное. Оно разрушает волю. Лучше нам построить стену и не возвращаться" – (По ту сторону)
С некоторых пор, когда я засыпал, мне иногда чудился поезд. Мне казалось, я лежу в стремительно несущемся среди темноты вагоне. Он чуть качается и вздрагивает, как будто это живёт его странное железное сердце. За стеной бьётся ветер и тугие пучки света от посёлков, таких непостижимых, что когда я только касался их мысленно, то вздрагивал от тайн. Иногда набегают частые и рваные гребни лесов, сквозь которые низкая луна тоже светит – страшно и невыносимо.
Иногда поезд начинает падать куда-то вниз, в тьму. Я просыпаюсь и дышу, чтобы не умереть. А иногда я понимаю, что всё это вокруг меня становится лёгким и несёт вверх, и тогда воздух вокруг меня тоже меняется, он как будто наполняется дыханием облаков, я лечу в шелесте воздушных потоков.
Господи, как хорошо, что я есть! – хочется мне кричать.
Сегодня, этой ночью, путешествие закончилось.
Впервые поезд начал тормозить, я слышал шипение пара и замирающее замедление стука колёс. Удивлённый, я вышел на площадку, жмурясь от колючих синих и жёлтых фонарей, рассыпанных где-то высоко по сторонам. Повсюду двигались потоки людей, молчаливые, какие-то сосредоточенные, точно они боялись опоздать на другой поезд. Только я не знал, куда идти и словно плыл, пока не увидел надвигающуюся чёрную громаду вокзала. Кто-то подхватил меня под руку, торопливо дыша морозной прохладой.
–Слава богу, вот и вы!
Он потащил меня вглубь, куда-то на второй этаж, через множество лестниц и комнат, и я чувствовал, как теряюсь и безнадёжно запутываюсь в переходах, время от времени мелькали какие-то огромные окна, сквозь которые видел то же здание вокзала – наверное, оно оказалось изогнутым наподобие громадной подковы. Меня толкали под руки какие-то люди с сонными лицами, сосредоточенные жулики и множество безликих мужчин и женщин – дети здесь тоже были, я слышал, как они плачут, как обычно плачут младенцы – монотонно и бесконечно.
Я испугался, что отстану и останусь один, и сжал руку моего спутника. Она была настоящей, и я на минуту закрыл глаза. Гам и толчея стали музыкой и топотом, и гомоном школьного бала.
Я хотел сказать, что не умею танцевать. Но она пахла снегурочкой, оглядывалась и вела, и я молчал. Я не понимал, чего она от меня хотела. Мы расталкивали толпу, и я ждал, что вот-вот кто-то из старшеклассников отпустит нам пинка, но они отступали.
Взревела музыка. Она остановилась, озираясь, скользнув по мне взглядом, задержав на мгновение ровно настолько, чтобы я знал.
Мы стояли точно посередине зала. Я вдруг понял, что это лучшее место, чтобы замереть и остановиться. Она выбирала это место, эту середину, выверяя с точностью планковской длины.
–Давай... – она взяла меня за вторую ладонь, стиснула – пальцы у неё были то ли очень холодные, то ли горячие, я не понял. Одета она была почти как мальчишка, но сейчас, вблизи, я понял, что белая рубашка на ней девчачья, с фигурным вырезом и воротником, из какой-то тонкой материи – она мне показалась почти живой, такой же горячей, как кожа. Я понял, что она знает, что я почувствую, когда она прижалась вплотную, то есть, не так знает, как знают все девушки, читая по лицу, голосу и глазам, а знает, просто потому, что всё это есть у неё внутри.
Музыка пропала.
Она прижималась ко мне щекой и говорила тихо:
–Сейчас всё кончится. Запомни.
Я не помню, сколько мне лет. Может быть, двенадцать, а может, я старик. Все эти части давно и необратимо перемешались. В этом есть своя прелесть. Сейчас я не хотел бы оставаться чем-то одним, потому что это означало бы лишиться большей части себя. Это как лишиться снов.
Может быть поэтому я всегда будто схожу с ума, когда вижу её. Она заставляет меня снова переживать полностью это ощущение абсолютной чистоты начала.
Каждый раз переживать тот миг, когда впервые увидел, что я не один. Нас двое.
Каждый раз это начинается снова и снова.
Каждый раз был, видимо, июнь. И раскалённая улица светится зноем, я будто проснулся посреди дороги после непонятного сна – и вижу её. От неё струится прохлада, и когда я беру её за руку – будто пью холодную воду. Не остановиться.
-Эли, ты должен остановиться. Никто никогда так не делал. Эли... Эли...
Голос сквозь сон. Та реальность давно исчезла. Я снова вхожу в эту дверь с перечёркнутой спиралью. Я начинаю путь через зеркальный лабиринт, в конце которого – я уже хорошо знаю, что случится: нас станет двое. Я схожу с ума, я больше не могу существовать без этого сумасшедшего света – когда ты разделяешься... расщепляется твоё сознание, но вместе с ним – расщепляется вселенная. Короткий миг – здесь он незаметен – существует лабиринт, в котором мы можем существовать вечно, но на самом деле мы разлучаемся спустя несколько дней. Мы никогда не успеваем надоесть друг другу.
-Эксперимент давно остановлен, – сказал старик. – Они испугались. Никто не думал, что это будет так. Они придумали создавать Двойников не потому, конечно, что им были нужны Двойники или копирование Сознания. Им был нужен эффект мгновенного перемещения.
В Доме всегда был подвал. Старик сказал, что нужно показать его. Они двинулись какими-то длинными путями, вышли в дверь, которой мальчики раньше не видели – кажется, эта стена выходила на улицу, потому что дверь была между двумя окнами, за которыми тихо дрожала от солнечных лучей яблоневая листва.
За дверью оказался коридор, пустой, тихий, светлый и длинный, и стена, в которой тоже были окна с ветками яблонь, а в стене, через которую они вышли, были окна, в которых виделась комната.
Они шли долго, как будто обходя по кругу большое здание, и тут и там виднелись у стены старые вещи – стулья, платяные шкафы, тумбочки, ведра и вешалки, большие и маленькие ящики. Пахло старым солнечным светом и зимним натопленным домом – как будто время, отмирая, оставляло здесь частицы своей кожи.
Они прошли через большой зал с дощатым полом, выкрашенным в коричневое – он так заманчиво лаково блестел, был таким тёплым и просторным, что жутко хотелось побегать по нему взад и вперёд, а потом, когда устанешь – лечь на половицы и замереть, прижимаясь к ним кожей.
Они прошли дальше по коридору, и Алька ждал, когда наконец начнётся лестница, но лестницы не было, а стало темнее и жарче, и запахло сажей и мазутом, и шевелилось что-то большое и железное, словно поршни тяжёлого механизма, и где-то ревел огонь в топках и свистел пар, а окон не было, был только жёлтый, чадный свет.
Мы в котельной, сообразил Алька. Она вгрызается в сердце зимы – глубоким-глубоким медленным буром.
В маленькой комнате был закопченный столик и засаленное кресло, и старик потянул под потолком какой-то рычажок, и выехала из люка вверху труба из древней меди со смотровым стеклом в резиновой окантовке.
–Здесь ручное управление, – сказал старик. – Сердце. Первая модель. Садись.
Алька сел, и кресло хищно захватило его множеством живых ремней и присосок, они впились прохладными щупальцами везде, проникая под одежду и будто влезая в самый мозг – на секунду Алька увидел себя будто на медосмотре, голым – а вокруг, конечно, суетится толпа людей – потом всё это исчезло, щупальца превратились в броню. Алька пошевелил пальцами, мозг при этом вспыхнул, разрывая пространство, Алька представил могучий анализатор, определяющий его, Алькины, параметры – кто ты, что ты? – и увидел себя существом, чудовищным и страшным, посреди равнины, и вздохнул, расправляя крылья, и услышал далёкие крики: аккуратно, прошу вас, аккуратно! – и замер, и снова съёжился, возвращаясь в мальчика.
Теперь он стоял один на равнине, но уже не такой громадной, а в шаге перед ним был чёрный куб размеров примерно в его рост.
–Что это? – спросил Алька.
–Зеркало. Подожди, идёт запись... Сейчас будет можно... Входи.
Чёрный куб стал прозрачным, и Алька вошёл, и увидел перед собой себя.
–Он живой... настоящий?
–Нет, это пока только образ. Сырой... Он нужен для расщепления "Я-Модели" внутри твоего сознания. Когда модель начнёт повторять тебя в мелочах, система переключает твои органы чувств на копию. Но это только внешняя оболочка, с нею просто. Намного труднее вылепить образ личности – даже Они не научились копировать сознание напрямую. Его находят из миллионов нейромоделей, отбрасывая неудачные и стимулируя наиболее точные.
–Кто? Кто этим занимается? Что им нужно от нас?
–Теперь уже неважно. Скорее всего, этих существ уже не осталось в обычном смысле. Они "утонули". Утонули в море реальностей, создаваемых при расщеплении сознаний. Взаимосвязь сознания с вселенной до конца не ясна.
...У любой вселенной собственное «внутреннее» время бесконечно. Вселенная конечна лишь «снаружи».
Мы "знаем", что вселенные исчезают и появляются, лишь основываясь гипотетически на том, что сами при этом будем находиться вне этого процесса.
Но вселенная не может "закончиться" сама для себя, и вне её для неё самой не существует ничего – во всяком случае, в размерностях, которые были бы связаны со временем или пространством.
Нечто подобное мы можем сказать и про Сознание. Никаких иных "Я" вне нашего собственного Сознания нет – есть лишь сторонние реакции, которые мы наблюдаем и относительно которых мы предполагаем, что это точно такие же Сознания, как Наше. Но все они находятся вне нашего Сознания, а потому неважно, действительно ли они подобны нашему Сознанию или кажется такими – важно лишь то, что границы Сознаний непроницаемы в принципе – даже чтение мыслей, если бы оно существовало – не приводило бы к нарушению границ Сознаний, потому что пока мы – это наше "Я", существует лишь одно Сознание. Оказавшись другим "Я" – мы бы выключили наше собственное "Я", а "читать" или делать что-то подобное можно лишь с памятью, информацией, матрицей откликов – но не с самим "Я". "Я" – незыблемо и абсолютно.
Когда мы засыпаем и отключаем наше "Я" – оно исчезает, как и всё мироздание вообще. Просыпаясь, мы восстанавливаем связи между блоками мозга и восстанавливаем "Я" – или, иначе говоря, начинаем новое "Я". Старого уже нет. Мы являемся новым "Я", а "Время" из старого "Я" перемещается в виде памяти. Но проснулись мы или нет – для нас-прежних нет никакой разницы.
Что происходит, когда Сознание "исчезает" и когда оно "возобновляется"? Когда блоки мозга разъединились – Сознания больше нет, есть лишь набор блоков памяти и система взаимодействия. А это – ещё не само Сознание. Если блоки не соединятся – Сознание не восстановится.
...А допустим, что блоки разъединены, но никому не известно, будут ли они соединены снова.
С одной точки зрения, Сознание исчезло, оно мертво.
С другой – оно просто замерло, то есть, исчезло не оно само, а его ВРЕМЯ – для внешнего наблюдателя.
Теперь мы снова соединили блоки – и Сознание появилось. Получается, для внешнего наблюдателя существование Сознания в данный момент зависит от того, что будет потом – соединит ли некая ВНЕШНЯЯ сила эти блоки снова. Если соединит – то это был сон. Если не соединит – то это была смерть. Мы не можем заранее сказать, что случилось – сон это или смерть. Если это был сон – значит, смерти не было. Если это был не сон – значит, всего лишь, момент соединения ещё не наступил.
...Впрочем, для нас сейчас важно, что внутреннее "время Сознания", которое прервано извне, изнутри является бесконечным – как и для вселенной её собственное, внутреннее "время".
Вселенная, которая погибла для внешнего наблюдателя, будет существовать бесконечное время для внутреннего наблюдателя, так как процессы в ней бесконечно замедляются с расширением – либо ускоряются со сжатием – но не заканчиваются.
Так же и Сознание – его внутреннее время не может закончиться, и чем быстрее оно оборвано извне, тем, условно, круче "фронт дельта-функции", и выше её пик, бесконечный в бесконечном времени. То есть, конец Сознания может для внешнего наблюдателя длиться хоть миллиарды лет, хоть микросекунды – однако внутреннее время просто ускоряется либо замедляется – соответственно бесконечно.
...Не понимаешь? Вижу, что пока не понимаешь, к чему я...
Я сейчас уже заканчиваю, уже почти. Знаешь, люди ведь смертельно боятся Двойников, это всегда было известно. Но они никогда не могли внятно объяснить, почему. Выдумывали всяческие странные объяснения...
Был такой мастер... впрочем, не стану назвать имя, оно не важно. Он сформулировал принцип запрета для сознаний. Оказывается, два абсолютно одинаковых Сознания не могут существовать в одной и той же вселенной. Это в принципе невозможно. Никак.
А вот наоборот – в разных вселенных может быть сколько угодно абсолютно одинаковых подобий, да. Я бы ещё много мог говорить о том, как это всё соотносится со временем – потому что в реальности Сознание очень сложно с ним взаимодействует – тут вот те самые вещи, о которых я сказал раньше, но о них когда-нибудь потом.
И теперь смотри. Когда нейросистема Сближения (или Зеркало, как её назвали в другом месте) начинает подбирать образ Сознания ближе и ближе... и наступает момент, когда ты осознаёшь, что вот сейчас... и тут такое чудовищное, непредставимое сопротивление – совершенно неизмеримые силы противодействуют тому, что ты увидишь в следующий миг... А потом эта плёнка лопается. Твоё "Я" как бы разрушается, разрываются блоки и Время останавливается. В этот миг ты вне реального мироздания, ты – где угодно. Потому что вселенных для тебя – просто нет. Ты сам – вселенная. И тебя может быть сколько угодно. И ты – бесконечен.
...А потом этот миг кончается. Твои "Я" разъединились. И с бешеной скоростью отдаляются. Уже через секунду твой Двойник не будет тобой.
Но это неважно. Важно то, что произошло в ту секунду слияния. Когда пропадают границы. Есть только ты, один ты – во всём сущем. И бесконечное время. И туннель. Туннель, в котором ты движешься. Как элементарная частица в камере Вильсона оставляет трек – так ты оставляешь за собой в пустоте цепочку мирозданий. Для тебя в это мгновение нет границ. Нет пределов. Нет конца.
...Момент, с которого начинается двоение – отчётлив. Будто включили свет.
– 12 -
«Я сделал тебя, и вместе мы с тобой поймали нечто неуловимое. Душу» – (ЗМ)
Говорят, что человек может вечно смотреть на две-три-четыре какие-то вещи – огонь, текущая вода... Но есть одна, главная, и вот её-то нам только напоминают те, другие.
Вот это главное – это движение. Время.
Я спал, и начинался особенный сон. Сон, в котором я играл с реальностями так, как маленький ребёнок играет со множеством сложных игрушек, толком не зная, что они собой представляют, но это не мешает ему назначать им функции с лёгкостью виртуозного дирижёра – а они послушны ему, мгновенно и полно.
-Вы – это я, – сказал Алька.
–Да. Впрочем, сейчас это уже неважно, слои сдвинулись довольно далеко и мы уже практически не являемся подобиями.
Сложность нашего опыта в том... и его главная тайна, наверно... что Двойник сам по себе не есть то, что нам нужно. Или, если точнее, мы, те, которыми мы стали, не способны в принципе создавать себе Двойников. И вы – тоже не способны. Только причины разные. У вас – это отсутствие... самоосознания. Дети – в принципе относительно примитивные существа, как бы ни хотели их показывать иначе те, кто склонны идеализировать Детство. Ребёнок не создаст Двойника. Или, если тоже точно – его можно научить алгоритму создания, он сделает нечто, выполнит ряд действий, в результате которого на выходе окажется... НЕЧТО. Нежизнеспособное. Некая кукла. Проблема не в недостатке ума, опыта – проблема в том, что ребёнок не способен строить себя, свою личность в перспективе, ощущать объёмность бытия. У него ещё нет того, что можно назвать дистанцией, перспективой времени. Он готов вспыхнуть ярко, неповторимо ярко – но за этой яркостью не будет температуры, необходимой для синтеза.
А мы неспособны по другим причинам. В нас слишком много порченных клеток. Гнили. Даже если мы всё это давным-давно приняли в себе, смирились и даже полюбили – вернее, сделали вид... На том, простом уровне. Но едва мы решим сделать свою копию, мы мгновенно поймём, что эта копия нам будет неприятна. Да, мы можем простить себе все грехи и несовершенства – за то невозможное, сумасшедшее понимание... Простить – можем. Но внутренне мы каждую секунду будем болеть этим адом – потому что мы хотим, чтобы всё лучшее в нас – осталось, а всё сгнившее – отгорело, рассыпалось. И тогда мы получим не просто Двойника – мы получим... условно говоря... нашего личного Ангела. Наше сияющее подобие. Ту часть нашей Души, которая достойна Рая.
И проблема в том, что процесс копирования Зеркалом не решает эту задачу. В Зеркале нет фильтров. Их надо на него навесить. А что такое фильтр? Это тоже путь, который мы проходим. Но путь – назад. Путь, на котором нужно сохранить в себе всё самое ценное и убрать всё подлежащее отмиранию. Путь возвращения детство, в некотором смысле, и это не просто так названо, потому что главный источником порчи, от которой необходимо избавиться – это страх смерти. Из него происходят все большие и мелкие мерзости. Все виды фатальной трусости и вся жажда обладания "здесь и сейчас". Всё неумение распоряжаться временем – когда ты выстраиваешь свой время не так, как это необходимо для Пути, а пытаясь ухватить главное и отсечь второстепенное. Но нет ничего хуже попыток ранжировать мироздание по возможностям своей жизни. Человек должен уметь делать то, что необходимо сейчас, а не планировать своё завтра. Планирование – вот самое страшное в человеке, но человек так сросся с этим адом, что даже неспособен осознать степень катастрофы.
Плюс – социум. Вторая катастрофа – привязанность к шкалам социума. Та же трусость и та же жадность – это пороки вовсе не потому, что они вредят другим. Они вредят в первую очередь самому человеку.
Человеком должна руководить не мораль, не воспитание, не принципы и не пороки. Им должно руководить единственное – способность оценивать мир в каждый момент. Желание сделать этот мир лучше. Плюс – опыт. Без опыта мы получим нечто беспомощное и самоуверенное одновременно.
* * *
...Сейчас я поняла, что напоминает мне каждое путешествие в тот мир. Переход... в каком-то смутном пространстве, но с чем его сравнить? Я обнаружила, что совсем не помню своего настоящего детства. Я видела настоящих детей и никогда не думала, что мы с ними одинаковые. Я знала эту дистанцию, и чувствовала какую-то странную, "вопросительную" нерешенность – но эта нерешённость не была тревожной. Это был знак вопроса не требующий ответа, всего лишь обозначающий открытое множество. Я хотела это определить – и не хотела. Может быть, это "не хотение" означало, что если вопрос будет решён раньше времени, многое из того, что окажется в пространстве между вопросом и ответом – останется пропущенным. Некоторые вопросы тем и хороши, что в процессе поиска ответа (или ожидания ответа) дают ответов гораздо больше. Не ответов даже... а энергию.
Энергия, потенциал между двумя плоскостями. В этом всё дело. Между ними возникает поле, которое двигает мир.
Желание – и исполнение. Две точки, которые сами по себе ничего не значат, но всё то, что находится между ними, и есть весь мир.
Как рождение и смерть.
Если миры выстроить в бесконечной последовательности... закольцевать. Частица, помещённая в это поле, будет лететь... хотя, на самом деле, она останется неподвижной.
Когда я дохожу до конца, до истока, я вижу этот ответ. Он похож на огромную башню, башню бесконечной высоты. Мы находимся на её вершине и смотрим на окружающий нас мир с самой верхней её площадки. То, что под нами, мы не осознаём. Мы полагаем, что мир – это вся вот эта окружающая нас бесконечность. Хотя на самом деле всё гораздо интересней. Потому что обычно мы не учитываем ту башню, на которой стоим. Мы считаем её просто опорой, необходимой для того, чтобы видеть мир. Пока мы взрослеем, мы растём – то есть, растёт эта башня. А вся наша память, всё наше реальное детство – это нижние этажи. Мы знаем о них, там лежат наши вещи, которые обычно нам не нужны, мы достаём их изредка, просто чтобы полюбоваться. Спускаться вниз довольно долго и утомительно. Обычно мы отмахиваемся от этой памяти, и вещи остаются пылиться на дне. Может быть, они не нужны и без них можно обойтись?
Всё дело в том, что находится между вершиной башни (Настоящим) и основанием (реальным Прошлым, детством). Если кто-то думает, что там просто промежуточные слои памяти, он ошибается. Там то, что мы производим из Прошлого и Настоящего с помощью вот того промежутка, энергетического поля. Каждый миг наше "Я" сопоставляет Прошлое и Настоящее, и создаёт невыразимое Нечто, состоящее из эманаций того и другого, имеющее свойства того и другого, но не являющееся ни тем, ни другим. Оно сгущается в сны и кристаллизуется в сложные структуры наведённой памяти. Воздух между Дном и Вершиной башни становится жидкостью, а жидкость – прорастает причудливыми фракталами пространств. Пространство заполняется мириадами слоёв. В каждом из слоёв есть кусочек ДНК нашего "Я" и той вселенной, которую мы прожили и творили.
* * *
Это было на том конце, где я был взрослым. Я бродил по улицам, и неожиданно понял, что игла звукоснимателя попала точно в дорожку. Сразу чувствуется, когда кусочки снов легко собираются, это явление, обратное тому, когда ты хочешь составить какую-то невероятно сложную и хрупкую конструкцию, а она рассыпается и рассыпается снова и снова от какого-то броуновского прикосновения очередной молекулы, ты чувствуешь, что скоро сойдёшь с ума, и больше того – это продолжается вечно, а значит – ты сошёл с ума бесконечное время назад...
..Но тут всё наоборот: что бы ты ни делал – мир складывается в немыслимые конструкции, идеальные, бесконечно сложные, бесконечно тонкие – при этом их ничто не может нарушить, ничто не может испортить, ничто им не может повредить. Это инверсия законов мироздания, инверсия законов энтропии, и так бывает только в одном месте вселенной – в самой её середине.
Я был в доме, который тянулся бесконечно. Переходя из комнаты в комнату, оставаясь в том же месте. Каждый раз я чувствовал, что она где-то совсем рядом, за дверью, по каким-то признакам – там будто со стола соскальзывает листок бумаги, или дыхание, которое было тишиной, вдруг на минуту прерывается, и наступает другая тишина, уже без этого дыхания.
Она боится меня – и хочет, чтобы я пришёл. Я не знаю, как ей сказать, что я люблю её и не допущу, чтобы что-то в мире испугало её. Я испытываю нерешительность, потому что не знаю, как мне двигаться – громко двигаться нельзя, потому что можно её испугать, а тихо двигаться тоже нельзя, потому что этим движением нужно дать ей сигнал, нельзя появиться слишком внезапно.
В следующей комнате чуть теплее, потому что она была в ней на одну вечность ближе.
Мне кажется, воздух скользит по моей коже так, как будто я вхожу в стремительное пике. Двери распахиваются, двери скользят мимо, и я вижу картины, на которых изображены ангелы, сотворяющие миры, и я вижу огромные кровати, в закоулках которых затаились спящие дети, а за ними, дальше, клубятся какие-то дороги и холмы. Иногда в распахнутые окна врывается майский ветер, горячий от ещё не уснувшего дня, и прохладный от уже наступивших сумерек. Я слышу голос мамы, и мне хочется вернуться, но это будет не сейчас, потому что я стою на тропинке, которую очень долго искал и которая очень долго от меня ускользала.
...а вот и край сцены. Мне кажется, только что закончилось представление, какое-то очень интересное, я это точно знаю, потому что сам сидел тут в кресле и смотрел на вдохновенные лица, юные, ясные, бледные и раскрасневшиеся. Я хлопаю им, я люблю их. Но затем нужно поклониться публике, и я неловко кланяюсь, и чувствую горячую ладонь того, кто кланяется рядом со мной, и кажется, что я захлебнусь пузырящейся, ароматной свежестью ледяного лимонада.
Ещё очень долгую секунду мы смотрим в зал, на зрителей. Потом поворачиваемся друг к другу.
...Неправда, что в космосе между звёздами пустота.
Там везде ты.
За следующей дверью – точно.
Но там пусто, только в чашке остывает ещё горячий чай.
Нас разделяют доли секунды.
Она была горячей, как будто под кожей у неё тёк огонь.
–Садись. – Она положила ладонь на диван рядом с собой. Под её ладонью покрывало полыхало парчовыми цветами и гербами, птицами и плетущимися узорами. Под её пальцами ворсинки покрывала искрились, она могла сжечь собой хотя бы и весь мир. Она смеялась.
–Приходится бежать очень быстро...
От её близости кружилась голова. Я чувствовал, как она смеется, когда она смотрит серьёзно; я чувствовал, как скользит шёлк по её коже, когда она чуть поводит плечом; я чувствовал запахи цветущих садов прохладным утром знойного дня, когда сбегаешь по склону холма – дальше и дальше вниз, всё быстрее, в тень, темноту, где есть другой свет; в тишину, где есть другие звуки; как падаешь из обжигающей высоты в глубину; как вода обнимает, и на миг – ужас, перед тем как понимаешь, что ею можно дышать, что ею даже прекрасно дышать – стремительность полёта сменяется невесомостью бездны.
