Текст книги "Резидент «Черная вдова»"

Автор книги: Зуфар Фаткудинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Он распорядился насчет охраны для кайзеровского агента и полуутвердительно-полувопросительно произнес:

– Вроде как пыль в глаза… – Муравьев со свойственной ему решительностью встал и произнес: – И все-таки тут какая-то бешеная собака зарыта. И как бы эта опасная тварь не вцепилась в горло…

Через два дня, 10 июля, Муравьев, узнав, что чекисты собираются его арестовать за попытку организации вооруженного выступления в Казани, бежал в Симбирск, где поднял мятеж.

Тем временем чекисты, как прорицатели, пытались предвидеть ход событий, связанных с идеей ловушки для резидента. Они полагали: если на «раненого», находящегося в Шамовской больнице, Черная вдова не реагирует, то причин тут несколько – либо резидент очень сомневается, что он еще жив после перестрелки в Богоявленской церкви, и опасается ловушки, либо это не его люди, кроме, конечно, ротмистра Казимакова. Но он-то как раз жив-здоров. А вот приезд сюда Тенцера в корне меняет дело. Тут и дураку ясно: для чего в столь опасное время везут чуть ли не за тысячу верст одного из бывших руководителей кайзеровской агентурной сети в Поволжье назад, в Казань. Неужели для таких, как он, в столице кончились патроны? Да нет же. Везут на очную ставку с кем-то из арестованных, из тех, кто не может передвигаться. Значит, с раненым! В ином случае по установившемуся порядку пойманных важных птиц везли в центр. Так было и с арестованным в Казани генералом Поповым, главарем подпольной контрреволюционной организации, которого допрашивал сам «железный Феликс».

Так должен был думать резидент, и на это и рассчитывали чекисты. Для того и попросили Москву дать телеграмму в штаб Восточного округа, находившегося еще в то время в Казани. Чекисты, хорошо зная, что в этом штабе много военспецов из числа бывших царских офицеров (впрочем, как и сам командующий Муравьев, бывший подполковник), были уверены, что информация о секретной телеграмме ВЧК дойдет до больших ушей, что чутко и жадно прислушиваются к шуршанию секретных штабных бумаг. Ну а учитывая, что Черная вдова, если заинтересуется этой телеграммой, обязательно учинит проверку, действительно ли с губчека нет связи, – чекисты на время отключили ее. И не зря. Трижды неизвестный мужчина настойчиво требовал от телефонистки на коммутаторе соединить его с губчека. Этот ход противника тоже был предусмотрен: каждый раз устанавливали, откуда звонил назойливый абонент, но толку было мало; ведь тот названивал из разных мест. И ни разу из квартиры!

– Да, узнаю почерк профессионала, – проронила Брауде, когда ей доложили о звонках. – Скорее всего, это рука Черной вдовы. Если бы он не допускал мысли, что на коммутаторе дежурит наш человек, то он бы хоть раз, но позвонил из дома или из какой-нибудь гостиницы. И возможно, что после каждого звонка он следит за телефоном: не приедем ли мы туда. Если приедем – резидент мгновенно усечет: нами задумана серьезная комбинация. И поймет – на него, как на матерого зверя, поставлен капкан.

Эти звонки были обнадеживающими. И они стали обдумывать следующие свои шаги. Тут Измайлову сообщили, что его ожидает у входа какая-то девушка.

У ворот на улице, рядом с часовым, маячила фигура худенькой девчушки. Завидев Шамиля, девушка замерла, будто окаменела, и слезы навернулись на ее красивых глазах.

– Сания? Что случилось? – быстро спросил юноша, даже позабыв поздороваться с ней.

Он подошел к ней и взял ее прохладную ладонь.

– Что случилось, Саниюша? – участливо, с нежными нотками повторил Шамиль свой вопрос.

Она ничего не сказала и только отрицательно покачала головой.

Они стояли молча, глядя друг на друга. Потом, утирая слезы белым маленьким платочком с узорчатыми синими краями, она тихо промолвила:

– Я не знаю, что мне делать… Я очень обиделась на вас, Шамиль-абый. Вы, оказывается… объяснялись в любви этой женщине… Мне это так больно было слышать, что… – И плечи девушки затряслись от рыданий.

Измайлов виновато оглянулся по сторонам и умоляюще зашептал:

– Ну не надо, Сания. Ну ради Аллаха… Это ведь давно было. Тогда я еще тебя не знал…

Сания, словно не слыша его слов, продолжала:

– А потом я ужасно испугалась, вдруг ты убит?! И этот страх заставил замолчать мою обиду. Я хотела прийти сразу же сюда. Не решалась. Ведь вдруг сказали бы, что ты убит… А так была надежда, что ты жив… Но вот не выдержала…

Исповедь этой хрупкой, слабой девушки так его тронула, что жалость и нежность, нахлынувшие потоком, заставили обнять ее прямо тут, при часовом, не обращая внимания на прохожих. Он держал ее в объятиях и гладил лицо, волосы.

– Ты прости меня, Сания. Я не хотел причинять тебе боль. Правда. А с той женщиной у меня… ничего не было. Я видел-то ее всего несколько раз, и то случайно… И это было до встречи с тобой. В прошлом году.

Глядя ему в глаза, она смахнула платком слезы, натянуто улыбнулась и пролепетала:

– Это правда?..

– Да, Сания. Правда.

Они постояли еще несколько минут, и Шамиль извиняющимся тоном произнес:

– Мне так хочется проводить тебя… Но работа… – Он устало махнул рукой.

Когда ее фигура замелькала вдали между деревьями, юноша неспеша направился к себе. На душе было тоскливо. То ли от того, что жалко Санию и не хотелось с ней расставаться, то ли какое-то неприятное предчувствие… А может, то и другое вместе.

– Что такой смурной? – встретила вопросом своего подчиненного Брауде. – Или что случилось?

Шамиль невнятно буркнул что-то под нос и уставился в пол. Но тут же:

– Приходила Сания, моя девушка. Переживает.

Вера Петровна кивнула участливо и глубоко вздохнула:

– Ну что, продолжим работу. А? Ведь поезд до Зеленодольска пойдет через час.

Чекисты, прикинув «за» и «против», решили: германская агентура всего скорее попытается, если, конечно, до нее дойдут сведения, содержащиеся в телеграмме, освободить, а вероятнее, ликвидировать Тенцера по дороге сюда; что-нибудь в промежутке между Зеленодольском и Казанью.

Ведь дальше Зеленодольска практически невозможно было добраться из Казани. Просто не успеть. Туго дело с транспортом. Конечно, не исключалось, что Черная вдова попытается уничтожить свою жертву прямо на вокзале или на улице по пути в чека.

В Зеленодольск добрались в полночь. Чекисты сошли на товарной станции. Дальше пошли по тропинке, протоптанной вдоль железной дороги. Рельсы переливались при лунном свете серебристыми нитями. Прохладный ветер, тихо пошелестев сухими былинками и старой листвой, вдруг завихрился под ногами, поднимая пыль и заглушая шорохи и шаги чекистов.

Измайлов прикрыл от пыли глаза, но когда через несколько секунд открыл – темень сгустилась так быстро, будто опустили плотный театральный занавес. А поблескивающие рельсы превратились в едва заметные темные полосы. Казалось, ветер приревновал луну: уж слишком ярко светила странница ночная. Вот он и решил ее сияние не то что довести до блеклости, а вообще закрыть черной тучей.

Так в темноте и шли чекисты до привокзальной площади, где слабо светился одинокий электрический фонарь. В помещении вокзала было ничуть не светлее. Полупустой зал дремал. Несколько обшарпанных скамеек, приткнувшихся к замызганным стенам, были свободны. На других же лежали, молча сидели невеселые притомленные путники. Только два интеллигентных старика, что расположились на соседней от чекистов скамейке, говорили о высоких материях, будто борясь с бессонницей. Один из них, чахлый длинный старичок с трясущейся бородкой, вещал, что страшная по степени и гигантская по масштабам жестокость правителей-убийц порождает такого же масштаба (а чаще больше) страх среди народа. И людям кажется, что за огромным страхом прячется огромная сила. А сила вызывает, в свою очередь, почитание, преклонение перед ней, и соответственно – перед конкретными правителями. Ибо сила и власть (таинственность которой усиливает почитание) всегда отождествляются с персонами, наделенными ими. А отсюда и преклонение масс перед особо жестокими тиранами-властителями, среди которых самыми кровавыми и мерзкими палачами всех времен и народов являются Нерон и Иван Грозный. Покуда люди будут ошибочно смешивать изуверскую жестокость с большой силой, гласность деятельности правителей будет приноситься в жертву придворной тайне, а рабское поклонение силе властей не сменится человеческим достоинством, защищенным законом, который позволяет народу контролировать правителей, – до тех пор Нероны, Грозные будут отнесены к выдающимся государственным деятелям, а не к величайшим, как того заслуживают, палачам – всех времен и народов.

Старик помолчал, близоруко сощурил глаза и добавил:

– Как бы диктатура гегемона нового душегуба Ивашку Грозного на Руси не породила. Диктатуру-то народ не может контролировать. Диктатура никогда не демократична. Диктатура гибельна для страны. Об этом предупреждает сам Плеханов. А он – голова величайшая!

– Тише ты, Махмуд, – приложил палец к губам другой старик. – Это тебе не гимназия. И не урок истории. Не ровен час – шлепнут за милую душу, как контру.

Оба старца смолкли и не проронили больше ни звука, покуда чекисты не покинули зал – после прихода ожидаемого поезда.

В поезде чекисты расположились в разных купе, весь второй вагон также был забит людьми, как и все остальные. Даже на верхних полках некоторые умудрились разместиться по двое. Ну а уж на нижних скамейках люди сидели в большей тесноте, чем горошины в стручке.

Но одно купе пришлось чекистам занять целиком, несмотря на недовольные ворчания пассажиров. Правда, они не очень-то возмущались: до Казани-то уж рукой было подать. В самом углу посадили арестованного: его отыскали в тюремном замке среди бандитов; он был похож, по словам агента Двойника, на Тенцера. Арестованному напялили низко, почти на самые глаза клетчатую кепку, обрядили его в серый двубортный костюм. Такую одежду носил глава казанского магазина фирмы «Зингер».

Поезд, казалось, останавливался у каждого столба, хотя уже изрядно опаздывал. Наконец-то миновали Романовский мост через Волгу, поселок Васильево. На остановках больше садилось в вагон пассажиров, чем сходило. Чекисты внимательно следили за всем происходящим в проходе вагона. Не доезжая остановки до станции Красная горка, в вагон сели три пожилые женщины с мешками да ссутулившийся старик со старухой, которые, не без труда преодолев тесный проход, примостились у тамбура в конце вагона.

«Неужели весь этот маскарад впустую? – подумал Измайлов, переводя взгляд со старика на показавшиеся сквозь сосны вдали невзрачные станционные постройки. – Может, сейчас кто подсядет?»

Охранявшие арестованного чекисты в красноармейской форме с короткими кавалерийскими карабинами в руках не выказывали никакого внешнего беспокойства, будто находились в почетном карауле, а не участвовали в опасной операции.

Когда поезд сбавил ход и за окном показались поселковые дома, старик со старухой поспешили к выходу. Паровоз заскрежетал, шумно пыхнул клубом густого пара, и состав остановился напротив приземистого кирпичного здания. Измайлов не спускал взгляда с прохода, где появилась шумная толпа новых пассажиров. И он уже не обращал никакого внимания на то, что происходило на перроне. А тем временем сошедший с поезда старик остановился как раз напротив вагонного окна, за которым находился арестованный с охранниками, перекинул сидор с одного плеча на другое и заспешил в хвост состава, но уже без своей спутницы. Через какую-нибудь минуту, когда паровоз, натужно отдуваясь клубами пара, как живое существо от непомерной тяжести, потянул за собой скрипучую вереницу вагонов, к окну, где сидел арестованный, подскочил мужчина с английским ручным пулеметом и начал бешено поливать всех, кто сидел в этом купе. Наповал сраженные охранники и арестованный рухнули на пол. Сидевший в соседнем купе Измайлов понял сразу: противник перехитрил чекистов. Ведь они ждали нападения не с улицы, а со стороны пассажиров, находящихся в вагоне!

Он рванулся к окну, но одна из пуль ударила его в плечо, будто больно стукнули нагайкой. Рука повисла плетью. Приседая на пол, чекист успел в упор выстрелить в стрелявшего. Пулемет замолчал. Кто-то из чекистов рванул стоп-кран, и состав замер. Чекисты высыпали из вагона и бросились в погоню за раненым пулеметчиком, который как-то неестественно, боком, бежал, то и дело оглядываясь. Увидев погоню, он, не целясь, начал пулять из нагана в чекистов. Но его быстро задержали и обезоружили.

– Тот старик, что сиганул в сторону поселка, был наводчиком! – заявил Хайретдинов, один из самых молодых чекистов. – Не зря он, гад, останавливался перед окном. Это определенно был условный сигнал. Мне это сразу показалось подозрительным. Эх! Дурья башка. Не сообразил!

Чекист подскочил к арестованному и сунул тому ствол нагана под нос:

– Где он живет?! Ну!.. Куда побежал?! Говори! Не скажешь? Застрелю!

Тем временем двое чекистов побежали в поселок. Там им удалось напасть на след старика: подсказала пожилая женщина, которая его видела. На окраине поселка они увидели крепкого мужчину, который, завидев бегущих чекистов, вытащил два пистолета и начал гвоздить с обеих рук. И эхо выстрелов раскатилось по улице.

Крутые холмы, буйно поросшие кустарником и соснами, помогли скрыться бандиту, ловко загримировавшемуся под старика (в кустах был найден парик).

Измайлов, потерявший много крови, вконец обессилел и был доставлен в госпиталь. Он утешал себя тем, что пойман помощник Черной вдовы. И Шамиль полагал, что теперь наконец удастся взять самого резидента.

Никто из чекистов, участвовавших в этой операции, не знал, что произошло минувшей ночью, вернее, ранним утром на Второй горе, где находилась добротная кирпичная громада больницы, выстроенная купцом Шамовым.

Едва забрезжил рассвет и со дна глубоких живописных оврагов, клубясь, пополз туман по их крутым травянистым склонам, к дверям больницы подкатила санитарная повозка, запряженная двумя резвыми рысаками. Из-под брезентового тента, натянутого на полукруглые металлические дуги, вылезли женщина и мужчина в белых халатах, которые вытащили носилки с больным, прикрытым с головы до ног белой простыней. Переминавшийся с ноги на ногу часовой у входа негромко скомандовал:

– Стой! Кто такие?

– Бандиты напали на нас, – отозвалась из полумрака женщина, шедшая впереди носилок. – Это врач Муслимов, наш товарищ. Ему нужна срочная операция! Он тяжело ранен.

И как только носилки поравнялись с часовым, из-под простыни выбросилась, как пружина, рука с кинжалом и смертельно ранила в живот часового. Тот только тихо охнул и, выронив винтовку, ткнулся ничком в отсыревшую за ночь землю.

Из повозки вылезли с десяток мужчин и бросились к двери. Но она оказалась запертой. Обошли здание. Хотели забраться в окно, но все были закрыты. Потом в дверь постучала та же «медичка», когда один из ее спутников, надев красноармейскую форму, встал вместо убитого часового. В окно выглянул караульный, находящийся внутри здания, и заподозрил неладное. Ведь по инструкции в любом случае должен был стучаться в дверь сам часовой. А он стоит как вкопанный! Мрак был еще густой и не позволял рассмотреть лица часового. Тогда караульный открыл створку окна и позвал часового. Но в это время спрятавшийся под окном бандит прыгнул и наотмашь рубанул того саблей по голове. Обливаясь кровью и ничего не видя, караульный все же нашел в себе силы вытащить пистолет из кобуры и выстрелить в проем окна, куда уже лезли нападавшие. Один из них, что разрубил лицо караульному, замертво рухнул с подоконника вниз. Но другой выстрелом из нагана добил караульного.

Нападавшие проникли в вестибюль через окно, а оттуда по каменной лестнице двинулись на второй этаж, где находился «захваченный» чекистами раненый красноармеец, которого противник принимал за своего. Но оставшиеся в живых трое красноармейцев остановили непрошеных визитеров. Вспыхнула яростная перестрелка. Больные, проснувшись, открыли окна и душераздирающими криками взывали о помощи. Вся больница ходила ходуном: дико визжали женщины, истошно кричали мужчины, громко хлопали двери, оглушительно гремели выстрелы в пустых коридорах, да к тому же еще грубая нецензурная брань людей, дерущихся насмерть.

Наконец выстрелы смолкли: все обороняющиеся были перебиты. Но и среди нападавших осталось только трое. Они-то и ринулись в палату к раненому. Но красноармеец был предусмотрительно вооружен. И знал, что делать. И как только распахнулись двери и в палату ворвались вооруженные типы с безумными ошалелыми глазами, красноармеец, не вытаскивая пистолета из-под простыни, в упор несколько раз выстрелил. Двое, что были ближе к раненому, упали замертво. На их лицах запечатлелся не предсмертный испуг и боль, а изумление. Третий успел выстрелить в красноармейца и козлом выпрыгнуть в коридор. Так и застали прибывшие чекисты эту жуткую картину смерти троих в одной палате, не говоря уж о других, что лежали в разных позах в коридоре.

Один из бандитов, оставшийся в живых, и молодая особа, пристрелив всех своих раненых, скрылись в неизвестном направлении.

Доносившаяся по ночам канонада пушек грозно извещала о неумолимом приближении фронта к Казанской губернии. И нужно было контрразведке выйти на резидента до того, как войска Самарского правительства подступятся к самому городу. Чекисты, прибывшие в Шамовскую больницу, не без излишней поспешности произвели осмотр места происшествия. Почти безрезультатно опросили больных, что испуганно метались по коридорам лечебницы. Единственная полезная информация от этого поиска – это видели молодую женщину в белом халате, участвовавшую в нападении.

Потом выворачивали карманы мертвецов, убитых в перестрелке. У одного нападавшего изъяли клочок бумажки с изображением Спасской башни казанского кремля. С правой стороны рисунка стояли две едва заметные крохотные цифры, разделенные черточкой: 1–3.

– Очень любопытно, что это значит, – произнесла Брауде, нервно закуривая папироску. – Уж не номер ли дома и квартиры. – Она посмотрела бумажку на свет и продолжила свои предположения: – А может, здесь была обусловлена встреча у казанского кремля? Скажем, в час дня третьего числа?

– А может, встреча в первый день третьей недели? – робко заметил Аскар Хайретдинов. – Ведь сегодня уже 22 июля. Бумажка-то совсем свежая, в кармане не затаскалась.

Брауде глубоко затянулась, выдохнула дым и сказала:

– Если он приезжий, то это может быть и почтовым адресом, а точнее – явки. Видишь, – обращаясь к Хайретдинову;– цифры расположены на правой стороне Спасской башни, а по этой стороне, как известно, берет свое начало Воскресенская улица. – Она достала из кармана сложенную карту города и склонилась над ней. – Значит…

Но тут она замолчала и по лицу ее пробежала тень озадаченности:

– Но тут первые дома – казенные учреждения…

– А может, первая цифра означает не почтовый номер дома, а просто первый жилой дом к кремлю, то есть самый ближайший к нему, – высказал предположение Хайретдинов. – Или же третий дом и первая квартира.

Ближайший первый дом по правой стороне улицы, – глядя на карту, заговорила Брауде, – это дом с проходным двором и сквозным коридором.

– Это, кажется, тот самый дом, во дворе которого в этом году было совершено убийство, – заметил молодой контрразведчик.

– Тот самый, – подтвердила Брауде. – И он очень удобен для разведчика; легко бежать из него, ибо труден для блокирования. – Она резко выпрямилась: – Немедленно всем на Воскресенскую! Первый дом нужно наглухо блокировать, третий – вдруг явочный дом значится под этим номером – взять под усиленное наблюдение!

Машина губернской чека мчалась так быстро по улицам и так натужно завывала на подъемах, что казалось, вот-вот она рассыплется, и сидевшие в кузове чекисты судорожно хватались на поворотах за ее борта. А вплотную у заднего борта лежал труп с открытыми глазами, в которых блуждали какие-то тени. Щеки мертвеца, еще не одеревеневшие, вздрагивали, как у живого, на ухабах, и молодые сотрудники чека, сторонясь его, старались не смотреть назад. Труп нужен был для опознания: ведь именно у него обнаружили в кармане бумажку с ребусом.

Машину остановили неподалеку от Пассажа. И когда дом был окружен, разыскали дворника; он сообщил: в третьей квартире живет разбитная молодушка, работает в военном госпитале. Зовут ее Акулина. частенько дома по ночам не бывает: дежурит в госпитале. Мужа замещают два бугая (он у нее в больнице), наведывается к ней толстый губошлепистый большевик со строгим деловым видом, который работает начальником в губкоме партии, да молодой повеса, вроде как из бывших офицеров.

Когда постучали в дверь к медсестре, в прихожей квартиры послышался шорох. Но дверь никто не открывал. На настойчивый стук наконец отозвался женский голос. Тем временем один из чекистов зажег тряпку, что лежала на лестничной площадке, и подбросил ее под дверь третьей квартиры. И, обращаясь к дворнику:

– Скажи, что пожар, коридор горит.

– Пожар!! – крикнул дворник, нагнувшись к замочной скважине. – Пожар, Акулина! Спасайся!

И как только дверь открылась, в квартиру вошли чекисты. Обыск в квартире дал неожиданный результат: обнаружили пистолет и три гранаты. Брауде взяла пистолет и кончиком белого платка провела по стволу; черная пороховая гарь на платке породила у нее вопрос к хозяйке квартиры:

– Ты стреляла из него в Шамовской больнице? – И, глядя в глаза Акулине, добавила: – Там ведь тоже была молодая особа в белом халате. Надеюсь, больные тебя узнают. – Брауде положила оружие в карман и скомандовала: – А ну, красотка, одевайся. Поедешь с нами в больницу.

Женщина зарыдала:

– Я все расскажу вам. Все. Только туда я не поеду.

Брауде села на стул и спокойно спросила:

– Где твой шеф, возглавлявший налет на больницу?

– Он… он… я его не знаю… Первый раз там увидела… Его называли Григором.

– Кто тебя с ним познакомил?

– Кандидий. Фамилию не знаю…

– Где живет? Ну! Быстро отвечай! – начала терять спокойствие Брауде, вставая со стула.

Он живет на Второй горе. В двухэтажном деревянном доме… Адреса я не знаю. Но я однажды случайно видела его выходящим из этого дома. Кандидий никогда не говорил, где он живет.

– Где он работает?

Она пожала плечами и жалобно пролепетала:

– Раньше был военным. Служил в штабе Казанского военного округа. Теперь, кажется, подался к большевикам. В каком-то штабе служит.

– Значит, он военный?

– Вроде. Но он ко мне по ночам приходил всегда в штатском. Только раз я видела его в форме…

– Мы с тобой, милочка, договорим позже, – энергично произнесла Брауде, – а сейчас ты покажешь тот дом, где живет Кандидий.

Перед тем как поехать на Вторую гору, Акулине и дворнику представили труп для опознания. Только Акулина его не признала. Правда, арестованная женщина сказала, что Кандидий ее предупредил: скоро должен приехать один человек по имени Януарий и его нужно на пару дней пустить под крышу. Возможно, что это один и тот же человек.

И снова бешено неслась чекистская машина по улицам древнего города, чтобы набросить петлю смерти на очередного врага новой власти, сулившей народу золотые горы.

И многие верили этому. Искренне верили и чекисты в праведность своей жестокой миссии – как им казалось, во имя многострадального народа, дабы очистить землю от скверны и побыстрее осчастливить его.

Двухэтажный деревянный дом возвышался над крутыми красивыми оврагами, опоясывавшими улицу с двух сторон, будто желто-зелеными яркими ожерельями. По дну одного из оврагов проходила улица Низенькая с ветхими убогими домишками. Именно туда, перекрывая пути возможного бегства врагов, Брауде поставила двух чекистов. Остальные, взяв дом в кольцо, решили без шума задержать Кандидия. Дверь в подъезд открыли без особых усилий. Чекисты с оружием на изготовку осторожно поднялись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. Но двери там в обе квартиры оказались запертыми. Попытались одну из них открыть отмычкой. Услышав эту возню, из-за двери мужской голос с настороженными нотками спросил: «Кто там?»

Аскар Хайретдинов плотно прижался к стене, но тут же побежал вниз, громко топая ботинками.

Брауде поняла его уловку: в подобных ситуациях убегает от хозяев, будучи обнаруженным, только вор-домушник. Именно так воспринял происходящее и хозяин, открыв дверь. Его сбили с ног, и чекисты ворвались в прихожую. Из глубины одной комнаты послышался грохот упавшего шкафа, затем – выстрелы в дверь, которую контрразведчики попытались открыть. Неожиданно стрельба вспыхнула на улице. В доме оказался второй потайной выход, им-то и воспользовался Кандидий. Беглец сумел оглушить рукояткой пистолета бойца из взвода охраны, подстрелить чекиста, юркнуть во двор соседнего дома, перемахнуть забор и скатиться с крутого склона на дно оврага. Вот тут-то, как только Кандидий выскочил на Низенькую улицу, и был задержан, хотя и оказал бешеное сопротивление.

В доме на Второй горе оставили засаду. В тот же день, к вечеру, туда пожаловал сам Григор, возглавлявший нападение на больницу. После недолгого запирательства он показал: на германскую разведку начал работать после вербовки его в 1916 году, когда находился в плену. После возвращения в Россию был связником: курсировал между Восточной Пруссией и Москвой, а затем – Казанью. По приказу Селиверста – ему подчинялся в Казани – он организовал нападение на поезд на станции Красная горка, а затем – на больницу.

Селиверст работал обычным дворником: обслуживал железнодорожный вокзал. Лучшего места для контактов с агентурой не придумаешь. И вряд ли кто-либо заподозрил бы его в том, что он – матерый агент германского генерального штаба. По показаниям того же Григора Селиверст – кадровый разведчик, похоже, пруссак.

– Это он Черная вдова? – затаив дыхание, спросила Брауде.

От этого вопроса Григор вздрогнул, будто ему сделали больно и, закрыв глаза, выдавил из себя:

– Не думаю. Не будет резидент махать метлой и собирать мусор в засаленной робе.

– А откуда вы знаете, что Черная вдова – резидент?

– Мне о нем сказал Селиверст. – Агент сморщил лоб от напряжения. – Однажды, когда Селиверста не было, Черная вдова самолично вышел со мной на связь. Речь шла о срочной подготовке одной диверсионной акции на местном пороховом заводе. Но было это в прошлом году при Временном правительстве.

– Лицо его запомнили? – осведомилась Брауде, закуривая папиросу.

– Нет. Встречались ночью в Надворной церквушке на архиерейской даче. Света там не было.

– Голос запомнили? – Брауде потушила папиросу и потерла виски кончиками пальцев. – Ростом он какой?

– Голос – тенор, хотя и плечист и сложен ладно. А ростом он не выдался.

– Черная вдова был один?

– Вдвоем. За его спиной, как тень, все время стоял коренастый тип, который ни словом, как глухонемой, не обмолвился.

– А его запомнили? – Брауде провела ладонью по лицу, словно хотела разом снять всю усталость от бессонных ночей. – Его-то, спрашиваю, запомнили? Какого он возраста?

Каждый раз, когда Брауде задавала очередной вопрос, арестованный медлил с ответом, словно освобождался от дремоты.

– О нет. Он, как привидение, слабо различался в темноте. Мне тогда даже как-то стало не по себе: показалось, что от него исходит большая, подавляющая психику, сила. А возраст его? Да, наверно, лет сорока. – Григор немного скособочился и схватился за сердце. Ему дали стакан воды. И когда агент пришел в себя, Брауде осведомилась у него:

– А резидент, судя по его голосу, старый?

– По-моему, лет тридцать пять ему. А может, и меньше.

За Селиверстом решили понаблюдать. Жил он в двухэтажном доме, что стоял напротив железнодорожного вокзала. Через каждые полтора-два часа забегал домой чаевничать. И так каждый день. Работу исполнял исправно. Претензий к нему, похоже, со стороны начальства не было. Контактов с подозрительными лицами не было – вернее, не обнаружено. «Что с ним делать? – ломала голову Брауде. – Брать его или нет? А вдруг эти отлучки примерно с одним и тем же интервалом означают что-то иное, скрытое от внешнего наблюдения. Ведь это может быть и визуальным наблюдением за ним, скажем, проверкой резидентом, что непосредственный его связник не провалился. Одним словом, все время не выпускают его из поля зрения».

И тут к Брауде пришла другая мысль: коль так, то резидент или его помощник проживает где-то рядом! Ведь неусыпно наблюдать сподручнее, проживая рядом с вокзалом.

Брауде заметалась по комнате. «Возможно, эти частые отлучки агента с работы преследуют и другую цель: собирать сведения в буквальном смысле на дороге, в урнах или в иных заранее обусловленных местах, где связники оставляют информацию, и срочно доставлять их резиденту».

– Да эдак мы никогда не увидим непосредственного контакта Селиверста со своими агентами-связниками, – заметила Брауде собравшимся сотрудникам. – Им это просто не нужно! На то он и дворник. В этом его неоспоримое преимущество перед другими связниками. И если эта версия верна, то Селиверста сейчас трогать нельзя. Ни в коем случае! Иначе Черная вдова исчезнет.

– Но сам-то Селиверст как передает агентурные сведения резиденту? – поинтересовался Хайретдинов. – Ведь не по воздуху же? Вот здесь его ахиллесова пята. На это нам надо и уделить особое внимание.

Так и решили.

Дом, в котором жил агент Селиверст, отгораживал от соседнего дома высокий дощатый забор. Роль забора отчасти выполняла и стена дровяного сарая, которым пользовался наряду с другими жильцами и дворник Селиверст. Причем пользовался он сараем постоянно: каждый раз оставлял там метлу и совок, прежде чем отправиться в свою каморку на первом этаже дома. В действиях агента во дворе дома не было ничего подозрительного. Решили обследовать сарай.

Как только Селиверст отправился утром на работу, Аскар Хайретдинов проник со своим товарищем вовнутрь этого дощатого ветхого сарая. Внутри этого строения они ничего не обнаружили. Только пахло там сыростью и мышами. Контрразведчики обследовали стены сарая, особенно ту сторону, которая отделяла их от соседнего двора, но все доски оказались накрепко приколоченными. Единственно, внизу существовало маленькое отверстие в стене, вроде как лаз для кошек.

Хайретдинов присел, оперся рукой о пол и посмотрел в отверстие – и вдруг отпрянул назад.

– Чего ты?! – с напряжением на лице прошептал Алексей, его напарник. – Что ты увидел?

– Мне показалось, что из окна соседнего дома прямо мне в глаза уставился своим неприятным, как у удава, гипнотизирующим взглядом мужчина.

– Да ну! – удивился Алексей. – Неужели видно и его выражение лица?

– Посмотри туда в любую щель, – горячо зашептал Аскар, – и тоже увидишь.

– Да, тяжелый у него взгляд, – согласился Алексей, отступая от зияющей щели в стене сарая.