Текст книги "Повелитель эллов. Фантастический роман"

Автор книги: Зиновий Юрьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Так думал я, несясь над Элинией. Так думал я, когда вся наша… стайка? – замедлила полет перед небольшой группой невысоких зданий. Еще через несколько секунд мы уже стояли на земле, и один из эллов сказал:

– Вот ваше жилище, – он указал на ближайший к нам серебристый кубик, в полированных стенах которого отражались бледное небо и все те же оранжевые облака. – Ваши… вещи? – И выразительно посмотрел на меня.

– Вещи? – недоуменно переспросил я. – Их же забрал ваш товарищ.

– Да. Мы хотели узнать, правильно ли слово «вещи».

– Да, конечно.

– Хорошо. Ваши вещи уже в вашем жилище. Или доме?

– Это одно и то же.

– Хорошо. Мы уже знаем, что в вашем языке одна и та же вещь может обозначаться разными словами. Это странно. Это делает ваш язык трудным.

– Но вы меня понимаете?

– Мы понимаем. Не всегда. Но мы верим, скоро мы сможем общаться… Так можно сказать?

– Общаться? Да, конечно.

– Мы сможем общаться. Мы сможем объяснить вам, почему мы просили о помощи.

– Очень хорошо.

– Вы хотите отдохнуть?

– Да нет…

– Простите, да или нет?

– Это вы простите меня, я буду стараться употреблять в речи…

– Речь – разговор, беседа?

– Да. Я буду стараться употреблять в речи только простые обороты.

– Обороты – слова?

– Нет, скорее фразы.

– Хорошо. Нет, мы просим не делать так. Говорите обычно. Мы будем спрашивать, когда нужно будет. Вы хотите отдохнуть? Да или нет? Вы сказали: «да нет», и это неясно.

– Выражение «да нет» значит «пожалуй, нет».

– Значит, вы не хотите отдохнуть?

– Нет.

– Мы вас оставим одного.

– Хорошо. Надолго?

– На три ваших часа.

– Хорошо. Я должен быть в доме или могу походить?

– Вы ничего не должны. Вы нам ничего не должны.

– Я имел в виду другое значение слова «должен». Обязан.

– Понимаем. Вы не обязаны. До свидания.

Мой элл ушел, я остался один. Почему-то мне, потомственному атеисту, хотелось все время восклицать «боже! о, боже! боже правый!» и так далее, хотя места для всевышнего на Элинии еще меньше, чем на Земле.

Проблема языка меня уже не волновала. Трофимов прав в своих выводах, Эллы обладают фантастическими способностями к языкам. Если не считать их переспросов, они говорят вполне прилично. Но что значит эта странная неспособность в таком случае понять смысл имени? Какое-то языковое различие?

И потом, была в речи моего недавнего собеседника какая-то еще странность. Но какая – я не мог сообразить. Я попытался восстановить в памяти, о чем мы говорили. Нет…

Жилище, дом – я поймал себя, что уже начинаю думать, как словарь синонимов – представляло собой небольшое помещение, в котором были аккуратно сложены мои вещи. Багаж, улыбнулся я про себя. Припасы, имущество. До чего же, в сущности, сложен наш язык. Дьявольски сложен. Если я начну думать над каждым словом, мелькнула у меня мысль, над каждым образом, я вскоре разучусь говорить. Буду формулировать каждый пустяк с тщательностью межпланетных договоров. Интересно, понимают ли мои хозяева юмор? Пока не очень-то похоже. Не похожи эти ребята на весельчаков. Наоборот, дьявольски серьезны. Им бы сюда Жюля Чивадзе… Какая же лезет в голову чушь. Я для них, наверное, клоун почище Жюля. Одно то, что у меня два глаза, а не три, должно делать меня в их представлении забавным уродцем. Монстриком, так сказать. Ну а то, что уродец не умеет летать и его приходится брать под белы рученьки, уже относит его и подавно к разряду смехотворных существ.

Так думал я, устраиваясь в своем жилище, и вдруг сообразил, что именно показалось мне странным в беседе с эллами. Он все время употреблял местоимение «мы» и ни разу не сказал «я». В конце разговора я ему что-то объяснил, и он сказал «понимаем». Не «понимаю», а «понимаем». Интересно, это опять причуды и барьеры языкового характера или такая всеобъемлющая скромность?

Наверное, бесплодные эти размышления утомили меня, а может, я напрасно хорохорился, утверждая, что не устал, но так или иначе, я вытянулся на довольно жестком ложе и мгновенно опустил ноги. Я не лежал на ложе, а парил над ним. Ну-ка, еще раз. С величайшей осторожностью я опять улегся и опять почувствовал почти полную невесомость. Понятно, почему кровать была такой жесткой. Никакая перина, пневмоматрац, или так называемая водяная постель, или воздушная подушка не могут сравниться с абсолютной расслабленностью невесомости. Да, но как я смогу спать в невесомости? Придется как-то привязаться, наверное, иначе я улечу под потолок. Да нет, когда я вошел в комнату, я ведь не испытывал невесомости. Очевидно, невесомость была лишь над кроватью.

Гордый своим блестящим умозаключением, я и заснул. И, конечно, мне приснилась Ивонна, но была она печальна, трехглаза и повторяла все время жалобно: мы не можем принять твое предложение. Должны, обязаны, умолял я, но тут мое внимание отвлекли множество трехглазых пуделей оранжевого цвета, которые летали по комнате и кричали: нет, да, нет, да, мы можем, но не должны. «Прекратить, – крикнул я, – остановить, прервать, затормозить, положить конец!» Но Ивонна и пудели хором завопили: как вы смеете, как вы позволяете себе, какое вы имеете право разговаривать в таком тоне с членами Космического Совета? При чем тут члены Космического Совета, разозлился я. Не разыгрывайте меня. Не мог же я сделать тридцать седьмое предложение о браке знаменитым ученым…

2

Я открыл глаза. Похоже было, что из одной фантасмагории я прыгнул в другую, потому что надо мной стоял элл и смотрел на меня.

– Простите, почему вы закрываете глаза? – спросил он.

– Глаза? Как почему? Я спал.

– Спал? Что такое спал?

Я внезапно понял, от чего я погибну здесь. Я превращусь в Толковый словарь русского языка.

– Иногда, когда мы отдыхаем, мы закрываем глаза, и наше сознание работает в особом режиме, при котором мы его больше не контролируем.

Я был очень горд определением. Интересно, это тот самый элл, который проводил меня сюда? Вероятно, они приставили ко мне сопровождающего. Наверное, нужно познакомиться.

– Простите, – сказал я, – как вас зовут?

– Мы не можем вам ответить.

Вот те на! Если и это у них тайна, как же я смогу общаться с ними?

– Но почему?

– Мы вам отвечали: элл. Мы – эллы. Но вы добиваетесь от нас каких-то еще слов.

И тут меня осенило. Сейчас спрошу о «я» и «мы».

– Скажите, в вашем языке есть слово «я»?

– У нас нет языка.

– Но мы же разговариваем.

– На вашем языке.

– А между собой как вы разговариваете?

– Мы не разговариваем.

– Но между собой вы как-то общаетесь?

– Всегда.

– Но как?

– Мы всегда связаны друг с другом мысленно.

– Всегда?

– Конечно.

– И все, что вы думаете, знают другие?

Мой собеседник внимательно посмотрел на меня:

– А разве может быть иначе? Ни одно мыслящее существо не может мыслить, не мысля одновременно с другими подобными ему существами. Иначе оно не мыслящее существо, а дикое животное.

– А если вы не хотите, чтобы другие знали о ваших мыслях, можете вы отключиться?

– Что значит «мы не хотим»?

– Ну вот вы, например, говорите себе: я не хочу…

– Мы не можем сказать «я не хочу».

– Почему?

– У нас нет такого понятия.

– «Не хочу»?

– Да. И понятия «я».

– Как это нет «я»? Ну вот, вы – это вы. А другой элл – это он. Я не понимаю, как вы можете обойтись без «я».

– У нас нет «я». Мы все – мы. Что такое «я»?

Я застонал мысленно. Я стремительно превращался из толкового словаря в философский. Ответь ему. Я, я должен отвечать, к сожалению, я, а не мы.

– Мы на нашей планете – это миллионы отдельных людей, каждый из которых ощущает себя индивидуальностью. Каждый неповторим. Каждый несет в себе свой мир. Но все вместе мы составляем единую человеческую семью. Я думал, что мы не совсем понимаем друг друга из-за языка. Вот вы разговариваете со мной. Вы. Вы получаете от меня какую-то информацию. Вы получаете.

– Нет, все мы получаем информацию, – все так же ровно, каким-то скрипучим голосом сказал элл.

Спокойно, приказал я себе, еще не хватало начать сердиться. Лучше постараться отбросить все привычные земные представления.

– Но это же вы, а не другие. Вот я произношу эти слова…

– Произношу – это «говорю»?

– Да. Я произношу эти слова, вы их понимаете, и эта информация сейчас в вашем мозгу. Так?

– В нашем мозгу, – с бесконечным терпением проскрипел элл.

– Разрешите? – Я осторожно коснулся рукой его головы. – Это ваш мозг?

– Мозг находится здесь, – элл показал себе на грудь, – но это наш мозг. То, что вы говорите, попадает в наш мозг.

– Я с вами разговариваю, а другие эллы участвуют в беседе?

– У нас нет этих эллов и других эллов. Мы все – мы. Мы сейчас с вами разговариваем, мы пытаемся объяснить вам какие-то наши понятия, мы пытаемся понять вас.

– И если я сейчас выйду и подойду к первому встречному, он уже будет знать содержание нашего разговора?

– А как же может быть иначе? Мы все участвуем в этом разговоре. Иначе не может быть.

– Одновременно?

– А как еще можно участвовать?

– Хорошо. Но это значит, что все эллы сейчас занимаются беседой со мной. А если нужно делать что-то еще? Все ведь заняты, так?

– Мы одновременно заняты многими вещами, и вместе с информацией о вас мы получаем много другой информации.

– Например?

– Например, у Больших развалин появилось много багрянца – это наша любимая еда. Пора протирать стены, на них уже легло много пыли. За крайними стенами лежит корр. И многое другое.

Как я уже говорил, учился я в школе неважно, и познания мои в окружающем нас мире физических, химических и биологических явлений обрывочны, случайны, о чем я давно немало жалею. Я уже давно понял, что вижу многие вещи словно через плохо наведенный на резкость объектив: линии смазаны, контуры размыты, детали не различаются. Ах, мстит, мстит отроческая лень, заставляя постоянно ощущать себя недоучкой. Конечно, каких-то верхов я понахватался, самые глубокие провалы в своих знаниях кое-как засыпал с помощью научно-популярных книг и видео, но все равно комплекс недоросля сидел во мне крепко, и похоже было, что устроился он там основательно, надолго. Но тем не менее у меня хватило эрудиции на сравнение с компьютерами, подсоединенными к общей системе. Вводимая в какой-нибудь отдельный компьютер информация мгновенно начинает циркулировать во всей системе. Да, но…

– Вы можете испытывать боль?

– Боль?

– Как-то ваш организм реагирует на повреждения, травмы, раны?

– Да.

– И все эллы реагируют?

– Конечно.

– Значит, вы как бы один организм?

– Да.

Может быть, подумал я, именно поэтому они с такой скоростью овладели нашим языком? Сотни мозгов, объединенных в одну систему. Практически безграничная память. Но с другой стороны, этот один огромный мозг… Я внутренне содрогнулся. Мне почему-то представилась гигантская студенистая масса. Один мозг. Одинаковые мысли, одинаковая информация, одинаковая реакция, одинаковая боль. Мир без «я». Без такого дурака, как Юрий Шухмин, оказавшегося по собственной глупости у черта на космических куличках. Без смеющихся глаз Ивонны и ее теплых ладоней. Без моей энергичной мамы, у которой, как у фотона (что-то, видите, я знаю из школьной физики!), нет массы покоя, потому что она всегда в движении, в полете. Без моего умного и правильного братца. Без суматошного бородатого Пряхина, с которого все началось. Да, здесь феномен Шухмина был бы даже непонятен. Они не понимают не как можно читать чужие мысли, а как можно не читать их.

Все эти странности обрушились на меня целой грудой еле пережеванных фактов и понятий, и я чувствовал, что еще немножко, и они завалят меня с головой. Потом, потом буду обдумывать я странный мир эллов, а сейчас нужно выбираться на твердый берег.

– Если вы не возражаете, – сказал я, – мне бы хотелось узнать о той задаче, что привела меня на Элинию.

– Да, конечно. Мы не сразу сказали вам, чтобы мы могли лучше освоить ваш язык. Чтобы вы поняли нашу проблему, нам придется начать издалека. Когда-то эллы были не такими. Это было давно, и в нашей памяти многое стерлось. Мы были не такими, как сейчас. Может быть, мы были похожи на вас. Мы не знаем. Не помним. Когда вы увидите развалины каких-то сооружений, вы спросите, кто создал когда-то эти города. Мы не знаем. Может быть, мы. Может быть, не мы.

Мы сохранили с тех незапамятных времен лишь отвращение к жестокости, оружию и безумному знанию.

– Что такое «безумное знание»?

– Это знание, которое постоянно стремится к расширению. Которое не знает покоя. Которое накапливается все быстрее и быстрее, пока не превращается в силу, с которой уже невозможно справиться. Мы не принимаем ни жестокости, ни такого знания. И долго, очень долго наш маленький мир был спокоен. Мы плыли сквозь море времени прямым курсом, из никуда в никуда. Мы не знали бурь и потрясений. В нашем мире ничего не происходило, и это было хорошо. Нам казалось, что мы победили своих врагов раз и навсегда.

– У вас есть враги?

– Были.

– Но кто же они?

– Мы уже сказали вам. Это неутолимая жажда познания, жестокость, насилие. Но мы ошибались. Мы забыли о том, что не мы одни населяем нашу планету. Вернее, мы всегда знали о существовании корров, но мы не интересовались ими, а они – нами. Иногда мы видели их издалека, но они не подходили к нашим стенам.

– Они разумные существа?

– Нет, мы не считаем их разумными. Они дикие. Это скорее животные. Они не знают цивилизации. Вот и все, что мы знаем о них. Но в последнее время они изменились. Они вдруг стали нападать на нас, и многие из нас исчезли.

– Исчезли? Может быть, погибли?

– Может быть, погибли.

– Вы не знаете? Вы же говорили, что вы – один организм, что вы испытываете боль каждого, смерть каждого.

– Да.

– Но тогда вы должны знать, что случилось с пропавшими.

– Мы не знаем. Мы знаем, что пропавшие были похищены коррами, и мы их перестали ощущать. Они исчезли из нашего сознания.

– Значит, они все-таки погибли?

– Мы не знаем.

– Но раз вы перестали их ощущать, значит, они погибли. Так?

– Скорее всего это именно так, но нас смущает одно обстоятельство. Когда один из нас перестает быть, это происходит мгновенно. Мгновенное ощущение утраты. С пропавшими было не так. Вначале мы знали твердо – они были схвачены коррами. А потом… потом происходило нечто странное. Они уходили из нашего сознания постепенно, связь ослабевала, и они переставали быть.

– А без корров вы умираете? Вы знаете, что такое смерть?

– Нет. У нас нет смерти.

– Ничего не понимаю. Только что вы употребляли слово «погибнуть». Разве конец существования это не смерть?

– Это смерть и не смерть. – Элл внимательно посмотрел на меня, на мою голову. – Простите, вы можете вырвать из себя волос?

– Да, конечно. Вот. – От старания я вырвал, наверное, с десяток волос и поморщился от боли.

– Хорошо. Вы умерли?

– Нет еще.

– Но эти волосы погибли.

– Ага, кажется, я понимаю, что вы хотите сказать. Отдельные эллы могут погибнуть, но эллы – как один единый организм продолжают существовать. И тот, кто погибает, не умирает, поскольку он не «я», а лишь маленькая часть «мы». Так?

– Да. Вы делаете успехи. Так вот, раньше корры никогда не нападали на нас. Теперь же эти нападения все учащаются. Эти нападения стали постоянной опасностью. Они даже начинают угрожать самому нашему существованию.

– Вы говорили мне, что испытываете отвращение к оружию.

– Да.

– Но теперь, когда вам нужно защищаться, вы можете использовать оружие?

– Нет. У нас нет оружия, но если бы оно и было, мы не могли бы даже прикоснуться к нему. Таков закон, существующий с незапамятных времен.

– Но вы должны нарушить этот закон, если речь идет о смертельной опасности.

– Нет. Закон не нарушается никогда. Если закон можно нарушить – это не закон.

– Значит, вы предпочли бы погибнуть, но не защищаться?

– Это не вопрос предпочтения. Это закон.

– Я понимаю…

Я действительно начал понимать. Я, цирковой артист Юрий Шухмин, двадцати шести лет от роду, уроженец планеты Земля, должен каким-то чудесным образом спасти эту странную печальную расу без «я», стреноженную раз и навсегда непреклонным Законом с большой буквы. Спасти собственноручно и безоружно, потому что никакого оружия у меня не было. Я должен был уподобиться Орфею и сладкоголосым пением смягчить сердца диких корров. Только и всего.

Только и всего, говорил нам в школе учитель физики, объясняя какой-нибудь мудреный закон. Он был высок, полон, у него были пышные усы. Когда он говорил «только и всего», глаза его торжествующе сияли, словно это он собственноручно открыл все законы, а усы победно топорщились. Восторг его был так чист и заразителен, что даже самые заядлые шалопаи любили его уроки. Кроме, пожалуй, одного Юрия Шухмина. Нет, мне тоже нравилось слушать его и смотреть на победное шевеление усов, но не настолько, наверное, чтобы вылезти из кокона какой-то патологической неизбывной лени. Только и всего.

Только и всего. Спасти эллов от гибели. Здравствуйте, буду представляться я дома, Юрий Шухмин, спаситель цивилизаций, к вашим услугам.

У меня всегда была привычка окружать себя в трудную минуту частоколом болтовни. И ничего я с этой привычкой поделать не могу. Но сейчас мне нужен был не частокол, а целые оборонительные фортификации, чтобы не завыть волком от отчаяния. Вас бы сюда, уважаемые члены Космического Совета, попробовал было я распалить себя, но знал, что не смогу распалиться. Они честно рассказали мне все, что знали. Ни один не уговаривал меня. Скорее отговаривали.

Нет, срывать свою беспомощную растерянность было не на ком, даже мысленно. Нужно было поднимать мордочку и смотреть в лицо фактам.

– А корры… Какие они?

– Сейчас вы увидите.

– Живого?

– Посмотрим. Пойдемте.

Мы вышли из моего дома с полированными стенками, в которых отражались все те же оранжевые облака. Может быть, они вовсе не отражаются, мелькнула у меня дурацкая мысль, может, они просто нарисованы. Я поднял голову и посмотрел на небо. Если облака, яркие, сияющие, и были нарисованы, то явно на небе.

На этот раз мы не летели, а шли. Мы встретили несколько эллов, и ни один из них даже не взглянул в нашу сторону. Это было невероятно. В таком отсутствии любопытства было нечто противоестественное. Чушь, поправил я себя. Ты забываешь, что все они только что вели с тобой диковинные разговоры, объясняя отсутствие у них понятия «я». Все вместе.

Домики-кубики, мимо которых мы шли, все были одинаковые, построенные из какого-то зеркально-гладкого материала, и мы с моим спутником отражались в стенах, и мне казалось, что навстречу бредет целая процессия Шухминых и трехглазых эллов.

Ряд домиков кончился, и я увидел развалины. Мне показывали голограммы, снятые экспедицией Трофимова, но все они не могли даже отдаленно передать картину, которая предстала передо мной.

Это были даже не развалины в земном смысле. В этих грудах исковерканных труб и конструкций нельзя было угадать ни контуров того, что когда-то было на этом месте, ни назначения этого абстрактного металлического кружева.

И веяло, веяло какой-то неизбывной печалью, и непонятная грусть сжимала сердце. Ведь кто-то создавал, а кто-то разрушал. Чья-то мысль воплощалась в металле и камне, а чья-то ненависть взрывала их. На нашей Земле мы покончили с извечной ненавистью, мы стали планетой доброжелательности и сотрудничества, и столкновение с чужой сконцентрированной в этих руинах ненавистью наполняло меня тягостным недоумением.

Я вспомнил земные наши развалины. Еще в Кустодиевке нас возили на экскурсии в Грецию и Италию. И залитые солнцем, окруженные толпами туристов Акрополь и Колизей поразили меня какой-то уютностью, они казались домашними, своими. Они были частью нас.

А этот ажур пугал. Какая-то древняя, грозная жестокость была скрыта в этих руинах.

– Вот, – сказал мой спутник. И мы остановились.

На земле лежало нелепое существо. Четырехногое, покрытое коричневым мехом. Нет, шестиногое, нет, все-таки четырехногое, но с двумя мощными руками, выступающими из массивной груди, с круглой тюленьей головой.

Похоже было, что существо это придавлено тяжелой металлической балкой. Она все еще прижимала длинное коричневое тело.

– Корр, – сказал мой спутник.

Я посмотрел на животное. Мне даже не пришло в голову, что это не земное животное, что контакт может оказаться невозможным. Я не думал об этом, потому что меня уже переполняла чужая острая боль и покорная смиренность.

Корр смотрел на меня своими круглыми глазами.

– Я ухожу, – услышал я его мысль. – Осталось мало пути. Быстрее бы.

Конечно, корр не думал этими земными словами. Но поток его эмоций почему-то вылился в моем сознании именно в такие слова. Ему было больно. Боль так и клубилась в нем, и мне показалось, что сознание его начало мерцать. Конец, наверное, был недалек.

Это была чужая боль, боль какого-то уродливого шерстяного кентаврика, боль на чужой планете в невообразимой дали от милой Земли. Но это все равно была боль, и вся моя душа потянулась навстречу коричневому уродцу.

Где-то я читал: степень развития цивилизации прежде всего определяется способностью к состраданию. Наверное, так оно и есть.

Я присел на корточки и прикоснулся рукой к круглой голове корра. Может быть, они и убивают эллов, может быть. Но этот корр умирал, в нем не было ненависти. В нем была боль и смирение.

«Я могу тебе помочь? – спросил я мысленно. – Скажи».

Животное пыталось повернуть шею, я видел, как по короткому меху пробежала судорога.

«Нет, – так же мысленно ответил корр. – Я ухожу. Осталось совсем мало пути. Мне никто не поможет. Я тороплюсь. Прощай».

На круглые глаза медленно опускались веки, медленно, как занавес. По шее еще раз пробежала судорога. Поток иссяк. Ему уже не осталось пути. Он его прошел.

Я встал. Кто знает, может быть, и не напрасно занес меня на край Вселенной такой уже теперь далекий космоплан «Гагарин». Может быть…

– Это корр, – еще раз повторил мой спутник. И я с трудом сдержал раздражение.

– Вы уже сказали, что это корр. Я понял.

– Наверное, он прятался здесь, чтобы наброситься на нас. Мне почудилось, что я впервые уловил в голосе элла чувство. Даже не чувство, а тень его. Тень ненависти. А может быть, мне просто показалось. Может быть, я все время подставляю человеческие эмоции этим тихим существам.

– Как вы думаете, – спросил элл, – вам удастся понять их язык?

– Я не думаю. Я знаю, что могу вступить с ними в контакт. Я уже сделал это.

– Хорошо. Значит, у нас есть надежда узнать, что произошло. Они ведь никогда не нападали на нас. Мы никогда не соприкасались. Мы иногда видели их вдали, они смотрели на наши стены, как смотрят животные. Раньше они никогда не нападали на нас.

– А вы?

– Мы никогда ни на кого не нападали. Мы не признаем насилия. У нас нет оружия.

– Вы никогда не пытались их изучать? Вы ведь, очевидно, обладаете огромной способностью к изучению. Судя хотя бы по тому, как быстро вы освоили мой язык.

– Мы никогда не пытались их изучать. Мы никогда ничего не пытаемся изучать. Множить безумное знание – значит нарушать Закон.

– У вас есть такой закон?

– Да. Закон гласит: знайте только то, без чего нельзя обойтись. Знание – зло. Оно всюду подстерегает, оно может принимать разные формы, оно соблазняет. И только твердо соблюдая Закон, можно смело проходить мимо. В Законе наше спасение.

– Но почему вы ненавидите знание?

– Знание – зло.

– Но почему?

– Мы не знаем. Таков Закон.

– Но как можно следовать закону, не понимая его?

– Закон не для того, чтобы понимать его.

– А для чего?

– Чтобы следовать ему.

– Гм… И именно из-за своего закона вы ничего не знаете о коррах?

– Мы вполне обходились без корров, как до последнего времени и они – без нас. И если мы хотим узнать, почему они внезапно стали нашими врагами, то лишь потому, что это знание необходимо.

– Гм… А где они обитают?

– Мы не знаем. Время от времени мы видим их вокруг нашего города. Но вдали.

– Чем они питаются?

– Мы не знаем.

– Но что-нибудь вы о них знаете? Хоть что-нибудь?

– Нет. Только то, что они корры.

– И все?

– Все.

Это была какая-то тягостная нелепость. Мои эллы – существа безусловно разумные, знающие какие-то вещи, о которых мы на Земле не имеем даже представления. Как, без каких бы то ни было аппаратов и приборов они легко преодолевают силу притяжения своей планеты и парят? Как они добиваются, что именно над их ложами гравитация исчезает? А она ведь есть здесь, эта универсальная сила, есть, и их Элиния отлично притягивает к себе все то, что находится на поверхности планеты. А как они освоили наш язык! И при этом полное отсутствие любознательности. Это было противоестественно. Это противоречило моему представлению о разуме. Я почему-то вспомнил картинку из старого учебника психиатрии, который я где-то случайно листал. Забившийся в угол человек. Втянутая в плечи голова. Руки, пытающиеся натянуть одежду на голову. Пустые, обращенные внутрь глаза. Это называлось «синдром капюшона». Представить себе только, что когда-то психические расстройства не умели лечить… Понятно, почему эта картинка вдруг всплыла из запасников памяти. Эллы, похоже, так же отвернулись от окружающего мира. Только свой синдром они называют Законом. Да, но не может же целый народец сойти с ума одновременно? Стоп. Именно эллы могут. Они ведь не народ. Они, строго говоря, не они, а он. Все эллы – это один элл. Нет, чересчур это сложный вопрос, и не мне, невежественному циркачу, выносить такие приговоры. Слишком уж соблазнительно: увидеть кого-нибудь непохожего на тебя – бац штамп на лоб: псих.

Да, все это так, но что делать? С чего начать мою миссию? Я поймал себя на том, что совсем недавно, только что буквально, я бы не преминул добавить мысленно определение «безнадежная» к слову «миссия». А вот теперь после этой коротенькой и печальной встречи с умиравшим корром контакт с ними не казался невозможным. По крайней мере они находятся на таком уровне развития, когда контакт с разумом возможен. Не знаю уж, чем они похожи на земных животных, но кажется, что и с ними мне как-то удается настроиться на их волну. А это, собственно, главное. Это то самое, для чего меня выдернули из симпатичного, уютного цирка в Сосновоборске, – разлучили с Ивонной, Путти и Чапой. Что за чушь, что значит – выдернули? Сам я выдернулся. Никто меня не дергал.

Ладно. Ясно было одно: назвался груздем – полезай в кузов. Взялся помочь эллам, надо пытаться сделать это. Как – это другой вопрос. Но уж во всяком случае не паря в нежной невесомости над своим ложем, не ведя бессмысленные беседы со своими хозяевами, у которых на все есть универсальный, кроткий ответ – мы не знаем.

Я вдруг подумал, что и корры, очевидно, так же мало знают об эллах, как эллы – о них. При беспомощном непротивлении эллов злу корры могли бы спокойно вытаскивать их прямо из их жилищ, где они не смогли бы даже подняться в воздух. Возможно, что полет их – единственное спасение.

Значит, надо идти к коррам. Одному. Безоружному. Найти. Вступить в контакт и уговорить не трогать трехглазых. Только и всего, как говорил наш обильный телом учитель физики.

– Я должен пойти искать корров, – сказал я своему спутнику. – Вы хоть знаете приблизительно, где исчезли… – я поймал себя на том, что хотел сказать «ваши товарищи». Никак я не мог привыкнуть к мысли, что трехглазые – один организм.

Мой спутник, очевидно, понял меня, потому что сделал неопределенный жест рукой.

– Я возьму немного пищи и пойду.

– Хорошо.

А может быть, взять с собой парочку эллов, вдруг подумал я. В качестве подсадных уток? – возразил я тут же. Да, но они хоть могли бы летать со мной… Нет, вздор.