Текст книги "Джек-Соломинка"

Автор книги: Зинаида Шишова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Джек некоторое время ждал, что она обернется и подаст ему знак, но Джоанна важно прошла в ворота.

Тогда, сердито дергая за повод, Джек отвязал осла. Тут только он вспомнил о свидетельстве, которое Джоанна передала ему для Уота Тайлера.

Вытащив документ, он первым делом посмотрел на подпись. Да, верно, Джоанна подписалась круглыми, ровными буквочками – этому тоже нужно поучиться! Но все остальное было выведено явно другой рукой.

Свидетельство гласило:

«Я, Джоанна Друриком, дочь сквайра сэра Лионеля Друрикома из графства Кента и леди Элеоноры Дургэм из графства Мидльэссекс, заявляю, что податель сего был нагло обманут итальянским купцом, который хотя и подарил мне шелк и застежки, но увел у этого парня осла и не заплатил ему за службу.

Прошу королевских приставов, бейлифов и сотских не обвинять его в бродяжничестве. Должен же он как-нибудь вернуться домой, а он не может летать по воздуху. Но он не бродяга, и я это удостоверяю.

Дано в сорок восьмой год царствования короля Эдуарда III, двадцать девятого сентября в Друрикоме, в Кенте.

Джоанна Беатриса Друриком».

Свидетельство было написано по-английски, так, как и было велено королем.[33]33
  При предшественниках Эдуарда III все документы составлялись на французском или латинском языке.


[Закрыть]

Глава V

– Тебя послал сэр Гью? – нетерпеливо крикнула мать Геновева, когда девочка подняла на нее глаза. – Откуда он узнал обо всем? Почему ты плачешь?

– Я не плачу. Я сама сказала ему, – с достоинством ответила Джоанна. Мы не должны красть у этого парня осла… Я так и сказала: «красть»…

Мать Геновева в удивлении подняла свои тонкие брови.

– …и я продиктовала Аллану свидетельство… и поставила печать…

– Сэр Гью имеет какие-нибудь известия от сына из Анжу? – перебила ее настоятельница.

– Нет. Но война, говорят, кончилась. Сэр Тристан скоро вернется. Черный принц посвятил его в рыцари, и сэр Тристан приедет в золотых шпорах…

«Он вернется домой скорее, чем ты думаешь, – пронеслось в голове аббатисы, – но его внесут вперед ногами, и ему уже не понадобятся его золотые шпоры. Но, боже мой, чего же в таком случае хочет от меня эта маленькая дура?»

Только теперь она обратила внимание на наряд Джоанны:

– Почему ты так одета? Что тебе от меня нужно?

– Я пришла жить у вас, – ответила Джоанна спокойно. – Джек говорит, что леди должны уметь читать, писать и играть на арфе. Я больше не вернусь к сэру Гью…

За стеной глухо раздался стон. Сердце монахини забилось.

– Подожди меня, – сказала она быстро. – Мать Агата, проводите девочку в библиотеку.

Снэйп-Малютка осторожно прикрыл больного одеялом. Щеки рыцаря ввалились до того, что под кожей ясно обозначились зубы.

– Ну? – коротко глянув, спросил больной.

– Доблестный рыцарь в разное время получил четырнадцать ран, – сказал костоправ почтительно, – но ни одна из них не приведет его к смерти.

– От чего же, по-твоему, я умру? – ясным голосом спросил рыцарь.

– Гной, скопившийся в небольшой кишке, распространился по всему вашему телу. Когда он дойдет до сердца, вы умрете. И это, конечно, от негодной французской пищи. За всю свою долгую жизнь я не видел, чтобы от такой болезни умирал англичанин.

Больной не отрываясь смотрел в окно. Он видел скучное небо Кента, и зеленые холмы, и далеко подле леса белые камни римской дороги.

– Поднимите мои подушки! – приказал он.

Из-за стены в келью донесся звонкий девичий голос. Мать Геновева нетерпеливо пошевелилась в кресле.

– Кто это у вас распевает французские песни? – спросил рыцарь, напряженно прислушиваясь. – А я думал, что здесь можно услышать только литании[34]34
  Литани́я – длинная, сопровождавшаяся песнопениями молитва.


[Закрыть] и молитвы. – Он через силу улыбнулся. – Если бы я не знал, что девчонку и на веревке не затащишь в монастырь, я поклялся бы, что это поет маленькая Джоанна.

Мысли сэра Тристана немедленно приняли новое направление.

– Где нотариус? – спросил он резко.

– Не лучше ли раньше позвать священника? – предложила мать Геновева.

Рыцарь скрипнул зубами.

– Нотариуса! – сказал он хрипло.

Низко кланяясь, в келью протиснулся одутловатый, плешивый человек. За ним шел оборванный мальчишка-клерк с чернильницей у пояса и гусиным пером за ухом.

– Пить! – сказал умирающий.

Мать Геновева подала ему кружку, и он пил, не отрываясь и проливая на одеяло. Затем указал писцу место у себя в ногах.

– «В лето господне тысяча триста семьдесят пятое, в сорок восьмой год царствования короля моего, Эдуарда Третьего, я, сэр Тристан Друриком, сеньор Кэмпануэль…» – произнес он отчетливо.

Клерк, низко склонясь над пергаментом, усердно работал пером.

– «…чувствуя приближение смерти и желая распорядиться своим имуществом, изъявляю, что воля моя такова…»

Больной диктовал медленно, останавливаясь для того, чтобы дать мальчику возможность поспеть за собой.

– «…Все перечисленные в прилагаемых списках мои наследственные земли, два замка, угодья, поля, луга, мельницы и пруды, принадлежащие мне лично и находящиеся под опекой отца моего, сэра Гью Друрикома, все пожалованные мне королем земли и выморочное имущество изменника Бельфура Ленокса, все привезенные мной из Франции и находящиеся на сохранении у каноника[35]35
  Кано́ник – священник католической церкви, подчиненный особому уставу.


[Закрыть] церкви Св. Этельберта в Дувре золотые украшения и камни, также перечисленные в списке, после смерти моей завещаю двоюродной сестре моей, дочери покойного брата отца моего, леди Джоанне Друриком…»

Мать Геновева в волнении поднялась с кресла. Сам бог привел сюда эту девчонку!

– Заприте на ключ дверь библиотеки, – сказала она тихо.

Сэр Тристан лежал с закрытыми глазами. Но и сквозь опущенные веки он по-прежнему ясно различал переплет оконной рамы, только теперь он был не черный, а белый, а небо в окне было огненного цвета. Зеленые холмы Кента стали румяными, как яблоки. За ними, бросаясь на белые утесы, хрипело сердитое море. Англичане корчились от холода и голода на безлюдных дорогах Франции. Пусть будут прокляты те, кто ради Джона Гентского[36]36
  Гентский, Джон (Ланкастер) – четвертый сын Эдуарда III, отец Генриха IV. Был женат на дочери низложенного короля Кастилии – Педро Жестокого – и считал себя претендентом на испанский престол. Вел разорительную войну за испанский престол, имевшую прямой целью ослабить соперницу Англию и союзницу Испании – Францию.


[Закрыть] затеяли эту войну!

«Дизби, Уовервилль, Эшли, – подсчитывала тем временем в уме аббатиса, – значит, и выпас за Эшли, Дургэмский лес, оленья охота, двести акров заливного луга, богатые рыбные промыслы на Твизе… О, такой вклад немедленно поправил бы дела монастыря! Тогда можно было бы уступить дургэмским мужикам их луга за Твизой, из-за которых они судятся вот уже четвертый год. А золото и камни пошли бы на украшение алтаря».

– Не пожелает ли благородный рыцарь, – спросила аббатиса, склоняясь над ложем страдальца, – добавить в своем завещании, чтобы сестра его Джоанна посвятила себя богу и приняла пострижение? Таким образом сэр Тристан и все предки его имели бы свою собственную молельщицу и заступницу перед престолом всевышнего.

Рыцарь глянул на монахиню, но той почудилось, что больной ее не видит. Мать Геновева была права: серые башни Друрикома выплыли на него из тумана. Потом сэр Тристан представил себе маленькую Джоанну, которая с ловкостью белки умела взбираться ему на плечи. Он вспомнил маленькие, липкие от грязи ручки и солому в всклокоченных волосах.

«Приемыш, нищенка! Выдам ее замуж за первого попавшегося купца или стряпчего, мне бы только сбыть ее с рук!» Вот какую судьбу готовил сиротке сэр Гью.

Мать Геновева с тревогой ждала ответа.

Подобие слабой улыбки тронуло губы умирающего.

– Нет, – сказал он тихо.

Думая, что сэр Тристан ее не понял, мать Геновева нежно коснулась его руки и сладчайшим голосом повторила:

– Так как благородному рыцарю надлежит подумать о спасении своей души, то не найдет ли он нужным завещать указанное в списках имущество Джоанне Друриком с тем, однако, чтобы сиротка посвятила себя господу?

– Нет! – сказал рыцарь.

Мать Геновева резко поднялась с места.

Она отошла к окну, прислушиваясь, как за ее спиной нотариус и писец оформляли документ, а завещатель скреплял его своей подписью.

Если можно было бы, она сама своими белыми зубами растянула бы кожу и дописала только одну строчку к завещанию.

Усилием воли монахиня вернула своему лицу просветленное выражение и повернулась к сэру Тристану.

Еще можно было различить, как под закрытыми тонкими веками рыцаря медленно ходили зрачки, но кожа на лбу его, на подбородке и у крыльев носа посинела и покрылась влажным блеском.

На небольшой полке стояли книги в темных переплетах.

К стене была прибита выделанная буйволова кожа, вся расчерченная синими клеточками, а в клеточках были нарисованы птицы и рыбы. Над обведенным красной краской пряником стояла надпись «Англия», а подле Англии плавала маленькая леди с хвостом.

На самой середине кожи был нарисован кружок с крестом, а вокруг танцевали ангелы. Под ангелами витиевато вилась надпись. Джоанна долго складывала замысловатые буквы.

– «И-е-ру-са-лим», – с трудом прочла она.[37]37
  На средневековых картах Земля изображалась в виде прямоугольника; в центре ее помещался пуп Земли – Иерусалим. На английских картах Англия превышала размерами чуть ли не всю Европу. Наиболее верными были венецианские и генуэзские карты.


[Закрыть]

Чтобы разогнать сон, девочка запела красивую французскую песенку, которой ее научил сын сэра Гью, когда он еще жил в замке. Но голос ее так громко и так дико отдался в пустой библиотеке, что она тотчас же замолчала.

Она прошлась по комнате. На белом свежевыструганном столе в ящике лежали сушеные травы. Липа стучала ветвями в окно; в листве прыгала маленькая птичка с красной грудкой.

Если бы сейчас кто-нибудь вошел в библиотеку, он подумал бы, что девочка спит, прислонясь к старым книжным полкам, или плачет. Но Джоанна не спала и не плакала, она слушала легкое тиканье – это неустанно работал жучок-древоточец.

Вдруг ей показалось, что кто-то тронул засов. Джоанна вскочила и толкнула изо всех сил дверь – дверь была заперта. Кому-то понадобилось ее запереть!

Джоанне вдруг нестерпимо захотелось домой, в Друриком. Здесь слишком светло, холодно и чисто. Ничего, пускай даже дядя высечет ее. В конце концов, это не такая уж непереносимая боль. Зато теперь она ежедневно сможет убегать в деревню, к Джеку Строу. У нее появился друг. Джоанна вскочила на подоконник. Колючий кустарник только на одно мгновение задержал ее. Раскачавшись на руках, она упала в траву.

Оглядевшись по сторонам, девочка бросилась к воротам. Кусты зашумели за ней, точно волны. Ворота были заперты, но ключ торчал тут же. Джоанне показалось, что весь мир завизжал, когда ключ с трудом повернулся в замке. Никогда еще придорожные кусты не казались ей такими свежими и зелеными. Вдруг Джоанна громко ахнула. Послушница с лисьей мордочкой вынырнула за ее спиной из-за кустов. Она держала в руках узелок.

– Возьмите же свои вещи, миледи, – сказала монашка шепотом, не обращая внимания на испуг Джоанны. – Ступайте, ничего не опасаясь. Я закрою за вами ворота…

В эту минуту кто-то тяжело положил руку Джоанне на плечо.

– Мать настоятельница ждет вас в трапезной, – сказала сестра ключница. – А ты, Виола, почему сейчас не в церкви? – прикрикнула она строго.

Подле двери Джоанне пришлось посторониться. Из-за поворота выступил бледный мальчик в кружевном стихаре.[38]38
  Стиха́рь – длинная, с широкими рукавами одежда, надеваемая при богослужении.


[Закрыть] Он без умолку звонил в маленький колокольчик. За ним, высоко поднимая над головой монстранц[39]39
  Мо́нстранц – сосуд, в котором носили святые дары, то есть последнее причастие для умирающих.


[Закрыть] со святыми дарами, прошел священник.

Глава VI

«Пешие английские мужики поколотили конных французских рыцарей».

«А через несколько месяцев англичане, разбив наголову диких шотландцев, взяли в плен их короля, Давида Брюса».

«Когда после долгой осады город Калэ сдался англичанам, господин король и господа дворяне в точности подсчитали, сколько герцогов, лордов и сквайров пало с обеих сторон. А мужиков и людей из городской милиции никто не принимал в расчет».

Такие толки слышал Джек Строу, шагая рядышком с другими парнями из Эшли, Дизби и Уовервилля.

Разговор неизменно возвращался к одному и тому же, потому что после того, как Черного принца, смертельно больного, привезли в Англию, а Джон Гентский, четвертый сын короля, во главе несметного войска переплыл через пролив, жизнь мужика оценивалась дешевле рождественского гуся.

Жестокая зима захватила войска Гентского в Оверни. Под страшным ледяным ветром сотнями гибли те, что не носили богатых мехов и не согревали себя бордосскими винами. Тела мужиков сваливали в огромные кучи и засыпали снегом, потому что заступ не входил в мерзлую землю.

«Никто не читает над мужиками отходной, и никому даже в голову не приходит хоронить их по христианскому обряду. Том Кукер видел своими глазами, как солдаты, заравнивая холм, мечами и топорами рубили обледеневшие руки и ноги, торчавшие из могилы!»

«А вот этого рыцаря везли из Бордо до самого Калэ, а потом на корабле из Калэ в Дувр, а из Дувра через все Кентское графство только для того, чтобы похоронить его на родной земле».

Из аббатства св. Джеральдины, где скончался сэр Тристан Друриком и три дня, по обычаю, пролежал в церкви, в день св. Агаты его вынесли в сосновом гробу на богатых золоченых носилках. Несли его в четыре ряда, по четыре человека в ряд, шестнадцать мужиков, и все-таки их часто нужно было сменять, потому что рыцарь лежал в гробу в полном вооружении, в кольчуге с капюшоном, в латах, в шлеме с наличником, в железных перчатках, да, кроме того, в мертвых руках он держал свой длинный меч, а в ногах его был положен топор, как и полагалось по обычаю.

На всем пути от аббатства до Друрикома по обочинам дороги стояли люди с факелами, и поэтому у всех леди и джентльменов, идущих за гробом, лица были испачканы копотью и сажей.

Тем, которые несли носилки, приходилось нелегко, потому что дорога была грязная и ноги разъезжались в красной глине, но люди часто сменялись и передавали ношу второй смене, а та – третьей и четвертой.

Некоторые, как Джон Торнтон, бывший сокольничий сэра Гью, даже не подходили к гробу. Джон шел в толпе, грыз жареный ячмень и болтал без умолку, и никто все-таки не был на него в обиде, потому что послушать такого – все равно что пообедать до отвала.

Он был человек грамотный и мог спеть от начала до конца всю церковную службу.

Но, когда монахи затянули «De profundis»,[40]40
  «Из глубины» (лат). Начало заупокойного псалма.


[Закрыть] он вместо латинских слов пел английские, и притом такие, что совсем не соответствовали печальному обряду.

Без передышки он пропел «Песенку о брентвудском мужике», «Когда Адам пахал, а Ева пряла», а под конец рассмешил народ песенкой о том, как мельник утопил лорда Соммерсета.

В толпе то там, то здесь раздавался смех. Так как это могло плохо кончиться, Джон Торнтон затянул печальную балладу о Джейн – Оловянной Глотке, которая до самой виселицы провожала своего милого. Эта песня была сложена еще в старину, и многие, зная ее, стали подтягивать так громко, что священник два раза с беспокойством оглянулся на процессию.

Джек слушал все эти разговоры и песни. На плечо под ручки носилок он подложил вчетверо сложенный мешок, но все-таки руки его ныли от тяжести. Оглянувшись, он искал глазами Фина Грифа, который должен был его сменить.

В переднем ряду господ он увидел Джоанну Друриком. Щеки девочки раскраснелись от слез и ветра, по лицу была размазана грязь, а растрепанные волосы свисали на глаза.

Но она нашла время ласково кивнуть Джеку и помахать ему озябшей, испачканной грязью рукой.

Джек шел, забыв об усталости, и под печальные похоронные напевы думал свои веселые мысли. Его радовало, что так близко от него, почти за самой его спиной, идет Джоанна в красивых красных башмачках и еще много леди и джентльменов идут за гробом, не жалея ни обуви, ни длинных плащей.

На этот раз старый сэр Гью не пожалел денег и устроил своему сыну великолепные похороны. Он не поскупился ни на священника, ни на певчих, ни на воск для свечей. Говорят, он щедро заплатил доктору и нотариусу, потому что является единственным наследником своего сына. Завещание хранится у стряпчего в Уовервилле и, по распоряжению сэра Тристана, должно быть вскрыто не раньше 29 сентября 1376 года, то есть ровно через год после его смерти.

В Друрикоме деревянный гроб с телом сэра Тристана вложили во второй каменный – и только тогда, подняв несколько плит в полу приходской церкви, предали его погребению на освященной земле. И это было очень хорошо, что его положили в каменный гроб, потому что теперь в некоторых церквах невозможно стоять от зловония, и даже сам Кентерберийский архиепископ жаловался, что скоро мертвые задушат живых.

После отпевания сэр Гью позвал всех леди и джентльменов к себе в замок, и все сидели за столом, ели и пили и вспоминали сэра Тристана, который действительно был храбрым рыцарем и заслужил золотые шпоры, пожалованные ему королем.

Людям, которые несли гроб, тоже выдавали хлеба, мяса и эля. И все ели и пили и хвалили сэра Тристана, хотя среди них были и такие, которые не видали его никогда в жизни.

Стало уже совсем темно, когда народ разошелся по домам, а в замке еще горели огни и из открытых окон доносились крики и песни.

…Джек шел по дороге, в ушах у него шумело от выпитого эля, и каждый куст, выдвигавшийся из темноты, он принимал за человека.

Сзади послышался топот копыт. Джек посторонился, и мимо, болтаясь, точно мешок, в седле, проехал кто-то в темном плаще. Джек отошел подальше, потому что седок был, как видно, пьян, а мальчик знал, что встреча с пьяным редко идет на пользу.

Лошадь с трудом шлепала по грязи, ее кованые копыта все время разъезжались в разные стороны.

Джек совсем ушел бы в сторону, если бы не услышал, что седок, припав к луке седла, горько вздыхает и плачет. Господа не любят встречаться с мужиками в лесу, да еще ночью. Джек стал было припоминать, нет ли здесь другой дороги, как вдруг лошадь, споткнувшись, упала на передние ноги, а седок, перелетев через ее голову, растянулся на дороге.

Джек, забыв об осторожности, бросился к нему и очень испугался, когда сильные пальцы, высвободившись из-под плаща, крепко ухватили его за руку.

Он разглядел длинные волосы, выбивавшиеся из-под башлыка, и белое лицо.

– Помоги мне подняться, – сказала женщина, – у меня, кажется, сломана нога.

Джек поднял ее на руки и посадил в седло. Он ощупал ее ногу.

– Вы только ушиблись и запачкались в грязи… Куда вас везти, миледи? – спросил он почтительно.

– Я такая же леди, как ты лорд. Леди не пьют за одним столом с мужчинами, – пробормотала женщина сердито. – Выведи лошадь на большую дорогу. Или нет, еще лучше – вернемся назад в Друриком, где мой дружок лежит головой в луже вина, поет французские песни и клянется в любви старому скряге Друрикому.

Джек взял лошадь под уздцы и повел обратно в Друриком, прошел через мост в открытые настежь ворота и снял с седла женщину. Постучавшись, он велел слугам помочь леди подняться по лестнице. После того, взобравшись на липу, росшую подле дома, он заглянул в окно. Он увидел круглый стол, весь залитый вином, а за столом джентльменов с красными, как свекла, или белыми, как мел, лицами. Дамам не полагалось пить вместе с мужчинами, но, к своему удивлению, Джек тут же увидел Джоанну, которая спала, прислонившись к плечу соседа.

Мальчику не хотелось отходить от окна, и он заглянул еще раз, и хорошо, что он это сделал, потому что в эту минуту в холл вошла мать аббатиса и сказала так громко, что ее слышали все сидевшие за столом:

– Вы, значит, не отказываетесь от своего слова, сэр Гью, и маленькая Джоанна останется в монастыре на год-два, а если ей понравится, то и навсегда?

После этого она подошла к девочке и, поддерживая ее за плечи, помогла ей подняться.

Ночь была лунная, но даже и темной ночью женщинам лучше было вернуться в монастырь, чем оставаться в этом замке, полном перепившихся мужчин.

Монастырский слуга лежал у коновязи под стеной и храпел на весь двор. Аббатисе так и не удалось его растолкать.

Тогда Джек вышел из-за кустов и предложил свои услуги. Настоятельница, узнав сына кузнеца, успокоилась и велела ему сесть на коня позади Джоанны. Это был старый седой конек, на котором возили в монастыре воду.

Джек ехал, обхватив девочку рукой; в другой он держал поводья, потому что Джоанна была пьяная и сонная и не могла править.

На перекрестке двух дорог сильный ветер поднял над головой девочки волосы, и они, как осенняя паутина, легли Джеку на лицо. Собрав волосы в руке, он свернул их жгутом и заложил девочке под башлык. Ему захотелось шутки ради дернуть Джоанну за косы, и он еле удержался от этого искушения.

– Удобно ли тебе, Джоанна? – спросил он, чтобы услышать ее голос, но девочка не ответила.

Положив голову на плечо, она спала, тихонько посапывая во сне, как щенок.

После этого Джеку не пришлось видеть племянницу сэра Друрикома более трех месяцев, потому что над домом старого Джима Строу стряслась беда, и мальчику было теперь не до Джоанны.

Глава VII

Когда на похороны сэра Тристана бейлифы согнали мужиков из трех деревень и многие хозяева роптали и отказывались идти, кузнец не видел в этом ничего дурного.

– Не свезен хлеб, говорите вы? Ну что же, и у меня не свезен хлеб; он не осыплется и не сгниет за два дня. Господин наш не лучше, но и не хуже других, и я полагаю, что большой был бы нам грех, если бы мы не помогли ему достойно похоронить сына. Я хоть не пошел сам, но послал мальчишку. Сэр Тристан был храбрый солдат, он сражался за все графство, и каждый, восхваляя его подвиги, помянет добрым словом и наш зеленый Кент.

Начиналась пора дождей, зимой работы было немного, а еды и того меньше, и, если сейчас не припрячешь лишний пенс, зимой королевские сборщики могут снести долой кузню и забрать последнюю корову. Однако Джим Строу даже и не поморщился, когда у него на целых два дня отняли помощника.

Из замка Джек вернулся усталый, грязный, но довольный и веселый, и вся семья, собравшись у огня, слушала его описание похорон.

Не успел мальчик немного отдохнуть, чтобы снова приняться за работу, как его опять пришлось оторвать от дела. Однако на этот раз Джиму Строу не на кого было пенять, кроме как на себя самого и на свое добросердечие.

Семья Фоккингов, жившая по соседству со Строу, очень пострадала за это лето. Старуха Бет Фоккинг после смерти старшей дочери отправилась на богомолье к Томасу Бекету,[41]41
  Бе́кет, Томас – кентерберийский архиепископ, гробница которого считалась чудотворной и привлекала тысячи паломников.


[Закрыть] заболела в дороге и, пролежав несколько недель в странноприимном доме, скончалась, оставив целую кучу малышей. Вскоре за ней последовал и муж, и самыми старшими в доме остались пятнадцатилетняя Мэри и шестнадцатилетний Филь Фоккинг.

И вот, надо же было случиться, чтобы молодой Фоккинг, напившись после похорон в замке, сбился с дороги, попал во двор приходского священника и там его ударил рогами молодой бычок отца Ромуальда.

Малый с пробитым боком лежал на соломе за домом, клял господ и попов и всех, кто заедает вино хорошей едой, а поэтому никогда не пьянеет.

Он кричал так громко, что его можно было услышать с проезжей дороги, и никто не мог его унять, а в это время, как на беду, на дороге показался бейлиф из замка.

Филь был грамотный парень, и староста прочил его себе в помощники. Он чаще, чем нужно, заглядывал во двор к Фоккингам, возможно и потому, что уж слишком красивые глаза были у молоденькой Мэри Фоккинг.

Филь кричал, стонал и плакал, и так как бейлиф был уже близко, Джим Строу в беспокойстве заглянул через плетень.

– Пусть сгорит замок и все господа из замка! – кричал малый со злостью, припомнив все свои старые обиды. – Вот у сэра Гью был только один сын, и, будь он жив, ему досталось бы четыре поместья и две тысячи акров одного посева во всех четырех. А у нас семеро душ на виргату.[42]42
  Вирга́та – земельный надел.


[Закрыть] Если бы мы жили в другом графстве, то все досталось бы мне одному, а младшие пошли бы в город или в замок – в услужение. Но, по кентским обычаям, всё разделят на семь человек, и мы все семеро сдохнем с голоду! Кто дал право сэру Гью огородить наш общинный выпас? Мужику скоро не останется места для того, чтобы хоронить своих ребят, которые, я говорю, передохнут с голоду.

Это была правда – наделы в Кентском графстве мельчали день ото дня, и мужикам, которые не знали никакого ремесла, приходилось трудно. Да и тем, которые знали ремесло, приходилось нелегко, но кое-как они сводили концы с концами. Хуже всего было поденщикам, не имевшим своих посевов. Тем приходилось работать за гроши…

Бейлиф подошел к плетню и окликнул Филя. О чем староста толковал с соседом, Джиму Строу не было слышно, но только в ответ Филь закричал в гневе:

– Никак это невозможно, у меня пробит бок – побойтесь бога, господин старшина!

Кузнец перескочил через плетень.

– Все это очень хорошо, – говорил бейлиф, беспомощно разводя руками, но нужно, чтобы ты все-таки как-нибудь поднялся и сходил в Уовервилль. Потом ты сможешь лежать, сколько тебе будет угодно, но это дело не терпит отлагательств. Ты парень грамотный и толковый.

– Какая грамота нужна для того, чтобы передать письмо и подождать ответа! – с досадой отозвался бедняга. – Посмотрите, подо мной уже вся солома мокрая от крови, а Снэйпа-Малютку нигде не могут найти. Замолчите, прошу вас, господин бейлиф. Я только очень прошу, чтобы вы помолчали!

Кузнец знал строптивый характер Филя, а сейчас к тому же тот был вне себя от боли. Поэтому он решил вмешаться.

– Господин бейлиф, – сказал он, – мой парнишка не хуже Филя справится с любым поручением. Пусть сосед умеет писать, но мой Джек не отстает от него в чтении. Да и сметкой господь бог его не обидел!..

Бейлифу это было только на руку.

– Ну, лежи, лежи! – обрадовавшись, обратился он к Филю. И, поворачиваясь, добавил строго: – Я ничего не слышал из того, что ты кричал о господах из замка. Ты понял: я ничего не слышал. Но в другой раз будь осмотрительнее!

Кузнец постарался поскорее увести его на свой двор.

Джек при бейлифе дважды повторил наказ сэра Гью. Он взял письмо, все покрытое печатями с оленьей головой, и еще раз с начала выслушал все наставления. Нужно было передать это письмо, нужно было дождаться ответа и нужно было обделать еще третье дельце, но оно было такого деликатного характера, что бейлиф отвел Джека в сторону и долго шептался с ним у плетня.

Дорога в Уовервилль была совершенно размыта последними дождями, поэтому кузнец разрешил своему старшому взять ослика.

– Когда этот парень вернется из Дувра, а он обязательно зайдет к нам, – говорил кузнец с гордостью, – он и не узнает своего заморыша. Большое спасибо он скажет старому Строу, потому что ехать на таком осле – это совсем не то, что тащиться пешком по грязной дороге.

Нотариус жил в здании странноприимного Дома близ Уовервилля. Он держал служанку, конюха и мальчишку-клерка, того самого, которому было продиктовано завещание сэра Тристана, однако Джек до крови отбил себе кулаки, стуча в ворота, и в конце концов ему пришлось перелезть через забор.

Во дворе тоже никого не было видно, а дверь дома открыл сам нотариус.

Голодные куры, утки и гуси так ретиво кинулись к крыльцу, что чуть было не сбили Джека с ног.

– Энни! – крикнул нотариус в гневе. – Том! Стиви!

Никто не отзывался. Тогда, сняв с себя маленькую французскую шапочку, которой он закрывал свою лысину, отстегнув белые нарукавники и вынув из-за уха перо, стряпчий дал все это подержать Джеку, а сам налил воды в длинные каменные колоды и, зачерпнув из бочки зерна, начал бабьим голосом скликать птицу.

После этого, надев нарукавники и шапочку и заложив перо за ухо, он принял из рук Джека письмо.

– Господин стряпчий, – сказал Джек, помня наставления бейлифа, – сэр Гью ждет от вас точного ответа на все свои вопросы.

Нотариус, не уходя в дом, тут же на крыльце сломал печати. Письмо сэра Гью было короткое, однако нотариус два или три раза засмеялся, пока дочитал его до конца.

– С тобой ничего нет, кроме письма? – спросил он, с ног до головы оглядев Джека. – Ну, так передай тому, кто послал тебя, – важно обратился он к мальчику, – что нотариус, так же как священник, не может выдавать тайн лица, доверившегося ему. Сэр Гью как был опекуном имущества своего сына, так пускай и продолжает его опекать. Через год завещание вскроют, и тогда мы все узнаем, что там написано. А впрочем, гм-гм, – добавил он, – скажи своему лорду, гм, что господину нотариусу очень понравились его черные свиньи, да-да, и что один такой поросеночек ему весьма пригодился бы. Горох ваш хорошо уродился в этом году?

– Я прошу вас, господин стряпчий, напишите сэру Гью обо всем этом сами, – сказал Джек. – Я никогда не сумею все это так складно изложить, как вы.

– Ну, для того чтобы так складно говорить, как я, – снисходительно ответил нотариус, похлопывая мальчика по плечу, – нужно было шесть лет протрубить в Итонской коллегии и шесть лет поголодать на семинарских харчах. Я вполне заслужил этих жирных гусей и уточек, которых ты тут видишь, и тех – гм… – которых мне еще пришлют добрые люди. Словом, скажи своему лорду, что скупость – это глупость и что сухая ложка рот дерет.

Велев Джеку подождать ответа, стряпчий скрылся в доме. Мальчик огляделся по сторонам. Клерка нотариуса нигде не было видно, но, еще проходя через двор, Джек слышал какой-то подозрительный шорох, доносившийся из овина. Подбежав, он с силой распахнул верхнюю створку двери.

В соломе, забившись в самый угол, сидел курносый краснощекий мальчишка и уписывал жареного цыпленка. В первую минуту он просто остолбенел от ужаса, но, разглядев Джека, тотчас же успокоился.

– Чего тебе здесь нужно, мужлан? – спросил он, весь вытягиваясь, как молодой петушок.

– Слушай, – сказал Джек, немедленно приступая к делу, – ты был при том, как покойный сэр Тристан Друриком писал свое завещание?

– Я сам писал это завещание, – возразил мальчишка важно и вдруг, вспомнив о своем положении, крикнул надменно: – Снимай шапку, когда говоришь с клерком его милости господина нотариуса!

– Хочешь заработать кругленькую сумму? – спросил Джек, не обращая внимания на его важность.

Тот быстро проглотил последний кусок, и вся его измазанная жиром физиономия выразила желание заработать кругленькую сумму.

– А что я должен сделать для этого? – спросил он, вытирая о платье жирные пальцы.

– Только проехаться в Друриком и обратно.

– А что я должен буду делать в Друрикоме?

– Этого я не знаю. Ну, решай поскорее, потому что сейчас выйдет твой хозяин.

– Кругленькую сумму да еще жареного каплуна, тогда я согласен, быстро сказал клерк, поднимаясь на ноги.

«Ну, жареных каплунов сам сквайр ест только на святую пасху», подумал Джек, а вслух произнес:

– Обо всем ты договоришься на месте. Словом, выходи на дорогу и жди меня. Я подвезу тебя на своем ослике.

Джек выскочил из овина и сделал это как раз вовремя, потому что на крыльце появился стряпчий.

– Где это ты шнырял? – спросил он подозрительно. – Если я замечу, что хоть одно яйцо у меня пропало из гнезда, я тебя найду и в Друрикоме!

Вручая тощий незапечатанный пакет, он добавил:

– Святые отцы так дорого дерут за воск, что я, если вижу, что мой посланный надежен, вовсе не запечатываю писем.

За углом у бревенчатого колодца клерк уже дожидался Джека, топая на месте босыми, посиневшими от холода ногами. Ослик был не очень рад дополнительной тяжести, он сердито оглянулся, но Джек ласково потрепал его по шее:

– Ладно, ладно, посмотри, в нем совсем нет весу, Пенч!