Текст книги "Агутя"

Автор книги: Зоя Туманова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Туманова Зоя
Агутя

Зоя ТУМАНОВА

АГУТЯ

"Агу – не могу, засмейся – не хочу!" – это меня пацаны дразнят. За то, что сестренку в коляске транспортирую да еще разговариваю, я ей "агу!", а она вся сощурится и хохочет – хохочет, без голоса, просто так – лицом, руками, ногами – если тепло, если не запеленута...

Я тоже так раньше думал: футбол гонять или собаку прогуливать это вот дело, а с ребятишками – пусть бабки возятся или, на худой конец, девчонки. А у нас бабушка – московская, не хочет приезжать, квартиру терять. Родители, понятно, работают. Вот и стал я нянькой. Пускай во дворе смеются. Не знают они, как это бывает – когда вот такое малое, и не говорит еще, и не ходит, и руками не владеет, а уже тебя узнает и т_е_б_е – лично – улыбается.

–

Подросла Ксанка, еще интереснее стало с ней гулять Никогда не угадаешь, что у нее с языка слетит. Идем раз по бульвару, кто-то таксу на поводке ведет. Ксанка всполошилась: "Боря, смотри, этой собаке забыли ноги приделать!". Или еще было: идем с ней через двор. Вместе с бельем на веревке висит кошка тряпичная: кто-то игрушку вымыл и повесил сушиться, прищепкой за хвост прищемив. Ксанка это видит – и опять ко мне: "Боря, смотри! Так нельзя! Прицепи ее за ухо, а то у нее головка закружится!"

–

В общем-то, нельзя сказать, чтобы Ксанка проказила по-крупному, да и хитрости ее были такие прозрачные, что старшие только смеялись и не сердились на нее. Но однажды случилась большая неприятность. И как ее, Ксанку, угораздило разбить окно в детской? Ладно бы еще снизу – могла стукнуть чем-нибудь, заигравшись. Но нет, отверстие было в верхней фрамуге, да такое круглое, будто от хоккейной шайбы.

Конечно, родители не обрадовались, поди найди стекольщика! И ведь не лето на дворе.

Как только мама раскрыла рот на тему разбитого окна, Ксанка пустилась в горькие слезы и сквозь рев приговаривала:

– Это не я! Вовсе это не я!

– Так кто же? Может, я? Или папа? Или Борис?

Мамин голос с каждым вопросом поднимался все выше и выше, как по ступенькам. Ксанка отчаянно мотала головой: нет, нет!

– Так кто же? Изволь объяснить, Оксана!

– Это... это Агутя! – едва выговорила Ксанка.

– Значит, Агутя... – протянула мама. – И каким же образом эта самая Агутя попала в твою комнату? Никто из нас никого не видел!

Ксанка продолжала упорствовать.

– Он – Агутя! Влетел через окно... Он не хотел разбивать! Он нечаянно!

– Опять твои "кабытабы"! Знаешь, хватит с меня! – взорвалась мама. – Натворила дел – будешь наказана по заслугам!

"Кабытабы" – так произносит Ксанка "как будто бы", это ее любимое слово в играх: "Кабытабы я рыба, а ты меня поймаешь и съешь!" Но тут была не игра, и мама рассердилась не на шутку.

Словом, за то, что не созналась по-честному, за то, что придумала несусветицу да еще цеплялась за нее с непонятным упрямством, Ксанка получила весь комплект: до конца недели – без двора и без подружек, в воскресенье – без цирка, и чтоб каждый день к приходу родителей игрушки были в идеальном порядке!

Но вот что интересно: вся мамина свирепость не отбила у ребенка вкус к новой выдумке. Уютное словечко "Агутя" не сходило у нее с языка.

Сижу, делаю уроки, а Ксанка играет в детской. Дверь приоткрыта, и до меня порой доносится ее голосишка:

– Ах, если б у меня была комната, которую не надо убирать! Агутя, ты здоров? Почему не ешь? Это кушанье для тебя не приспособлено? Ладно, принесу морковку...

Я привык к сестренкиным разговорам с игрушками. У них у всех есть имена – которую же переназвала она Агутей?

– Ксанка! – не вытерпел я. – А кто такой Агутя, зверушка или человек?

– Он не человек, – говорит. – Он маленький. Так, челик... Подумала и уточнила: – Челобок.

Я, конечно, расхохотался.

– А что это... за челобок?

– Это человек, как колобок! – исчерпывающе ответила Ксанка.

Далее удалось выяснить, что Агутя в ее представлении – кругломохнатенький, ушастенький пучеглазик. Тут, видимо, сфантазировать помогли мультики – что-то среднее между Винни-Пухом и Чебурашкой. Но Ксанка добавляла и свое – время от времени: разное выдумывала.

Вот так и поселился у нас Агутя, прочно, усидчиво. Если верить Ксанке, продолжал он и проказить, по мелочам. Перепутал нитки маминого вязанья – "хотел довязать". Ну, и так далее, вплоть до того, что у меня пропал компас, маленький, ручной, на ремешке. Спрашиваю Ксанку, ответ один: "Агутя взял, ему надо".

Надоел мне этот шкодный Агутя, и решил я от него избавиться. Простым образом – разоблачить Ксанку.

– Ладно, – говорю, – Агутя так Агутя, а ты мне его покажи!

Смотрю, потупилась, ногой стала загребать. И пробормотала:

– Он не хочет. Он не пойдет к тебе.

Я ей дал щелчка по затылку:

– Ай, лукавишь, сестрица!

– Честное детское! Честное октябрятское! Всякое честное! Не хочет он!

Клянется дрожащим голосом, а я не отступаюсь:

– Мало ли что не хочет! Он же маленький: возьми и принеси!

Вся вспыхнула, слезы заблестели.

– Он сказал: нельзя! Вы все... ошеломеете!

От такого словечка я расхохотался, и злость на Ксюшку-врушку прошла. Ну, пусть себе играет в таинственного Агутю, если ей так нравится. Тем более, что компас на другое утро нашелся.

Проскочил месяц, стал придвигаться Новый год.

Я обещал Ксанке, что добуду елку (у меня было свое на уме!), и стал уже приглядываться, где очереди поменьше. И тут, неожиданно, Ксанкин Агутя облегчил мою задачу. Сестрица вдруг заявила:

– Настоящую – не надо! Агутя сказал, что она, как мы, живая и не хочет сохнуть-дохнуть!

Капроновую купить куда проще! Притащил ее – маленькую, ростом с полвеника. Ксанка обрадовалась:

– Как раз для Агути! Ничего, что игрушки для нее велики! Повесим мамины драгоценности и стеклянности!

– А мама разрешит? – засомневался я.

– Мама сказала, что бог с нами, папа все равно нам все разрешает!

Украсили елку – повесили на жесткие ветки мамины бусы, клипсы, бисер, цепочки с бомбошками. А свечку – таллинскую, витую – поставили рядом, в чугунном подсвечнике. Отлично получилось – ай да Агутя, ай да мы!

Я начал второй тайм: уговаривать родителей, чтоб гостей не звали, а сами в компанию пошли. Они – с полным удовольствием, а Ксанку, даже и не спрашивают, оставляют на меня.

Ну, человечек она не вредный, и мы с ней в дружбе живем. Договорились по-хорошему: я в детской накрываю ей стол – чай и сладкое – для нее, для кукол и Агути, потом она "немножечко" смотрит телевизор и в десять часов отправляется в постель. И спит, как умница, так, что пушкой не разбудишь.

Обговорив все это, начал я по телефону компанию сбивать. Первой, конечно, позвонил Римме. "Алло-у?" Сердце, как мяч, подпрыгнуло, а сам говорю, этак небрежно:

– Ну, что, старуха, тридцать первого – у меня?

Она молчала минуты три, потом отозвалась:

– Меня уже Давидянц приглашал... и Лолка... да ладно, ни нашим, ни вашим. У тебя, так у тебя. "Маг" будет?

– ВСЕ будет! – заорал я в трубку.

Ну, если Римма обещала...

Все покатилось, как по гладкому льду. Гарик достал такие пленочки – закачаешься! Рашид получил из Ферганы посылку с гранатами. Все ладилось, все дела в руках горели.

И вот он – вечер... Жданный. В первый раз с Риммой – не в школе, не в кино, а в одной компании. Все-таки она согласилась – с нами... со мной. Это что-нибудь да значит?

...Брякает звонок. Шум, голоса в прихожей. Басит Гарик, повизгивают от смеха девчонки. Голос Риммы...

Я чувствую, что улыбка моя расползается от уха до уха. И ничего не могу с этим поделать – так я счастлив...

Все начиналось хорошо. Крутился "маг". Плыли, покачивая танцоров, томные мелодии зарубежного происхождения. Парни острили напропалую. Я незаметно поглядывал на Римму – какая она была в этот вечер! "Как мальчик кудрявый, резва, нарядна, как бабочка летом..." (Это не я сочинил, но очень подходит...)

Я хотел танцевать только с ней – и не мог подойти, сказать запросто, как другим: "Пошли, сбацаем танчик, а?"

Я искал другие слова – и почти нашел. Набирался решимости – и почти уже решился. Но в эту минуту...

Да, отворилась дверь детской. Тихо-тихо – из-за нее выказалась Ксанка.

Это после всех наших уговоров! И в каком виде она была!

Нарядное, новогоднее платье надевать не стала, любимое накинула бумазейное, линяло-голубенькое, украшенное пятнами вишневого варенья. И штаны ее драгоценные – пушистые, с пролысинами на коленках. И щеки в шоколаде.

Тем не менее, выступала она очень важно и улыбалась – ну, не как Чеширский кот, а как Чеширский котенок.

Я моргнуть не успел – сестрица уже рядом с Риммой и отвешивает ей такой комплимент:

– Ой, ты такая красивая! Прямо как декоративная собака!

У Риммы брови отпрыгнули от глаз и рот стал как буква "о", а Ксанка уже подобралась к Гарику, который как раз выдавал свою коронную роль – "Арлекино", под Аллу Пугачеву, и заявила сходу:

– Хватит изображать из себя двухлетнего ребенка! Если большие будут вести себя, как маленькие, то маленькие – вообще, как микробы?

Это высказывание имело большой успех – гости укатались со смеху. Чтоб успех не стал еще больше, я настиг Ксанку и начал потихонечку продвигать ее к двери. Она упиралась, крича: "Я тут побуду!" Гости стали подначивать: "Это тебе, Боря, не мяч в ворота провести!"

Чувствуя, как пылают мои уши, я сел возле Ксанки на корточки и шепотом принялся уговаривать – побыть хорошей девочкой хоть один вечерок. Обещал все-все на свете и еще сверх того...

Она моргала и упорно пыталась выскользнуть из-за меня Тогда я воззвал к лучшим ее чувствам: "А как же Агутя! Он же скучает один! У всех праздник, а у него – нет?"

Это подействовало. Но лучше б я вовсе не упоминал про Агутю и про то, что у всех праздник...

Ушла Ксанка, и скоро мы забыли об "инциденте". Орал "маг", все плясали, выявляя свою индивидуальность, позвякивала посуда в серванте, поблескивали граненые стеклышки на нашей мини-елочке... И вдруг стоп! Джеймс Ласт смолк на полувздохе. Сразу – крик:

– Зачем вырубили музыку?

– Хоть бы допеть дали!

– Кому там за стол не терпится?

Оказалось, что никто "маг" не трогал. Авария? Наши "технари" взялись – что-то там разобрали, о чем-то заспорили. Потом... екнуло сердце: я услышал знакомый скрип двери. И следом – Ксанкину реплику. Вразумляющим тоном:

– Все равно играть не будет – Агутя так сделал! Он сказал: "Надо, чтобы праздник был для всех. Надо кое-что исправить!"

Началась неразбериха: народ накинулся на меня, а я – на Ксанку, требуя объяснений. А тут еще Гарик "вошел в образ" пана Зюзи из "Тринадцати стульев" и добавлял жару, сочиняя реплики про "з... зайцев-агути" (Кажется, есть такие, тропические).

Никто так ничего и не понял из Ксанкиной речи, а я – кое-что. Вот по какой причине выступала Ксанка: ее загадочный Агутя "кабытабы" облазил весь наш двор и обнаружил кое-где непорядки. И что мы – не "кабытабы", а на самом деле – должны сейчас же, немедленно, пойти по квартирам (номера квартир она повторяла, не сбиваясь) и все наладить. Кого-то накормить, что-то передать – сорок бочек арестантов!

Разумеется, все гоготали и тормошили Ксанку, требуя от нее "лучше сказать стишок про елочку", а она, красная, вырывалась, чуть не плача, и все твердила свое. А я, честно скажу, совсем растерялся: надо же было дураку напомнить сестрице про ее фантазии...

Вдруг эту сумятицу точно пронзил голос Риммы, четкий и холодный:

– Не довольно ли – детского крика на лужайке? Борис, уйми свое бэби! Знаешь, я читала в польском журнале: если приглашаешь гостей, надо детей и домашних животных отправить к родственникам! И вообще если через пять минут не будет музыки, я ухожу!

Да. Коротко и ясно. Мне даже нехорошо стало. Я-то предполагал, что ее кто-то в этой компании интересует, так же, как она интересует когото...

Ну, да что там! Людей ведь созвал, и вот так, наперекосяк пошло... Наши "спецы" зашивались возле магнитофона. Я мигнул Рашиду, он снял со стены гитару. Взял аккорд – и такое грянул цыганистое, не хочешь, да притопнешь!

– Попробовать, что ли? – протянула Римма.

И так прищурилась, так повела плечом, тряхнула кудрями, что всем стало ясно – сейчас выдаст... по первому классу...

И в наступившей тишине – дззынь!

Струна лопнула, ожгла Рашида по щеке. Снова загалдели. Послышался, сквозь всхлипы, Ксанкин голосишка:

– Я же говорила... Нельзя! Сами веселятся, а там... Разве нельзя помочь? Перед Агутей же стыдно!

Я схватил ее на руки – унести поскорей! Она замолкла, только смотрела глазищами – просветила насквозь, аж совесть у меня зачесалась...

Лопнула вторая струна, сама по себе. Третья...

– Финиш! – крикнула Римма. – Лично с меня – хватит! Детсад какойто! Люди, через полтора квартала отсюда – Артур Давидянц и компания! У них магнитола, "Грюндиг!" Я – туда! Джентльмены и джентльменки, кто со мной?

Все переглядывались, пожимали плечами... Я чувствовал, что даже обидеться не имею права, если все, вот так, возьмут и уйдут. В самом деле, ерунда ведь получается...

И вдруг кто-то сказал:

– Погодите! Ребенок ведь плачет! Надо же разобраться!

Это сказала Таня. Кто-то ее привел, кто-то знакомил с нами, я особо не разбирался. Но сейчас мне понравилась эта речь про ребенка. Ксанку и вправду жалко...

Короче, как завершилась вся эта катавасия?

Ушла Римма. С ней еще четверо. Ну, ладно...

Нас пятеро осталось. "Спецы" не оставили надежды на магнитофон, остальные взялись за фантики с современным уклоном: "Что хотите, то купите, кибер-робот не берите!". Таня пыталась утешить Ксанку – у девчонки уже слезы катились горохом. И Таня вдруг сказала: – Борис, а давай сделаем, как она просит – походим по квартирам... А кто такой Агутя?

Пришлось объяснять, что Агутя – пустяк, детская выдумка, а все остальное – как знать? Ксанка целый день по двору гуляла, всего могла насмотреться и на ус намотать.

Так и решили – сходим. Закутали девчушку, отправились.

Не скажу, чтоб я шел с большим восторгом. Двор у нас большой, корпусов штук десять, в своем – соседей еще так-сяк знаю, а в остальных? Ладно, если здороваемся. И вот – стучать в двери к незнакомым людям: "Здравствуйте, я ваша тетя!" Дичь!

Но Таню это не смущало.

– Что ж такого? Праздник ведь! Поздравим, по-соседски. И будем действовать, как обстановка подскажет.

По словам Ксанки, выходило так, что в четырнадцатой квартире "живет невеста и ждет телеграмму". Соседка, вроде бы, эту телеграмму получила – и забыла передать...

– Ну, это же просто! – сказала Таня.

Позвонили соседке. В квартире было шумно, из-за двери тянуло пригорелым.

Открыла хозяйка, вся впопыхах: половина волос на бигуди закручена, остальные развеваются, как водоросли, фартук в муке.

– Опять кого-то ищут! – сказала она сердито. – Адрес надо точно узнавать, мо-ло-дежь!

– С Новым годом! – улыбнулась ей Таня. – Мы за телеграммой...

– Будь оно неладно! – всполохнулась соседка. – Забыла ведь! С этими пирогами всю голову потеряла! Сейчас, несу!

Пока она ходила за телеграммой, Ксанка успела поворчать:

– Голову потеряла... Хорошо хоть – быстро нашла...

И вот мы, еще не отхохотав над нашей ворчуньей, звоним в четырнадцатую, держа телеграмму перед собой. Здесь нас встретили иначе:

– Ой, голубчики! Идите, несите скорей! Наша-то сидит – вся закаменела. Не подступись! Я уж ей: "Ну, не доставили телеграмму, бывает, ну, завтра поздравит твой суженый-ряженый!" Так голову не повернет...

Мы прошли в комнату – там, на тахте, у окна, сидела девушка, сжавшись зябким комочком. Как будто не в комнате сидит, а в ледяной пустыне. Как падчерица в лесу, у Деда-Мороза: "Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?". А девица уже и губ не может разжать, только смотрит огромными синими, как лед, глазами...

Мы отдали телеграмму. И девушка вздохнула так, будто после шести месяцев полярной ночи показалось наконец солнце...

...Еще одна квартира из Ксанкиного "списка". Тут на наше приветствие весьма раздраженно ответил хозяин, солидный дядек с таким внушительным носом, что мог бы рассекать им волны, как корабль.

– Слушайте, какой Новый год? Тут наши соседи такое учудили... Сами – в гости, а собак, чтоб в квартире не безобразили, – на балкон! Так псы-то – воют! Один устает, другой начинает! Празднуем, как в лесу!

– Я этих собак знаю, – выступила вперед Ксанка. – Это Тявка и Джуди. Они очень хорошие, воспитанные! А воют потому, что их забыли накормить! Спустите им еду на веревочке! Какой-нибудь кусочек или косточку!

– Косточку на веревочке! – саркастически повторил хозяин и вдруг смягчился: – В самом деле, чем животные виноваты?

Балконы в квартирах точно один над другим – попробуйте спустить сверток на веревочке с верхнего балкона на нижний! Но мы все-таки справились с этим нелегким делом – я и Таня, хозяева давали советы, а Ксанка покрикивала: "Джуди, Тявка! Потерпите, сейчас!" И собачонки отвечали радостным повизгиванием...

Новые подъезды, новые этажи. В одной из намеченных Ксанкой квартир нас, не спрашивая, кто и откуда, сразу потащили к столу. Хозяева радостно засуетились, объясняя:

– ...что оно вышло-то! Напекли, нажарили – на целую роту! А молодежь, пойми их – в горах решили встречать, у живой елки! Рюкзаки, лыжи – за спину, и поминай как звали! А мы тут сиди одни, за таким-то столом.

Мы отведали кой-чего, уж очень аппетитно выглядели все эти салаты и заливные... Отведали, похвалили, а потом рассказали, что за стенкой у них, у хозяев этих радушных, – только в другом подъезде, – сидит сейчас одна-одинешенька старая женщина, перебирает пожелтевшие фотографии и плачет, потому что пойти ей некуда, про жизнь потолковать, повспоминать о близких своих, в войну потерянных, рассказать – некому...

Хозяйка тотчас все поняла. Засобиралась, платок пуховый накинула. Только и спросила:

– А вы ей кто, старушке-то этой, знакомые или как?

– Мы тимуровцы, – ответила сообразительная Таня. Больше и объяснять не пришлось...

Что еще мы успели свершить в странном своем походе? Починили пробки в квартире, где кое-как праздновали при свечах, а елка стояла погасшая. Подобрали "ничьего котенка", который плакал под лестницей, и нашли для него хорошего хозяина семи с половиной лет отроду. Предотвратили назревающую ссору ревнивых молодых супругов. ("Не надо ссориться, скандалиться!" – убедительно сказала им Ксанка). И, наконец, заявила:

– Ну, все сделано. Может и Новый год приходить!

...Когда мы вернулись к себе, магнитофон прокручивал сквозь себя кассету за кассетой, гости выплясывали что-то весьма далекое от классического балета, некоторые, самые нетерпеливые, уже поглядывали на часы и на симпатично накрытый стол, а Ксанке давно пора было спать.

Самое странное, что девчушка и не возражала. Прихватив со стола конфету "Золотой петушок" – "для Агути", со всеми "поспокойночившись", удалилась в свои апартаменты, в свое царство "одушевленных" игрушек и милых выдумок...

– Хорошая девочка. И голова неплохая, и, главное, сердечко, сказала Таня. – Как она радовалась, когда людям становилось лучше, веселее...

Я посмотрел на нее и подумал, что сама-то она, должно быть, славный человек, – кто другой, из наших девчонок или ребят, сумел бы справиться с не очень-то обдуманным нашим мероприятием? Она – в каждом случае – говорила то, что требовалось, и так, как было надо. Кажется, это называется такт...

Странным образом все перевернулось в этот вечер. Римма ушла, а я не чувствовал ни обиды, ни ревности...

Ближе к двенадцати мы погасили свет, зажгли таллинские витые свечи в чугунных подсвечниках... Таинственно двигались тени на стенах, на нашей крохотной елочке в граненых стекляшках маминой бижутерии вспыхивали и мерцали разноцветные огоньки, и где-то близко, за плечом у меня, светились тихие, внимательные глаза – вчера только совсем не знакомой девушки...

Хоть я и хозяин, пошел бы провожать – кого-нибудь из гостей, если б не Ксанка. Таня сказала:

– Вдруг ребенок проснется ночью, позовет – и никого нет! Испугается...

Я помахал им с балкона, – они шли весело, то рассыпаясь, то смыкаясь; Гарька, размахивая руками, рассказывал анекдоты. Немного щемило сердце; но ведь впереди – каникулы, телефон Танин я записал...

Успокоив себя этой мыслью, я пошел взглянуть, а как она там, Ксанка, горе мое и забота моя, чудик дорогой...

Зашел я со свечкой, чтобы яркий свет не разбудил сестренку. Посмотрел, как она спит, – хорошо, покойно, на правом боку, уложив ладонь под щеку...

Давно я не заходил в детскую вот так, невторопях и без дела: многое здесь изменилось. Я озирался, удивляясь: у Ксанки – да вдруг порядок! Вместо груды кое-как сваленных игрушек – уютный уголок. Куклы, зверушки спят рядком, аккуратно накрытые разноцветными лоскутами. А некто плюшевый – новый Мишка, что ли? – так даже на кроватке, подушечка под лопоухой головой, пушистая лапа поверх одеяльца...

Что за черт!

Мне показалось, что у игрушки, под кукольным этим одеяльцем, мерно вздымается и опускается животик...

Глупо, а в жар бросило. Пока не сообразил: колеблется пламя свечки, тени танцуют...

Показалось!

И еще, и еще раз показалось.

В конце концов, это могло быть что-то заводное. Говорят, сейчас делают таких кукол – сами ходят, "папа – мама" говорят.

Проще всего было бы подойти, откинуть одеяльце и посмотреть, что оно там такое.

Я понимал это – и не трогался с места.

Уж очень тихо было в квартире. И пламя свечки, извиваясь, словно дразнило язычком. И метались тени по стенам.

Нет, я, конечно, посмотрю, что это за странный Мишка завелся у моей сестры. Завтра посмотрю, днем. А сейчас – еще разбудишь ее, маленькую! Она и так утомилась, устала с этим нашим походом, по настоянию ее "Агути".

Агути?

Ничего, ничего, до завтра можно подождать...

–

Я прибирал в квартире, отбиваясь от своих собственных, наседающих на меня мыслей.

Ну, что там еще выдумывала Ксанка про своего таинственного летуна Агутю?

"Он умеет перецветняться". Любопытный факт. "Агутя поменял ушки на рожки" – локаторы на антенны? "Агутя показывал – как диафильм: такие разноцветные точки и двигаются, сливаются – получаются картинки..." Тоже наводит на размышления.

Я-то все умилялся: вот фантазирует! А если все это правда – все... все... все...

Наверно, я все-таки не дотерпел бы до утра.

Прокрался бы снова в детскую и... Но тут вернулись из гостей родители и, слова не дав сказать, погнали меня спать.

Я думал: ни за что не уснуть! После такого... И провалился в сон, точно в колодец: ни всплеска, ни проблеска света.

Разбудили меня громкие, возбужденные голоса и хныканье Ксанки.

– Хоть бы что-нибудь новенькое придумала! – кричала мама. – Мало того, что опять... Опять! Хоть бы созналась! Опять эти глупости "улетел-прилетел!"

...Уже предчувствуя, но еще не веря, не в силах поверить, я ворвался в детскую.

Плачущая Ксанка. Пустая кукольная кроватка с откинутым одеяльцем. Круглая дыра в оконном стекле – высоко, под потолком...

–

Родителям я даже не пытался изложить свои невероятные мысли. А Гарику – попробовал. Он выслушал внимательно, поморщил лоб – и стал искать объяснения. Вполне реальные, веские – для всех фактов и всех наблюдений. И нашел их... почти. А когда я указал на это "почти" покрутил пальцем у виска, намекая, что шарики в моей голове явно разболтались.

Потом я рассказал все Тане. Ну, если и она не поверит...

Она поверила.

– Знаешь? Давай расспросим еще раз твою сестру... И осмотрим все ее игрушки: может, остался какой-нибудь след?

С расспросами ничего не получилось.

Ксанка, все еще обиженная наказанием "за вранье насчет стекла", угрюмо объяснила:

– Ну, взял и улетел. Ему тоже надо домой!

И запросилась во двор, к подружкам.

Когда она ушла, мы с Таней, медленно, чего-то боясь, перебрали все ее имущество – куклу за куклой, лоскут за лоскутом.

Ничего – никаких признаков чего-то необычайного. Но не было и плюшевого мишки, ни с заводом, ни без. А может, он мне померещился в неверном свете свечи?

– Смотри, какая закладка странная! – тихо сказала Таня.

В любимой Ксанкиной книжке "Кот, лиса и петух" поблескивала серебристо полосочка фольги. Мы осторожно, не дыша, раскрыли книжку.

На тонком, просвечивающем листке, на странно мерцающем прочернели, проблеснули буквы.

"Слушайте ваших детей!" – прочитали мы оба, вместе.

Рука моя сама – быстрее мысли – схватила листок. Не ощутила ничего – да уже и не было на ладони ничего.

Серебристые ниточки паутины – мерцающие пылинки, что таяли одна за другой, – ничего!

Таня не упрекала меня – слезы, как звезды, вспыхнули в ее прекрасных глазах...

– Ничего! – бормотал я. – Ничего... Он еще вернется... Не может быть... Он еще вернется – к нашей Ксанке... и к нам.