Текст книги "Волки Лозарга"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Я так и думала, собираясь к вам, госпожа герцогиня, – вмешалась Фелисия. – Ведь сама я не вхожа во дворец и, признаюсь… не то чтобы очень волновалась, но все же как-то побаивалась отпускать ее одну туда, где нас не любят.
– Она пойдет не одна, а с двумя попечительницами, хотя, на мой взгляд, это и есть самое неприятное. Обе, госпожа д'Агу и госпожа де Дам, из окружения нашей дофины и созданы по ее образу и подобию: необыкновенно скучные и чопорные особы. С вами они едва перемолвятся словом, и у вас может появиться ощущение, будто вы под арестом. Но, в конце концов, путь ведь недолог…
Сказав так, она дружески обняла Гортензию, дала ей еще несколько добрых напутствий и исчезла, оставив за собой нежный аромат туберозы.
– Значит, все-таки придется идти, – вздохнула королевская приглашенная, откидываясь на спинку канапе. Но тут же в ужасе вскочила: – О господи, Фелисия, а как же платье?
– Какое платье?
– Да ведь то самое, особое, придворное платье, без него нельзя. У меня нет ничего такого, а покупать – денег не хватит.
– Вы правы! Придется об этом позаботиться…
Фелисия на минуту задумалась, но вскоре лицо ее осветилось радостью:
– Мне кажется, я нашла выход. Сейчас же поеду попрошу денег у Сан-Северо. Ясно как день, это ведь его рук дело, ему и платить.
– Он никогда не согласится.
– Вы так думаете? Тогда выиграю у него в карты. Не очень удобно вам рассказывать, но, когда дело того стоит, у меня недурно получается. Да и какое удовольствие посмотреть на физиономию этого всевластного убийцы, когда он проиграет!
Из всего монолога Гортензия уловила лишь одну фразу.
– Фелисия! Вы хотите сказать, что можете… словчить?
Молодая графиня одарила ее сардонической улыбкой.
– Это если захотеть… Быть может, и не придется воспользоваться… Я научилась этому у одного венецианского крупье. Как-то раз он выиграл у мужа слишком крупную сумму, вот и пришлось ему под дулом пистолета посвятить меня в тайны своего мастерства. Ладно, пойду одеваться. Приятного вечера и доброй ночи. Я вернусь поздно, вас будить не стану.
Гортензия бросилась за ней, схватила за руку.
– Возьмите с собой Тимура! Так мне будет спокойнее.
– Вполне достаточно Гаэтано. У него есть такие таланты, о которых вы даже не подозреваете. К тому же я ничего не боюсь. Не забудьте, Сан-Северо уверяет, будто в меня влюблен… А если я увезу Тимура, он может воспользоваться этим и наслать сюда целый отряд своих головорезов, переодетых грабителями.
За ее шутливым тоном сквозило беспокойство. Гортензия убедилась, что подруга тревожилась всерьез, только наутро обнаружив, что Тимур проспал ночь на банкетке у двери в ее комнату.
Но уже за завтраком в маленькой гостиной у раскрытого навстречу солнышку окна, за которым резвились белые голуби, Фелисия выглядела веселее и ласково поглаживала изрядно потолстевший за ночь зеленый кожаный кошелек, лежавший возле ее правой руки.
– Полный успех! – объявила она, как только Гортензия появилась в гостиной. – Я ощипала этого принца, как последнюю курицу.
– Значит, вы все-таки…
– А как же! Ведь… наш святоша и знать ничего не желал. Клялся и божился, что он здесь ни при чем, что его не посвящали в то, для чего вас пригласили. И вообще отказывался понять, почему он должен покупать вам платье. Я не стала настаивать. Просто предложила сыграть. Перед таким предложением он никогда не мог устоять, но сегодня ему решительно не везло.
– Сколько… вы у него забрали?
– Двадцать тысяч ливров! – торжествующе объявила подруга. – Даже больше, чем нам нужно. Давайте побыстрее проглатывайте завтрак, и займемся этим проклятым платьем. В нашем распоряжении ведь не больше недели…
Неделя и вправду выдалась суетливая. Несколько часов спустя после получения королевского послания господин Абрахам – маленький, сухой и манерный старичок, весьма чтивший пудру и румяна, явился на улицу Бабилон посвящать госпожу графиню в таинство трех придворных реверансов.
Гортензия еще раньше, у сестер монахинь, кое-что из этой области усвоила, так как «манера держаться» считалась там одной из основных дисциплин, но теперь она быстро обнаружила, что делать реверанс в обычном платье и в платье со шлейфом – совершенно разные вещи.
Приходилось делать множество шагов и шажков то вперед, то назад, грациозно поворачиваться вбок, отступать на заранее рассчитанные позиции и незаметно взбрыкивать, чтобы потихоньку откинуть назад предательские складки длинного платья. Если бы хоть можно было просто повернуться назад – все было бы много проще, но в том-то и дело, что никак невозможно поворачиваться спиной к королевской особе. Король должен был видеть своих подданных только анфас, и это чрезвычайно усложняло дело, так как, совершив необходимый обряд, приходилось, отступая, пересечь огромный зал, ни на пядь не отклонившись от заданного маршрута. Если неверно рассчитать, где находится дверь, можно упереться в стену и сделаться всеобщим посмешищем.
– У нас очень мало времени, – кудахтал господин Абрахам, – но, слава богу, госпожа графиня молодая и гибкая. Она с честью выйдет из этого небольшого испытания… Конечно, реверанс – это целое искусство. Ах, если бы вы могли видеть покойную королеву Марию-Антуанетту! Какая грация, какая элегантность!
Господин Абрахам и вправду раньше был учителем танцев бедной королевы и теперь считал своим долгом всех об этом оповестить. О чем бы он ни заговаривал, всегда обязательно с грустью прибавлял: «Ах, если б вы видели…»
С платьем тоже начались проблемы. При дворе было не принято появляться в трауре, и Фелисия выбрала для подруги аметистового цвета парчу, прошитую тонкими серебряными нитями, чтобы оттенить ею лицо блондинки. Платье получилось очень красивое, и Гортензии изумительно шло. Но, к несчастью, госпожа дофина, когда она звалась еще герцогиней Ангулемской, повелела (даже в форме особого указа) ко двору являться в очень странном наряде, способном испортить любой, даже удачно выбранный туалет: надлежало прицеплять к волосам длинные кружевные ленты, на плечи надевать мантилью, а на шею – какую-то уродливую кружевную манишку, очень тяжелую и неудобную.
Когда утром тринадцатого мая Гортензия, глядясь в зеркало у себя в комнате, увидела разряженную особу, со страусиными перьями в высокой прическе, то даже развеселилась.
– Я похожа на лошадь из похоронной процессии! Бедная матушка, – вздохнула она, – как же она, наверное, страдала, напяливая на себя все это! А ведь она всегда божественно одевалась…
– И к тому же, – добавила Фелисия, протягивая ей длинные белые перчатки, довершавшие туалет, – прием ей, наверное, оказывали не слишком теплый, как и семьям маршалов империи. Когда принцесса Московская, супруга маршала Нея, присела в реверансе, наша Мадам своим гренадерским басом лишь бросила ей: «Здравствуй, Аглая!» – тем самым давая понять, что в свое время в Версале она была всего только дочерью камеристки королевы… Но хватит разговаривать! Я слышу, как подъехала карета…
Она в последний раз окинула взглядом Гортензию и крепко ее расцеловала, стараясь при этом не задеть сложное сооружение у той на голове.
– Возвращайтесь скорее! – взволнованно сказала Фелисия. – Потом мне все расскажете, и мы повеселимся вволю. А пока… я буду молиться за вас!
В пышной королевской карете ожидали две дамы, похожие друг на друга как две капли воды, обе в вышитых шелках с украшениями, в кружевах, перьях, с одинаковыми брильянтами и одинаково постными важными физиономиями. Ни одна из них не соизволила выйти, чтобы помочь вновь пришедшей забраться со своими юбками в экипаж, они только потеснились, поджав губы, и одна из них (Гортензия так и не поняла которая) процедила:
– Вы не опоздали, сударыня… это хорошо.
Вот и весь разговор до того самого момента, пока они не въехали во двор для конных состязаний. Лишь тогда одна из дам, которая за весь путь и рта не раскрыла, промолвила:
– Не забудьте одну важную вещь: если Его Величество король соизволит обратиться к вам с вопросом, не вздумайте, отвечая, назвать его «Сир» или «Ваше Величество». Только «Король», и, естественно, в третьем лице.
– Ни «Сир», ни «Ваше Величество»? Но почему?
Дама окинула ее ледяным взглядом и, высоко задрав подбородок, заявила:
– Оба эти титула запятнал корсиканский узурпатор. Законный король не потерпит, чтобы его так называли.
– Хорошо, – вздохнула Гортензия. – Благодарю вас, сударыня, за то, что предупредили.
– Я всего лишь забочусь о вашей репутации, дорогая моя. Мы вовсе не просились быть вашими попечительницами, но и не хотим, чтобы вы выглядели слишком уж смешно. Пора выходить…
Неимоверным усилием воли Гортензии удалось подавить закипавшую ярость. Ах, как ей хотелось отхлестать по щекам этих двух дерзких старых перечниц, напомнить им, что происходит из более древнего рода, чем они! Но она шла на Голгофу, и надлежало пройти весь путь до конца. Ведь что их насмешки? Всего лишь комариные укусы, главное – поскорее покончить со всем этим.
Но, вступив во дворец, принадлежащий некогда ее знаменитому крестному, Гортензия не смогла совладать с охватившим ее волнением. Здесь так ничего и не изменилось с тех времен, все осталось почти как было при нем. Под свежевыкрашенными позолоченными геральдическими лилиями она угадывала очертания императорских орлов, словно вновь слышала звучные шаги императора по мраморным ступеням… К глазам подступили слезы… А потом она уже ничего не видела и не слышала, ослепленная и оглушенная яркими красками и гомоном голосов. Здесь словно тщились воспроизвести крикливую пышность Версаля: повсюду мелькали фраки, обвешанные орденами и медалями, пышные мундиры с лампасами, и султаны, и плюмаж. Здесь было царство военных, телохранителей и швейцарцев. Строевым шагом проходили караулы, под высокими сводами эхом гулко отдавались команды, но все расступались перед их процессией: тремя дамами с целым эскортом выездных лакеев.
Зажатая меж двух церберов, Гортензия поднялась по широкой беломраморной лестнице, у подножия которой возвышались статуи Молчания и Раздумья. Лестница вела к большой площадке с ионическими колоннами. Двойная дверь напротив выходила в часовню…
Несмотря на значительные размеры, которые придали часовне декораторы империи Персье и Фонтэн, она все равно не вмещала весь двор целиком, и на площадке тоже толпились люди. Сбоку растворились двери в гостиную, пропуская Гортензию с попечительницами, но в гостиной также было много народа.
Сколько еще придется стоять здесь навытяжку, ожидая, когда распахнется дверь напротив? Порой до слуха Гортензии доносились звуки органа, они печально отозвались в ее измученной душе, и, сама не зная почему, молодая графиня вдруг почувствовала себя смертельно усталой. Откуда это ощущение тяжести в сердце? Вокруг нее перешептывались, понизив голос, как того требовал этикет. Банальные светские разговоры, ее они совершенно не касались. И все-таки временами у Гортензии появлялось ощущение, что на нее направлены недобрые взгляды, они раздражали, как укусы насекомых…
Орган заиграл победный марш, звуки его становились все слышнее и слышнее. Это означало, что служба окончена и король скоро выйдет в зал. Спустя некоторое время двойные двери распахнулись настежь и в сопровождении ламаншцев[8]8
Личные телохранители короля, выступавшие по бокам от него. – Прим. авт.
[Закрыть] появился король Карл X. Позади семенили двое: маленький незаметный человечек – Неаполитанский король и пышнотелая дама в розовом – королева. Следом за ними шествовало все королевское семейство, вот они остановились на миг, словно позировали для семейного портрета: впереди все такая же чопорная, как раньше, без малейшего намека на женственность, дофина, возле нее с отсутствующим видом сутулился дофин. И наконец, держа за руки маленькую девочку и мальчика, худощавая молодая блондинка с роскошными волосами, жизнерадостная, с чуть неправильными чертами лица: герцогиня Беррийская… Яркие наряды, сверкающие драгоценные камни – все это совершенно затмило взор Гортензии.
– Пойдемте! – скомандовала одна из провожатых.
Они выступили вперед, все трое лицом к изящной высокой фигуре Карла X, затянутого в лиловый мундир с позолотой. Но не успели приблизиться к королевской особе, как откуда-то сбоку донесся голос:
– Соблаговолит ли король позволить представить ему графиню Гортензию де Лозарг, мою невестку и верноподданную короля?
В ушах Гортензии словно забили барабаны самого дьявола. Голос принадлежал ее свекру, маркизу. Глаза заволокло пеленой, она чуть не упала в обморок. Но тут кисть ее сжала знакомая сильная рука и твердо повела к королю. Гортензия присела в первом реверансе. Как ей удалось выполнить два остальных, она так и не вспомнила. Все происходило как во сне.
Вместо ответа король покачал головой и что-то проворчал. Тогда безжалостная рука вновь в нее вцепилась и подвела к дофине. Пришлось снова приседать.
– Научитесь вести себя как подобает! – бросила та в ответ. – Пора уже перестать за вами гоняться! – И прошла мимо.
Лишь одна герцогиня Беррийская пожалела едва не падающую с ног полумертвую от страха Гортензию и ласково улыбнулась ей.
– Приходите как-нибудь ко мне. Почему бы вам, графиня, не стать одной из моих фрейлин?
Но за Гортензию ответило черное с золотом пятно рядом:
– Ваше Королевское Высочество бесконечно добры. Но госпожа де Лозарг не создана для двора, и вскоре мы намерены возвратиться на наши земли в Овернь…
– В самом деле? Как жаль! В таком случае прощайте, графиня…
На этом все закончилось. Королевское семейство удалилось, а вместе с ним и противные попечительницы, и прочие придворные. Зал опустел. Лишь тогда, набравшись храбрости, Гортензия взглянула на Фулька де Лозарга.
Да, это был он, все тот же маркиз де Лозарг, дерзкий и циничный, с величественным ореолом своей серебряной шевелюры и, как всегда, необыкновенно элегантный. Придворный черный шелковый костюм, расшитый золотом, сидел на нем как влитой, а воротничок рубашки сиял ослепительной белизной. На губах его играла оскорбительная улыбка, но прозрачные небесно-голубые глаза оставались строгими. И, странное дело, именно эта победная улыбка вернула Гортензии утраченное было мужество. С силой высвободив руку, она отошла в сторону.
– Если не ошибаюсь, это вам я обязана чудовищной комедией, в которой меня вынудили участвовать?
Маркиз захохотал и защелкал пальцами по жилету, словно сбивая щелчками (такая у него была привычка) крошки табака.
– Фи, как некрасиво! Разве такими словами встречают родственника, которого долго не видели?
– Долго? Всего несколько недель. Но время тут ни при чем. Даже годы разлуки ничего не убавили бы и не добавили к словам, которыми я бы вас встретила, маркиз. Если бы хоть на миг могла предположить, что здесь окажетесь вы.
– Дорогая моя Гортензия, королевское приглашение нельзя отклонить. Мне казалось, хоть этому-то я вас научил?
– Будет вам насмехаться! Главное, чему вы меня научили, – это ненависти к вам. И еще пониманию того, что вы за человек.
От гнева кровь прилила к ее щекам, а видя, что маркиз все улыбается, Гортензия и вовсе пришла в ярость:
– Что вас так рассмешило? То, что я вас ненавижу?
– Конечно, ведь это не имеет ровно никакого значения. А вот гнев вам очень идет. Вы, сударыня, сегодня ослепительно красивы, и я просто счастлив, что вижу вас. Не стоило мне… признаться… давать себе волю и действовать, повинуясь капризу…
– Капризу! Это когда вы вознамерились меня убить?
– Тише, прошу вас! – прошипел маркиз, указав на стражников, словно голубые с золотом кариатиды, выстроившихся по обе стороны дверей. – Не забывайте, где мы находимся.
– Вы сами, по-моему, забыли, затащив меня в эту… бесчестную западню.
– Нет, положительно вы теряете рассудок! Что бесчестного в просьбе представить вас ко двору? Если бы вы так не безумствовали, все бы прошло значительно более гладко и естественно.
– Осмелюсь ли напомнить, что вам приятнее было бы готовиться к церемонии моих похорон?
– Не будем больше об этом! Я уже дал вам понять, как сожалею о той вспышке гнева. Дорогая моя Гортензия, честное слово, я желаю только одного: увезти вас с собой в Лозарг и жить там, как подобает нормальной семье.
– Я знаю! Вы уже объявили об этом Ее Высочеству герцогине Беррийской, даже не подумав справиться о моем мнении на этот счет. Но дело в том, что я пока не собираюсь возвращаться в Овернь.
– В самом деле? Вы не хотите увидеться с сыном?
Охваченная накатившей волной воспоминаний, Гортензия на мгновение закрыла глаза. Этот бессовестный обманщик, чтобы вернуть ее, решил прибегнуть к гнуснейшему шантажу… Конечно же, ей безумно хотелось увидеть сына, но ведь если она согласится следовать за маркизом, куда это ее приведет? К какому жестокому рабству? Что ей предстоит вынести, как только она окажется за стенами Лозарга? Но все-таки нежность к сыну пересилила, и, не сдержавшись, она спросила дрогнувшим от волнения голосом:
– Что с ним?
– С ним все чудесно. Нам даже пришлось подыскать ему другую кормилицу, так он был прожорлив. Прекрасный ребенок. Настоящий Лозарг!
Улыбка нежности, которая расцвела в сердце Гортензии, помимо ее воли заиграла на губах:
– Как я счастлива… Мой маленький Этьен…
Но ледяной тон маркиза вернул ее к действительности.
– Не знаю никакого Этьена. Моего внука зовут Фульком, как и меня самого. Пойдемте, дорогая, мы и так, с высочайшего соизволения короля, слишком задержались здесь. Его Величество милостиво разрешил, прежде чем мы покинем дворец, обменяться нам здесь несколькими словами. А теперь пора уходить…
– Разделяю ваше мнение. Поеду к себе. Надеюсь, любезные дамы, которые привезли меня сюда, сопроводят и обратно?
– Об этом не может быть и речи, ведь я сам подле вас и с радостью выполню эту миссию. Не угодно ли дать мне руку?
Не сразу решилась она положить руку на вышитый рукав. Но лучше уж не устраивать скандала в этом дворце, где все, как она поняла, относились к ней враждебно… Они молча вышли из гостиной, спустились вниз по лестнице, где теперь Гортензия ловила на себе любопытные или восторженные взгляды. Она вспомнила, что от волнения даже не стала искать среди королевской свиты госпожу де Дино… в конце концов, была она там или нет, уже не имело никакого значения. Племянница Талейрана не смогла бы ее защитить. Да и от чего? От элегантного, вышагивающего рядом дяди, от его улыбки, полной очарования? Ведь саму герцогиню столь долгие годы связывала страсть с точно таким же стариком дядей, и, наверное, сейчас ей Гортензия казалась сущей безумицей…
В главном вестибюле раздался голос лакея, вызывавшего экипаж господина маркиза де Лозарга. Почти тотчас же экипаж был подан, и маркиз со своей обычной безупречной любезностью, изменявшей ему лишь тогда, когда у него становились на пути, помог племяннице усесться в экипаж и сам сел рядом с нею. Карета медленно развернулась и поехала в направлении Лувра.
– Очень любезно с вашей стороны отвезти меня к графине Морозини, – чуть помолчав, сказала Гортензия. – Только прошу вас, оставьте всякую надежду убедить меня сопровождать вас в Овернь. Я не вернусь в Лозарг…
– А я думаю, вернетесь. Во всяком случае, на улице Бабилон вам уже больше не жить.
– Как? Куда вы меня везете?
– Куда? К вам же домой.
– У меня больше нет дома. Вам, как и мне, прекрасно известно, что туда вселился незваный гость и что без моего ведома посмели продать принадлежащий мне замок в Берни.
– Ну, не глупите. На шоссе д'Антен вы всегда будете у себя дома. Наилучшее доказательство тому – то, что я сам здесь остановился. Дом огромный, и принц Сан-Северо в глубине души не так уж плох…
– Вы хотите меня отвезти к этому…
Страх сжал ей горло, она не договорила. Как возможно такое? Нельзя было ехать к этому страшному человеку, да еще вместе с тем, кто еще совсем недавно собирался ее убить…
В панике она решила действовать. Экипаж, оставив позади Лувр, медленно двигался вперед, но даже если бы он ехал очень быстро, Гортензия бы все равно не отступила. Наспех подобрав длинный, сковывавший движения шлейф, она распахнула дверцу кареты и, прежде чем маркиз успел удержать ее, выпрыгнула на мостовую. И побежала, скорее, скорее вперед, не обращая никакого внимания ни на крики маркиза, ни на изумленные взгляды прохожих, вышедших тем воскресным утром погреться на солнышке на набережную Сены. Многие из них, должно быть, запомнили красавицу в придворном платье, бегущую стремглав, подобрав свои юбки и прижимая к груди целый отрез аметистовой парчи. От бега высокая прическа развалилась, и светлые волосы рассыпались по плечам. В них путались дурацкие придворные кружевные ленты…
Гортензия хотела только одного: поскорее вернуться к Фелисии, вновь ощутить спокойствие за стенами ее дома, увидеть внушающую уверенность фигуру Тимура… Обязательно нужно было добраться туда… только бы удалось… Не оглядываясь, даже не зная, гонятся ли за ней (ведь, наверное, маркиз приказал развернуть экипаж и ехать следом), она все бежала, бежала… Вот и Королевский мост. Сердце готово было выскочить из груди, но она не остановилась даже тогда, когда сзади раздался голос маркиза, кричавший: «Остановите ее!», и топот конских копыт… К счастью, на мосту было много народа. Толпа расступалась перед Гортензией, но вдруг посреди улицы она заметила ватагу студентов. Перегородив дорогу, они кричали что-то, размахивали палками, распевали…
Ее сначала не пропустили, даже остановили, и один из них спросил:
– За вами гонятся?
– Да… Вон там, сзади… карета.
– Бегите! Клянусь, они здесь не проедут!
Так, значит, случаются порой чудеса?
Живая цепочка, пропустив ее, сомкнулась, а она вновь устремилась вперед. Вон впереди конец моста… Теперь надо бежать по улице Бак, но вдруг она поняла, насколько странно выглядит, поймала на себе любопытные взгляды. Вон там, на улице, двое в черном – полицейские агенты. Сейчас они ее арестуют! Вот уже идут навстречу, а она так устала… так устала…
Гортензии показалось, что сердце сейчас не выдержит и она упадет к ногам тех двоих, как внезапно почувствовала, что в нее вцепилась чья-то сильная рука.
– Сюда!
Слишком много всего произошло в этот день, и она даже не удивилась, узнав Делакруа.
– Не могу… Совсем выбилась из сил…
– Нет, сможете! Бог мой, да что же это на вас за снаряжение! Я живу в двух шагах. Смелее!
Гортензия почувствовала, что он обхватил ее за талию и она словно поднялась в воздух, так велика была сила его внушения. А может, он просто понес ее на себе?
С удивлением она увидела, как двое полицейских прошли мимо, не выказав при виде их ни малейшего удивления. Быть может, такое случалось нередко на парижских улицах? Оглянувшись посмотреть на мост, Гортензия с величайшей радостью обнаружила, что карета все еще стоит, окруженная толпой взбудораженных студентов, и она мысленно послала им воздушный поцелуй.
Они с художником вошли в ворота большого дома, и у лестницы Делакруа отпустил ее, сказав:
– Моя мастерская на последнем этаже. Есть у вас еще силы?
Гортензия наградила его робкой улыбкой.
– Вы спасли меня. Я теперь такая сильная…
Вслед за ним она поднялась на нужный этаж. Наконец художник подошел к блестящей лакированной двери и вынул из кармана ключ.
– Это здесь. Прошу вас…
Гортензия вошла, подчиняясь приглашению, сделала несколько шагов и упала без чувств.
