Текст книги "Сердце матери"

Автор книги: Зоя Воскресенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

«ДОЛОЙ ВОЙНУ!»

Мария Александровна у себя в комнате на Широкой улице в Питере. Восемьдесят один год скоро, а не может она быть ни минуты без работы. Слабеющими пальцами вяжет, что-то шьет, присаживается за пианино и каждый день пишет письма. И по-прежнему все время ждет. Ждет, когда Аня вернется с работы, и вернется ли? Ведь она сейчас все время под угрозой ареста. Ждет писем от Маняши, которая теперь в армии, где-то под Львовом. Ждет писем от Мити – он служит военным врачом в Севастополе – и, конечно, ждет вестей от Владимира Ильича и Надежды Константиновны – теперь они в Швейцарии, отрезаны от России не только границами, но и фронтовыми линиями.

Мать всегда ждет. Мать всегда в тревоге.

У дверей раздался звонок.

Сдвоенный, громкий. Так всегда звонила Маняша. Может быть, это она?

Открыла дверь, всматривается в пришельца. Доброе, но незнакомое лицо, солдатская шинель.

– Вам кого?

– Не узнали, Мария Александровна? Роман Васильев. Ромка.

– Сразу не признала, Роман Игнатьевич. Проходите. Откуда вы?

– С каторги бежал. На фронт пробираюсь. Есть кто-нибудь из ваших?

Мария Александровна рассказывает про каждого.

– Что пишет Владимир Ильич, что делать велит?

– Много пишет. Хотите почитать?

– Если можно…

Мария Александровна прошла в комнату Анны Ильиничны, выдвинула ящик хитрого шахматного столика, принесла Роману пачку газет «Социал-демократ», брошюры.

– Вот читайте, а я пока чай приготовлю.

Роман разложил газеты и забыл обо всем на свете. Мария Александровна хлопотала у стола, посматривала на гостя, видела, с какой жадностью он вчитывается, раздумывает.

«Сердцем читает», – подметила Мария Александровна.

Роман аккуратно сложил газеты.

– Как же это Владимир Ильич сумел все народные думы распознать, понять, что каждому человеку нужно? До чего же все просто и ясно! Вот, например, братание… Это русский солдат умеет. Как же хорошо обнять немца, а не стрелять в него! Воткнуть штык в землю, раскурить вместе одну закрутку и сказать: конец войне. Ты рабочий, и я рабочий. Нам делить нечего, драться не из-за чего. Пойдем по домам бить своих буржуев, царей и кайзеров, чтобы они не мешали нашей дружбе. Будем хозяевами своей судьбы. Хорошо!

Мария Александровна с улыбкой смотрит на Романа. Не первый раз она видит, как Владимир Ильич овладевает сердцами и умами людей. Понимает это, и сердце наполняется большой материнской радостью, гордостью.

– Володя сейчас усердно работает. Собирается писать новую книгу, об империализме. Аня ему много материалов посылает, говорит, что все эту книгу очень ждут. Много работает, – вздохнула Мария Александровна. – Но лишь был бы здоров.

– А вот моя мать зовет меня крамольником. «Ах ты, сын крамолы», – распекает она меня при каждой встрече. Я ей письмо написал. В стихах. Повидать ее не сумею. Хотите, прочитаю?

– С удовольствием послушаю, – ответила Мария Александровна.

Роман смущенно откашлялся, вынул из кармана листок и стал читать:

 
Не зови меня сыном крамолы,
Моя добрая бедная мать.
Если ты сломлена произволом,
То твой сын будет волю ковать.
За страданья, за горе, за муки
Выйдут в битву тьмы наших колонн,
И, сплетая в союз братский руки,
Силой буйной разрушим мы трон.
Уж трепещут в дворцах паразиты,
Натравляя на нас разный сброд.
Все они будут нами разбиты,
И свободно вздохнет наш народ.
Не зови меня сыном крамолы
И не плачь обо мне, моя мать,
Мы покончим навек с произволом.
Будет солнце свободы сиять[2]2
  Стихи написаны старым большевиком И.В.Шуваловым.


[Закрыть].
 

Роман спрятал листок в карман.

– Мать у меня добрая, хорошая, но неволя ее к земле пригнула. Всю жизнь в страхе живет, чтобы меня с работы не прогнали, чтобы в тюрьму не посадили, чтобы на войне не убили.

Мария Александровна усмехнулась:

– А вы думаете, Роман Игнатьевич, что есть такие матери на свете, которые не тревожатся за своих детей, могут спать спокойно, когда их дети в тюрьме? И нет сейчас такой солдатской матери, которая бы не просыпалась ночью в страхе…

– Это правда, – сказал, как бы раздумывая, Роман, – но моя мать никак понять не может, что мы вступили в святую борьбу с произволом.

– Поймет, Роман Игнатьевич, поймет. Владимир Ильич вместе с вами, своими единомышленниками, объявил сейчас войну войне. Войну за мир. Какая мать не благословит такой войны? Разве ваша мать не благословит вас на это?

– Я, наверно, не мог растолковать ей это, – вздохнул Роман Игнатьевич. – Будете писать Владимиру Ильичу, передайте от меня привет, скажите, что задание его я выполню. Вот только немецкого языка не знаю. Может быть, поможете, Мария Александровна?

– С удовольствием.

– Скажите, как будет по-немецки «Долой войну»?

– Нидер мит дем криг! – раздельно произнесла Мария Александровна.

Роман старательно записал русскими буквами на клочке бумаги.

– А как сказать «Долой царя и кайзера! Да здравствует социалистическая революция!»?

– Нидер мит дем цар унд кайзер! Эс лебе социалистише революцион!

– Ну, я думаю, хватит, остальное сердце подскажет.

Роман Игнатьевич с благодарностью посмотрел на Марию Александровну. Она сидела в кресле, положив руки на подлокотники. Пальцы чуть шевелились и вздрагивали, словно раздумывали, чем бы еще заняться. Трудная жизнь и преклонные годы иссушили, исчертили морщинами лицо, и только глаза не погасли. В них светились мудрость и неутолимый интерес к жизни, большая человеческая доброта и материнская ласка.

1963–1965