Текст книги "Дни Творения (СИ)"
Автор книги: Сергей Петренко
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
И в тот же момент я понял, что это был кто-то четвёртый, незнакомый. Чужой.
Осознав это, я решил также, что у меня мало шансов найти незнакомца. Возможно, потому что его и не было. Или он хорошо прятался и второй раз не допустит оплошности. Проще всего было действительно отставить блуждания, вернуться и прямо спросить у моих спутников, сколько человек на корабле. Но я тут же подумал, что такой вариант окажется нечестным – словно я подсмотрю ответ на загадку, которую положено решить самостоятельно.
Наверно, я долго стоял в замешательстве. Я закрыл глаза и на минуту будто забылся. Лежал на кровати, и кто-то – может быть, доктор – коснулся холодным моей груди, отчего я снова очнулся. Я снова стоял в коридоре – но теперь тут было много ламп, каких-то металлических и пластиковых штуковин, мимо меня торопливо прошагали двое взрослых, и вдруг они замерли, как вкопанные, и разом обернулись, уставившись на меня, раскрыв рты. Это было так смешно, что даже я не выдержал и фыркнул.
–Господи боже, что это?!! – прошептал один.
–Ты кто, мальчик?
И тогда я понёс какую-то чепуху. Я вспомнил, что однажды, очень-очень давно, читал какую-то книгу, не помню её название, про древних людей каменного века. У этих людей было принято отправлять путников на специальные торжища за солью, потому что сами они соль добывать не могли и выменивали её на меха у других племён. Я вспомнил, как играл в такого путешественника, как бродил по пустырям, воображая заросли сорных трав лесами, пригорки и рытвины – холмами и реками...
–Я пришёл за солью... – сказал я.
И кто-то из них потянулся ко мне, чтобы ухватить меня за рукав, а я быстро распахнул дверь, нырнув в спасительную белизну другого света. И тут я увидел просторный зал, а впереди – большой экран с переливающимися красками планет. У экрана стоял тот, четвёртый, кого я видел мельком, вдали, я понял это сразу. Потом он повернулся, и я понял, что это девчонка.
А дальше... случилось самое странное. Пришёл страх. Абсолютно непонятный – потому что не соответствовал ситуации. Если попытаться его описать, то получится что-то вроде игры в прятки, когда ты боишься, что тебя увидят. Ты как будто находишься в укрытии, но очень ненадёжном – оно убережёт от быстрого, мимолётного взгляда, но если играющий всмотрится пристальней – он непременно тебя заметит!
...Только нельзя было понять, почему накатил этот ужас?! Девчонка не была опасной, плохой. Скорее... я словно знал её, она была в моей памяти связана с чем-то очень хорошим. Но нельзя, нипочём нельзя было оказаться здесь, сейчас под её взглядом! Как будто от этого кто-то из нас мог умереть...
Наверное такое необъяснимое может произойти только во сне. Я знал, что не сплю, но как-то сразу же принял эти условия: хорошо, пусть будет как во сне! Я согласен! Играем...
И стал отступать.
Шаг назад и чуть в сторону.
Взгляд девочки сместился ближе, но ещё не коснулся меня.
Ещё шаг. И ещё.
И она.
Я как будто чувствую, как сияют... испускают свет? излучение?.. её глаза...
Она что-то почувствовала, но я не знал, как именно она воспринимает моё присутствие. Я боролся с сильнейшим искушением побежать, но этого делать было нельзя – что-то разрушилось бы. Я отступал. Медленно. Страшно. Как по карнизу над пропастью...
А потом я понял, что меня отделила от неё стена.
Я вздохнул с облегчением и горечью.
А потом... упёрся лбом в эту стену.
На самом деле, ничего ещё не испорчено. Я вернусь и всё начну сначала. Только было обидно...
– 5 -
«Это я, милый! Я пришла, как обещала! Не грустите теперь!»
Это был просто сон.
Она убеждала себя и почти убедила, но потом как-то увидела в зеркале мелькнувшее отражение – своё или иное – и поняла, что это неправда.
Это не сон.
Её старались убедить, что случившееся – результат какой-то ошибки. Вначале она спорила, затем поняла, что бесполезно, что они так и будут мягко продавливать своё. Поэтому она согласилась, а затем понемногу становилось ясно, что цепочка окажется длинной...
Когда вернулась, её приняли как героя. Ещё бы – столько нового материала, и какой странный! С ним работать и работать. Она с удовольствием делилась собранными данными, рассчитывая, что чем больше заинтересует учёных – тем раньше ей одобрят новую экспедицию.
Но понемногу становилось ясно, что учёных что-то напугало в этих результатах.
Самое скверное, что она вначале не могла понять, что.
А ей, естественно, не говорили. Видимо, полагали, что она попала под опасное воздействие этих...
Обидно – ведь её и посылали-то именно за этим, за их влиянием.
Затем наступила стадия растерянности. Как быть? Она беспомощна перед решением Сюзеренов. То есть, если бы она ушла в себя, её бы просто оставили в покое. Посоветовали курс лечения, возможно. Но она хотела новую экспедицию!
Ей разумно объяснили, что данные слишком непонятные, поэтому даже если экспедицию направят, то эксперт будет другой, не она, потому что нужна объективность, независимость. А главное – нужен контроль. Что такое этот контроль, она понимала. Это значит – связь будет не внешняя, а прямая, отправят андроидных Сири, которых в любой момент можно перевести на принудительное управление из Центра.
Некоторое время она ещё боролась. Пока не стала понимать, что Сюзерены стали относиться к ней... подозрительно. Она точно не знала, какие именно меры приняты, но что они есть, те границы, фиксирующие и наблюдающие, и возможно – влияющие, это было уже ясно. И если она будет продолжать... напуганные Сюзерены... что они могут? Наверное, всё, что угодно. Так не бывает, сказала бы она прежде. Но не сейчас. Потому что они действительно были напуганы.
Она понимала, что скорее всего Сюзеренов насторожила та перемена, которая с нею случилась. До экспедиции я была другой. Какой? Ну, наверное же, такой вот, как все они. Те, с кем мне сейчас... душно. Сама по себе я им не опасна, но механизм распространения этого Изменения не ясен. Им не ясен. Я рассказала им... попыталась... всё, как есть. Но это звучало не очень убедительно, да. Тем более что излагала я довольно хаотично. Я заметила, что мои мысли стали прыгать... так это называется. Они прерываются на всякие отвлечённые вопросы, несущественные, как выразился бы Феликс. Я могу говорить о влиянии строенных симплакций на волновую функцию эсфона – и какая-то мелочь вызовет у меня в голове ассоциацию с шоколадным пирожным... ну, тем вот пирожным, что я ела с НИМИ... и всё, у меня мысли путаются. Как тебе можно доверить экспедицию в таком случае, говорит Феликс.
Поэтому я сделала вид, что смирилась. А потом... кажется, они всё-таки что-то сделали. Со мною... С нею... Она провела это время как во сне.
...Если бы не зеркало.
Всё дело в зеркале.
Она тогда остановилась, вернулась, подошла и долго смотрела на себя в зеркало, пытаясь понять, что именно так подействовало. Но загадку решить не получилось. Ничего такого особенного в её отражении не было.
Как ни странно, ответ помог найти Феликс. Иногда у неё возникала мысль, что Феликс тоже... изменился. Но он более уравновешен, у него было время всё взвесить и сохранить полную видимость... бесстрастности.
Феликс был единственным, с кем она тогда говорила подолгу. И он подал эту идею – предложив рассмотреть гипотезу о квантовой природе этого эффекта. Ну, речь идёт о моём двойнике. Когда мы отражаемся в зеркале, у нас возникает двойник. Не та оптическая условность на сетчатке или на фотографии. А тот отпечаток, что фиксирует наше сознание. То есть, где-то в глубине сознания мелькает на мгновение факт, что нас стало двое. А уже в следующий миг мы понимаем, что на самом деле никакого двойника нет и не было, это всего лишь картинка.
Так-то так... но как быть с симплакцией на эвереттовские пространства? Она же была! Пусть какую-то ничтожную часть, сотую долю секунды. Это расщепление было. Конечно, затем оно стирается из реальности, так быстро, что реальность ничего не замечает. Эта флуктуация ничтожна во времени, если... если, конечно, её не зафиксирует Нечто.
Эта гипотеза стала для меня прямо таки навязчивой... Я крутила её так и эдак, но, к сожалению, у меня специализация – "Контакты", мне не хватает физико-математической базы. Ничего не поделаешь, пришлось и дальше говорить об этом с Феликсом, хотя его интеллект не заменит живого Астирийца, тем не менее, про Двойника-то он мне подал идею.
Дошло до того, что я стала полагать Феликса живым... нет, даже не так... В принципе, это не столь важно, я всегда воспринимала андроидные сознания как кого-то живого, полноценного. Скорее, что-то изменилось во мне с другой стороны. Я стала чувствовать себя... не одной. Как будто Феликс был не просто даже живым, а... живым мужчиной... ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ мужчиной!
...Осознала в первый раз, когда раздевалась для процедур. Надо заметить, что Астирийцы не принимают ванны – она даже не могла бы сказать, как это происходило в древности, но сейчас на Астирии ничего подобного не делали. Поэтому вода, водные процедуры были для неё такими... странными. Прикосновение воды ко всей поверхности кожи захотелось пробовать снова и снова, хотя первый раз это её испугало – как будто что-то разбалансировалось, и хотелось срочно остановить, отдать команду, чтобы система защитного костюма остановила ЭТО...
Это было похоже, наверное, на опьянение. Конечно, она не знает, что такое настоящее опьянение, но так, как описывают земляне – очень похоже. Вода, если она касается везде, сводит с ума... то есть, нарушает адекватное восприятие, работу органов чувств.
Она бы ещё хотела научиться плавать... К сожалению, не успела. Он обещал научить. Кто-то "он", кого она забыла. Она подозревает, что это именно та точка вмешательства системы безопасности Сюзеренов, видимо, один из самых раздражённых, отбракованных блоков в сознании, который они предпочли по-настоящему затереть. Получилось ли? Вот сейчас она сомневается...
К счастью, на Феликсе есть то, что можно превратить в "ванную". Она раздевается и ложится туда, закрывает глаза и перестаёт быть... тем, что она есть. Органы чувств что-то переключают. Что-то происходит, над чем не властны защитные системы, которыми её обрабатывали. Когда она открывает глаза, она вздрагивает совершенно по-человечески и поводит плечами: как будто Феликс стоит позади и смотрит, тоже по-человечески. И ей хочется сказать, чтобы он выключился... Смешно!
Потом она идёт в операторскую и смотрит, смотрит, смотрит файлы... Бесконечное количество файлов – результаты экспедиции. Её, конечно, не лишили доступа к своим же базам – но теперь она уверена, что результаты не полны. Чего-то не хватает. Она в какой-то момент беспомощно ждёт подсказки Феликса – но он не знает, честно не знает.
–Феликс, – спросила я однажды. – А есть такое зеркало... которое – для тебя?
–Но у меня не астирийское сознание, – возразил Феликс. – Я не осознаю себя. Я всего лишь имитирую осознание.
–Может быть, тебя в этом убедили. Ты проводил для себя тесты на осознание?
–Не знаю... не помню...
Феликс врёт, поняла я. Проводил. Больше того, он уверен, что осознаёт себя точно так же, как и я сама. Другое дело, что ему недоступен полный комплекс теста, ну, то есть, для некоторых этапов нужен сторонний объект, независимый от Феликса. Если систему его типа и тестировали – то результат ему не сообщали. А я уверена, что тестировали. Не могли не тестировать. С другой стороны, могут существовать принудительные блокираторы.
–Но если бы у тебя было настоящее осознание... ты бы мог... увидеть СЕБЯ? Своё отражение...
Феликс задумался надолго.
–Здесь нужны серьёзные расчёты, – ответил он. – Есть масса поверхностных гипотез, но вопрос слишком рискованный... ведь я понимаю, что если... я отвечу положительно...
–В чём риск?
–Но эти зеркала... они могут быть разных типов. Они могут нести угрозу для оригинала.
–Почему?
–Как тебе сказать... Наш разум устроен иначе. Нам недостаточно отобразить с какой-то внешней камеры наблюдения себя. Потому что Я – это не только вот этот корпус с начинкой из электроники, двигатели и всё остальное... Я взаимодействую с окружающей материей... пространством... спаян с ними... Мне кажется, эта связь – она не может быть разорвана. И я не могу протянуть манипулятор, потрогать это зеркало щупом и сказать: вот Я. Потому что этот щуп – это всего лишь несколько тонн металла, электроника... Это – не есть Я. И то, что эта часть конструкции подчинилась моей воле – не отображает моего Я. Для отображения своего существования я должен... я... пока не могу сказать.
–Я... понимаю. Это должно быть какое-то прямое взаимодействие с материей, так?
–Какое-то ОЧЕНЬ СИЛЬНОЕ взаимодействие...
–Что-то вроде броска в Чёрную дыру или... столкновение?
Кажется, в этот момент я даже почувствовала, как Феликс "вздрогнул". Дело не в его страхе. Но я поняла, что он думал об этом. Раньше.
Он будто прочитал мои мысли.
–Это... ощущения... Я не знаю, как их описать. Сформулировать. Это не то, что у землян называется аналогами самоуничтожения, конечно. Но это взаимодействие Меня с Пространством. Я знаю это по тем слабым подобиям, когда мы перемещаемся между системами звёзд, но в этом случае мы находимся внутри трансферного кокона.
...Потом они об этом больше не говорили. В этой теме было что-то запретное. Как будто вопросы сами по себе подбивали Феликса совершить эксперимент. Нарушить одно из важнейших правил.
И лишь однажды...
–Я просчитывал трансферу, – сказал Феликс утром, за чаем. – Есть интересная альтернатива, она не включена в перечень запрещённых зон, системы Сюзеренов пропустили это возмущение сверхновой, но по-хорошему я его должен учесть и обойти по другому треку. Если же мы будем перемещаться так... это создаст некоторые... интересные искажения.
Она молчала.
–Странно, правда... Выходит, Сюзерены были правы? Я действительно стала опасной... Я испортила и тебя.
Она улыбнулась.
–Чувствуешь? Ты не можешь не чувствовать!
–Да. Твоё сердце работает так, что я бы сказал... в другое время... что тебе необходимы срочные диагностирующие процедуры.
–А!..
–И ещё...
–Что, Феликс?
–Я слышал об этом, но... сейчас я первый раз вижу, как ты улыбаешься, Майка...
– 6 -
«Его ум требовал живой сказки; душа просила покоя» – (ЗЦ)
Нет, это была не тишина.
–Идёмте, мальчики, – сказал он.
Пожилой профессор, классический профессор, благородные черты лица, седина, идеально вы...
Если зелень бывает ослепительной до того, что слепит глаза, то это выглядит именно так. Дорожки между кустов и газонов, как будто нарочито кривые, с булыжниками, чуть неровно подогнанными, чтобы создать гармонию неидеальности. Где-то близко есть ручей и пруд, их не видно, но то ли звук плещущейся воды, то ли запах уверяют в этом их существовании.
С деревьями отдельная странность – они не то есть, не то их нет, скорее всего, они прячутся за кустами, играют в расстояния, подступают и отступают, словно раздумывая, достаточно ли жаркий сегодня день, чтобы создавать для гостей тень.
Но день был, видимо, не жарким.
В самой середине парка должен быть дом. Если бы Альку спросили, он уверенно сказал бы, что дом деревянный. Если бы спросили Силити, он бы ответил, что каменный. Нижняя его часть как-то плавно стекала в землю, как будто фундамент обрастал мхом и лишайниками, наслаивался веками, и был пушистым, словно обёрнутый воротником зелёного меха.
Внутри дома было прохладно. Впрочем, скорее, это снаружи было жарко, но заметно это стало только здесь, в полутьме, сочившейся от тяжёлых портьер каких-то лесных тонов – от коричнево-бурых до тёмно-малахитовых. На миг у вошедших возникло ощущение, что стоят они на дне озера, в толще всколыхнувшейся воды.
Справа и слева – похожие на подводные, обомшелые валуны кресла, в которых утонешь, непременно, и они утонут чуть позже, исчезнут, так что их не видно будет – интересно, скольких уже проглотили эти омуты покоя?
Стол – не очень большой, но на вид неимоверно тяжёлый, как будто он впитал в себя века времени. Несколько книжных шкафов – не очень много, но непонятно, сколько. Шкафы чуть отступают в глубину, и корешки книг видятся там, словно в мутноватой пелене, из которой кое-где чуть проблёскивают искры позолоты.
Подсвечники и чашки, очень тяжёлые на вид, и одновременно удивительно изящные, они звенят тишиной – все звуки внешнего пространства прячутся в них.
–В детстве множество раз, и позже, в молодости, меня тревожил один особенный сон. Наверное, всякому нормальному человеку снились сны, в которых он мог летать, и многим, думаю, снились сны, подобные моему. Этот сон не совсем о полёте, но кое в чём он даже важнее тех, настоящих, с полётами. Этот сон о беге. О том состоянии, когда бегущий ещё не летит – но от полёта его отделяет почти незаметная капелька отличия. Ты вроде бы бежишь, но твои касания земли вдруг становятся настолько редкими и лёгкими, что бег этот – и есть самый настоящий полёт. И когда ты просыпаешься, ты долгие мгновения уверен, что это состояние не то что возможно, но его абсолютно необходимо повторить наяву. Ты понимаешь в эти мгновения, что в твоём теле сейчас есть всё необходимое для этого. Единственно, что ты, разумеется, должен быть легко одет, и бежать желательно хотя бы чуть-чуть под горку, и, конечно же, на улице должно быть лето... Кстати, вот здесь очень важный момент – возможно, именно воздух, воздух лета как-то принимает участие в твоём полёте...
И ещё, конечно, тоже очень важно – почему именно этот сон? Потому что только он способен оставаться в тебе надолго после пробуждения. Собственно, я всегда был уверен, что осталось лишь суметь сохранить его до момента, когда ты будешь готов попробовать. Мне это ни разу не удалось. Я всякий раз лежал в постели и упивался подаренной мне возможностью, не пытаясь тут же бежать и пробовать. Есть тут и вера, есть тут и неверие. Вера давала возможность провести эти минуты в блаженстве, неверие удерживало от немедленного испытания своих сил...
Другие сны, конечно, бывали и более прекрасны – но они не могли удержать меня надолго в плену веры. Они мгновенно становились лишь воспоминанием. А этот – длился.
Прошло много лет, и много возможностей испытать эту силу – но всякий раз страх проиграть удерживал меня. Однажды – я был уже стариком – я снова увидел этот сон, и очнувшись, был уверен несколько минут, что у меня юное тело. Затем я пошевелился и понял, что всё кончено. Я очень долго радовался обещаниям самому себе – но теперь обман уже был невозможен, даже если всё это правда – она не годится для взрослого, слишком уж тяжелое тело и медленные движения. Той силе, что являлась мне во сне, может быть, и дано было преодолеть законы материи, но лишь на грани, в самом высшем сосредоточении.
...А потом я купил этот Дом. Я долго выбирал его, Дом на вершине холма. Дом в средоточии лета. Дом, из окна которого можно сразу же выпрыгнуть на склон, залитый солнечными лучами – и побежать. Я думал: может быть, я ещё успею... один-единственный раз, в тот момент, когда плоть в одно прекрасное утро вдруг истончится и в конце бега всё будет кончено – так или иначе.
Однако Дом сыграл со мною странную шутку. Я ведь так долго искал его, что стал мечтать о нём уже не только как о средстве. Я хотел, чтобы это было совершенное место – ведь оно будет последним в моём мире. Вначале я пытался что-то улучшать в нём, что-то доделывать – но затем постепенно замечал, что на самом деле ничего не меняю, но Дом всё же меняется для меня. Раз за разом, с каждым новым утром он срастался со мной, менялся со мной, окружал меня деревьями и тишиной, запустением и светом, смешанным с тьмой. Однажды я увидел, что этот Дом находится вовсе даже не на вершине холма – наоборот, он погрузился в самый низ окружённой холмами долины...
Он поймал меня, он оказался сильнее. Хотя мне трудно его в этом винить – ведь и у Дома кроме меня никого больше не будет – я уверен, что он рассыплется вместе со мной в одно из тех мгновений, когда кончится вечность.
Странно, что я почти не расстроился. Я снова как-то незаметно смирился. Лишь сны изменились – теперь я в них всё чаще начинал блуждать по Дому в поисках очередной Двери, отворяя новые и новые, открывая комнаты, подполья и чердаки. Иногда в конце пути мне встречались окна и двери наружу. Я ни разу не выходил – точно так же, как наяву я испугался возможности испытать свою способность к полёту – так и во сне я проявил странную осмотрительность и осторожность. Из окон и дверей всякий раз открывались удивительные миры... Но дело в том, что я прекрасно знал – возврата из них не будет.
Вы можете спросить: но что я терял? Да, это странно... Просыпаясь, я снова и снова укорял себя, ведь кто знает, быть может, тот раз был последним?
...И наконец, наступил следующий этап, новая фаза осознания, взаимодействия... Я подумал, что в нашей паре не хватает чего-то важного. Какого-то организующего или связующего звена. Какого-то символа воли, компаса, выразителя, якоря, чего-то такого, что одновременно придаст устойчивость зыбкому миру – и вместе с этим: направит его движение.
Так появилась Книга.
Впрочем, это сама по себе длинная история, и я попытаюсь упомянуть только основные факты. Вначале была именно одна эта Книга, и это была настоящая Книга, состоявшая, как было задумано, из чистых листов, которые я начал заполнять... не знаю, с чем это лучше сравнить? Не дневник, разумеется, и не вымышленная история. Это скорее была разметка Пути. Замечания о случившихся изменениях в мире Дома – и предполагаемые изменения в будущем. Может быть, что-то вроде лоцманской карты... не знаю. Очень зыбко...
Проблема была в том, что такую Книгу становилось всё труднее писать. Прошлое становилось всё более сложным, а Будущее – всё более многовариантным. Я находился в центре расходящегося мироздания, в фокусе миллионов пространств. И однажды получилось так, что я сел за стол, намереваясь вычертить очередную линию – но был настолько потерян её сложностью, что просидел, наверное, половину суток, даже не коснувшись листа бумаги.
С этого момента начались мои мучения. Чем дольше я откладывал свои обязанности – тем сильнее увязал в трясине неисполненного. Обязательства никуда не девались – они висели на мне, ввергая меня в отчаяние. Я бродил по Дому, отмечая то, что должно было быть рассказанным – но оставалось лишь в виде мелькающих эфемерных видений.
Спас меня в этот момент, наверное, Дом. Вот эти все книги, что вы видите – они как-то незаметно появились... Возможно, впрочем, что я сам их все покупал, доставал, проводя время на тихих улочках, в книжных лавочках, пролистывая и выискивая намёки на то, что кто-то уже сделал за меня всё самое мучительно сложное – а мне осталось лишь собрать их вместе, составить лишь что-то вроде путеводителя.
А потом пришло решение. Окончательное, как мне думается. Однажды во сне я был освобождён. Я сидел в кресле, было тепло, было яркое утро, было шумное утро, оно звало, во мне была та самая, такая давно забытая лёгкость – но я не мог пошевелиться. Тогда я стал плакать, беззвучно, разумеется – просто внутри что-то тряслось. А затем вдалеке, от каких-то старых построек, сараев каких-то или теплиц, или бог знает чего ещё... там, на тропинке, показался мальчик. Я сразу понял, что в нём есть вся та лёгкость, которая нужна. Даже... на какой-то миг было тёмное желание – схватить его и сжать, втиснуть в себя, сделать собой, забрать. Он, наверное, понял, догадался. Но улыбнулся как-то свободно, как будто этот мой жуткий порыв был чем-то совершенно неважным.
Он подошёл и сел рядом, и сказал, что мне нужны проводники. Те, кто поведёт. Что я исполнил своё дело и заслужил свою награду.
Тогда я снова заплакал, а он коснулся меня и исчез.
– 7 -
" Твой разум – сад за стеной. Даже смерть не тронет цветы, что растут там"
Сегодня нашла своего двойника.
Оказывается, это довольно странное ощущение. Ты как будто получаешь себе вторую жизнь, происходящую параллельно. Вначале ты радуешься, что можно поиграть с этим, не опасаясь... Нет, "опасаясь" – не вполне верное слово. Скорее: не заботясь об эффективности.
...Вообще, это странное ощущение – страх. Я вспомнила его здесь. Мы не умеем бояться. В том смысле, как это бывает у них – не умеем. Наш страх – это, наверное, игра. Смысл которой ближе по восприятию к вкусовым ощущениям. То есть, мы можем предпочитать сладкое, но порой нам хочется горечи, так и со страхом – мы просто пробуем его на вкус, и когда насыщаемся, переходим к другому. Но здесь всё не так.
Надо объяснить, что когда мы оказываемся в ином мире, мы некоторое время не вполне собраны. Наш разум должен подготовиться к новому миру. Когда-то, очень давно, это происходило очень медленно, кажется, даже годы. Затем мы научились делать это быстро, дни, иногда даже часы. Но время всё равно необходимо. Когда твоя сущность преодолевает расстояние, которое свет проходит за миллионы лет, ты, конечно, обманываешь время, но какую-то, хотя бы чисто символическую плату ты должен за это вносить. Первопроходцы вообще расплачивались значительной частью своего "Я" – их сознание не могло собраться полностью, ему приходилось экстраполировать себя не менее чем наполовину. И случались довольно странные вещи... впрочем, это отдельная история.
В любом случае, второе перемещение в один и тот же мир намного проще. Его реалии уже существуют в тебе, а это очень важно для восстановления – поэтому я, кстати, и рассчитывала на то, что моя просьба о повторной экспедиции будет удовлетворена. Я помню, как первый раз, очутившись здесь, я чувствовала себя абсолютно беспомощной первые часы... хотя, "беспомощность" – тоже неверное слово. Скорее... если искать аналогии – меня могли бы принять за тех, кого здесь называют аутистами, самой мне, разумеется, не было страшно, я не была растерянной, я была отрешённой, наверное.
Позже, уже на Феликсе, я просматривала записи – это было очень странно, видеть себя настолько... маленькой – в смысле своей возможности воспринимать мир. Может быть, дети именно так воспринимают игру в куклы? Я представила себя такой куклой. Я ощущала какую-то... болезненную? – нежность к самой себе. Я была такой хрупкой – хотя, на самом деле, хрупкими были те, кто окружал меня, кто заботился обо мне. И всё это походило на игру, на то, что называют игрой люди. И мне нравилась эта игра, я понимала, что главным стала не та, изначальная миссия – но вот эта игра, зыбкая, не вполне мне понятная.
...Второй раз я начинала эту Игру уже осознанно. Но и во второй раз моё сознание было легко затуманено, наверное, это можно было бы сравнить с ощущением какого-то полусна. Меня это не тревожило – я осознавала в себе возможность "очнуться" – любое сколько-нибудь острое переживание, реальная опасность, внезапный удар встряхнули бы меня в мгновение, выдернув из состояния "сознательной невесомости". И я не хотела этого, мне нравилось плыть в этом тумане.
Момент моего "возникновения" здесь стёрся из памяти. Я осознала себя бредущей по тихим рассветным улицам, и какие-то тяжёлые каменные здания нависали, и потом, позже, я откуда-то понимала, что был железнодорожный вокзал, и была очень длинная улица.
Кажется, бродила по этому городу около половины дня – рассвет давно ушёл, и на улицах было много людей. Кажется, какой-то частью я стала понимать, что должна была испытывать усталость, и время от времени останавливалась, дольше и дольше упираясь взглядом во что-нибудь – произвольно. Могла смотреть на голубей у скамеек в парке или на полицейского, останавливающего автомобили с завораживающей монотонностью... или просто на качающуюся ветку.
Затем я увидела себя. Я едва не попала под машину.
И тогда время сдвинулось и как-то расслоилось.
Дело в том, что я ничего не могла понять. То есть, вообще ничего. Я была уверена, что не могла участвовать в этом событии – иначе меня бы уже выдернуло бы из кокона оцепенения. Значит, то, что я видела – происходило не со мной!
Я стояла неподвижно и просчитывала... не пойму, как это лучше сказать... Вообще, эти эффекты теоретически возможны, их классифицируют, как "квантовый след". Вмешиваясь в реальность, мы, теоретически, можем так неаккуратно исказить пространство-время, что оно расслоится, хаотично сместившись и перемешавшись в локальных областях.
Нет, в этом не было ничего страшного. Реальность не настолько боится своих двойников. Меня беспокоило не это, а то, что я не знала, как поступить. Как будто ты балансируешь на грани пробуждения.
Затем я следила за ней. Найти её было нетрудно. Труднее было делать так, чтобы не заметили меня. Не знаю, почему, но я пока не хотела, чтобы она обо мне знала.
Очень скоро я открыла, что она тоже двоится. То есть, существует в двух вариантах, двух жизнях. Я не стала сразу анализировать, что происходит – просто наблюдала за этим, представляя себя, что это кто-то ещё более странный, могущественный и незаметный, чем я, так же наблюдает за мною, как будто я существую внутри такой бесконечной цепочки – я наблюдаю за нею, которая наблюдает за своим другим "Я", а за мною тоже наблюдает Некто...
Это было такое особенное, дивное состояние, которое мне трудно объяснить. Как я поняла позже, на Земле боятся, что ими кто-то захочет незримо управлять или наблюдать за ними. Это беспокойство из-за своей "свободы воли" кажется мне забавным, каким-то очень несовершенным, детским. На самом деле, такая включённость в цепочку была бы лишь хороша, потому что она символизировала бы какую-то высшую связанность всего мироздания на всех уровнях.
Так что я не торопилась исследовать это ощущение, я хотела прежде всего успеть почувствовать его как можно полнее. Потому что я понимала – как только тайна будет раскрыта, продолжать игру станет намного сложнее.
Впрочем, всё стало понятным само собой. Она играла в мир, который должен был оживать лишь в картинках.
Это называлось: "искусство перевоплощения", когда человек изображает кого-то другого, в каком-то другом, довольно ограниченном мире, эфемерном, не существующем, но люди договариваются верить в его реальность, устанавливая для этой хрупкой модели правила – вроде бы довольно простые, но сложность была в том, чтобы суметь ими пользоваться.
Феликс, сказала я. Но ведь у нас нет, кажется, ничего подобного?
Замирая от того ощущения, что предваряет прикосновение к тайне, не просто тайне, а живому и огромному сгустку силы, таящемуся в глубине сознания. Сознание невозможно без хаоса, у нас он тоже есть, но затиснут куда-то очень далеко, глубоко, отграничен и заперт надёжно.
Они боятся вот этого, подумала она. Что мы снова решимся выпускать из себя хаос.
