Текст книги "Тибо, или потерянный крест"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Одевайся, бесстыдница! Ты... как уличная девка в ожидании клиента!
– Ты велела мне раздеться, я послушалась!
– Ты должна была подождать, пока я вернусь! А если бы вместо меня вошел твой отец?
– Какая разница? Я его дочь. И у меня было вот это одеяло.
Текла не ответила. Девочка была слишком молода и слишком невинна для того, чтобы хоть на миг представить себе, что ее отец тоже мужчина, способный при виде такого зрелища потерять голову и по-скотски наброситься на родную дочь. К тому же Текла знала о его пристрастии к молоденьким девочкам. И о том, что Тороса вовсе не переполняли отцовские чувства. Дочь представляла для него ценный товар, и он наблюдал за ее расцветом, дожидаясь возможности продать ее тому, кто больше заплатит... Конечно, угроза страшной болезни может на время защитить Ариану, но надолго ли?
– Сейчас принесу тебе поесть, – пообещала служанка, – а завтра приду тебя помыть. А сейчас тебе надо хорошенько выспаться. Мы... мы поговорим обо всем этом попозже.
– Зачем, если ты все равно не хочешь мне помочь?
– Мне, как и твоему отцу, надо подумать, но не теряй надежды! Ты прекрасно знаешь, что я никогда и ни в чем тебе не отказывала!
Текла снова поднялась по лестнице, ведущей наверх из подвала, твердо решив сделать все, что в ее силах, ради спасения девочки, которую она называла своим сокровищем.
Вскоре она поняла, что предприятие это будет куда более сложным, чем ей представлялось поначалу, и вытащить Ариану из затруднительного положения – задача непростая. Недоверчивый и подозрительный Торос знал о том, насколько служанка предана его дочери, хотя для него самого слово «нежность» оставалось пустым звуком. Текле было позволено относить узнице то, в чем она нуждалась, лишь под хозяйским надзором. Торос отобрал у нее ключи. Он сам в определенные часы отпирал ей дверь и с верхней ступеньки следил за каждым ее движением, не выпуская из рук палки и готовый при малейшем нарушении его распоряжений ее поколотить. Служанке позволялось лишь приносить еду и через день менять воду, – ювелир настаивал на том, чтобы его дочь мылась! – не обмениваясь при этом с узницей ни единым словом. После того как она все это проделывала, он снова запирал дверь подвала и вешал ключ себе на пояс.
Несчастной старухе приходилось повиноваться, – а ведь раньше она то и дело перечила хозяину! Но на этот раз хозяин не оставил ей выбора, потребовав выполнять его волю беспрекословно и пригрозив поколотить ее палкой и даже выгнать из дома, и пусть еще радуется, что в живых осталась. Так что ей пришлось покориться, подчиниться нехорошему блеску в глазах ювелира, слишком явственно выдававшему, насколько он обозлен, разъярен и унижен. Рано или поздно кому-то придется поплатиться за его гнев, и служанка опасалась, что это выпадет на долю девушки. Стоит только появиться первым признакам проказы, – и Торос, не дав себе труда вести Ариану к собратьям по несчастью, попросту убьет ее и сожжет ее тело. А если она выйдет из заточения невредимой, он отлично сумеет заставить ее исполнить его требования. Вот к чему привели его пресловутые «размышления», которым он так стремился предаться в день, когда его постигло «великое несчастье».
Единственным обстоятельством, хоть немного утешавшим Теклу, было то, что ее голубка, кажется, не слишком страдала оттого, что оказалась в заточении. Похоже, она его даже и не замечала. Она не жаловалась, не сетовала, не возмущалась, неизменно встречала старую служанку улыбкой, а потом закрывала глаза, будто снова погружалась в сон. На самом же деле она не засыпала, но раз за разом заново проживала мгновение поцелуя, и ее охватывала такая радость, на нее снисходил такой покой, что ее нимало не тяготило положение узницы.
Все время, когда она не грезила во сне или наяву, Ариана молилась. Толком и сама не зная, о чем просит. Может быть, о том, чтобы ей прощены были публичное признание и вызванный им скандал, но скорее – о том, чтобы ей даровано было снова увидеть возлюбленного, а если это окажется невозможным, – чтобы ей позволено было закончить под монашеским покрывалом жизнь, лишенную без него смысла. Если не считать Теклы, Бодуэн был единственным любимым ею существом на всем белом свете.
Служанка тоже много молилась, но далеко не так безмятежно. Ее молитвы были беспорядочны, неистовы, лихорадочны, бессвязны. Несчастная уже не знала, к какому святому воззвать, кого просить о помощи в положении, которое представлялось ей безвыходным. Если Ариана выйдет из подвала целой и невредимой, она будет отдана мерзкому Левону и, несомненно, вскоре умрет от горя и разочарования, а может, и от жестокого обращения, потому что поговаривали, что сын Саркиса зол и необуздан. С другой стороны, если проказа не пощадит девушку, Торос ее в живых не оставит. Мучительная дилемма, и при любом исходе сердце ее будет разбито. Разве только...? Теперь старуха день за днем спешила в ближайший собор к ранней мессе, простаивала на коленях все время, пока длилась служба, но больше не смела причащаться из-за страшных мыслей, которые ее посещали и в которых она не могла признаться. Как рассказать на исповеди, что бессонными ночами она обдумывает способ убить Тороса раньше, чем он успеет распорядиться судьбой Арианы? И кто отпустит ей грехи, если она признается, что уже начала приводить свой план в исполнение? Как-то глубокой ночью Текла сходила в еврейский квартал, расположенный в северной части города, чтобы встретиться там с некой Рашелью, известной своим умением изготавливать благовония и мази, предназначенные для исцеления или для поддержания красоты, но умевшей и составлять странные и куда менее безобидные снадобья. Текла отдала ей половину своего состояния – один из двух золотых браслетов, когда-то завещанных ей матерью Арианы, – в обмен на маленькую темную скляночку, оплетенную соломой. Содержимое этой скляночки можно было подмешать в любую пряную или обильно приправленную чесноком, как нравилось Торосу, еду. С тех пор, как у нее появилось это снадобье, старуха почувствовала себя немного спокойнее, хотя от невозможности поговорить с Арианой у нее разрывалось сердце...
Избавление пришло с неожиданной стороны.
Ариана уже недели три прозябала в своем подвале, как вдруг однажды, поздним вечером, когда Торос в своей мастерской изучал партию жемчуга и бирюзы, купленных в тот же день у погонщика верблюдов, пришедшего из Акабы, окованная железом дверь затряслась под ударами. Ювелир замер, охваченный безотчетным страхом, но в дверь застучали снова, еще более нетерпеливо, и властный голос прокричал:
– Открой, ювелир Торос! Именем короля!
Он тут же вскочил, живо ссыпал свои покупки в кожаный мешочек, сунул его в ларец, бросился к двери, мигом отодвинул засовы, потом повернул ключ в замке и склонился перед появившейся на пороге бравой фигурой. И сразу отступил, пропуская в дом второго, почти такого же рослого гостя – нет, гостью. Сложный, тонкий, слегка пьянящий аромат тотчас заполнил комнату. Ее манера держаться была неповторима и, несмотря на покрывало, окутывавшее ее до колен, армянин сразу ее узнал и склонился еще ниже, а гостья тем временем, пройдя мимо него, уселась на предназначенный для посетителей резной стул с красной подушкой. Ее спутник остался за дверью.
Торос уже произносил слова, какими подобает встречать столь высокородную даму:
– Кто я такой, чтобы августейшая матушка моего короля снизошла до моего убогого жилища, когда ей довольно было позвать меня – и я принес бы ей все, что она желает видеть?
Аньес откинула покрывало, открыв белокурую голову, окутанную лазурного цвета кисеей, перехваченной золотым обручем с сапфирами.
– Дело, о котором я пришла с тобой поговорить, торговец, не из обычных, – вздохнула она, играя концом стянувшего ее бедра широкого узорного пояса, украшенного эмалевыми вставками, жемчугом и сапфирами. – Я хочу купить у тебя не драгоценный камень, а нечто, может быть, еще более драгоценное, несмотря на то, что недавно этот товар обесценился...
Как только разговор зашел о сделке, Торос почувствовал себя намного увереннее, хотя вступление показалось ему непонятным. Он так и сказал без обиняков:
– Соблаговолите меня простить, но я не понимаю, о чем вы говорите.
«Королева-мать» улыбнулась.
– А ведь все очень просто: я пришла за твоей дочерью!
– Моей... дочерью?
Когда речь шла о деньгах, толстокожий Торос делался совершенно бесчувственным, но эта женщина сказала, что хочет «купить» Ариану, и гордость, дремлющая в каждом истинном армянине, проснулась, заставив умолкнуть торговый интерес.
– Мы – подданные короля, но не рабы, и моя дочь не продается!
Аньес медленно улыбнулась одними губами.
– Ты можешь отдать мне ее, я не возражаю.
– Ее... отдать? Но зачем?
– Ну, не притворяйся дурачком! Думаю, ты не забыл, что произошло при возвращении армии? Твоя дочь бросилась королю на шею, а потом долго целовала его и губы, объявив, что хочет принадлежать ему. Вот я и пришла за ней. Именно для того, чтобы ее ему отдать!
По спине у Тороса стекла струйка холодного пота, и в то же время слабо теплившаяся надежда когда-нибудь увидеть Левона мужем Арианы начала умирать. Ноги у него ослабели, он опустился на колени, не слишком, впрочем, надеясь смягчить эту женщину: он знал, насколько она безжалостна, – но тело действовало само, пока ум тщетно искал хоть какую-нибудь отговорку. Ничего не придумав, он только и смог, что жалостно пролепетать:
– Это... это невозможно.
– Почему?
– Наш... великий король... он...
– Прокаженный? Твоя дочь знала об этом, когда целовала его, она выкрикнула, что из любви к нему тоже хочет стать прокаженной. Вот я и подумала, что для него это – единственная возможность изведать радости плоти, потому и пришла за ней, чтобы ее ему отдать. Пусть он узнает женщину! – добавила она со слезами в голосе, – кто бы подумал, что она способна так горевать... (И все же она была не из тех особ, кто позволил бы себе открыться торговцу: откашлявшись, она вернулась к обычному своему тону). – А если я сейчас говорила о деньгах, то имела в виду вот что: я дала бы тебе денег, чтобы ты имел возможность выбрать для себя самую красивую из бедных девушек. После чего тебе останется лишь ее обрюхатить, и она подарит тебе новую дочь... а то и лучше: сына! Наследника, которого ты так жаждешь обрести! А теперь приведи сюда эту влюбленную девушку, которая не испугалась проказы! Я хочу ее видеть!
Торос понял ее правильно – это был приказ. Он с трудом поднялся, взглянул на Аньес, покачал головой, потом склонился:
– Если благородная дама соизволит немного подождать, я исполню ее желание...
– Не трать время на то, чтобы ее наряжать! – приказала Аньес. – Я хочу видеть, как она выглядит, едва проснувшись!
Минуту спустя отец привел босую, заспанную Ариану в одной рубашке. Открывшиеся перед ним перспективы слегка приободрили его, он внезапно почувствовал, что еще достаточно молод и способен произвести на свет потомство! Некоторое отношение к этому имело и мгновенно выплывшее из его памяти воспоминание о некоей молоденькой девушке, дочери бедного ткача, жившего у Сионских ворот.
– Благородная дама, вот моя дочь Ариана!
– Вижу. А теперь выйди! Я хочу остаться с ней наедине!
Торос открыл было рот, чтобы возразить, но тут же его и закрыл. Спорить с этой женщиной – только понапрасну время терять... Он вышел на цыпочках, а Ариана, пробудившись окончательно, с восторженным удивлением взирала на прекрасную и роскошно одетую даму, нимало не сомневаясь в том, кто она. Девушка робко опустилась на колени, и Аньес улыбнулась:
– Ты знаешь, кто я?
Ариана, слишком взволнованная для того, чтобы говорить, только ниже наклонила и без того уже опущенную голову.
– Отлично. Я пришла ради тебя, потому что захотела с тобой познакомиться. Встань и посмотри на меня. Значит, это ты любишь короля, моего сына? Отчего ты краснеешь, тебе нечего стыдиться! Любовь – не позор, а лучшее, что только есть на свете!
Ариана быстро вскинула голову и на этот раз осмелилась посмотреть прямо в глаза Аньес:
– Я не стыжусь и я не отрекаюсь ни от одного слова из тех, какие сказала ему, потому что я больше не могла молчать. Во мне так много любви, благородная дама, что мне необходимо было прокричать о ней, чтобы не задохнуться. О, я сознаю, что вела себя дерзко, сознаю, что я его недостойна, потому что он – великий король, а я – никто. Но я мечтаю о том, чтобы служить ему.
– Ты готова отдать ему твое тело?
– Ему принадлежит моя душа! Тело ничего не значит...
– Ничего? Тело – источник сладострастия и самого жгучего наслаждения, но в то же время и жесточайших страданий! Ты не боишься проказы?
– Его – нет. Он – Божий помазанник В тот день Господь Бог возложил на него руку...
– И ты надеешься на чудо, да? Ты на мгновение не способна представить себе, что этот прекрасный юноша может сделаться отталкивающим?
– Для меня он таким не станет никогда.
Мать Бодуэна гибким движением поднялась со стула и, приблизившись к Ариане, пальцем приподняла ее подбородок, чтобы заглянуть девушке в глаза и прочесть в них правду. Ей трудно было поверить в то, что она услышала, хотя она и испытывала безотчетное восхищение. Ее, всегда выбиравшую любовников, сообразуясь лишь с красотой и силой их тел, удивляло, что эта девушка благодаря одной лишь магии любви способна принять неприемлемое...
У нее мелькнуло сомнение. Лицо юной армянки было нежным, словно цветок, и, бесспорно, красивым, но, может быть, все остальное далеко от совершенства? Она дернула за шнурок, стягивавший льняную ткань вокруг стройной шеи, рубашка упала к ногам девушки, и Аньес немного отступила, чтобы получше ее разглядеть. Беззащитная перед ее взглядом Ариана залилась краской, закрыла глаза и поспешно прикрыла грудь руками, но Аньес заставила ее убрать руки, а затем, взяв со стола лампу, подняла ее повыше, чтобы ничто не осталось в тени, и медленно обошла кругом хрупкую дрожащую фигурку, похожую на статуэтку из слоновой кости.
– Ты изумительно сложена, девочка! – воскликнула Аньес наконец и невольно почувствовала укол ностальгической зависти.
В четырнадцать лет, когда она отдавалась впервые, у нее была такая же прелестная и такая же безупречная фигурка. Несмотря на то, что она неустанно о себе заботилась, возраст и многочисленные любовные утехи сказывались на ее теле, она отяжелела, – и все же редкий мужчина мог устоять перед ее чувственной притягательностью. Но вспоминать прежнее было так приятно... Довольная Аньес, завершив свой обход, снова встала лицом к лицу с Арианой.
– Надеюсь, ты девственница?
– О!
Это вырвавшееся у нее почти жалобное восклицание стоило целой речи. И тогда Аньес снова обхватила лицо девушки руками, унизанными кольцами, и легонько поцеловала в дрожащие губы.
– Если моему сыну суждено сорвать всего один цветок, я хочу, чтобы это была ты! Подбери рубашку и иди одеваться. Я забираю тебя с собой.
– Вы забираете меня с собой? – просияв, шепотом повторила Ариана.
– Разумеется! Отныне ты будешь жить во дворце. Поторопись и скажи своему отцу, что я жду его...
Четверть часа спустя Ариана со счастливыми глазами покинула дом Тороса и отправилась в жилище возлюбленного. Единственным, что ее печалило, было огорчение старой Теклы, которую она оставила коленопреклоненной на пороге дома и разрывающейся между радостью оттого, что ее девочка счастлива, и ужасом перед ее неминуемо трагической судьбой. Торос-то мог утешиться полным золота кошельком, который «королева-мать» пренебрежительно кинула на стол...
Однако если Ариана по-детски простодушно надеялась, что ее прямо с утра поведут к Бодуэну, то ей предстояло испытать разочарование. Когда они добрались до дворца, Аньес, которая всю дорогу беседовала с девушкой, выясняя, что она знает и умеет, сдала ее с рук на руки той, что управляла ее «хозяйством» и кого она держала при себе с тех пор, как Куртене нашли прибежище в Антиохии. Жозефа, чьим дальним предком был Дамианос, византийский герцог, правивший в X веке большим городом на реке Оронт, была к этому времени женщиной зрелого возраста, надменной и неласковой, беспрестанно всем напоминающей о своем высоком происхождении, однако беспредельно и рабски преданной Аньес, при этом не питая на ее счет никаких иллюзий. Она держала в ежовых рукавицах небольшую стайку благородных девиц, которые из-за безденежья или чрезмерной практичности родителей вынуждены были занять положение чуть выше, чем у служанок, в ближайшем окружении всемогущей, но всеми осуждаемой Аньес. Дочь богатого торговца вполне могла быть допущена в этот крут, на происхождение не слишком смотрели.
– Вплоть до новых распоряжений она будет жить в моих покоях, – уточнила «королева-мать». – Для начала найди место, где она сможет спать...
– Что она умеет?
– Вышивать – ты ведь знаешь, насколько армянки в этом искусны. Кроме того, она умеет читать и играть на лютне. Как видишь, ее есть чем занять до тех пор, пока... Быстро наклонившись к уху Жозефы, Аньес шепнула ей несколько слов, от которых та вздрогнула.
– И... она согласилась?
– Больше того – это ее самое заветное желание. Но и предпочитаю выждать еще немного перед тем, как ее туда отправить.
– Ждете, что он выздоровеет? – с тонкой и презрительной улыбкой спросила Жозефа.
– Не болтай глупостей! Просто я думаю, что самое подходящее для этого время – после свадьбы Сибиллы.
Вот так Ариана волей-неволей оказалась в этой стайке молоденьких девушек, большей частью – дурнушек, поскольку главным их предназначением было оттенять ослепительную красоту матери короля. Встретили ее недоверчиво и даже испуганно, несмотря на то, что появление юной армянки, нарядной, улыбчивой и хорошей музыкантши, было само по себе немалым развлечением для этих девиц, почти заброшенных своей госпожой, появлявшихся рядом с ней лишь в официальных случаях, почти не участвовавших в ее дневной жизни, – Аньес иногда по целым дням не вставала с постели, – и полностью устраненных из ее жизни ночной, когда она предавалась чересчур пряным удовольствиям. Но появлению Арианы предшествовал слух о ее дерзком поступке: она была той самой девушкой, которая поцеловала прокаженного короля. И, если не одна из них была тайно влюблена в Бодуэна, все же страх перед его болезнью был сильнее. И потому дни, отделявшие ее переезд во дворец от прибытия молодого маркиза де Монферра, Ариана провела в уединении, что вполне ее устраивало. Отложив работу, – она вышивала золотом и мелким жемчугом голубое платье для Сибиллы, – она перебирала струны тара 3333
Тар —щипковый плекторный музыкальный инструмент, распространенный в странах Востока. По форме напоминает гитару. Старинный тар был 4-6-струнным, звук извлекался роговым плектром.
[Закрыть]и вполголоса напевала стихи армянского поэта Давида Сасунского 3434
Автор ошибочно считает Давида Сасунского поэтом. На самом деле, «Давид Сасунский» – средневековый армянский эпос, повествующий о борьбе богатырей из Сасуна (область в исторической Армении, ныне в Турции) против арабских захватчиков. Сложился в VII-X (не позднее XIII) вв.
[Закрыть], так прекрасно писавшего о красоте роз и благоухании жасмина. И не без удовольствия наблюдала за тем, как девицы в другом конце комнаты умолкают и начинают прислушиваться, а некоторые даже подходят поближе, чтобы лучше слышать.
Аньес, при всем ее врожденном эгоизме, хотела навести порядок, но Ариана смиренно попросила ее не вмешиваться. Если ей предстоит жить рядом с королем, весь остальной двор рано или поздно от нее отдалится. Аньес поняла и настаивать не стала. Ей внушала робость эта спокойная решимость, и, как всякая мать, – ведь она любила сына! – она радовалась, что может подарить ему эту надежду на счастье.
В эти дни Ариана часто видела Бодуэна издали, когда тот рано утром, после мессы в часовне, выезжал верхом из крепости с соколом на руке и в сопровождении одного только Тибо, но встретилась она с ним лишь однажды.
Бодуэн, – если оставить в стороне государственные дела, – по собственной воле находился практически в полном уединении. Когда он не заседал в совете или не давал аудиенции, он почти не участвовал в повседневной жизни дворца, появляясь на людях лишь ненадолго и держась поодаль; еще того меньше он был склонен участвовать в развлечениях, если только речь шла не о поединках. Ел он чаще всего в одиночестве, прислуживали ему Тибо и Мариетта, неусыпно о нем заботившаяся: она пробовала каждое поданное ему блюдо и пригубливала вино из каждого кувшина. И все же три человека имели к нему доступ в любое время: канцлер Гийом Тирский – они виделись один-два раза ежедневно! – патриарх Амори Нельский и коннетабль Онфруа де Торон, все трое – люди в годах, опытные и мудрые. Молодой король полагался на них, зная, что никогда не получит от них необдуманного совета, что они искренне к нему привязаны и пренебрегают опасностью заразиться: их сединам уже нечего было бояться. Преданность этих троих совсем юному королю, на которого венец был возложен как рождением, так и несчастьем, была беспредельной. Они восхищались его мужеством, его покорностью воле Божией и сплотились вокруг него, образовав крепкую преграду, о которую разбивались все интриги баронов, куда больше заботившихся о собственном могуществе, чем о благе королевства.
Тем временем Иерусалим готовился к свадьбе принцессы Сибиллы. Все знали, что жених, Гийом де Монферра, зашел на стоянку на Кипре, и волнение достигло предела как в городских лавках и мастерских, так и в караван-сараях, в богатых домах и убогих жилищах, и даже в общественных банях, которыми управляли госпитальеры и где запасались самыми тонкими маслами и мылом, которое, по клятвенным заверениям продавцов, было доставлено из Марселя, Савоны или Венеции. Каждый старался выглядеть как можно лучше, и во дворце – особенно в комнатах дам – работа так и кипела. Невеста так прекрасна, что все наряды и все украшения тоже должны быть непревзойденными. И кругом вились куски шелка, парчи, кисеи, атласа и бархата. Примерялись новые уборы, сверкали богатые вышивки; огранщики и мастера-ювелиры – часто это были одни и те же люди, и Торос был в их числе, – без устали чеканили, вправляли камни в оправы, собирали из золота и драгоценных камней короны, ожерелья, пряжки, браслеты, кольца и серьги. Чудесных украшений было так много, что осень в Святом городе словно превратилась в сказочную цветущую весну – да и как могло быть иначе, ведь каждый понимал, что юная девушка, которую вот-вот выдадут замуж, станет королевой Иерусалима, как только Господь призовет к себе ее несчастного брата.
Однажды вечером, когда девушки суетились вокруг Сибиллы, примеряя ей синее шелковое платье, расшитое мерцающими серебряными нитями, по залам и галереям раскатилось эхо крика герольда:
– Король!
Воцарилась тишина. Ариана, которая вышивала у окна при свете заходящего солнца, выронила работу и поднялась, хотя колени у нее внезапно задрожали. Дверь была совсем рядом, сейчас он пройдет мимо нее!
Однако, когда Бодуэн вошел вместе с Тибо, несшим следом за ним ларец, он увидел лишь темный силуэт на фоне горящего в стрельчатом окне неба. Ариана упала на колени, но головы не склонила: ей хотелось видеть этот гордый профиль, увенчанный золотисто-рыжими волосами, над почти монашеским платьем – так Бодуэн одевался почти всегда, когда не носил доспехов или королевской мантии: простое одеяние из грубой белой шерсти, опоясанное по бедрам и с подвешенным к поясу мечом. И тут она увидела бугорок у него на переносице и поняла, что это означает, но только крепче полюбила его, потому что сердцем почувствовала его страдания.
Тибо-то девушку узнал и удивленно приподнял брони, но ничего не сказал, а Бодуэн уже направился к Сибилле.
– Как вы красивы, сестрица! Счастье вам будет к лицу – ведь я не сомневаюсь, что в этом браке вы будете счастливы. И я надеюсь, что вы не разочаруетесь.
По знаку короля Тибо опустился на одно колено перед Сибиллой, подняв обеими руками ларец. Открыв его, девушка увидела прелестную корону – между прочим, творение Тороса: широкий филигранный золотой обруч с изумрудами и жемчугом, сделанный в виде венка из цветов и листьев.
– О, как красиво! – в восторге закричала она. – Ваше Величество, братец, вы всегда так щедры!
– Вы – моя сестра, и выходите замуж Разве может быть более подходящий случай проявить щедрость?
В порыве радости она потянулась было его поцеловать, но он мягко отстранил ее затянутой в перчатку рукой:
– Нет... Ваше удовольствие – лучшая награда для меня. Не буду вам больше мешать!
Он повернулся к двери, и тут Тибо, наклонившись к сто уху, шепнул:
– Девушка с букетом роз! Она там, у крайнего окна!
Король вздрогнул, но не произнес ни слова. Он молча шел дальше, но взгляд его теперь был прикован к Ариане. Заметив это, она покраснела, а колени ее, когда он приблизился, снова сами собой подогнулись. Когда Бодуэн подошел совсем близко, она, не выдержав его пламенного взгляда, опустила голову.
– Как вы здесь оказались? – ласково спросил король.
– Ваша августейшая и благороднейшая матушка забрала меня у отца, чтобы включить в свою свиту.
– Вот как? Тогда почему же вы сидите в одиночестве в углу? Разве вам не следовало бы присоединиться к остальным?
На этот раз она осмелилась посмотреть королю в глаза.
– Здесь больше света, а я спешу закончить отделку рукавов, – объяснила она, указывая на холмик голубого шелка, выросший у ее ног.
– Света хватит ненадолго, уже смеркается! Я... я очень рад, что вы здесь...
Сказав это, он быстро зашагал прочь, возможно, опасаясь, как бы она не повторила свой безумный поступок, но опасения его были напрасны. Последние его слова наполнили юную армянку такой радостью, что она едва не лишилась чувств, и ей потребовалось некоторое время для того, чтобы подняться на ноги, а потом снова сесть на свой табурет. Ей казалось, что в голосе Бодуэна, странно низком и глубоком для такого молодого человека, слышится ангельское пение... И этот голос волновал ее так, как не мог взволновать больше ни один голос на всем свете.
Она бы почувствовала себя еще более счастливой, если бы узнала, что и Бодуэн взволнован ничуть не меньше. Тибо понял это, когда они вернулись в королевские покои, и Бодуэн вслух подумал:
– Она здесь, во дворце! Как это удивительно! Я думал, что никогда больше ее не увижу, и вот она сидит среди придворных дам моей матушки! Просто поверить невозможно, да?
Король говорил сам с собой, и все же Тибо не постеснялся прервать его монолог.
– Она ведь сказала вам, – ваша матушка послала за ней...
– Нет, она сказала не так. Ее слова все еще звучат у меня в ушах: «Ваша матушка забрала меня у отца...» Моя мать сама ездила за ней в армянский квартал? Тому, кто хорошо ее знает, трудно в это поверить.
– Насколько я разглядел, она – весьма искусная вышивалыцица...
– Среди дам и девиц, которые окружают матушку, вышивальщиц и без нее немало! Тогда зачем ей понадобилась именно она? Постарайся разузнать, Тибо!
Щитоносец поморщился. Ему совершенно не улыбалась мысль о необходимости лезть в окружение «королевы-матери». Тем более что Рено Сидонский, нынешний ее супруг, отбыл в свои владения, чтобы встретиться там с графом Раймундом Триполитанским и имеете с ним с почестями принять маркиза де Монферра. Дело в том, что жених должен был сойти на берег в порту Сидона, и Бодуэн хотел, чтобы в Иерусалим он явился в сопровождении большой и представительной свиты. Вместе с Рено отправились Жослен де Куртене и множество баронов.
Тибо был не настолько самодоволен, чтобы вообразить, будто Аньес в отсутствие супруга станет на него покушаться. К тому же красавец-епископ Кесарийский всегда находился где-то поблизости от нее – должно быть, она постоянно пребывала в состоянии благодати, не зная угрызений совести, ведь Гераклий, похоже, «исповедовал» ее денно и нощно! Но Тибо знал, что эта непредсказуемая женщина способна поддаться минутной прихоти и не желал подвергаться ни малейшей опасности. Самым благоразумным решением было обратиться для начала к Мариетте: королевская кормилица имела доступ в покои Аньес в любое время. Однако надо было что-то ответить Бодуэну
– Я исполню вашу волю, Ваше Величество, но позвольте мне задать вам вопрос.
– Можно подумать, ты нуждаешься в моем позволении!
– Эта девушка... позвольте называть ее по имени – Ариана... мне кажется, она заинтересовала вас.
Задумчивое лицо короля осветилось улыбкой.
– Ее зовут Ариана? Какое красивое имя, и как оно ей подходит! Но, если ты это знал, почему ничего не сказал мне?
– Да потому что вы меня об этом не спрашивали. Я думал, что... что вы ее забыли.
– Разве мог я ее забыть? У ее губ вкус яблок и мяты... но что ты хотел узнать? Ты хотел задать мне какой-то вопрос.
– Вопрос? Простите, Ваше Величество... вылетело из головы.
– Ничего, потом вспомнишь.
Смуглое лицо юноши дышало невинностью и простодушием. На самом деле Бодуэн, не догадываясь об этом, уже ответил на незаданный вопрос, и Тибо понял, что он часто думает о «девушке с букетом роз». Должно быть, думал до тех пор, пока не влюбился в нее. Оставалось понять, хорошая это новость или плохая, но, вспомнив, каким сияющим взглядом смотрела на короля Ариана несколько минут назад, Тибо склонился к первому предположению: даже такой неопытный юноша, как он, без труда догадался бы, что она любит короля всей душой...
Прибытие Гийома де Монферра по прозванию Длинный Меч положило начало пышным празднествам. И радовались все искренне, потому что никто не сомневался: это будет брак по любви, нареченные полюбили друг друга с первого взгляда. Сибилла даже едва не кинулась в порыве благодарности на шею брату, выбравшему для нее такого красивого мужа. Гийому было двадцать семь лет, он был высок ростом и хорошо сложен. Его лицо могло бы послужить моделью для маски римского императора, а черные глаза составляли чудесный контраст со светлыми волосами. Его знали как доблестного рыцаря, искусно орудующего длинным мечом, висевшим у него на боку. Мудрый и рассудительный, молчаливый, но обладающий даром красноречия, он, казалось, соединил в себе все достоинства, необходимые для того, чтобы стать превосходным королем. Сибилла восхищалась им, а Монферра был с первого же мгновения покорен красотой девушки. Словом, все сошлось так, что их свадьба должна была стать настоящим праздником.
В день свадьбы весь Иерусалим благоухал ароматами жареного мяса, пряностей и цветов, рассыпанных на всем пути кортежа, бьющим из фонтанов вином, горячим воском и ладаном. Город, от бедных окраин до вершины башни Давида, где трепетали на легком ветру два соединенных знамени – королевское и маркиза де Монферра, был расцвечен флагами. На улицах пели, танцевали и пировали, а в большом дворцовом зале Героев, сплошь убранном коврами и знаменами, заполненном шумом шелков и сверкающем огнями, новобрачные заняли места на двойном троне, расположенном под большим гербом Иерусалима, и туда устремлялись взгляды благородного собрания – здесь присутствовали самые знатные люди королевства. Сибилла, одетая по обычаю в платье из алого затканного и расшитого золотом атласа, с длинным покрывалом того же цвета на светлых волосах, перехваченным подаренной братом короной, казалась на удивление робкой, но ее глаза из-под опущенных век неотрывно смотрели на мужа, взволнованного не меньше нее. К еде жених и невеста почти не притрагивались, зато ежеминутно касались друг друга руками, и лица их заливались жарким румянцем. Они явно сгорали от нетерпения, им хотелось поскорее остаться наедине и оказаться в приготовленной для них большой кровати, украшенной миртом и усыпанной розовыми лепестками. Гийом много пил, должно быть, стараясь справиться с волнением.
