Текст книги "Страсти по Марии"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глаза герцога округлились, он смотрел на жену, явно не понимая ее.
– Вы что же, колдунья? – поинтересовался он полушутя-полусерьезно.
– Почему бы и нет? Они ведь в деревнях водятся, а я уж столько месяцев как деревенская затворница! Ладно, идемте ужинать!
Рассмеявшись, она взяла его за руку и увлекла к накрытому столу. Вечер явно удался. Прекрасное настроение Марии избавило Клода от подавленности. Необычное поведение супруги околдовало его. Не веря ни единому слову из ее неправдоподобного заявления, он задумался о наступающей череде мирных дней у себя дома наедине с женой, заботящейся лишь о том, чтобы нравиться ему. А потому почувствовал себя марионеткой в чьей-то дурной игре, когда во время десерта, пощипывая гроздь золотистого винограда, она спросила мужа, когда же он рассчитывает возвратиться ко двору.
– Возвратиться ко двору? – поперхнулся герцог. – Но для чего?
– Это же совершенно очевидно: чтобы исполнять ваш... Нет, наш долг!
– Не забываете ли вы, Мария, что вас обрекли на ссылку?
– Но не вас, насколько мне известно! А потому мне представляется чрезвычайно важным, чтобы вас там видели. Понимаете? Вас! Тем более что король к вам сейчас благосклонен. Его, несомненно, обрадует то, что вы отдаете предпочтение ему, а не мне.
– Кто, зная вас, этому поверит?
– Благодарю за галантность, но вам нужно понять, что позволить о нас позабыть – худшее из зол! Нужно, чтобы вас видели рядом с королем: за столом, на хвосте у его лошади во время охоты. И на вашем лице всегда должна быть любезная улыбка... Вы рядом с повелителем, которого вы любите, и для вас это главное. Жена для вас не столь важна. Ей – совершившей проступки и потому справедливо наказанной – надлежит молить Господа о прощении грехов и усмирении гордыни. Что может быть более праведным, я бы даже сказала, заслуживающим уважения? Мадам де Шеврез встала на путь покаяния, а для вас вопросом чести остается служба королю. Вы понимаете?
– Ну да, конечно! Если все представить именно так, это можно принять за примерное поведение, но...
– Никаких «но», мой друг, если хотите знать, я должна быть уверена, что вы при дворе.
– Но для чего?
– Вам известно, насколько я привязана к королеве и как я беспокоюсь о ней. Ее окружают враги, она часто становится жертвой недобросовестных советчиков. Что королева-мать, что сам король, оба они прилагали все свои силы к тому, чтобы сделать ее жизнь невыносимой, и до сих пор весьма преуспели в том, что принуждали королевскую упряжку тащиться по одной и той же разбитой колее...
– Если мне не изменяет память, тому способствовали и вы, – заметил де Шеврез.
– Этого я не отрицаю, но меняются времена, меняются и люди, и, уверяю вас, было бы мне позволено начать все сначала, я отдала бы все свои силы на примирение королевской четы. Нужно, чтобы король стал доверять супруге и чаще наведывался к ней...
– Конечно, вы правы, но что вы замышляете?
– А вот что: в королевстве наступит мир, и мы сможем успешнее бороться с нашим заклятым врагом Ришелье, а королева наконец сможет зачать и родить наследника. Вы будете рядом с Людовиком, а значит, должны все сделать для того.
– Лучшего я и не просил бы, но как это сделать? Не желаете же вы, чтобы и я сотворял те же подвиги, что и покойный Люинесс, первый ваш супруг, который как-то вечером взял в охапку дрыгающего ногами юного короля и отнес его в постель своей жены? Для подобных ребячеств наш с вами возраст уже не подходит.
– А жаль! Действуйте тогда иначе.
– Но как?
– Я вам позже о том скажу, мне еще над этим нужно подумать. А теперь отправляйтесь занимать свое место, покажите себя нужным и – почему бы и нет? – незаменимым, а не просто приближенным. У вас это прекрасно получится. И все время, слышите, все время ставьте меня в известность обо всем, о чем будете знать сами. Одним словом, станьте моими глазами и ушами...
Вся последующая ночь ушла на то, чтобы убедить Шевреза, в глубине души крайне недовольного, в необходимости вновь вернуться к жизни при дворе и припомнить городские привычки. Лето заканчивалось, и досадовать на необходимость перебираться в прекрасный особняк на Сен-Тома-дю-Лувр и вновь оживить в нем светскую жизнь, замершую после отъезда Марии в Лорен, не следовало. Жизнь в деревне зимой никакими забавами, если не считать охоту, не баловала. Так что на следующий день герцог Клод оказался в Фонтенбло, где после возвращения пребывали король со своими королевами. Шеврезы имели здесь великолепный особняк, в котором нога герцога касалась земли лишь изредка: не отказывающий себе в удовольствии любоваться чарующими прелестями красавицы Марии, король поселил своего преданного и бесхитростного соратника возле себя, тем самым успокоив его...
Наступил сентябрь, и двор, окутанный странной атмосферой, клубящейся несовместимо различными надеждами, ожидал возвращения кардинала Ришелье: король – с нетерпением, королева – с беспокойством вперемежку со страхом и надеждой на хитросплетения нескончаемых затей мадам де Шеврез и посла Испании, а Мария Медичи – в неизменно дурном настроении, которое вызывало в ней чуждое, яростно противящееся политике министра Ришелье окружение, ведомое кардиналом де Берюль.
Четырнадцатого сентября навстречу подъезжавшему по южной дороге Ришелье направился сам король. То был знак небывалой милости, дававший пищу многим домыслам и еще большему числу пересуд. Встреча состоялась в Немуре, при этом Людовик XIII продемонстрировал несвойственную ему теплоту: он слез с лошади в то же время, когда появился из своей кареты кардинал, и направился к тому с распростертыми объятиями, чтобы расцеловать кардинала.
– Как я рад снова видеть вас, ваше преосвященство! Вы не можете представить себе, насколько мне вас недоставало! – искренне воскликнул король.
– Сир, благодарю вас за столь лестные слова! Ваше Величество не догадывается, сколь они дороги и сколько надежд внушают верному его слуге!
– Поведайте-ка мне о своем самочувствии! Не слишком ли много неудобств причинила вам сильная жара Лангедока?
– Ничуть, а счастливая возможность послужить королю и королевству всегда остается для меня лучшим из лекарств. Слава богу, в королевстве мир, и остается лишь...
– Мы вместе отблагодарим Господа за это, а теперь пора возвращаться!
И как бы в продолжение оказания почестей, а на самом деле с целью по дороге до Фонтенбло поговорить без свидетелей, Людовик XIII занял место в карете своего министра. Затем Ришелье принял знаки почтения двора, приветствовал Анну Австрийскую, подавшую ему вялую руку и одарившую его натянутой улыбкой. Заметив отсутствие королевы-матери, Ришелье спросил о ее самочувствии и уверенно направился в ее покои.
Мария Медичи и в самом деле была у себя. В парадных одеждах посреди золоченого зала, наполовину заполненного, она болтала с де Берюлем и братьями де Марьяк, канцлером и маршалом. Ни один из этих троих не состоял в друзьях Ришелье даже в те времена, когда все при дворе следовало воле королевы-матери. Вокруг них царило истинное столпотворение, но стоило кардиналу переступить порог, наступила полная тишина. Все в одно время обернулись в сторону двери, где Ришелье на мгновение задержался, окинув пытливым взглядом все собрание разом. Чрезмерная чувствительность его легковозбудимой натуры позволила ему учуять нечто, похожее на опасность. Тем не менее он, высоко вскинув голову, подошел к королеве-матери и с улыбкой на губах согнулся перед ней в глубоком поклоне:
– Вот и я, мадам, и бесконечно счастлив возможности засвидетельствовать мое почтение Вашему Величеству...
Слова замерли на его губах, когда, выпрямившись, он увидел напротив себя потяжелевшее лицо флорентийки, походившее на каменное изваяние. Голубые, навыкате, ее глаза полыхали бешенством, но сама она хранила молчание. Подняв руку ко рту, словно подавляя зевоту, она повернулась к кардиналу спиной.
От нанесенного оскорбления лицо Ришелье приняло мертвенно-бледный цвет. И без того тонкие крылья носа стали почти прозрачными. Быстрым взглядом он окинул язвительные лица свидетелей своего унижения. Упорствовать он не стал, коротко всех приветствовал и удалился быстрым шагом, а за его спиной раздались возгласы одобрения, по большей части в неподобающих выражениях. На нижней ступени он на мгновение задержался, поколебавшись, но в рабочий кабинет, имевшийся у него здесь, в замке, разгневанный и униженный кардинал не пошел, а сел в карету и вернулся в свой дом, который был выстроен для него неподалеку.
Прежде всего он направился в часовенку, чтобы привести в порядок свои чувства, затем, распорядившись, чтобы его не беспокоили, сел к рабочему столу и написал два письма: одно королю, второе королеве-матери, и оба содержали просьбу о его отставке. Людовику XIII он сообщал, что ввиду главенствующего положения в Совете королевы-матери, еще недавно остававшейся к тому же регентшей королевства, он не допускает мысли о возможности исполнять свои обязанности, будучи в разладе с ней. А Марии Медичи он выразил свое недоумение по поводу столь оскорбительного обхождения с ним, никогда не допускавшим и мысли что-либо предпринимать без полного ее одобрения, стремившись лишь к добросовестному служению ей. После чего, вручив оба этих послания курьеру, принял лекарства и отправился в спальню не столько ради восстановления сил после длительного переезда, сколько ради того, чтобы как следует все обдумать.
Различие в двух оказанных ему приемах было чересчур очевидным, оскорбление последовало сразу за триумфом. До самого последнего времени старая коронованная мегера поддерживала его, и он охотно признавал себя обязанным ей в своей политической карьере, но если теперь она выступит против него и сделает все возможное, чтобы и король принял ее сторону в самые короткие сроки, тогда ему придется действовать с величайшей осторожностью. На самом деле Ришелье ничуть не сомневался в том, что Людовик не примет его отставку, а это обещает бурные дебаты в Совете, который тут же разделится на два лагеря, увязнет во всевозможных дрязгах и очень скоро обнаружит свою полную неуправляемость. Если только король не проявит большую властность. И это его самое уязвимое место: согласится ли он выступить против матери в поддержку своего министра? В отношении Медичи Ришелье не питал никаких иллюзий: пока ее гладишь по шерсти, она мурлычет, словно большая кошка, но, упрямая, недалекая и мстительная, она никогда не прощает и малейшей обиды, даже если и сама их выдумывает. А ведь кардинал никогда и ни в чем ей не отказывал, а, напротив, старался во всем ей угождать.
Чуть погодя он встал с кровати и направился к потайному, спрятанному в стене, шкафу для секретных бумаг, похожему на те, что по его указанию были сооружены в каждой из его резиденций, и достал оттуда небольшой железный сундучок, ключ к которому он всегда носил на шее. В нем хранились несколько пожелтевших писем, истинный вес каждого из которых был никак не меньше веса топора и плахи. Эти письма кардинал забрал у одной дамы, старинной приятельницы Марии Медичи, являвшейся к тому же ее кузиной по Исааку де Лаффемасу, его учителю по «басовым партиям», а иначе говоря, по темным делам. Много крови из-за них пролилось, но цена их была столь велика, что кардинал предпочитал не вспоминать тех пагубных обстоятельств. Эти письма для него являлись последним средством защиты на случай, если Медичи подтолкнет его к войне, которую она ему только что объявила. Они ускорили бы ее низложение, воспользуйся он хотя бы одним из этих королевских секретов, прежде чем исчезнуть.
Перечитав два из них, кардинал осторожно положил их на место. Великолепный прием, оказанный ему королем, позволял надеяться, что тот сам все и уладит. Теперь лучше спокойно ожидать последствий от его писем об отставке.
Последствия превзошли все ожидания. Король метал громы и молнии, сурово упрекал свою мать в том, что та накинулась на самого нужного королевству человека. Королева тут же вошла в свойственное ей неистовство, в результате чего ее комнаты вмиг стали схожи с шумным арабским рынком, на котором каждый хочет перекричать другого. Казалось, она никак не может до конца излить всю свою желчь, скопившуюся в ней с того самого момента, когда Ришелье с заносчивой самоуверенностью стал принимать политические решения, диаметрально противоположные ее мнению. Она обвиняла его в неблагодарности, в лицемерии и надувательстве, утверждала, что по вине Ришелье короля Франции ждет теперь вечное проклятие, поскольку тот осмелился возвыситься над самим Папой. К тому же несчастный заигрывал с этими гнусными протестантами, направив свои армии против такой истинно католической и дорогой ее сердцу державы, как Испания, достойная дочь которой является к тому же супругой короля.
– В таком случае, любезная матушка, объясните мне, почему это сразу же после этой женитьбы, столь вами желанной, вы беспрестанно указываете мне на недостойное поведение нашей супруги, которую, если вас послушать, я уже давным-давно должен был бы выгнать.
– И в лучшем из домов найдется паршивая овца, тут уж ничего не поделаешь. И коль скоро мы заговорили о женитьбе, постарайтесь припомнить, дорогой мой король, что этот человек имел дерзость вмешиваться в наши семейные дела: он потворствует симпатии вашего брата к этой девке Гонзага, он даже готов развязать войну, нужную лишь ее отцу для укрепления своего трона в Мантуе. И Гастон осмелился на это, зная, насколько неприемлемым этот брак представляется мне.
– Заблуждаетесь, мадам! Оказав помощь герцогу де Гонзага и заставив ваших испанских друзей оставить Касаль, кардинал, так же как и я, не имел в виду этот брак, который нравится мне не больше, чем вам. Наша цель была иной – укрепить королевство, вернув ему законные земли. Вам же следовало лишь в крайнем случае прибегать к той власти, которую давал вам статус регентши, да и то поставив меня в известность, прежде чем брать под стражу в Венсене эту бедную девушку и ее тетку, и...
Флорентийка оборвала сына на полуслове:
– Я сделала то, что должна была сделать! Я больше королева, чем вы – король, потому что вы перепоручили свое правление министру, а он этих женщин опрометчиво освободил...
– Не он, мадам, выпустил их из тюрьмы! Это сделал я по просьбе моего брата, справедливо возмущенного наказанием неповинных!
– Вот как? В таком случае ваш брат должен быть вам признателен! Но объясните мне тогда, почему же он так ненавидит кардинала? До такой степени, что, как мне докладывали, стал подумывать, не сбежать ли ему в Нидерланды, чтобы там...
Неожиданное вторжение герцога де Бельгарда, главного конюшего Франции и ближайшего друга Гастона Орлеанского, прервало эту словесную дуэль. Герцог извинился, сославшись на срочность доставленной новости:
– Спешу доложить вам, Ваши Величества, что его высочество отбыл...
– Так-то вот! – восторжествовала королева-мать. – Что я говорила? Вот ваш братец и направился к тем, в ком вы упрямо продолжаете видеть врагов.
Бельгард, привлекая их внимание, покашлял.
– Да простит меня Ее Величество королева, но я не договорил: да, его высочество уехал, но не в Голландию.
– Где же он? – потребовал ответа король.
– В Лорене. Он собирается просить убежища у герцога Клода.
– Который дружествен нам не более инфанты Изабель-Клер-Евгении! Известно ли вам, сопровождает его мадемуазель Гонзага или нет?
– Полагаю, что нет, сир. В конце письма, которое доверил мне доставить его высочество, говорится, что он недоволен непрекращающимся вмешательством в его дела и что рассчитывает отныне вести их по своему усмотрению...
Мария Медичи тут же одарила собеседников мастерски исполненной истерикой: со слезами, проклятиями и призывами к небесам стать свидетелями ее тяжелой материнской доли, сотворенной ее бессердечными сыновьями, которым не терпится как можно скорее уложить ее в могилу. Ее тут же принялись успокаивать, пригласили служанок, те с величайшими предосторожностями отнесли ее в спальню, уложили в постель и тут же позвали доктора и капеллана, на случай если потребуются их умения при этакой-то скорби. Король же удалился к себе в кабинет и велел позвать кардинала.
Кардинал был уже в курсе происшедшего и выглядел обеспокоенным:
– Я безуспешно пытался понять, сир, чем мог оскорбить королеву, которой я всегда доказывал свою признательность и симпатию. Я всегда считал делом чести служить ей...
– ...пока не решили выбрать все же службу королю и Франции, – уныло закончил Людовик, задев тем своего министра. – Моя мать всегда настаивала на первенстве, остальное ее не интересовало. Теперь же ей придется согласиться на примирение с вами.
– Сомневаюсь, что она согласится, сир. Потому моя отставка и казалась мне наилучшим из решений...
– Но не мне, дорогой кардинал, не мне. И корону ношу я. Постарайтесь это запомнить!
– Остерегусь про то забыть, – заверил его Ришелье с глубоким поклоном.
В течение нескольких последующих дней Людовик XIII кое-что предпринял для того, чтобы все, и при дворе, и во всем королевстве, ясно себе уяснили, что корону носит именно он. Ришелье получил официальный титул первого министра, обязанности которого и исполнял. Выгоды его оказались гораздо больше: его брат Альфонс, монах картезианского ордена, стал епископом Экса, а немного погодя и Лиона, примерив при этом кардинальскую шапочку.
Королеве-матери примирение, которого требовал от нее сын, стоило немалых сил, и каждый из них понимал, а Ришелье в первую очередь, что согласие королевы не более чем видимость. Как и от бывшего ее протеже, от нее самой следовало ожидать всяческих интриг, тем более опасных, что замышлялись они теперь в строгой тайне. Вдовствующая королева была зла на кардинала еще и из-за неожиданной смерти ее самого преданного слуги, являвшегося к тому же и злейшим врагом Ришелье. Кардинал де Берюль умер столь странным образом, что многие усмотрели в том указующий перст, некоторые же, и в первых рядах флорентийка, длинную руку министра.
Сознавая, что больше рассчитывать даже на малейшую поддержку с ее стороны он не может, Ришелье сделал единственно правильный выбор: королева Анна, так и не избавившаяся от притеснений своей свекрови, должна быть ему признательна за проявленное к ней внимание и за помощь, которой была лишена все эти годы.
Понимая, что в его руках находится простой способ осчастливить королеву, кардинал пригласил к себе Клода де Шевреза. Несколько дней спустя опьяненная счастьем Мария получила известие о своем полном помиловании: ей было возвращено место подле королевы! Базилио оказался прав во всем... Спасение к ней пришло, откуда она его совсем не ожидала.
От радости она расплакалась, а затем распорядилась готовить сундуки...
Глава V
Подарок королеве
Наступило Рождество, и кардинал в особняке неподалеку от заставы Сен-Оноре, купленном им несколькими годами ранее у государственного секретаря Форже дю Фресне в преддверии ожидаемого разрыва с королевой-матерью, что делало невозможным его проживание в Люксембургском дворце и ставило в неловкое положение, устраивал праздник. Дом был не то чтобы некрасив, а скорее казался Ришелье недостаточно просторным. Теперешний его титул первого министра сам по себе требовал большего пространства, и он не скрывал своего намерения в ближайшее время стать обладателем дворца, достойного его могущества. Кардинал заказал у Лемерсье чертежи того здания, которое вскоре будет дворцом кардинала,[3]3
В настоящее время Пале-Рояль.
[Закрыть] окруженным прекрасным парком, который его преосвященство оценит выше всего остального.
Тем вечером показная роскошь возмещала явно преувеличенную стесненность жилища, ярко освещенного тысячами свечей и фонарей, отражавшихся в огромных зеркалах. Давали комедию «Мелит» Корнеля – новой знаменитости, играла труппа Шарля Ленуара и де Мондори, звучала музыка, был дан балет и, наконец, устроено пиршество, достойное короля и обеих королев. Приглашенные были тщательно отобраны по принципу наибольших шансов понравиться Их Королевским Величествам, Людовику XIII и Анне Австрийской. Среди них блистала праздновавшая свое возвращение герцогиня де Шеврез.
По сути, она и была сюрпризом празднества, рождественским подарком, который кардинал приготовил для королевы. Никто не знал о ее возвращении, и, когда вслед за супругом герцогиня вышла из кареты в восхитительном наряде из черного бархата и белого атласа, усыпанного бриллиантами, лестные замечания не оставляли ее вплоть до самой лестницы, на нижних ступенях которой ее лично встретил сам кардинал.
– Вы ослепительны сегодня, ваша светлость, – приветствовал он герцогиню. – Благодарю, что своим милостивым присутствием вы согласились украсить эту скромную обитель...
– Если вы настолько желали моего присутствия, почему же вы не добивались этого раньше? – заметила она, ослепительно улыбаясь.
– Я предпочел дождаться именно этого вечера, самого светлого праздника, в который само Рождество Господа нашего призывает всех людей позабыть о прошлом и жить в добром согласии.
– Мысль хорошая, но разделяет ли ее король?
– Если бы он ее не разделял, то воплощение ее было бы невозможным. Я рад предоставленному мне праву отвести вас к той, кто на протяжении долгих месяцев не переставала грустить о вас и просить за вас...
– Так королева не знает?..
– Нет. Секрет тщательно скрывали. Надеюсь, вы тоже?
– Не сомневайтесь. Великое мгновение, подаренное вами, ваше высокопреосвященство, я ждала его с нетерпением и долго буду помнить его.
Чуть погодя, все еще в сопровождении Ришелье, она приветствовала королевскую чету глубоким реверансом. В то же время ее спутник изрек:
– С мольбой к Их Королевским Величествам о воздаянии милости герцогине де Шеврез, после долгого отсутствия горящей желанием вновь служить всем своим сердцем возлюбленным нашим монархам!
По правде говоря, на бесстрастном лице Людовика XIII не отразилось ничего. В знак приветствия он лишь кивнул и пробормотал нечто невнятное, но супруга его удержать свои эмоции не смогла. С радостным возгласом протянула она вновь обретенной подруге обе руки, и та, преклонив колени, поцеловала их.
– Что за чудесное Рождество вы мне подарили, кардинал! Вы заслужили благодарность, и вы тоже, сир!
– Вы же видите, я всегда рад сделать вам что-нибудь приятное, мадам, – говорил король. – Будем надеяться, что позже не придется нам о том пожалеть, и уж тем более вам, кузен, – добавил он, обращаясь к стоящему рядом с женой герцогу де Шеврезу.
И в этот словно нарочно выбранный момент вошла Мария Медичи, обдуманно затянув со своим появлением, чтобы все приглашенные смогли осознать: наиважнейшей персоной была здесь она. Настроение королевы-матери вконец испортилось еще по приезде, когда среди встречающих ее у ступеней кареты придворных она не обнаружила Ришелье. Еще более раздраженной стала Мария Медичи, когда увидела кардинала рядом с герцогиней де Шеврез.
– Чертовщина какая-то! Что делает здесь эта мадам? Если сюда она приглашена вами, сын мой, вы совершили ужасную глупость! Думаю, ей и восьми дней будет достаточно на то, чтобы ваш семейный очаг превратился в вертеп!
– Уважаемый кардинал уведомил нас о желании мадам де Шеврез покаяться, и мы подумали, что рождественский вечер наилучшим образом годится для того, чтобы позабыть прошлое...
– Позабыть прошлое? Неужели вы на это способны, сын мой?
– Вам, матушка, кажется, это было доказано тогда, когда вы стояли во главе войны против меня.
Стычка грозила принять неприятный оборот, и герцогиня де Шеврез отважно вмешалась в нее.
– Мадам, – попыталась она смягчить старую королеву, адресуя ей реверанс и чарующую улыбку, – сегодня же Рождество! Нам всем подобает лишь восславить Сына Господня и отдать должное тому, что приготовил для нас кардинал! Досадно, если такой дивный праздник будет испорчен.
Королева-мать ужалила ее ядовитым взглядом:
– Что я вижу, Мария? И вы встали на его сторону? Никак это ваше пребывание в Лорене совершило подобное чудо? Вам, я вижу, там понравилось?
– На витраже Шамбора король Франсуа I начертал: «Женщина непредсказуема». Именно в том женская привилегия, к тому же было бы весьма несправедливо ответить неблагодарностью в ответ на исполнение самого дорогого моего желания.
– Но не моего! К тому же все, что я здесь вижу, все убого! Мою карету! Я возвращаюсь в свой дворец!
Никто не посмел противиться ее отъезду. Даже провожавший ее к карете кардинал. Он остался доволен хотя бы тем, что к его возвращению возникшая вдруг неловкость благодаря радушию мадам де Шеврез сошла на нет. Комедии и балету достались горячие аплодисменты, после чего все направились к столу, где кардинал самолично представил королю и королеве оцененное по достоинству главное угощение, что отметила и Луиза де Конти, отыскавшая подругу после завершения трапезы. Женщины не виделись несколько месяцев и были очень рады этой встрече.
– Кто бы мог подумать, что вы однажды станете главной гостьей кардинала? Надеюсь, вам известно, кому вы обязаны столь впечатляющими переменами в судьбе?
– Кардинал мне намекнул. Он был шокирован отношением к нему со стороны королевы-матери, которая его, кажется, за что-то невзлюбила, и он посчитал необходимым помешать восстановлению ее прежнего влияния на короля и не стал скрывать от меня своего желания сблизиться с королевой. Отсюда и этот поворот, и он меня радует...
– Который радует нас всех, моя дорогая, и в первую очередь королеву! Очень долго я не видела у нее такой улыбки. К тому же, чтобы благодарить кардинала, большого усердия ей не потребуется. Впрочем, как и вам...
– Почему?
– Потому что его высокопреосвященство еще до нового года покинет нас.
– Он умрет? По его виду и не скажешь...
– Эта деревня вас так опростила, дорогая сестра? Не болен он нисколечко, просто король только что назначил его главнокомандующим, на самом же деле командовать войсками будет маршал де Ла Форс. Мне вчера Бассомпьер рассказал: у нас снова проблемы в Италии, опять под угрозой Касаль и Мантуя, только теперь эта угроза исходит от императора. Он недоволен тем, что новый принц Мантуи посажен на трон без его позволения. Король не имеет в настоящее время возможности покинуть Париж и посылает туда кардинала, чтобы там, на месте, услышали голос Франции...
– Великолепная новость! – обрадовалась Мария. – Может, король без дорогого своего министра будет обходительнее с королевой.
Луиза расхохоталась:
– Мария, вы неисправимы! Вряд ли вас переполняет признательность, о которой вы только что говорили! Стоило вам стать королевой бала, и вы тут же вспомнили старые обиды. А я уж было и впрямь подумала, что вы с кардиналом теперь лучшие друзья!
– Пусть бы и он в это поверил, сейчас у меня нет ни малейшего желания с ним ссориться. Я лишь собираюсь посмотреть, как будут развиваться события дальше. Итак, отчего это так любящий повоевать король позволяет Ришелье ехать в одиночку?
– Потому что есть еще и другие нерешенные дела. Например, с Англией, их вроде бы собираются улаживать по-семейному. Постойте! Взгляните-ка, с кем это возле окна беседует мой муж...
Бассомпьер и в самом деле разговаривал с мужчиной, фигура которого, несмотря на то что он стоял к Марии спиной, кого-то ей напоминала.
– Кто это? – поинтересовалась она, только ответ явился ей сам собой, когда незнакомец обернулся, чтобы взять бокал с подноса в руках у лакея. – Дадли Карлтон! – прошептала она. – Но что он тут делает?
– То же, что и три года назад, – налаживает связи между своим королем и нашим. Он один из тех, кто подписывал договор о мире... Но отчего это вы вдруг побледнели? Этот Карлтон, насколько я знаю, никогда не был вам интересен.
– Что с вашей памятью, Луиза? Вы не помните, кто сопровождал его тогда и чем все закончилось?
Голос мадам де Конти понизился чуть ли не до шепота:
– Дуэлью моего брата с Холландом, который затем был выслан в Англию. Как это забудешь?! Судя по выражению лица нашего Клода, он, должно быть, тоже вспомнил об этом. Видимо, ждал, когда Бассомпьер закончит разговор, чтобы потом с ним поговорить...
– Мне тоже хотелось бы с ним поговорить, – неожиданно глухим голосом заявила Мария. – Вы мне поможете?
– Почему бы не попытаться?
Как раз в это время Бассомпьер повернулся в сторону Луизы, она помахала ему рукой, приглашая к себе, но тот направился к Шеврезу. Мария не преминула воспользоваться этим, чтобы подойти к англичанину, и он отшатнулся от нее: видимо, встреча не доставила ему удовольствия. Он ей даже не поклонился, как того требовала простая учтивость:
– Ваша светлость, герцогиня де Шеврез, ваш покорный слуга!
Тон был холодным и не располагал к общению, однако это не смогло обескуражить молодую женщину. Беспечно обмахиваясь веером из белых перьев, она одарила англичанина своей обезоруживающей улыбкой:
– Ваше присутствие, лорд Карлтон, действительно нежданное удовольствие. Мне казалось, что английские послы уехали. Однако вы здесь, и даже в Рождество!
– Уважаемый господин кардинал милостиво пригласил меня в качестве друга на это чудное празднество, чем я не смел бы пренебречь, но завтра я уезжаю.
– Не осчастливив пусть и коротким визитом нас? У вас что же, гостеприимство де Шеврезов вызывает дурные воспоминания?
– Отнюдь, я ведь как-то заезжал к герцогу. Он разве не говорил вам об этом? Вас, правда, тогда не было. Довольно долго, говорили мне?
Тон его был близок к дерзкому, но этому Мария сама могла научить любого.
– Люблю путешествовать. А что касается вашего визита, мой супруг просто забыл о нем рассказать. У него что-то с памятью, и он об этом знает. Вынужден беречь ее для более важных дел. Так вы завтра будете уже в Лондоне? Жаль, мы устраиваем прием на День святого Сильвестра.
– Безусловно, там будет мило, только я уже приглашен и ни за что на свете не смог бы пренебречь тем, что готовит в Чезвике леди Холланд и как раз в тот же самый вечер.
Сердце Марии замерло. Взяв англичанина на абордаж, она надеялась вытащить из него хоть какую-нибудь новость и не ждала, что он швырнет ей в лицо это имя. Привыкшая к вероломным придворным играм, она ничем не выказала своих чувств. Лишь капризно приподняла брови:
– Одна леди Холланд? Как это странно! Ах да! Я позабыла: до меня дошел слух, что ее супруг отправился осматривать свои владения в Америке. Она, должно быть, чувствует себя такой покинутой и одинокой!
По едва приметно вспыхнувшим глазам собеседника Мария догадалась, что ей удалось застать его врасплох. Он, безусловно, пытался догадаться, от кого она могла об этом узнать, но быстро продолжил:
– Она? Конечно же, нет! Верно, Холланд как-то подумывал составить компанию своему брату Уорвику в одном из его странствий, но потом отказался, у него была для этого убедительная причина.
