Текст книги "Иск"

Автор книги: Зиновий Юрьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА 11

У меня еще раз побывала Луиза, и мы договорились с ней о плане: в определенный день, точнее, поздний вечер она будет ждать нас в машине в двух милях от Ритрита. Она приготовит одежду и парики.

Мы с Тони должны были в десять пятнадцать вечера выбраться из лагеря, причем так, чтобы сразу нас не хватились. Для этого Тони изготовил взрывное устройство с таймером. Взрыв произойдет в десять вечера в его запертой лаборатории. Во всеобщей сумятице мы должны были незаметно подобраться к центральным воротам, обезоружить двух охранников, связать их и добраться как можно быстрее до машины Луизы. Очень простой и очень реалистический план, не считая того, что он мог лопнуть в любом из своих звеньев. С неизбежным концом: сюда, пожалуйста, джентльмены. Вставьте свои головы в эти шлемы, к сожалению, мы вынуждены вас разрядить.

Но мы знали, что отступать уже поздно. Сомнения остались позади. Тони был прав: жить в Ритрите с мыслью о том, что у тебя украли тело и жизнь, было еще страшнее, чем риск побега.

И вот сегодня был решающий день. Время тянулось бесконечно медленно, спотыкалось на каждой минуте. Адскими усилиями и заклинаниями я дотащил упирающиеся упрямые стрелки до семи часов. Еще три часа. Я только мельком видел Тони утром, и он незаметно подмигнул мне и кивнул. Значит, взрыв был подготовлен. Подробнее расспросить его я не мог: последние дни мы избегали друг друга, чтобы не рисковать. Встретиться с ним мы условились в десять пятнадцать у ворот.

Внезапно послышался стук в дверь. Это Тони, пронеслось у меня в голове. Значит, что-то сорвалось, он ни за что не должен был приходить ко мне.

Словно в трансе, я открыл дверь. Передо мной стоял Вендел Люшес.

– Добрый вечер, дорогой Карсон, вы не заняты? – спросил он с улыбкой.

Он знает, тоскливо подумал я. Нейристоры мои в моем электронном мозгу были рукотворными, но страх был самый естественный, древний парализующий страх.

– Не-ет, – выдавил я из себя, – прошу…

– Извините, что без предупреждения, просто захотелось поболтать с вами… – Я молчал. Он посмотрел на меня, едва заметно усмехнулся и спокойно уселся в кресло. – Я понимаю, вы прежде всего видите во мне члена совета директоров. Что делать, за каждый пост всегда приходится платить. Я, знаете, был бизнесменом, президентом компании. И я прекрасно понимал, что у меня не могло быть друзей. Всем всегда что-то от меня было нужно. О, улыбок и любви всегда было более чем достаточно, но все они были не более чем товаром: а вдруг старик смягчится и подмахнет счетец, который ему тут же представят за улыбки и за любовь. Что делать, плата за высоту.

– За высоту? – тупо переспросил я.

– Мы всегда карабкаемся вверх по жизненной пирамиде. И чем выше, тем труднее удержаться на ее гранях. И скользко и тесно. Даже одному. Для друзей уже просто не остается места. Это альпинисты восходят на свои вершины группой. Это им нужны всякие там связки. Жизненные пирамиды подчиняются только одиночкам-восходителям. Одному, конечно, страшнее и опаснее. Что делать? Многие – даже не многие, а большинство – срываются. Короткий вскрик, перекошенное ужасом лицо и коротенькая заметочка: такой-то и такой-то пустил себе пулю в лоб. Но люди все равно лезут и лезут. И как только кто-нибудь сорвется и рухнет вниз, его место тут же штурмуют десятки других. Тут ничего не поделаешь, это инстинкты гонят нас наверх, подталкивают в спину. Точно так же, как инстинкты заставляют животных исправно выполнять свое жизненное назначение. Поверьте, я это знаю.

– Довольно грустную картину вы рисуете…

– Что делать, жизнь – жестокая штука. Я прошел ее. Я вскарабкался почти на самую вершину пирамиды и многое увидел сверху.

А может, он ничего не знает? Сентиментальные воспоминания перед бесплатным слушателем. Я еще не был в этом уверен, но страх начал выходить из меня. Мне казалось, что выходит он с шипением – под таким давлением он был закачан в меня. Но мистер Люшес шипения, очевидно, не заметил, потому что продолжал:

– Скажите, Карсон, вы уже слышали, наверное, с дюжину проповедей нашего Антуана Куни, что вы думаете о самом Калебе Людвиге?

– Что я могу думать? Я не знал его, – пожал я плечами. – Пользуюсь вашим сравнением: он был так далеко от меня на грани пирамиды, что я и видеть-то его никогда не видел. Даже на фотографии или по телевидению… Он, говорят, ненавидел паблисити.

– Говорят, – кивнул Люшес. – Но все-таки какой-то образ у вас складывается?

– Ну, бизнесмен. Мультимиллионер, ударившийся под старость в филантропию. Идея исков, наверное, привлекла его размахом…

– Чепуха, – нахмурился Люшес. – Абсолютная чепуха. Я знал его. Можно сказать, даже неплохо. Он прежде всего был мечтателем.

– Мечтателем?

– Именно мечтателем.

– Но его целлюлозная империя…

– Деньги всегда были для него лишь инструментом. А бумага давала возможность делать эти деньги. Это было второстепенным.

– А о чем же он мечтал?

– О, это не так просто сформулировать. Слишком громко звучит. Впрочем, он не боялся формулировок. Он мечтал покончить с нашим жалким эгоистичным обществом. С обществом деградировавшим, превратившимся в постоянную ярмарку, где лишь торгуют и жаждут развлечений. Может, вам это покажется смешным, но он походил на библейского пророка, на какого-нибудь Исайю или Амоса…

Я не удержался и усмехнулся. Уж очень не вязался в моем воображении образ босоногого проповедника, простирающего худые руки в страстном обличении пороков, с преуспевающим мультимиллионером. Разве что он простирал руки в своем «роллс-ройсе» из-за коварства конкурентов, которых в этот день ему не удалось надуть.

Люшес пожал плечами.

– Я догадываюсь, о чем вы думаете. Но не торопитесь судить о человеке по тому, как он зарабатывает на жизнь. Да, Людвигу удалось стать очень богатым человеком, но это не мешало ему ненавидеть наше безвольное, погрязшее в пороках общество. Поверьте мне, я хорошо знал этого человека.

– И как же он намеревался исправить наше жалкое эгоистическое общество? Ведь ярмарку не разгонишь. Это фундамент и смысл нашей жизни.

– Он это понимал, дорогой Карсон. Тем более, он преуспел на этой ярмарке. По крайней мере, по части продажи. Так вот, он не знал, что делать с ярмаркой. Он был довольно образованным человеком и отдавал себе отчет, что любые перевороты, любые военные хунты в конце концов возвращаются к той же ярмарке. А социализм, как вы можете догадаться, его не устраивал тем более. В этом и заключалась трагедия его жизни. Он мечтал об обществе чистом и суровом, о некоей новой Спарте, а сам торговал на ярмарке, где продают и покупают все, что пользуется спросом.

И вот он случайно узнает о гениальном изобретении русского ученого Любовцева. Я уже рассказывал вам о нем. И в мозгу старого мечтателя зажигается потухшая было надежда. Новая Спарта. Новая цивилизация, очищенная от страха смерти, болезней, жадности. Ибо что нужно тебе, если ты бессмертен? Тебе становится смешна мелкая суета ярмарки. Разве наше бесконечное жизненное кружение не продолжение инстинктивных хватательных движений младенца и пронзительного его крика: «Дай, дай!»? Разве все это не из-за нелепой краткости нашей жизни? Разве не из-за этого мы все время торопимся: быстрее, быстрее! Нахватать, разбогатеть, приобрести славу, власть. Успеть. Только бы успеть, потому что дни наши коротки и пересчитаны богом или матушкой-природой, кому какая система координат нравится.

Теперь представьте себе существо, которому некуда торопиться. Он не подвластен времени, и суетливое кружение, детская жадность становятся ему смешны. Ну что может значить лишняя погремушка, лишний титул или лишний кошелек, если ты знаешь, что все это суета сует в масштабе бессмертия. Ты в другом измерении…

– Но ведь иски – крошечная группка. Ее даже никто не заметит в грохоте ярмарочных барабанов.

– Не скажите, не скажите, дорогой Карсон, придет время – еще как заметят! И преклонят колени. И протянут руки в мольбе: и мы хотим свободы бессмертия.

– Может быть, но мне все-таки не совсем ясно, как иски займут такое место на ярмарке.

– О, это-то как раз одна из главных гениальных идей Калеба Людвига!

– И в чем же она заключается?

– Еще не время.

– Не время чего?

– Не время осуществления этой идеи и не время познакомить вас с ней. Хотя я верю, что именно вы оцените ее простоту и величие.

– Спасибо, – пробормотал я.

Странный человек этот Люшес, подумал я, глядя на застывшее его лицо и устремленный куда-то вдаль взгляд. В нем угадывалась вера. Вера с большой буквы. Не знаю, какие у него были отношения с покойным Калебом Людвигом, но похоже, что истребитель лесов основательно заразил его своими смутными видениями. А теперь, после смерти своего друга, он поднял знамя Савонаролы. Но что-то привлекательное в нем было. Не знай я всего, что случилось со мной и Тони, я бы, наверное, лучше сумел оценить их идеи.

– Спасибо, – вдруг сказал Вендел Люшес и встал.

– За что?

– За то, что вы терпеливо и внимательно выслушали меня. Мне кажется, вы понимали, что я говорил вам. О, это нелегко. Все мы воспитаны циниками и с подозрением относимся к идеям. Слишком много идей в обращении, и все они давно обесценились, как наши деньги. В них не верят, потому что идеи – тот же товар на ярмарке. Целые ряды философов. И все кричат, все зазывают: смирение, экзистенциализм, абсурдность бытия, бог, безбожие. Даже идею о презрении к материальным благам и ту стараются сбыть подороже. Только у нас самые лучшие, последние идеи. Купите. За две идеи скидка… А вы слушали, мистер Карсон, и мне казалось, что вы понимаете меня. По крайней мере, вы знали, что я ничего не продаю. Мне не нужно сбывать товар. И вы это почувствовали.

Мне вдруг почудилось, что это не пустая вежливость. Синдром проповедника, наверное, сильная штука. Хотя я никогда и не испытывал жгучей потребности проповедовать и изобличать, я вполне мог представить себе некий внутренний зуд, может быть, даже гнев, бешенство, которые заставляют воздевать руки и восклицать: несчастные, остановитесь! Разве вы не видите, и так далее.

– О, это я должен поблагодарить вас. Я не все уяснил себе в грандиозных планах мистера Людвига, но мне кажется, что-то я понял.

– Это уже много. Придет время, – многозначительно кивнул Люшес, – и вы поймете и узнаете все. И на вас мы особенно рассчитываем.

Он посмотрел на меня с каким-то напряженным выражением на лице, словно хотел убедить в чем-то, словно звал куда-то. Мне даже показалось, что в глазах его мелькнула нежность.

Он вышел. Странный человек. С внутренним зудом. Ну да спасибо ему хоть за то, что немного отвлек меня. Оставшись без моего присмотра, время проскакало полчаса почти незаметно.

Не иронично ли, что Люшес избрал меня своим доверенным лицом? Он особенно рассчитывает на меня, а я особенно рассчитываю удрать отсюда.

Ближе к десяти я уже не находил себе места. Если у меня было бы сердце, оно колотилось бы сейчас со скоростью экспресса. Я был бы перенасыщен адреналином. И даже мои холодные кибернетические мозги с трудом выдерживали напряжение.

Я взглянул на часы. Без пяти десять. И почти тут же послышался глухой хлопок взрыва. Где-то завыли сирены. Я еще раз проверил свое оружие – кусок трубы – и сунул его за пазуху.

Я выскочил на улицу. Было совсем темно, и в темноте вой сирен казался более громким и зловещим. Кто-то бежал в направлении лабораторного корпуса. Послышался второй взрыв, и в сочном хрусте разлетевшихся оконных стекол появились первые робкие отсветы пламени. Браво, Тони.

Десять десять. Я бросился к главным воротам. Оба стражника вышли из своей стеклянной будки и смотрели на лабораторный корпус. Они были явно испуганы и не знали, что делать.

– Что вы стоите? – крикнул я. – Там пожар! Пожар!

– Мы не имеем права покинуть пост, – пробормотал один из них.

– Позвоните хоть в совет! Сделайте же хоть что-нибудь! – истерически кричал я.

– Я, может, и правда позвоню? – неуверенно сказал все тот же стражник. Он был помоложе, и его нервная система хуже справлялась со стрессовой ситуацией.

– Ну позвони, если тебе хочется, – сказал стражник постарше.

Молодой вошел в будку. Я – за ним. Он стал ко мне спиной, поднял трубку, и в этот момент я ударил его по голове. Боже, это было так просто! Он как-то странно ахнул и стал оседать. Он падал долго и неуклюже, точь-в-точь как падают в кино. Хорошо бы, я не убил его, пронеслось у меня в голове, но мысль проскочила не задерживаясь. У меня просто не было времени думать.

– Эй, – высунулся я в открытую дверь будки, – идите сюда, ваш товарищ зовет вас!

– Что там еще стряслось? – спросил он, и в это мгновение я увидел за ним Тони.

– Да побыстрее вы! – крикнул я, чтобы Тони понял, где я. Стражник, должно быть, почувствовал нечто неладное, потому что на мгновение неуверенно остановился. Этого было вполне достаточно для Тони. Он не соразмерил силу удара. Послышался какой-то хруст, и стражник упал. В отличие от моего, он упал сразу, лицом вперед.

– Давай затащим его в будку, – сказал я, и мы втащили его внутрь. Глаза его были закрыты, по виску стекала тоненькая и совсем черная в электрическом свете струйка крови.

– Возьми пистолет у твоего, – прошептал Тони.

Я вытащил пистолет из кобуры молоденького стражника и сунул в карман. Все-таки я не убил его, потому что он тихонько застонал.

– Бежим, – прошептал Тони.

– Мы же хотели связать их.

– У меня ощущение, что сейчас сюда кто-то пожалует.

Мы выбежали из будки, обежали стороной яркое пятно света от прожектора и помчались туда, где нас должна была ждать Луиза.

Все было просто, слишком просто, и меня не покидало ощущение, что сейчас под ногами у меня откроется какой-нибудь потайной люк или в темноте мы попадем в какую-нибудь сетку.

Мы мчались во весь дух, не жалея аккумуляторов. Что ни говори, а тела нам фонд соорудил преотличные. Не знаю, установили ли мы какие-нибудь рекорды скорости, но бежать, не чувствуя усталости, не хватая жадно воздух разинутым ртом, было удобно.

ГЛАВА 12

Яркие звезды висели совсем низко, прямо над головой. Они почему-то были ярче маленькой нарождающейся луны. Постепенно глаза привыкли к темноте. Мы бежали по шоссе, и лагеря уже почти не было видно, лишь светло-туманное пятно света от прожектора висело над горизонтом.

Может быть, помогало движение, но страха почти уже не было. Не было ощущения, что сейчас послышится вой машины позади, крики или даже хлопок выстрела.

В беге была какая-то отрешенность от всего. Ритрит остался позади, мгновенно потерял свою реальность. Впереди все было зыбко и смутно. Реальным был лишь этот фантастический бег по темной пустыне под яркими южными звездами. Мне вдруг примерещилось, что я всегда бежал так и всегда буду бежать.

Может быть, в тюрьме есть своя прелесть, подумал я. Не надо думать, не надо ничего решать, но и свобода опьяняла. И словно в ответ на мои мысли Тони сказал:

– Хорошо.

Странно было слышать голос бегущего человека именно таким – совершенно не запыхавшимся, совершенно спокойным.

– Будем надеяться, что Луиза ждет нас, иначе придется бежать до самого Шервуда, – сказал я. По моим расчетам, мы пробежали уже около двух миль, и машина должна была ждать нас где-то невдалеке. Если она вообще смогла приехать. И в этот момент слева от шоссе коротко мигнули фары. Спасибо, Лу, спасибо, любовь моя.

Не успели мы еще подбежать к машине, как она уже развернула ее и вывела на шоссе.

– Все нормально? – срывающимся голосом спросила она, как только мы ввалились в машину. Она даже не поздоровалась. Бедняжка, каково ей было стоять здесь и ждать, появимся мы или нет.

– Спасибо, Лу, спасибо, моя маленькая обезьянка.

– Куда мы едем? – спросил Тони.

– В Карайо, – твердо ответила Луиза. – Это всего двадцать миль, и мы будем там через четверть часа.

– Как только они заглянут в будку у ворот, они поймут, что кто-то бежал. Еще несколько минут, чтобы определить, кто именно, – как-то очень спокойно сказал Тони, – и тут же они начнут поиски. Если уже не начали.

– А как они будут искать? – спросила Луиза. – Через милю или две развилка. Одна дорога ведет на аэродром, другая – в Карайо, третья – в Дарли.

– Но искать они все равно будут, – упрямо сказал Тони.

– А вот и развилка, – сказала Луиза. Не снижая скорости, она повернула налево. Еще через несколько минут она сказала:

– Ники, там сзади несколько пледов. Сейчас мы подъедем к мотелю, в котором я остановилась. Скорее всего, старушка у ворот ничего не разглядит в темноте, но на всякий случай лягте оба на пол и бросьте на себя пледы.

Гм, никогда я не замечал у Луизы таких командирских наклонностей.

Кряхтя, мы выполнили ее приказание, и почти тут же она снизила скорость и затормозила.

– Добрый вечер, миссис Пареро, – приветливо сказала Луиза, и старушечий голос пробормотал в ответ:

– Добрый вечер.

– Какая тут у вас в «Южном кресте» тишина, – вздохнула Луиза.

– Тишина! – фыркнула миссис Пареро. – Будет тихо, когда мотель почти пустой.

«Если через минуту Тони не слезет с меня, на этом побег может окончиться, – подумал я. – Что-нибудь во мне он наверняка раздавит».

– Спокойной ночи, – весело сказала Луиза.

– Спокойной ночи, мисс, – буркнула старуха, и машина снова тронулась, проехала еще метров сто и остановилась около маленького домика.

– Сейчас, одну минутку, я проверю, все ли спокойно. – Луиза вылезла из машины, осмотрелась, наверное, потому что тут же скомандовала: – Все спокойно, вылезайте, джентльмены.

Комнатка была небольшая, с двумя кроватями. Шторы были плотно закрыты.

– Вот ваша одежда, – сказала Луиза, поставила на стол небольшой чемоданчик, открыла и достала два женских туалета, два дамских парика, светлый и темный. – И поторопитесь, подружки. Мне еще нужно заняться вашей косметикой. К сожалению, мисс Баушер, я не знаю ваших вкусов, поэтому уж не взыщите.

– Ну, – сказал я, – посмотри на меня. Долгим и любящим взглядом.

– Зачем?

– Потому что у меня сильное подозрение, что, встреть ты меня на улице через день или два, ты не узнаешь своего молоденького Ника.

– Я всегда узнаю тебя.

– Не уверен. Поэтому я и прошу приглядеться ко мне. Тем более, что сейчас мы превратимся в дам.

Через четверть часа мы с Тони посмотрели друг на друга и церемонно поклонились.

– Вы прекрасно выглядите, мисс Баушер, – сказал я. Самое смешное, я почти не преувеличивал. Светлый парик, элегантная кофточка и брюки сделали его не просто похожим на молодую женщину, эта женщина выглядела довольно привлекательно, хотя и немножко вульгарно из-за щедрой косметики.

– И вы тоже, моя милочка, – кокетливо улыбнулся Тони. – Мне всегда нравились брюнетки…

За окном послышался шум подъезжающей машины, скрипнули тормоза, и в дверь постучали.

Прятаться было поздно, да и некуда. Обидно было. Именно не столько страшно, сколько обидно. Эта обида не оставляла места страху. Было обидно и жаль. Жаль, что все кончилось так буднично и пошло, жаль было Луизу. Я мгновенно увидел мысленным взором ее лицо, когда меня и Тони будут уводить. Жаль, жаль… Всего жаль. Придумать такой план, так удачно претворить его в жизнь и – попасть в силки в жалком мотеле с дурацким названием «Южный крест». Я подтянул к себе приготовленную Луизой сумочку, куда только что сунул пистолет.

Тони тоже схватил свою сумочку, швырнул ее на кровать и улегся сам.

– Кто там? – спросила Луиза, и я даже успел подумать с каким-то нелепым спокойствием стороннего наблюдателя, что она потрясающе владеет собой: голос ее звучал естественно. Чуточку раздраженно и нетерпеливо.

– Простите, мисс, – послышался мужской голос, – это полиция. Старуха у въезда сказала мне, что вы недавно возвратились, и я хотел спросить, не попадались ли вам по дороге двое мужчин лет тридцати? Произошло ограбление, и мы ищем…

– Обычно я не присматриваюсь к мужчинам этих лет, – сказала Луиза. – Если уж интересоваться мужчинами, то лет с пятидесяти. К тому же я торопилась, меня ждали мои приятельницы.

«С ума она сошла, – пронеслось у меня в голове. – К чему этот риск, он, может быть, и так удовлетворился бы разговором через дверь».

– У каждого свои вкусы, – философски заметил полицейский.

– Что делать, мне еще нет и тридцати… А ваши приятельницы…

– О, они ничего видеть не могли, они были здесь все время, – вы ведь не выходили, Роберта? – спросила она меня и ободряюще подмигнула.

Я тихонько буркнул что-то, и Луиза приоткрыла дверь.

– Вы, впрочем, сами можете спросить их.

Полицейский вошел в комнату. Должно быть, после темной улицы глаза его не сразу адаптировались к яркому свету. Он несколько раз мигнул. Ресницы у него были коротенькие и белесые, и форма казалась на нем неуместной. Естественнее он выглядел бы с закатанными до колен джинсами и с удочками в руке.

– Добрый вечер, – смущенно пробормотал он. – Прошу прощения, час уже поздний, но служба… – Он вздохнул, давая понять, что предпочел бы сейчас службе другое занятие.

Сейчас он скажет: «Ну-ка, снимите, ребята, свои парички и поднимите вверх руки». Я не боялся. Бояться было просто некогда, потому что я мысленно видел себя подходящим к полицейскому, медленно, неохотно поднимающим руки – и вдруг короткий, неожиданный удар. Именно неожиданный. Терять нам было нечего. Или, наоборот, слишком много мы могли потерять из-за этого лопуха с белесыми ресницами, который не знал, куда девать свои здоровенные руки, и дурашливо переминался с ноги на ногу.

– Еще раз простите за вторжение, девочки, – смущенно вздохнул он. – Сами понимаете, ограбление…

– Я понимаю, – сказала Луиза и улыбнулась полицейскому. Тони тоже улыбнулся. Более вызывающей бабы я давно не видел. Наверное, полицейский – тоже, потому что он приложил руку к фуражке и начал задом пятиться в дверь.

Еще через несколько секунд гравий дорожки упруго хрустнул под колесами машины и все было кончено. На какую-то долю секунды я даже почувствовал нелепое сожаление. Все пружины были взведены, и теперь нужно было осторожно отпустить их.

– Поздравляю, девочки, – Луиза поцеловала меня и Тони. – Вы блестяще сдали экзамен. Особенно вы, – она улыбнулась Тони. – Придется, наверное, смягчить вам косметику. А то вы действуете на мужчин как паровой молот.

– Паровые молоты давно не применяются, мисс Феликс. Но я догадываюсь, о чем вы говорите. Вы правы. И вообще, если уж быть дамой, я бы предпочел не походить на официантку из провинциального кафе…

– Тони, ты знаешь, как это называется? – сердито спросил я.

– Как, моя милочка? – кокетливо спросил Тони и даже хихикнул.

– Официантка из провинциального кафе – это гранд-дама по сравнению с тобой…

– Девочки, не спорьте. Я замечаю, что парики, тушь и помада очень быстро изменили ваш характер. Вы оба стали мелочны, капризны и сварливы. Только что миновала опасность, а вы, вместо того чтобы поблагодарить меня, спорите, похож ли мистер Баушер на официантку.

– Лу, я бы поцеловал тебя, но помада…

– Не бойся, она не пачкается. Те помады перестали применяться вместе с паровыми молотами, – она победоносно посмотрела на Тони. – Но может, нам все-таки лучше не оставаться здесь. Если мы выедем, скажем, через полчаса…

– Нет, Лу, не стоит. Именно тогда мы можем привлечь внимание. Наверняка все патрульные полицейские машины сейчас предупреждены. А утром даже за сто метров любой полицейский увидит, что в машине три девицы и что это вовсе не то, что нужно. Скажи, мне показалось в темноте, что это не твоя машина? Или это действительно так?

– О, Ники, я столько раз все обмозговывала, пока ждала этот день. И я подумала: а вдруг существует хоть одна тысячная шанса, что у них есть описание и номер моей машины? Сначала я хотела взять машину напрокат, потом и это испугалась сделать. И тут – представляешь, Ники, какое везение! – звонит подруга, да ты ее видел, Роберта, помнишь, толстушечка такая? Звонит и говорит, что уезжает на две недели и не соглашусь ли я приглядывать за ее котом и квартирой. Ты же знаешь, как теперь: стоит уехать на неделю, и квартиру твою ограбят почти со стопроцентной гарантией. И вместе с ключом от квартиры я получила и ключ от машины.

– Молодец, Лу.

Она так измучилась, так нанервничалась, что почти сразу же уснула, а я сидел в темноте в кресле и думал о странном ощущении вырванности из времени, которое испытал, когда мы бежали по шоссе. Чем ближе Шервуд, тем непреодолимее казались препятствия, тем легкомысленнее – наш план. Или нужно было приползти на брюхе в Ритрит и покорно отдать свои головы на разрядку, или не думать о том, что ожидает нас в Шервуде.

Но сколько я ни пытался воссоздать ощущение вневременности, ничего у меня не получалось. Я думал о профессоре Трампелле, о Венделе Люшесе – этом странном восходителе на жизненную пирамиду, о том, что он подготовит мне в Шервуде. Одно у него не отнимешь: он был умным человеком и умел понимать, что движет людьми. Или исками.

Наутро мы выехали в Шервуд и добрались до него за два дня, без всяких приключений. В Шервуде мы разделили с Тони привезенные Луизой деньги, и он уехал к себе в Кинглоу. Мы договорились, что он будет звонить нам.

Мы стояли с Луизой в чужой квартире. Она уткнулась носом в мое плечо и долго молчала. А потом пробормотала:

– Ники, почему это так, стоит мне прижаться к тебе, и я начинаю думать, что все как-то образуется, все будет хорошо. Я говорю себе, что я глупа. И ничего образоваться не может, но все равно мне спокойно с тобой. И раньше и теперь, когда ты стал иском. И даже когда на тебе дамский парик. Я понимаю весь абсурд своих чувств, но у тебя на плече образуется странный, противоестественный островок спокойствия и надежды.

Я прижался щекой к голове Луизы. В памяти своей я сейчас плакал. И не моя вина, что глаза мои были сухи. У меня не было слез. Бедная Лу, всегда я мучил ее. Всегда что-то стояло между нами. Всегда, даже когда мы стояли вот так, обнявшись, у меня было ощущение, что мы на противоположных берегах зловещей темной реки, которую не переплывешь, не перейдешь вброд.

Убежать, спрятаться, забиться куда-нибудь. Забыть о профессоре Трампелле, о его испуганных водянистых глазах, которые он прятал от меня, о страхе смерти, ужасе пробуждения и кошмарной каменной неподвижности первых мгновений в новом искусственном теле. Забыть о проповедях Антуана Куни и странных беседах с Венделом Люшесом. Забыть все. Забыть обман, кражу моей жизни и тела. Быть только с Луизой. Наверное, это вообще идеал нашего частнопредпринимательского общества – столько-то частных норок, в которых сидят боящиеся друг друга частные раки-отшельники.

Нет, это было невозможно. Какую бы я норку ни выкопал нам, как бы уютна она ни была, все равно я не найду в ней покоя.

Зловещая черная река по-прежнему разделяла нас. Может быть, если бы я сдался, если бы я испытывал унизительный, парализующий страх, я бы смог продрожать остаток своих искусственных дней раком-отшельником. Но во мне бурлила ненависть, а это не то чувство, с которым удобно долго прятаться.

По дороге в Шервуд я все время думал о том, как мне добраться до профессора Трампелла. Я понимал, что ничего вразумительного не добьюсь от него, что весь разговор, если он вообще окажется возможным, будет тягостным, ненужным, нелепым. Он будет от всего отказываться. Я буду говорить о пункциях, о чужих снимках в моей истории болезни, а он будет прятать стариковские испуганные глаза и говорить, что это все бред, нонсенс, что никогда в жизни он бы не позволил себе, и так далее. И старые его, морщинистые руки поднимались бы в немой мольбе: ну что ты от меня хочешь?

Убить его! После всего, что они сделали со мной, после взмаха отрезком трубы и удара по черепу стражника я уже знал, что могу убить. Но убить жалкого испуганного старика – нет. Это было бы слишком легкой и быстрой расплатой для него. Пусть живет, зная, что я знаю. И именно для этого я должен был оказаться с глазу на глаз с ним.

В больнице, конечно, это сделать было невозможно. Люшес и К° наверняка понимали, что я что-то знаю и попытаюсь добраться до Трампелла. Скорее всего, они приготовили мне там встречу. Нет, в больницу идти было бы самоубийством. Для этого не надо было бежать из Ритрита.

Дома… Если у меня и были какие-то шансы, то только дома у профессора. Луиза одобрила мой план. Тем более, сказала она со свойственной ей рассудительностью, лучшего у нас не было.

Вечером она позвонила Айлин Ковальски. Она сказала, что сожалеет о вынужденном уходе из больницы. Что делать, мать тяжело болела. Она страшно соскучилась по Айлин и мечтает ее видеть.

– Айлин, вы не представляете, как мне хочется поболтать с вами. Я так привыкла к вам, к больнице, – проворковала она в трубку.

– Я тоже соскучилась, Анни.

– Что у вас нового?

– Ничего особенного. Ваш Паровоз по-прежнему дымит.

– А профессор?

– Профессор?

Я держал трубку параллельного телефона, и мне показалось, что собеседница Луизы сразу насторожилась.

– Я хотела спросить, как его здоровье.

– О, все хорошо, милая Анни, все хорошо. Когда же мы увидимся? Может, вы зайдете завтра в больницу?

– О, с удовольствием, но может быть, вы свободны сегодня? Мы бы могли встретиться, поесть где-нибудь… Вы не представляете, как я соскучилась по вас…

– Да, конечно, – почему-то прошептала она, – я тоже соскучилась по вас, дорогая. Может, вы заедете за мной?.. Ну, часов в восемь? Я ведь, помнится, давала вам свой адрес.

– Да, милая Айлин, обязательно заеду! – с трепетом в голосе воскликнула Луиза. Прямо голос влюбленной девушки, обещающей примчаться на свидание.

У нас было полдня, и я ухаживал за Луизой с исступлением обреченного. Мне казалось, что я делаю это в последний раз. Я не разрешал ей двигаться. Я кормил ее, как кормят маленьких детей. Почему-то она не смеялась. Должно быть, моя истеричность заразила и ее. А может быть, и ее душило ощущение надвигавшейся опасности.

Я гладил ее волосы и целовал ее глаза. Я проклинал конструкторов моего совершенного миллионного тела. Если бы они предусмотрели все-таки слезы! Не для промывки объективов глаз, а для того, чтобы облегчить душу. Но они за своими кульманами не думали о душе. А тем более о душе, которая корчилась, содрогалась и замирала от любви и жалости к высокой тоненькой женщине по имени Луиза Феликс.

В половине восьмого Луиза молча посмотрела на меня. Взгляд ее, казалось, говорил: «Еще не поздно. Можно еще отказаться. Я не буду презирать тебя за это. Наоборот. Я боюсь снова потерять тебя…».

Но отказаться было нельзя. Нельзя отказаться от наваждения. Потому что, даже если ты откажешься от него, оно все равно не выпустит тебя из своей мертвой хватки.

Я печально покачал головой. Луиза не спрашивала, что я хочу сказать. Она все прекрасно понимала. Она всегда все прекрасно понимала.