Текст книги "Признать невиновного виновным. Записки идеалистки"

Автор книги: Зоя Светова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава третья. Разговор в курительной

– Знаешь, когда я увидела его в первый раз в тюрьме, подумала – «ботаник». Настоящий ученый. Кроме науки, его ничего не интересует. Он изо всех сил старался меня убедить в том, что – не шпион. А я в этом и не сомневалась. На первом нашем свидании конвойный пристегнул Алексея наручниками к стулу и оставил нас наедине. Это было ужасно. Я не знаю, чего они боялись? Что он убежит? Или что нападет на меня?

– А вообще-то – как к тебе это дело попало? Почему ты согласилась его вести?

Я решила, что пришло время расспросить Аню поподробнее о деле Летучего. До сих пор я знала о нем лишь поверхностно. Понимая, что придется заняться этим всерьез, я хотела знать о нем как можно больше.

Мы сидели в модном московском клубе в так называемой «курительной комнате» за большим столом. Владельцы клуба были Аниными старинными друзьями и привыкли к тому, что она часто проводит переговоры со своими клиентами или журналистами в «курительной». Адвокат Сваровская несколько раз помогла им в решении щекотливых юридических вопросов и чувствовала себя в клубе как дома.

И на этот раз Аня объяснила, что у нее срочное дело и ей позарез нужна «курительная». Ненадолго. Всего на час.

Сваровская рассказывала мне историю Алексея Летучего, что называется, «от печки», с самого начала. Она хотела понять сама и добивалась от меня, где она совершила ошибку.

– У Алексея потрясающий аналитический ум. С ним ужасно интересно говорить. Но, как часто бывает с учеными, он в простых житейских вопросах ведет себя как ребенок. Представь, когда его привезли в местное УФСБ и продержали там два дня без адвоката, объяснив, что хотят с ним по-дружески поговорить, он рассказал им о себе столько, сколько они о нем никогда бы не узнали. Он рассказал, что в Англии встречался с двумя иностранцами, для которых составлял аналитические справки по материалам российской печати. Ему и в голову не пришло, что это может стать главным доказательством его вины в шпионаже. Наверное, дело в том, что Алексей в хорошем смысле этого слова патриот. И он просто никогда не думал, что его общение с иностранцами и обсуждение с ними широко известной информации может быть кем-то воспринято как «измена Родине».

– А о чем он им рассказывал и зачем?

– Он занимался проблемой стратегических вооружений. Читал все статьи в этой области. И не просто читал, а делал выводы, выписки, анализировал.

– Я все-таки не понимаю, за что его арестовали и так долго держат в тюрьме? – настаивала я. – Ты говоришь, что он не шпионил. Неужели они этого не понимают? А деньги он у этих иностранцев брал? Ведь при обыске нашли какие-то деньги?

– Правда, нашли несколько тысяч долларов. Но, я думаю, люди, которые ведут это дело, прекрасно понимают, что он не шпионил против России. Его просто выбрали как жертву.

– Для чего? – все не унималась я.

– За ним следили. Алексей участвовал в написании книги о стратегических ядерных вооружениях. Издавалась она на американские деньги. Как только книга вышла, за всеми авторами началась слежка. Их телефоны прослушивали. В книге не было ничего секретного. До публикации ее несколько раз вычитывали кураторы из ФСБ. И все же решили Алексея пощупать. Был у них в институте один эфэсбэшник. Он однажды взял Летучего «на слабо»: «Можешь ли ты написать такую статью, в которой, пользуясь исключительно открытыми источниками, раскроешь гостайну?» Летучий попробовал, написал. Дал почитать куратору. А тот возьми да и скажи ему: «Смотри, старик, будь поосторожней. Твоя беда в том, что ты – шибко умный и иногда можешь додуматься до того, что даже и не написано в статье. Знаешь, как в “Голом короле” у Шварца: “Принцесса, вы так наивны, что иногда можете сказать совершенно страшные вещи!”» Этот разговор состоялся за полгода до ареста Алексея.

Глава четвертая. Империя судьи Филипповой

Председатель горсуда Елена Алексеевна Филиппова ждала гостей в своем недавно отремонтированном кабинете. Она волновалась, а когда волновалась, не могла просто так усидеть на месте. Вот и ходила туда-сюда по красно-зеленому ковру, который час назад привезли из химчистки. Иногда заглядывала в платяной шкаф, где висела ее очередная шуба из белой норки. Елена Алексеевна имела одну слабость: шубы из натурального меха. Роста она была небольшого, телосложения крепкого, волосы в последние время красила в ярко-рыжий цвет. Меха, как говорил ее муж, большой знаток женской красоты и генерал ФСБ в отставке, Елену Алексеевну «украшали и облагораживали». Дома у нее была настоящая коллекция: за последние годы удалось купить несколько шуб из разного меха. Но последняя «Белоснежка», как любовно называла ее Филиппова, была чудо что за шуба. Глядя на нее и поглаживая искрящийся мех, судья успокаивалась. В последнее время, и правда, нервы были ни к черту.

– Что я им скажу? – спрашивала она сама себя. – Сказать правду – обидятся. Соврать – заподозрят неладное. И, чего доброго, обвинят в нелояльности или в непрофессионализме. И так плохо, и эдак нехорошо. Но не могу же я им сказать, что обвинение трещит по швам? Что в деле концы с концами не сходятся? Что на таких материалах присяжные запросто признают этого ученого невиновным?

Елена Алексеевна устала ходить и опустилась в большое кожаное кресло, которое заботливая уборщица поставила ровно под портретом Владимира Путина. Других портретов в кабинете не было. Хозяйка кабинета еще не решила, какие повесить. Стены были выкрашены в светло-зеленый цвет: Елене Алексеевне кто-то объяснил, что этот цвет успокаивает. Спокойствие и умиротворенность – это как раз то, чего так не хватало судье Филипповой. По местному телефону, который судьи окрестили «вертушкой», позвонили. Елена Алексеевна сняла трубку. «К вам пришли», – сообщила секретарша с придыханием.

Председатель горсуда вышла из-за стола, внутренне готовая к любому исходу событий.

Секретарша открыла дверь, и на пороге появились двое: Виктор Викторович из администрации президента и незнакомый мужчина представительного вида. Виктор Викторович галантно поцеловал даме ручку и представил своего спутника:

– Николай Васильевич Ведрашку, наш новый социальный психолог.

Елена Алексеевна жестом пригласила мужчин садиться.

Сама опустилась в кресло, успев заметить про себя, что Виктор Викторович в хорошем настроении. «Еще не все потеряно», – решила она.

– Елена Алексеевна, дорогая, мы очень огорчены, что вам пришлось распустить присяжных, – начал В. В. – Ваши действия уже вызвали нарекания и шум в прессе. Я понимаю, что у вас не было другого выхода. Я видел распечатки разговоров в совещательной комнате. Но вы должны нас понять: мы никак не можем допустить второй внештатной ситуации. Надо будет как следует поработать с людьми. А Николай Васильевич поможет вам с отбором.

Елене Алексеевне такой поворот разговора очень понравился. Перспектива понижения в должности или увольнения, неизбежность разборки в президентской администрации, от которой ее трясло последние два дня, после роспуска коллегии присяжных по делу Летучего, – все это оказалось напрасными страхами. Похоже, неудачу с присяжными ей простили. И теперь предстояло в очередной раз доказывать свою нужность. К этому Елене Алексеевне было не привыкать. За последние пять лет на посту председателя городского суда бывшая районная служительница Фемиды сумела отстроить свою империю в соответствии с собственными представлениями о том, каким должен быть суд как инструмент исполнительной власти.

Хорошо смазанный механизм принятия судей в свою корпорацию редко давал сбои. В судебной коллегии, которая занималась отбором кандидатов на должности судей, все знали о вкусах и пристрастиях Елены Алексеевны. А это значило, что чужому человеку путь в ее вотчину заказан. Предпочтение в последние годы отдавалось людям иногородним, без квартиры, с не всегда прозрачным прошлым.

Такие преференции объяснялись вполне понятным образом: в случае возникновения каких-либо проблем можно легко найти компромат на сотрудников, осмелившихся высказывать недовольство. Дела бывали «платные» и «бесплатные». И Елена Алексеевна заранее знала, кому из судей поручить то или иное дело.

В первом случае выбирался надежный и проверенный работник, про которого точно было известно, что он не подведет. Вместе с материалами дела он в обязательном порядке получал установку по судебному решению, которое следовало принять в данном конкретном деле. После завершения работы судье выплачивалось вознаграждение.

Если же дело было бесплатное, но политически заказное, то его распределяли судье не просто надежному и проверенному, а суперпроверенному. В таком случае можно было не сомневаться в результате. На кону стояли не просто деньги, не только высокая и прибыльная должность. От выполнения или невыполнения политического задания зависела карьера Елены Алексеевны, амбиции которой простирались гораздо выше должности председателя городского суда. Елена Алексееевна не исключала для себя возможности лет через десять оказаться среди служителей Фемиды в Верховном суде.

Судья Филиппова точно знала, на что способен каждый из ее подчиненных, кому из них можно поручить дело той или иной степени сложности. И в платных, и в бесплатных заказных делах приходилось сталкиваться с очевидной халтурой при подготовке дел следователями и прокурорами. Нужно было обладать особым складом ума, чтобы не замечать грубых ошибок следствия. Нужно было уметь договариваться со своей совестью и сердцем, чтобы при явных фальсификациях и при сфабрикованности обвинения выносить невиновным людям заказанные за деньги или по указке сверху заведомо неправосудные приговоры.

Казалось, в судьях-исполнителях недостатка не было. До тех пор, пока по всей России не ввели институт суда присяжных.

Елена Алексевна и многие ее коллеги из других регионов столкнулись с этой проблемой. На профессиональных совещаниях они жаловались друг другу, что пасуют перед «судьями народа», управлять которыми оказалось не так-то просто. Был, конечно, опыт народных заседателей, в просторечье прозванных «кивалами». Любой грамотный судья мог справиться с этими двумя непрофессионалами, заставить их встать на сторону председательствующего. Но двенадцать человек – это совсем другое дело! Для того чтобы убедить их в своей правоте на материалах следствия и обвинительного заключения, в котором, как правило, доказательства подтасованы, что называется, на скорую руку, нужен был настоящий талант судьи-манипулятора, судьи-гипнотизера. На худой конец, в коллегию присяжных должны были быть внедрены люди, способные обработать «судей народа» и подвести их к нужному вердикту. Самым неприятным для судей оказалось то, что присяжные выносили в двадцать раз больше оправдательных приговоров, чем обычные судьи. Обвинительный уклон в правосудии был неписаным законом, нарушение которого каралось отлучением от судейской корпорации. А тут вдруг при введении суда присяжных по России прокатилась волна оправданий. Судья Филиппова со страхом ждала, что дела с участием присяжных начнут рассматривать в подведомственном ей суде.

И вот в городской суд поступило дело ученого Летучего. Когда стало известно, что подсудимый хочет, чтобы его судили присяжные, Елена Алексеевна передала это дело опытному судье из Саратова, много лет проработавшему с присяжными в своем родном городе.

В совещательной комнате и в зале заседаний установили подслушивающие устройства и систему видеонаблюдения. Елена Алексеевна могла не только слышать, но и видеть, что происходит на процессе и за его «кулисами».

Прошла неделя. То, что судья Филиппова услышала в совещательной комнате, ей категорически не понравилось.

– Похоже, парень-то наш ни в чем не виноват, – говорила присяжная № 4 присяжной № 10. – Гляди, что на него наговаривают. Вроде бы он государственную тайну иностранцам продал, а он ведь секретной работой не занимался. Газеты почитывал, вырезки газетные хранил и потом делал их обзор. А то, что с иностранцами контракт заключил, так это понятно. Ученые у нас, сама знаешь, – почти нищие, надо же семью кормить.

– И вправду, если, как говорят адвокаты и как говорит он, у него не было допуска к государственным секретам, то что такого опасного для страны он мог рассказать? Он ведь и сам ничего такого не знал, – соглашалась с ней присяжная № 10. – Жалко подсудимого. Он с виду вроде честный.

Другие разговоры в совещательной комнате, распечатки которых Елене Алексеевне принесли в конце недели, были ничем не лучше этих.

«Если так пойдет и дальше, то они, глядишь, этого горе-ученого оправдают, – подумала судья Филиппова. – Нельзя было пускать отбор присяжных на самотек. Надо было их как-то специально подобрать. Но кто знал, что они окажутся такими сердобольными и начнут жалеть этого недотепу! Эфэсбэшники просчитались. Доверились мне, а я потеряла бдительность».

Председатель горсуда открыла Уголовно-процессуальный кодекс и углубилась в чтение статьи о роспуске коллегии присяжных. Из рассказов коллег она помнила, что в редких случаях коллегию можно распустить. Для этого нужно или отсутствие кворума, или смена судьи. Первый вариант отпадает: «работать» с присяжными, уговаривать их брать самоотводы по болезни, чтобы можно было распустить коллегию из-за малого числа заседателей, уже поздно. Надо срочно менять судью.

Елена Алексеевна вызвала на ковер своего протеже из Саратова. Заодно решила хорошенько отчитать его за то, что не смог настроить присяжных в обвинительном ключе.

Судья Федор Брандер был категоричен:

– Дело сырое. Никаких доказательств. Все обвинение собрано на скорую нитку. Я уж и так и сяк старался, но присяжные, похоже, не очень-то верят обвинению.

– Другого обвинения у меня для вас, голубчик, нет, – со знанием дела заявила судья Филиппова. – Иди-ка ты в отпуск. А дело я у тебя заберу.

Кто заменит Брандера? Так вопрос для Елены Алексеевны не стоял. Была в городском суде одна судья, которую использовали в самых критических ситуациях. Она председательствовала на многих процессах, проходивших по спецчасти – делам ФСБ и делам повышенной сложности. Звали ее Галина Мухина. Правда, никогда еще мадам Мухина не заседала в суде присяжных. «Но ничего, – решила Елена Алексеевна. – Справится. У нее нет другого выхода».

Глава пятая. Спецсудья

Галина Викентьевна внимательно читала распечатку из Интернета. Это было письмо Алексея Летучего из тюрьмы родителям. В нем он рассказывал, как проходил отбор присяжных в первую коллегию – ту самую, которую впоследствии распустили. Распустили потому, что председатель горсуда Елена Алексеевна, которая внимательно следила за процессом, испугалась, что эти присяжные оправдают подсудимого.

«Кандидаты все были в основном пожилые люди: моложе 50 лет – лишь четверо. Всего их было – 31 человек. Моложе сорока лет не было ни одного кандидата. Сорокалетняя путевая обходчица – самая “юная” из кандидатов – стала присяжным заседателем под номером 6 (их зачем-то нумеруют, номерок даже в бэджике на грудь вешают).

Отбор присяжных продолжался долго – часов пять. Каждая из сторон – то есть мы с адвокатами и прокуроры – имела право задавать присяжным вопросы, с тем чтобы определить, устраивает ли нас этот человек. Мы задавали вопросы кандидатам в присяжные. У прокуроров вопросов не было, но зато они внимательно слушали и воспользовались результатами нашего опроса. Мы спросили: “Поверите ли вы в то, что выступающий в суде представитель правоохранительных органов говорит правду – только на том единственном основании, что он – сотрудник органов?”

56-летняя женщина-пенсионер ответила: “Для того чтобы принять решение о правдивости, мне нужна будет вся полнота информации”. Прокуроры немедленно заявили ей немотивированный отвод. Право на немотивированный отвод имеется у обеих сторон, но отвод кандидата на том основании, что для принятия решения она просит полноту информации, одному лишь слову прокурора безоговорочно поверить не готова, – иллюстративен.

Мы отвели двух пенсионеров – милые люди, но один – из Управления ФСБ по Москве и Московской области, второй – из Академии ФСБ. И как будто бы случайно они зашли в процессе поучаствовать. Вот и получилось 12 присяжных: трое работающих, девять пенсионеров. Среди запасных заседателей: женщина-библиотекарь, 42 года, три пенсионерки: модельер-конструктор 56 лет, ведущий специалист неизвестной специальности 68 лет и санитарка 66 лет.

После выборов пересадили избранных присяжных заседателей со скамей в зале на мягкие полукресла на некоем возвышении за барьерчиком, заменив им значки “кандидат в присяжные заседатели №…” на “присяжный заседатель №…” Сидят теперь напротив моей уютной клетки, на расстоянии буквально метров трех-четырех.

Приняли присяжные, как в общем-то, можно и было ожидать из их названия, присягу – и день первый на этом закончился».

– Что было сделано неправильно, Николай Васильевич? Почему эти люди хотели оправдать ученого? – спрашивала Галина Викентьевна сидящего в ее кабинете социального психолога ФСБ Николая Васильевича Ведрашку. Она задала свой вопрос нежным голосом, с особой интонацией, которую всегда использовала на суде, когда хотела выудить у свидетелей что-то важное для себя. Свидетели часто покупались на эту интонацию и, не ожидая подвоха, говорили то, о чем потом жалели.

Николай Васильевич попросил у уважаемой Галины Викентьевны разрешения закурить сигару. Затянувшись и распространив вокруг себя запах дорогого табака, Ведрашку начал медленно анализировать:

– Состав этой коллегии присяжных мало подходил для тех целей, которые мы поставили себе в данном процессе. Нам нужен обвинительный вердикт. Причем он должен быть убедительным. То есть единодушным. Нельзя, чтобы кто-то сомневался в виновности подсудимого. Присяжные, отобранные на первом процессе, совершенно не заточены под эту конкретную задачу. Пойдем по порядку. Обратите внимание, самой молодой заседательнице – сорок лет. Кроме того, у всех присяжных несовременные специальности. И это значит, что, воспринимая все происходящее в суде на эмоциональном уровне, они плохо поддаются рациональной обработке. Давайте попробуем понять, почему большинство присяжных хотели оправдать ученого. Можно предположить, что заседатели попали под обаяние подсудимого и его адвокатов. Второй момент, не менее важный в данном деле: подавляющая часть этих людей – пенсионеры. У них масса свободного времени, для них судебные заседания – своего рода театр, и они с удовольствием готовы туда ходить. Третье и, пожалуй, самое важное: этим людям нечего терять: карьеру делать им уже не придется, бизнеса у них нет. Следовательно, для успеха нашего предприятия, – Николай Васильевич улыбнулся, обнажив кривые зубы, – нам следует набрать коллегию, абсолютно противоположную первой. Кое-какие наметки у меня уже есть.

Тут Николай Васильевич достал из внутреннего кармана пиджака небольшой листок бумаги и протянул его Галине Викентьевне.

В списке было шесть фамилий.

– Эти люди составят костяк наших будущих присяжных. От вас, уважаемая Галина Викентьевна, зависит, чтобы они непременно попали в коллегию. Двух мы поставим в начало списка, а четверых распределим ближе к концу. Остальные восемь человек, которые будут отобраны из всех кандидатов, уже не так важны. Я говорю восемь, потому что надо будет предусмотреть двух запасных. В крайнем случае, если не получится единодушия при вынесении вердикта, то из оставшихся шести двух присяжных мы сможем обработать и уговорить вынести тот вердикт, который нам нужен.

– Подождите, а если из этих шести один или двое заболеют или возьмут самоотвод и на их место придут запасные? Что тогда? – Галина Викентьевна заподозрила, что у психолога проблемы с математикой.

– Не беспокойтесь. Вы проведете судебный процесс за две недели. Я буду присутствовать на всех заседаниях и как только замечу проблемы в восприятии и поведении клиентов, сразу же включусь и все улажу. Мне ведь за это деньги платят.

– А кто вызовет этих людей на суд? – спросила Галина Викентьевна.

– Вот их адреса и домашние телефоны. Ваш секретарь их вызовет, как и положено по закону. Открытки пришлете потом. На отбор должно прийти человек 25–30. Это важно, чтобы наши шесть «клиентов» точно попали в окончательный список. Вот вам еще восемь фамилий – этих людей тоже включите в список кандидатов в присяжные. Они возьмут самоотвод: с ними я уже договорился. Пока всё. Если будут какие-то вопросы, звоните мне. Я всегда на связи. Поставьте меня в известность, когда назначите дату отбора. Я буду присутствовать. Вы меня представите как помощника судьи. А я уж постараюсь, чтобы адвокаты ни о чем не догадались.

Николай Васильевич откланялся, а Галина Викентьевна осталась сидеть за столом. Когда дверь за психологом закрылась, она несколько минут напряженно смотрела в одну точку. Потом ей показалось, что у нее поднялась температура. Она бросилась к зеркалу, которое висело в маленькой комнате, примыкающей к ее кабинету: щеки горели, глаза блестели. Так бывало всегда, когда ее охватывало сильное волнение. Судья Мухина понимала, что вышестоящее начальство снова бросило ее на амбразуру. Председатель суда передала ей заказное дело, с которым не смог справиться другой судья. А это значит, что пресса станет трепать ее имя, адвокаты примутся разыгрывать комедию, то и дело заявляя ей отводы. Ей придется эти отводы отфутболивать и по ходу процесса исправлять ошибки следствия, контролировать и направлять в нужное русло гособвинителей.

Галина Викентьевна любила власть. И ей очень нравилась ее работа. Она ощущала себя частью власти. Она прекрасно знала, что те, кто стоит выше нее, ее используют, вынуждая выносить судебные решения, которые, как правило, неправосудны. Но Галина Викентьевне льстило, что эти решения, от которых зависела жизнь незнакомых ей, но уже заранее несимпатичных людей, выносились от ее имени.

Она испытывала ни с чем несравнимое, почти сексуальное наслаждение, когда произносила: «Суд приговаривает… к… годам лишения свободы».

Впрочем, справедливости ради стоит сказать, что не меньшее, а может и большее наслаждение она испытывала и в тех редких случаях, когда оправдывала и освобождала подсудимого из клетки.

Но таких дел с каждым годом оказывалось все меньше и меньше, и Галина Викентьевна предпочитала не задумываться почему. От угрызений совести ее освобождали еженедельные рабочие совещания, проходившие в кабинете председателя судебной коллегии по уголовным делам. На этих «посиделках» судьи докладывали о делах, находящихся у них в производстве, и получали четкое и недвусмысленное указание, какое решение должно быть вынесено по тому или иному делу.

В последние годы Мухиной стали поручать исключительно дела государственной важности. Она прекрасно знала, что по таким делам оправданий быть не может.

Открыв папку с делом Алексея Летучего, Галина Викентьевна вздохнула: с подобной доказательной базой ей приходилось сталкиваться, когда она судила другого «шпиона» – сотрудника российского МИДа. То дело до нее рассматривали трое судей – не справились. Председатель горсуда тогда пришла к судье Мухиной на поклон: в деле с доказательствами тоже было не ахти, но она выручила, прикрыла халтуру следователей. «Рыбу» приговора на флэшке прислали из ФСБ заранее – и Галине Викентьевне не составило большого труда подогнать допросы свидетелей под обвинительный приговор.

В отличие от дела дипломата, которого арестовали после встречи с корейским коллегой – разведчиком, в деле ученого Летучего, кроме его собственных признаний о связях с предполагаемыми шпионами, не было никаких доказательств государственной измены. Экспертизы о секретности газетных вырезок, в изобилии представленные в тексте обвинительного заключения, противоречили одна другой. Само следствие сокращало одно обвинение за другим: если в начале ученого обвиняли по тридцати эпизодам, то сейчас речь шла только о четырех.

Судья Мухина ликовала: она оказалась нужна власти. В таких случаях ее муж, полковник ФСБ в отставке, давно осевший в службе безопасности одного из столичных банков, говорил: «Тебе, Галка, чертовски везет. Родина доверяет тебе борьбу с врагами режима. И не важно, террористы они или шпионы. Не беда, что не всегда следствие на высоте. Враги действуют умело и коварно. Их вину не так-то просто доказать. Но, сама знаешь, органы не ошибаются. Раз арестован, значит, было за что. Ты должна своей судейской мудростью загладить ошибки прокуроров».

Галине было важно, что она находит поддержку в семье. На работе не приходилось делиться своими сомнениями. Было не принято говорить о делах. Не дай бог заикнуться о промахах следствия или о шаткости позиции обвинения – любое слово тут же становилось известно председателю горсуда. Она могла вызвать к себе на ковер и в лучшем случае отчитать, в худшем – перевести этажом пониже: туда, где рассматривались дела по кассации. Председатель горсуда обожала отчитывать подчиненных. Она чрезвычайно любила пафосные заявления: «Не забывайте, что мы – судьи. Мы – арбитры, – говорила она, с важным видом расхаживая по своему огромному кабинету. Увлекаясь, она обычно подходила к портрету президента и, как бы приглашая его в союзники, обращалась к судьям: – Мы всегда остаемся над схваткой. Не имеем права до процесса или уже в суде принимать чью-либо сторону. Изучайте дело, вникайте и помните, что вас судьями назначил президент России Владимир Владимирович Путин. Мы не имеем права обмануть его доверие».

Судья Мухина об этом никогда не забывала. Ей нравился президент, его манера одеваться, говорить. Ей импонировало его юридическое образование, внимание к судебной системе. При нем суд обрел тот вес, то значение, о которых судьи всегда мечтали. О них стали говорить в прессе и в обществе. Судья Мухина почувствовала себя нужной и востребованной. Ее уважали и боялись. Что может быть приятней? Правда, в глазах подсудимых и адвокатов она часто видела раздражение и даже глухую ненависть. Но она старалась не обращать на это внимания, говорила себе, что работает для своей страны. И выполняет свой долг, как она его понимает.