Текст книги "ЮлиАнна"

Автор книги: Зульфия Талыбова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Зульфия Талыбова
ЮлиАнна

Пролог

– Вставай, свинья, Юльку через час кормить. – мать подошла к кровати и бесцеремонно стянула одеяло с Милены.

Наступило обычное утро шестого апреля 1999 года.

– Ишь, чего удумала! Девку месячную к себе в постель затащила!

Она обошла кровать и ещё сильнее запричитала:

– Ещё и сиську в рот засунула раньше времени!

Крохотная малышка едва заметно вздрогнула от громкого говора родной бабки, но мамины теплые руки тут же обхватили ее, защищая от криков.

– Она есть хотела, – тихо-тихо, виновато, будто оправдываясь, молвила Милена, – и заплакала… Как не пожалеть?

– Пусть бы орала! – повысила тон Анастасия Николаевна. – Лёгкие тренирует! Не хватало ещё одной соплячки в семье Соболевских! Ты еще и фамилию ей нашу дала – чуяла, что в тебя пошла? А мне таких как ты не надо, одной сыта по горло!

Милена медленно перевела взгляд с дочери на мать.

Высокая, с широкими покатыми плечами, положив руки на талию, та глядела с ненавистью и отвращением и напоминала гигантского коршуна с распахнутыми крыльями, приметившего жертву.

Милена инстинктивно прижала дочь еще теснее.

– Что вылупилась? – грубо спросила мать.

«И как она работает медсестрой? Хотя на работе она сама ангел. Только вот дома снимает крылья. Ей бы надзирательницей в лагеря», – думала Милена.

– Не будешь жить по правилам, вышвырну с соплячкой, и рука не дрогнет.

Анастасия Николаевна вышла из комнаты и громко хлопнула дверью. Малышка закричала. Пока Милена утешала ее, мать, уже одетая, в обуви, вновь зашла в спальню и, увидев плачущего младенца, заметно подобрела и даже едва улыбнулась: наверное, приятно быть причиной людской грусти и боли. За неимением собственных чувствований, можно всласть наесться чужими, а то, что ты сам их и регулируешь, делает тебя богом. Но в глазах Милены мать – сама сатана. Зачем же выгонять дочь с внучкой?! Пусть живут вечно – сдобный корм: пока не наестся, не отпустит.

– Я на смену, папаша приедет к полудню, к этому времени бардак убери и пеленки выстирай.

Анастасия Николаевна вновь хлопнула дверью, ребенок закричал громче.

… Прошёл час. Юля уснула.

Милена осторожно встала с кровати. Она добралась до ванной, голова кружилась, кисти слегка подергивало – привычное состояние после очередных материнских гадостей. Милена достала из тумбочки старую бритву и вытащила лезвие. Давненько она не пользовалась им: пока ходила беременной, мамаша сдерживалась и не колотила уже взрослую дочь. Но Милену это, скорее не радовало, а ещё больше настораживало: насколько эпичным будет концерт, после такого антракта?! Сегодня утром, глядя на мать, Милена почувствовала, что плотину вскоре прорвёт. Ее и новорожденная внучка не остановит.

Руки у Милены стало сильнее скручивать. Лезвие чуть не выпало из пальцев. Паника нарастала. Она испугалась, что потеряет контроль над телом, из которого словно выкарабкивался демон. Уже и губы начало сводить.

Милена трясущейся рукой провела лезвием по многочисленным белым рубцам на внутренней поверхности предплечья. Кровь медленно закапала на плитку, она почувствовала облегчение, постепенно отпускала скованность.

Руки больше не скрючивает: тело вновь принадлежит ей. Она наспех перемотала рану бинтом, вытерла кровь с плитки туалетной бумагой и вернулась к дочери.

Тело успокоилось, но голова разболелась от мыслей.

А если мать вновь поднимет на нее руку? Хорошо, если Юля будет спать. А вдруг проснётся? Тогда Милена станет терпеть и не вымолвит ни слова. Как в детстве. Только зажмурится, свернётся калачиком и будет представлять, как ее болтает в штормящем море, и это волны такие тяжёлые, а не мамкины руки. Но ведь она уже не маленькая! Может сдачи дать? Такое уже было однажды: мать ещё больше озверела и губу ей разбила. Приходилось врать фельдшеру, что в дверной косяк врезалась. Точнее, за нее мать говорила, да так чётко, властно и громко, что даже медработник не усомнился в «истине». Даже если и усомнился, вряд ли бы осмелился перечить.

Поэтому безопаснее всего замереть, представлять море и молиться, чтобы оно быстрее успокоилось и сильно не бушевало.

Может, уйти? Но куда? С ребёнком?

Ах, как хорошо было жить вдали от жестокой матери! Целых семь лет! Милена за те безмятежные годы забыла про лезвие, да и рубцов не стеснялась. Но она попалась – покойный муж оказался копией матери. Хотя имелась весомая разница: он всегда просил прощение и осознавал, что причинял боль. Мать никогда так не делала. Милене этого качества оказалось достаточно, чтобы прожить с палачом несколько лет. Но он умер, а она осталась с Юлей в животе.

Пришлось вновь возвратиться к матери, приползти и попросить помощи. Шторм, на удивление, утих, но Милена не верила обманчивому затишью. И не зря.

С детства она наблюдала, как меняется настроение матери. После бури наступал штиль, но чем больше он длился, тем сильнее потом штормило. Поэтому Милена с ужасом ждала цунами.

Тревога передалась дочери: сон ее был поверхностным, она вздрагивала, хныкала и часто просыпалась.

Руки вновь стало сковывать. Паника нарастала с каждой секундой. Милена встала с кровати и стала ходить из угла в угол. Она часто дышала, будто запыхалась от бега.

– Сейчас ее нет, ее нет, ты одна, все хорошо. Зачем бояться впрок? – утешала она себя.

Дочка проснулась и громко кричала. Милена запаниковала ещё сильнее.

Она раскрыла все тумбочки, шкафы, споткнулась о гладильную доску и разбросала мятые пеленки. Усевшись на куче детского белья, она судорожно вспоминала, где аптечка. Опрометью кинулась на кухню, встала на стул у холодильника, потянулась за коробкой. Не глядя на название препаратов, Милена схватила первую попавшуюся баночку и тряхнула. По звуку она предположила, что, скорее всего, больше половины таблеток выпито. С баночкой спустилась со стула. Руку так сводило, что она еле-еле ее удерживала. Милена уже хотела было возвращаться к дочери, но взгляд ее скользнул по буфету – там за стеклянной дверцей красовался сервиз, в котором не хватало одной чашки. Она стояла на столе, доверху наполненная спиртовой настойкой – смесь валерианы, пустырника, мяты, – Милена поморщилась, скорее всего, валокордина. Отец иногда принимал после ссор с матерью. Забавно, что он именно в этой кружке с обломанной ручкой смешивал настойку. В одной из драк Анастасия Николаевна запустила ее прямо в мужа, пожелав разбить ему голову, но он успел наклониться, голова осталась цела. Кружка ударила о стену и лишилась ручки. Выпустив пар, Анастасия Николаевна решила ее оставить в качестве пиалы.

Милена нервно хохотнула. Лет десять назад это было, а словно вчера.

Держа в одной руке баночку с таблетками, в другой – чашку с настойкой, она медленно добралась до своей комнаты. Дочка, почувствовав материнское присутствие, немного успокоилась.

Милена высыпала в ладонь таблетки и начала пересчитывать маленькие желтые кругляшки.

Двадцать семь штук. И ей двадцать семь лет! Одна таблетка на один год жизни, и одна таблетка убьет один год жизни. Но, наверное, двадцати семи таблеток недостаточно, чтобы убить себя? Она и не хочет смерти, она хочет успокоиться. Раньше она частенько выпивала за раз несколько успокоительных пилюль, лишь бы тело не трясло. Со спиртовой настойкой дело пойдет быстрее. Милена покрутила головой, прогоняя навязчивые мысли: она ведь кормящая мама! И что? Какое это имеет значение прямо сейчас? Уже губы начинало сводить…

Милена высыпала таблетки в баночку и поглядела на дочь. Та уже не плакала, но и не спала, а мутным взглядом глядела на мать, будто понимала, что та хочет сделать.

Милена прижала баночку с двадцатью семью таблетками к груди. В этой баночке находилась вся ее жизнь – годы, месяцы и дни, наполненные ором мамаши. С каждым годом Милена становилась слабее и слабее, а голос мамаши все громче и громче. Вот прямо сейчас Анастасия Николаевна возникла в ее голове и начала выкрикивать всякие гадости и мерзкие словечки.

Как ее остановить, как ее заткнуть? А если выпить все таблетки за один раз? Прожить двадцать семь лет за секунду! Зачем слабеть с каждым годом, приближаясь к смерти, если можно решить все разом?! К тому же, в баночке неслучайно оказалось двадцать семь таблеток! Значит, это конец? Если съесть все сразу, голос матери в ее голове замолчит? Думать времени нет – тело уже трясет, терять нечего!

Милена высыпала таблетки в трясущуюся ладонь и живо проглотила, запивая настойкой. Она осушила чашку. Рот обожгло от спирта, даже немного затошнило, но вскоре отпустило. Милена глядела на прикроватную тумбочку, на школьную фотографию с последнего звонка. Она тогда была грустной, стояла чуть не плача, опустив голову, так не хотела прощаться с детством…

– Девочка моя, приглядись внимательно к этой фотографии, – тихо говорила она дочке. – Ты увидишь на ней выпускницу, которая немного грустит: прощается с детством. Но истина глубже, она внутри. И она уродлива и страшна, но ты должна узнать её, чтобы закрылся, наконец, этот бесконечный театр. Знаешь, я уверена, пока живёт главная актриса, он никогда не закроется. Ты беги из него в подлинный мир, где люди настоящие, а не показные актеры, что жаждут власти и внимания.

Она взяла дочь и, прижимая к груди, улеглась на старый письменный стол у окна. Юля тихо-тихо расплакалась.

– Ты оставляешь свою дочь на растерзание этой дикой собаке… сама-то в царство забвения уплывёшь, а ей томиться на цепи…

Милена захмелела от настойки. Ее голос менялся: от тихого и кроткого до холодного и рассудительного.

Юля распеленалась и вытащила крохотные ручки.

– Чувствует, – бормотала рассудительная Милена. – Чувствует, что ты умираешь… прощается с ласковой, но безответственной матерью и плачет от горя утраты. Недолго она нежилась в твоей любви. Как прежде отныне не будет. Всего лишь месяц жизни, остальное – ад…

– Малышка моя, лучше бы тебе со мной, но я не настолько пала, – лепетала жертвенная Милена.

Юля плакала, а Милена лежала на спине и глядела в окно. Там голубое небо и облака. Интересно, каково это – лежать на них?

– Ишь, чего удумала, твое место не там, а внизу. Ты ещё в пузе дефектной была, дьявольским выродком! – материнские проклятия звучали в голове, не замолкая.

– Я только посплю немного и все! – кротко промолвила Милена.

Юля закричала громче и зашевелила ручками.

– Папа должен скоро прийти. Он меня разбудит…

Постепенно голос Милены стихал, тело становилось непривычно тяжёлым, неродным, словно пластилиновым.

– Ты сильная, моя девочка, – едва слышно прошептала кроткая Милена, гладя плачущую малышку по спинке. – Ей тебя не сломить. А я слабая, – голос ее содрогнулся от рыданий. Ей ещё хватало сил плакать: – Она изуродовала меня, а я не сумела защититься. И меня никто не защитил. Пусть найдется хотя бы один здравый человек в этом безумном мире, который скажет тебе, что она неправильно поступает с тобой. Что это не любовь, а издевательство.

– Это могла быть ты, дура! – злобным шепотом перебила рассудительная Милена.

– Я убита, сломана, растоптана. Ни на что не гожусь. Но ты не я, – внушала она дочери. – Ты другая. Я счастлива, что была твоей мамой, пусть и так недолго. Я люблю тебя…

Милена затихла.

Малышка на ее груди все плакала.

Отец опоздал на три часа.

1 глава

– Ее мамаша непутёвая таблеток наглоталась, а мне выродка своего оставила, – жаловалась Анастасия Николаевна.

– Насть, да тебе памятник при жизни ставить надо за такие заслуги! – тетя Лида сочувственно качала головой, размешивая сахар в чашке.

– Надо было в детдом сдать, ей богу! – причитала Анастасия Николаевна. – Я малявке об этом всегда напоминаю. И пусть ей шесть – все понимает. Припугнешь немного, она ныть перестаёт. Ненавижу нытье! Ей ещё повезло: мамку ее непутевую я жёстче держала, а сейчас сердце слабое. Старею, уже не могу в полную силу воспитывать.

– Учи сына, когда поперек лавки лежит, а когда вдоль вытянется – трудно будет, – мудро молвила тетя Лида, прихлебывая чай.

– Вот-вот, дочка-то вытянулась раньше времени. Надо было колотить больше, глядишь, не оставила бы мне чадушко свое ненаглядное. Так она дефектная родилась, леворукая! Представляешь?

– Вроде нормально это, или нет? – переспросила тетя Лида. – Да и не дефект это вовсе! Или на подготовке, чего скажут? Проблемы в школе начнутся?

– Да мне все равно, чего они там в школе говорят! – Анастасия Николаевна постепенно вскипала. – Буду я спрашивать ещё! Как по мне, ребенок правой рукой писать должен! Я этот дефект исправлю! Девка пластилиновая, послушная, я из нее вылеплю то, что мне надо!

– Как же ты ее исправлять-то будешь? – ахнула тетя Лида. – Авось, у нее в голове от этого что-нибудь случится?!

Анастасия Николаевна загоготала и заявила, давясь смехом:

– Хуже точно не станет! Ещё тупее, чем есть не будет!

Шестилетняя Юля сидела в зале и пыталась выводить палочки в тетрадке. Ручка то и дело выпадала из рук. Писать было неудобно до слёз. Рука, которой хотелось писать, была привязана полотенцем к туловищу, а та, которой нужно было писать, совсем не слушалась.

Из кухни доносился разговор бабушки и соседки – тети Лиды. Юля ненароком подслушивала.

– Так мало того, что леворукая, так ещё и до сих пор в кровати мочится!

– В шесть лет?! – ахнула тетя Лида и поперхнулась чаем.

– Представляешь! Позорище! Я ее ругаю, стыжу, а ей все равно! Даже из детсада, когда забирала, всем детям и воспитателям сказала, стыдила, мол, здоровая девка, а все в постели мочится, а ей хоть бы хны! Только ссыт больше! Ее уже и дети дразнили, а она ревёт только и мочится по-прежнему! Уже в школу первого сентября, вот я и подумала, пусть хоть правой рукой научится писать.

– Кошмар какой…

– И не говори! Но как ее детдом отдашь? Она же там вообще сгинет! А я присмотрю, исправлю, где надо. Пока силы есть.

Юля сжалась в комок, слушая бабушкину речь, и не шевелилась совсем. Бабуля разговаривала громко, иногда переходила на крик, пугая Юлю. Юля вспомнила, что бабушка вскоре проверит написанное, и страх перед наказанием придал ей сил. Кое-как она вычертила палочки…

Первого сентября Юля пошла в первый класс. Бабушка успокоилась относительно ее леворукости: внучку всё-таки удалось переучить.

К тому же в последние месяцы внучка просыпалась на сухой простыне, и резиновую пеленку можно было убрать насовсем. Но только Юля знала, почему она больше не писалась в постель.

Ещё задолго до того, как она пошла в первый класс, она посещала старшую детсадовскую группу. Анастасия Николаевна при детях стыдила внучку за то, что та мочится в постель. Воспитателя неохотно поддерживали жестокую бабулю и частенько просто игнорировали ее слова. Но дети все равно слышали и бесконечно дразнили Юлю. Она от этого, казалось, только сильнее тревожилась и нервничала, потому после каждого дневного часа в саду она лежала на мокрой простыне. Бывало, она просыпалась раньше всех, но притворялась, что спит и ждала, когда все дети проснутся и выйдут из спальни. Тогда она успеет спрятать мокрое белье. Однажды она запихала его в шкафчик для вещей – всегда находила разные совершенно не подходящие для этого места, лишь бы вновь не быть пристыженной и униженной. Но приходя в сад на следующий день, Юля замечала, что спрятанное белье исчезало. Конечно, оно обнаруживалось нянечками и извлекалось из шкафа, из-под кровати и других мест. Но никто не разговаривал с Юлей и не обсуждал эту странную ситуацию.

Однажды в детсад устроилась молодая воспитательница. Она не знала о Юлиной проблеме, а Юля видела в ней обычную равнодушную тетю. Только эта новенькая была гораздо моложе и красивее других. Глазастая, голубоглазая, светлые волосы всегда заплетала в длинную толстую косу. Юля заметила, какие красивые и белые у нее руки, и тут же вспоминала тяжёлые, грубые руки бабули с толстыми шершавыми пальцами. От новенькой пахло какой-то тёплой и нежной сладостью, а не жареными котлетами или супом, как от других тёток; она была сама ангел, спустившийся с небес, чтобы маленькая Юля узнала, что мир состоит не только из «бабуль».

Но через несколько дней Юля стала замечать, что новая воспитательница как-то странно на нее поглядывала, задерживала взгляд и наблюдала, как она играет. Юля же от этих взглядов становилась ещё более застенчивой и робкой. Она и так-то с детьми не дружила, всегда играла одна, а теперь ещё больше отдалилась. Хотя новая тетя смотрела на нее не со злобой, а с интересом и иногда даже с грустью.

Но Юля, привыкшая к вечно кричащей и недовольной бабушке, видела в воспитательнице такую же жестокую надзирательницу. И в очередной раз, когда дети после дневного часа спустились на улицу, не досчитались Юли. Воспитательница поднялась в детскую спальню.

Испуганная воспитанница судорожно снимала мокрую простынь с матраца. Сегодня она проснулась позже и потому не успела сделать это заранее.

Юля затряслась от ужаса: по ступенькам кто-то поднимался. Она запаниковала и не знала, как поступить. Быстро снять простынь или спрятаться? Главное, не замереть от страха: придётся вновь слушать крики, а это ещё невыносимее, чем, когда тебя стыдят. Поэтому Юля выбрала бросить все как есть и спрятаться. Удрать подальше за шкафчики она не успела, поэтому юркнула под кровать. Мокрая простынь свисала с матраса, как длиннющая скатерть со стола, поэтому Юлю не было заметно. Она успела соорудить себе домик, где жестокая бабка или красивая молодая воспитательница ее не обнаружат. Все они одинаковые! Все норовят поколотить, накричать или обвинить во всем.

Затаившись, Юля на корточках сидела под кроватью, обхватив колени руками. Послышались шаги на пороге.

В затуманенном страхом мозгу Юли мелькнула здравая мысль, что шаги лёгкие, это вовсе не жестокая бабуля, которая пришла, чтоб наказать за испорченное белье. Но ужас так захватил детское сердце, что Юля погрузилась в очень неприятное воспоминание недельной давности.

В тот злосчастное утро она опять проснулась на мокрой постели. Бабушка живо это обнаружила, вытянула толстый кожаный ремень из брюк ничего не понявшего деда, который привычно разгадывал кроссворды, и набросилась на внучку.

Юля, заметив страшное оружие с тяжёлой железякой посередине, не замерла, как она это делала обычно. Дикий страх заполонил ее и велел бежать. Юля, молча, словно осиротевший обречённый ягненочек, бежала через весь дом в спальню бабули и дедули и остановилась в самом углу – возле печки. Бежать больше некуда. Юля повернулась на трясущихся ногах и увидела перед собой разъяренную огромную бабулю. Анастасия Николаевна никогда не славилась особой худобой, но последние несколько лет заметно раздобрела. С бешеным лицом, вытаращенными глазами и жутким оскалом она глядела на внучку и сжимала ремень в руках. Волосы ее наполовину седые, наполовину русые торчали во все стороны, словно солома: бабуля недавно проснулась и ещё не умывалась и не расчесывалась.

– Сейчас ты у меня получишь, дрянь такая! Больше никогда не обоссышься!

Юля не нашла другого выхода спастись, как расплакаться в голос. Впервые за короткую жизнь она закричала раньше бабули. Она не звала на помощь деда: бесполезно. Она просто громко судорожно рыдала, слезами избавляясь от накопленной боли. Юля почувствовала, как по ногам побежало тепло. Казалось, все тело от низа живота до пяток стало жарким. Она не описалась, нет. Всегда, когда она замирала в подобных случаях, в ней застревала та сила, которую она могла применить в ответ на жестокость. Так и происходит с человеком или животным, на которого нападают. Он защищается: бьёт в ответ или убегает. Но ребёнок не умеет драться, он чаще всего просто замирает, а эта невыраженная сила остаётся внутри тела.

Хотя бабулю, видимо, ещё больше раздраконило поведение внучки, но и обескуражило: отчего это малявка взбунтовалась? Осиротевший ягненочек решил выживать. Вынырнув из воспоминания, она увидела, как к кровати подошли чьи-то ноги, и в истерике закричала, как тогда:

– Нет! Нет! Не надо! Не надо! – Юля словно загнанный дикий зверёк выбежала из-под кровати и на четвереньках, не успев даже подняться на ноги, метнулась за шкафчики. В ее воображении, к ней тяжёлыми шагами неслась разъярённая бабуля с ремнём.

Юля тряслась всем телом, истерично кричала и молила не бить ее.

Постукивание каблуков участилось, и ошарашенная воспитательница осторожно предстала перед перепуганной девочкой. Юля сжала кулачки и, казалось, была готова вжаться в стену или даже карабкаться по ней, но увидев перед собой молодую красивую тетю вместо страшной бабки-ведьмы с ремнём, она решила остаться на месте. Воспитательница с тревогой и жалостью глядела на нее и плакала:

– Юленька, я не буду тебя бить, зайка… – тихо говорила она.

– Совсем-совсем не будете? – надрывающимся голоском спрашивала воспитанница.

– Совсем-совсем! Деток бить нельзя, никого бить нельзя!

Осиротевший ягненочек почувствовал, что нашёл, если не маму, то уж точно безопасную тетю. Юля осторожно выбралась из угла и упала в объятия воспитательницы. Она была настоящей феей по сравнению с бабкой-ведьмой! Фея-воспитательница гладила ее по голове, утешала и сама плакала.

Через несколько дней фея-воспитательница подарила Юле игрушку – маленькую мягкую подушку в форме радуги. У нее внутри находился мелкий-мелкий песочек, поэтому подушку было очень приятно тискать и прижимать к груди. Юля спала в обнимку с этой подушкой и, о чудо, перестала писаться! С воспитательницей она поделилась, что представляла, как спит с маленьким единорожком на радуге, и все страхи тут же улетучиваются. Воспитательница специально заколдовала подушку-радугу, чтобы она защищала Юлю от злой бабки-ведьмы. И волшебство действовало.

Вскоре почему-то Анастасия Николаевна решила забрать внучку с детсада, причем задолго до выпускного. Оказывается, фея-воспитательница решила поговорить с бабушкой Юли, но, естественно, потерпела поражение: она «малолетняя дура, которая понятия не имеет, как детей воспитывать, и кто ее вообще в сад устроил работать?!». Все это она высказывала дома, точнее, привычно орала. Воспитательнице же она продемонстрировала удивление и, чуть ли ни инфаркт миокарда. Схватилась за грудь, требуя принести воды, стала рыться в сумке в поисках несуществующих таблеток от высокого давления, а под конец вообще разрыдалась! Сетовала на жестокую судьбу, вспомнила раннюю смерть дочери и поделилась, как ей тяжело воспитывать внучку. Но она ее любит до беспамятства и никогда не обидит. Выпив воды, заявила, что Юля просто так шутит, в семье ее обожают, холят, лелеют, а дедуля вообще души не чает.

Кряхтя и причитая, она взяла под руку внучку, и больше в садике их никогда не видели…

Но волшебство воспитательницы действовало и за пределами детского сада. Подушку Юля забрала с собой, даже Анастасия Николаевна не возражала. Не до этого было. Она решила, что больше Юля в сад ходить не будет. Сразу на подготовку пойдет. Давно пора.

Засыпая, Юля обнимала «радугу» и представляла теплую мамину грудь, которую и не помнила вовсе. Она перестала писаться, но часто просыпалась теперь уже на мокрой подушке – часто плакала во сне. И вообще к этой подушке она вскоре стала испытывать странные чувства, словно к живому существу. Ночью она ее обнимала, горячо любила и не отпускала. Ночью подушка была особенно теплой, нежной и нужной, ведь так страшно засыпать одной и в темноте. Но к утру страхи притуплялись, и, проснувшись, Юля чувствовала к подушке злость. Она и любила ее, и хотела придушить! Что и делала, пока никто не видит: стучала в нее кулаками, скручивала. Хотя, конечно, не могла понять, зачем делала это. Утром подушка лишалась волшебства и переставала быть вместилищем Юлиных слёз. Она в воображении девочки словно бросала ее на растерзание бабке-ведьме. Юля сама не понимала, к кому точно она испытывала такие противоречивые чувства, уж точно не к подушке…

Став первоклашкой, на уроках Юля обнаружила, что, оказывается, могла писать обеими руками! Правда, у нее получалось как-то странно, не в ту сторону. Она сама не понимала, что писала и не знала, как это читать: открыла в себе забавную способность, но что с ней делать и как пользоваться не знала. Бабушке она не призналась: опасно. Но Анастасия Николаевна случайно заметила-таки исписанный странным почерком лист бумаги. Ничего не поняв, она разорвала его на кусочки и высыпала на голову Юли.

– На меня смотри! – гаркнула бабушка.

Юля медленно подняла голову. В глазах бабули читалось отвращение. Юля почувствовала себя никчемной, «дефектной», так ее регулярно называла бабуля, одновременно вспоминая недобрым словом и покойную маму.

– Это омерзительно! Ты мне противна! Ещё раз так напишешь, выпорю! Поняла?

Юля кивнула.

Но выполнять приказ бабули и не думала, точнее, продолжала писать, но аккуратно, чтобы ведьма не заметила. Анастасию Николаеву хватил бы удар, если внучка вдруг стала бы писать левой рукой. Ведь ей так удалось выдрессировать Юлю писать правой, что у той был самый красивый почерк в классе! Ни одной правше это было не под силу. На каждой странице в Юлиных тетрадках красовались яркие красные звездочки: «отлично» от восхищенной учительницы. Анастасия Николаевна не перенесла, если бы «космос» на страницах внучкиных тетрадок потух.

Но Юлю забавляло, что она обнаружила в себе то, чего не было у других, к тому же тайно могла все равно писать, как ей вздумается! Конечно, в школьных тетрадках она так не осмеливалась писать, но у нее была другая, где она могла тренироваться. А однажды Юля всё-таки поняла, как прочитать то, что ею было написано —наоборот.

Когда Анастасия Николаевна была на дежурстве, Юля могла немного отдыхать от постоянного контроля. Именно в такой день она и познакомилась с Аней.

Левой рукой Юля написала одну строчку и решила кое-что проверить. Тихонько прошла в туалет, поглядела в зеркало и увидела свое отражение – робкую девочку с прямыми волосами каштанового цвета и зелено-карими глазами. Сейчас без дневного света они казались темнее. Юля подняла записку со словами и перевернула их к зеркалу и слегка вскрикнула от неожиданности: буквы стали понятны!

– Меня зовут Аня, – прочитала она.

Слова подействовали словно заклинание: тут же облик девочки стал меняться: волосы стремительно завились и укоротились, теперь они доходили до груди, а глаза из зелено-карих превратились в ярко-зеленые!

Юля смотрела в зеркало и не узнавала саму себя. Это была она, но вроде, как и не она. Аня из зеркала взяла власть над ее телом! Наверное, у нее не было бабули, которая издевалась над ней. Ведь Аня выглядела уверенной и смелой.

Юля была счастлива, что обнаружила в зеркале свое новое отражение! Эта девочка была свободна. Теперь у Юли есть тайная подруга!

– Как же ты живёшь в зеркале? – тихонько спрашивала Юля. – Кто тебя туда засунул?

– Наша бабушка! – безрадостно отвечала Аня.

– Выходит ты пленница зеркала? – удручённо спросила Юля.

– Наверное, но мне здесь хорошо!

– Да, я тебе завидую! Я тоже хочу жить в зеркале, ведь там нет бабушки! А как она тебя туда засунула?

– Когда сломала твою особенность. Твою леворукость.

– Извини, – грустно молвила Юля. – Я не могла ей противостоять, иначе она бы побила меня…

– Не волнуйся, я не обижаюсь.

– Так выходит, ты – это я настоящая?

– Да, так и есть! Во мне находится вся та сила, которую бабушка подавляет в тебе. То есть, вся ты. Когда бабуля дома, я сплю внутри тебя, но и постоянно расту и становлюсь сильнее.

– А ты добрая или злая? – спросила Юля.

– Я где-то посередине, но чем больше она будет издеваться над тобой, тем злее и сильнее я стану.

– Как так?! – не понимала Юля.

– Твои страхи питают меня. А пугает тебя только бабушка.

– Получается, ты – это я, которую бабушка не хочет знать…

– Да, она не любит тебя, а только постоянно лепит то, что ей выгодно. Она жаждет стереть твою сущность, то есть меня, но это невозможно. Спасибо, что освободила меня хоть на денёк, ведь завтра утром она вернётся. Ты, пожалуйста, разорви этот кусочек бумаги.

– Зачем? Что тогда станет?

– Тогда я усну, но ненадолго. Когда она вновь уйдет в больницу, ты позови меня, и я приду. Поболтаем, ведь нам так грустно в одиночестве!

Юля прислонилась к Ане щекой и закрыла глаза. Наконец-то ей есть с кем говорить.