Текст книги "Страсти по Марии"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Похоже, что так.
– Вот и прекрасно! Их встреча в Брюсселе или в любом другом месте обернется бракосочетанием по благословению инфанты Клер-Евгении, в качестве свадебного подарка которой могло бы стать достижение соглашений по освобождению Гонзага-отца из Касаля. Вследствие чего молодая чета подпадает под протекцию Испании и становится чем-то вроде добровольных заложников с достаточно убедительным противовесом безумной политики Ришелье. И тому придется признать, что борьба с единоверцами равнозначна преступлению, в то время как еще столько нерешенных дел с гугенотами.
– В случае надобности, – подала голос увлеченная общим настроением Мадлен дю Фаржи, – мы могли бы вновь вернуться к нашей давнишней затее и окончательно освободить короля от этого опасного Ришелье.
– Почему бы и нет? – поддержала ее Мария.
– Об одном лишь вы забываете, – сухо прервала их королева. – Своими руками вы стряпаете как раз то, от чего мы же только что и отказались, от женитьбы его высочества, которая нам так невыгодна.
Нескольких этих слов вполне хватило охладить пыл ее собеседниц, разгоряченных чудесной выдумкой.
– Верно, – согласилась мадам де Шеврез. – Но во всем этом есть нечто такое, чему следовало бы уделить внимание. Если бы у нас с Брюсселем была возможность повлиять на инфанту, голубки, оказавшиеся под ее крылом, могли бы потянуть с браком, а то и избежать его до тех пор, пока мы не достигнем разрешения конфликта с Испанией проклятого кардинала, а может, и короля. Полагаю, что инфанта отнеслась бы к женитьбе его высочества, ставшего королем Гастоном I, на вас, Ваше Величество, весьма благожелательно! Остается найти средство...
– Это средство у нас есть, – воскликнула мадам дю Фаржи. – Маркиз де Мирабель, посол Испании в Париже, ради нашей королевы и союза своей страны с нашей готов жертвовать собой! Вам нужно с ним встретиться, герцогиня!
– Я не прошу о благах, но и ездить в Валь-де-Грас так часто я не могу. Вот если бы он сам явился в Дампьер под каким-либо предлогом – это другое дело!
– Устроить это, пожалуй, можно...
Монастырские часы пробили два раза. Мария, не скрывая сожаления, стала собираться в обратный путь. Время, проведенное с королевой и ее наперсницей, пусть даже и под сводами монастыря, все же дохнуло на нее благоуханием столь любимого ею двора. Мария не смогла удержаться от вздоха.
– Мне нужно возвращаться в свою деревню, увы!
Анна Австрийская не осталась безучастной к подобному проявлению грусти. Заключив молодую женщину в объятия, она на миг прижала ее к себе:
– Помните, вашему возвращению из изгнания я отдам все свои силы! Сердце мое разрывается, когда я вижу, как вы уходите. Я попрошу Ла Порта проводить вас.
– Нет, это ни к чему!
Герцогиня поискала глазами зеркало, собираясь вновь задорно водрузить шляпу на манер лихого наездника, и улыбнулась:
– Кто осмелится напасть на мушкетера короля?
Чуть погодя ей подвели отдохнувшего Ланселота и проводили тем же путем, что и встретили. Оказавшись за стенами монастыря, Мария села в седло. Не столь легко, как при отъезде сюда, а потому вдруг забеспокоилась, правильно ли рассчитала свои силы.
– Что-то не так? – поинтересовался Ла Порт, от которого никогда и ничто не ускользало. – Не лучше ли вам, герцогиня, немного отдохнуть и выехать позже?
– Чтобы на месте хватились и подняли тревогу из-за моего отсутствия? Об этом не может быть и речи! Я должна вернуться в Дампьер, где времени для отдыха у меня будет предостаточно. Передайте Ее Величеству, что я буду навещать ее столь часто, как это необходимо или же как только ей захочется увидеть меня...
И мгновение спустя исчезла в кромешном мраке. Ей не пришлось заставлять лошадь перейти на галоп. Умное животное само знало, что его ждет конюшня, и Марии можно было не думать о предстоящем долгом пути. Ей и без того было о чем задуматься: поручение королевы было не из легких, и молодой женщине предстояло отыскать тот ключик, который подошел бы к нужной двери, ведущей к успеху в только что затеянной ими интриге. Лучшее из средств для поощрения ума, а взбудораженному уму безоглядно потворствует и тело.
Усталость все же дала о себе знать, и, спрыгнув на землю возле калитки замка, Мария вынуждена была опереться на Перана, чтобы не упасть.
– Вы едва живы! – пробурчал тот. – Эти верховые прогулки среди ночи иначе как полнейшей глупостью и не назовешь.
– Ты так думаешь? Должна тебе сказать, я готова повторить их если и не завтра, то в ближайшее время.
– Ну, тогда я поеду вместе с вами.
– Ты мне нужен здесь, останешься готовить все к моему отъезду и ждать моего возвращения.
– И изводить себя догадками, что там с вами может произойти?
Милый Перан! Немало уж времени, пожалуй с самого детства, знала Мария о его привязанности, но при этом всегда он оставался едва ли не самым немногословным, так что услышанное растрогало ее до глубины души. В награду она оставила на его жесткой щеке легкий поцелуй:
– Увидимся позже. Я до смерти хочу спать, и нет у меня никакого другого желания, кроме как забраться в постель. Да и Ланселоту нужен отдых!
– Я знаю, что мне делать. В домике у вас холодно не будет.
– Ты собираешься его протопить?
– Уже сделано. Но вас кое-кто дожидается.
– Кто же это?
– Увидите сами.
Рассвет едва брезжил, и потому разглядеть выражение лица Перана было невозможно. И все же в его тоне Мария угадывала скрытую улыбку. Подстегиваемая любопытством, она тут же забыла про свою усталость и устремилась к пруду. Каблучки ее застучали по доскам мостика, а дверь домика распахнулась ей навстречу. Мгновение спустя она оказалась в объятиях Генриха Холланда.
Глава III
Искуситель
Сюрприз оказался столь ошеломляющим, что силы оставили Марию и она лишилась чувств.
Когда же от вкуса ароматного вина во рту она пришла в себя, ей показалось, будто она попала в чудесную сказку. Да в какую сказку! В ту, что месяц за месяцем, ночь за ночью сочиняла сама, не надеясь на счастливый конец, просыпаясь наутро с чувством горечи и одиночества, которые не смог изгладить из ее сердца ни один из ее любовников – ни герцог Карл, ни лорд Монтэгю. На сей раз призрачное счастье стало явью: она полностью обнажена, она – в объятиях Генриха, который овладел ею, не дав даже открыть глаз, с тем же неистовством, что и в тот первый их вечер. Он буквально терзал ее, а Мария и не оборонялась, обессиленная, она не могла противостоять этому урагану страсти, зажегшему в ней нечеловечески сладостную муку. Одновременное восхождение на вершину блаженства вырвало из ее уст крик, из его – глухой хрип, прежде чем они, обессиленные, разметались по постели.
Ни один из них не мог произнести ни слова.
Их укрывала тишина, время от времени нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине. То был божественный миг, когда утомленные чувства блаженно перетекают в сон, но спать Марии вовсе не хотелось. Тесно прильнув к возлюбленному всем телом и положив голову ему на плечо, она водила рукой по мускулистому точеному торсу, находя его прекраснее, чем грезилось ей в воспоминаниях. В свои почти сорок, будучи старше ее на десять лет, лорд Холланд оставался образцом неподражаемого жизнелюбия, а заострившиеся черты лица лишь подчеркивали бурлившую в нем энергию.
– Как могла я все это время жить без тебя? – проворковала Мария, касаясь его губ и оставляя на них нежный поцелуй.
Холланд отстранился, его сильные пальцы приподняли подбородок Марии, он взглянул в глаза молодой женщины и спросил:
– Этот вопрос адресован мне? Без малого через три года? Если тебе так не хватало меня, почему же ты не приехала ко мне?
– Потому что было невозможно. Я была вынуждена спасать собственную жизнь и скрываться на востоке, больше мне ничего не оставалось!
Он коротко и сухо хохотнул, пальцы сильнее сжали ее подбородок, голубые глаза стали холодны словно лед:
– Лгунья! В Нанте тебе было во сто крат проще подыскать отходящее судно в Англию, нежели ехать сюда через всю Францию!
Она вздрогнула, попыталась высвободиться, но Холланд удерживал ее крепко.
– Ты не веришь мне? – еле слышно спросила Мария.
– Нет, потому что слишком хорошо тебя знаю! Тебе было известно, что Карл Лоренский влюблен в тебя. И захотелось узнать, сможет ли он приласкать тебя так, как нравится тебе. Ну так скажи же мне, прекрасная моя распутница, хорошо ли тебе было с ним? Лучше, чем со мной?
Он вскрикнул от боли и отпустил подбородок Марии, чтобы ухватить ее за руки и оседлать ее сверху, но она приподняла голову и впилась ему в губы, да так, что он вынужден был ослабить объятия. Скользнув из постели словно змея, она метнулась к его перевязи и выхватила кинжал.
– Как ты осмелился меня обозвать? Шлюхой? Я не ослышалась? Если я одна из них, то кто же в таком случае ты? Я по крайней мере никогда не стала бы спать с женщиной, а ты, мне об этом рассказывали, в прежние времена ради чинов, званий и денег миловался со старым королем. Я не пряталась от любви мужчин и не скрывала свою жажду любви, но никогда не требовала платы!
– Нет? А твое замужество? Де Шеврез, едва не разделивший с тобой немилость, это ты как назовешь?
– Он был моим любовником. В том, что он женился на мне, нет ничего предосудительного.
– Неужели? Ты забываешь, что Элен дю Латц, бывшая твоя наперсница или служанка, могла мне кое о чем и рассказать. Ты с этим олухом вела себя как продажная девка!
– Ты повторяешься!
Охваченная яростью и забыв про всякую осторожность, она бросилась на него, не выпустив клинка из рук. Он увернулся от удара, и какое-то время они боролись, переплетаясь обнаженными телами. Исступление, охватившее молодую женщину, удвоило ее силы, но ей явно недоставало роста. Генрих опрокинул ее подножкой, всей тяжестью тела припечатал к ковру и без особого труда обезоружил, несмотря на все ее попытки освободиться. Словно рассвирепевшая кошка, она продолжала шипеть ему в лицо проклятия, он лишь хохотал в ответ. Он все смеялся и смеялся, вопли Марии становились реже и реже, затем и вовсе сменились на ритмичные вздохи в такт его движениям, которым не противилась и она, все еще продолжая плакать от ярости и гнева. И, сделав паузу, Холланд нежно расцеловал ее мокрое от слез лицо!
– Мария, – прошептал он, – прости меня. Мы оба сошли с ума, особенно я, но это потому, что я люблю тебя. Не могу я больше лишь надеяться и желать, не могу я без тебя. Любовь моя! Я так исстрадался по тебе!
Она улыбнулась и привстала, чтобы обвить руками шею Генриха:
– Что ж, нужно утолить твой ужасный голод и доделать то, что ты начал...
Когда наконец они насытились друг другом, через зеленые бархатные занавески было видно бледное солнце. Свет его отрезвил Марию.
– Боже мой, на дворе уж ясный день! Тебе нужно уезжать, тебя здесь никто не должен видеть. Вчера я распорядилась, чтобы меня не беспокоили и дали как следует выспаться, но та же Анна непременно полюбопытствует, отчего же это я не нуждаюсь в ее помощи. Так что к делу! Каким образом ты оказался здесь?
– Когда мне стало известно о твоем возвращении во Францию, я вспомнил об одном из друзей, живущем в усадьбе неподалеку от этих мест. Твой супруг в свите короля, случай для встречи с тобой более чем удачный. Я не смог устоять и приехал покрутиться вокруг твоего дома. Мне повезло, я встретил славного Перана. Он доложил, что тебя нет, сгоряча я наговорил ему кучу всяких нелестных слов, и он, капитулируя, предложил подождать тебя. Вот я и прождал тебя почти всю ночь. Где же была ты, да еще в таком наряде? – добавил он, указывая на брошенную в кресло накидку.
– В одном из монастырей в предместье Сен-Жак, встречалась с королевой. Она и прислала мне эту одежду. А кто это твой посланный самим провидением друг?
– Луи де Монмор. Мы с ним знакомы с того самого времени, когда я был здесь с поручением относительно брака моего короля и вашей принцессы.
Настороженный взгляд Марии просветлел.
– Хозяин замка Мэнкур? Это же в двух шагах отсюда! Где твоя лошадь?
– Тут же всего лишь пол-лье, я пришел пешком, так же и уйду...
– Только не спеши, у нас было так мало времени! А почему бы тебе не остаться? Я вернусь в замок, никто ничего не заподозрит, Перан принесет тебе обед, а я приду, как только стемнеет. Можешь запереться. Тебя ни в коем случае не должны заметить. А Перан или я, мы постучим в окошко, вот так...
И она стукнула по стеклу пять раз, трижды с короткими и дважды с длинными интервалами.
Предложение Холланду показалось приемлемым. К тому же сидевшая в постели с распущенными волосами, наполовину скрывавшими ее наготу, и смотревшая на него глазами серны, полными любви, Мария была так хороша, что ему захотелось подольше насладиться этим счастьем.
– Не слишком ли это неосторожно? А если сюда решит заглянуть кто-нибудь из детей или любопытных слуг?
– Сын мой с гувернером уехал в Люинесс, его подданные должны видеть Людовика хотя бы несколько раз в году. Старшие мои дочери в аббатстве де Жуар, а младшие на такую прогулку не отважатся. Так что опасаться нечего, а ночью...
Вообразив себе ожидавшую их усладу, Генрих прикрыл глаза, и по телу его пробежала дрожь. Он привлек Марию к себе.
– До этого еще целая вечность, – прошептал он ей прямо в губы. – Прошу задаток.
– Не слишком ли это неосторожно? – напомнила она ему со смехом.
– Любить тебя и осторожничать, однако...
Он не договорил и с новой силой ринулся в любовную страсть, насыщаясь и желая Марию все больше и больше, ведь в любовных сражениях и утехах ей не было равных.
Марии пришлось вырваться из его объятий: неподалеку послышались голоса – Анна о чем-то беседовала с лесничим. Мария поспешно поднялась, оделась, еще раз поцеловала возлюбленного и посоветовала тщательно запереть за нею дверь.
– Не забудь, три коротких и два длинных. Что собираешься делать?
Он улыбнулся ей лукаво, словно подросток, кем, в общем-то, и оставался:
– Восстановлю силы и высплюсь, чтобы следующей ночью вновь все растратить на тебя, прелесть моя. Знаю, ты можешь воскресить из мертвых, но и мне не простишь малейшую слабость!
Вступая в цветущее сияние наступившего утра, Мария потянулась, будто едва проснувшись, и направилась навстречу Анне, которая действительно пришла узнать, что же произошло.
– Я провела чудесную ночь, – искренне сказала Мария в ответ. – А теперь умираю с голоду. Идем быстрее!
– Что за прихоть отправиться спать вон ведь куда, имея при этом такую прекрасную спальню, – ворчала старая бретонка.
– Ну да, только здесь часто бывает шумно, чего не случается на острове. Ты не представляешь, как мне тут хорошо. Несмотря на то что тебе это не нравится, сегодня вечером я обязательно вернусь сюда!
Сказано это было так, что Анна поняла тщетность своих советов, что было бы пустой тратой времени и могло закончиться разве что раздражением хозяйки.
– Очередная блажь... Что ж, слушаюсь и повинуюсь!
И была немало удивлена, когда герцогиня после застолья и наставлений кучеру вместо прогулки по светящемуся насквозь саду с приметами приближающейся весны отправилась спать. Для хорошо выспавшегося человека это было более чем странно, но она постаралась никому не показать свое недоумение.
Эрмина де Ленонкур размышляла о том же самом. Имея и глаза помоложе, да и вообще будучи девицей наблюдательной, она про себя отметила и темные круги под глазами герцогини, и светящуюся в них радость, почти блаженство, прекрасное ее настроение. Должно быть, там, у себя в домике, она смогла реализовать свои самые блистательные фантазии! Подталкиваемая любопытством, Эрмина решила наведаться туда сразу же после обеда, когда все в замке отправятся отдыхать.
Ссылаясь на молодость, она смогла избежать послеобеденной сиесты, незаметно выскользнула и прогулочным шагом направилась в сторону пруда, прошлась по его берегам. Все здесь было и вправду восхитительно безмятежно, домик возле водной глади в обрамлении ольшаника и берез представлялся чудесной сказкой. Эрмина приблизилась к нему, крадучись на цыпочках, чтобы не скрипнула ни одна из досок моста. В этом ей помог ее малый вес.
Она попыталась проникнуть внутрь, но двери оказались закрытыми. Она обошла дом вокруг, пытаясь через окно разглядеть что-нибудь внутри. Неожиданный звук заставил ее застыть на месте. Вне всякого сомнения, она услышала мужской храп. Вот так новость! Довольная собой, она с улыбкой продолжила поиск какого-нибудь окна, но вынуждена была спрятаться за стволом дерева, увидав идущего по мостику с корзиной в руках Перана. Когда тот исчез из поля зрения и до нее донесся стук в дверь, она приблизилась, желая разузнать побольше и не в силах противиться собственному любопытству.
Кучер постучал громко, по-особому, храп стих, и Эрмина услышала, как отворилась дверь, затем мужской незнакомый, чуть сипловатый голос, какой бывает спросонья, спросил, кто пришел.
– Это я, Перан. Принес еду вашей светлости, милорд. Боюсь, разбудил вас.
– Неважно, я умираю с голоду. Благодарю тебя, дружище!
На том беседа и оборвалась. Бретонец пошел назад уже без корзины, а дверь затворилась, не дав Эрмине возможность рассмотреть лицо незнакомца. Тот, судя по всему, был англичанином. Кто это был, Эрмина, новенькая здесь, знать не могла, но догадывалась, что он из очень близких друзей герцогини. Не приходилось сомневаться и в том, что он ее любовник: объяснением тому служила ее усталость и круги под глазами. Молодая девушка не могла не знать о любвеобильности кузины, о чем в Лорене ходили упорные слухи, но они не смущали ее. Это было даже забавно: жизнь бок о бок с мадам де Шеврез не грозила Эрмине каждодневными молитвами, богоугодными делами, чопорными светскими раутами и домашними хлопотами. Все, что теперь требовалось, размышляла она, возвращаясь в замок, так это завоевать доверие госпожи, стать самой надежной ее наперсницей. Не ради выгоды, нет, но ради пикантности собственной жизни, недостававшей ей с тех самых пор, как пришлось согласиться гнить вместе с этими набожными куклами, занятыми ее обучением. И, приняв такое решение, Эрмина вознамерилась проследить за всем, что будет делать и говорить Мария, и следующей ночью вернуться сюда...
Вторая половина дня казалась бесконечной, и с трудом проснувшаяся Мария никак не могла ни на чем сосредоточиться. Чтобы как-то убить время, она долго и с наслаждением принимала ароматическую ванну, после чего отдала себя в руки Анны, а та так же долго и тщательно расчесывала и приглаживала ей волосы, но укладывать не стала, оставив их свободно ниспадающими на плечи, так, чтобы волосы могли отдохнуть, подхваченные лентой того же голубого цвета, что и глаза Марии. Эрмина усердствовала над ногтями рук и ног, полируя их так, словно лишь от этого зависела благосклонность Марии.
Проведя какое-то время с дочерьми, герцогиня слегка отужинала, в неглиже: на ней была лишь прозрачная ночная сорочка под халатом белого бархата с вышитыми серебром листьями по краю, после чего сослалась на усталость, укуталась в просторное манто черного меха и, пожелав домашней прислуге спокойной ночи, проследовала в сопровождении двух слуг с факелами до мостика. Впрочем, она могла обойтись и без их помощи: ночь была прохладна, но светла, на небе ни облачка, ни луны, лишь россыпь звезд, но нужно было соблюсти видимость приличий.
Мария была счастлива этим вечером, счастлива как никогда прежде. Возможные сомнения в любви Генриха унесло ветром проявленных им мук ревности. На пути обладания друг другом у них не было ни преград, ни недомолвок, ни малейшей опасности, и тело ее в предвкушении дивного наслаждения пело от нетерпения...
Переступив порог, она увидела, что ее нетерпение услышано. Генрих отворил ей дверь, он был обнажен по пояс. Без единого слова он привлек к себе Марию и завладел ее губами так, что она чуть было не лишилась чувств. Ноги ее подкашивались, когда он подвел ее к огню и стал медленно раздевать, покрывая поцелуями то, что обнажал, и от этого желание обоих достигло пароксизма. Только после этого он отнес ее на кровать.
Им принадлежала вся ночь, а любили друг друга словно впервые, как если бы не могли насытиться друг другом. И когда они, умиротворенные, лежали молча рядом, Мария вдруг заплакала.
– Отчего эти слезы? Я больше не в состоянии сделать тебя счастливой? – спросил обеспокоенно Генрих.
– О нет! Напротив! Я и не надеялась на такое счастье, но ведь ты скоро уедешь, и как тогда мне жить без тебя? Вот я и плачу...
Он рассмеялся, склонился над ней и слизнул одну слезинку:
– Ты не сможешь жить без меня! Я – тем более, поэтому я здесь. Завтра мы уедем вместе.
– Уедем вместе? – воскликнула взволнованная Мария.
Но вспышка радости быстро угасла, Мария нежно прикрыла ладонью губы возлюбленного:
– Уехать с тобой в Англию? Ты же знаешь, что это невозможно, – произнесла она дрожащим голосом. – У тебя там жена, дети, будет оглушительный скандал.
– Несомненно, но неужели мы не сможем со всем этим справиться?
– О чем ты говоришь?
– Недавно я возглавил благотворительную кампанию и могу взять тебя с собой за моря. Мы уедем в Америку!
– Значит, ты впал в немилость?
– О нет! Я капитан Харвича и Ландгард Пойнта, констебль Виндзора, канцлер университета Кембриджа и управляющий дома Ее Величества королевы, которая, надеюсь, мне симпатизирует. Благодаря ей у меня есть земли в Новом Свете и боеспособный флот, только что перевооруженный моим братом Уорвиком, так что я могу надеяться на успех в дальних землях. Я хочу отправиться туда и заняться делами сам.
Ошеломленная Мария пыталась что-нибудь понять. То, что ее возлюбленный собирался оставить лондонскую роскошь ради некой авантюры в другой части света, вызвало у нее изумление:
– Расположение королевы понятно, но каковы ваши отношения с королем?
Холланд резко поднялся, прошел к камину, присел на корточки, чтобы поправить огонь кочергой и добавить поленьев. Мария поняла, что невольно задела чувствительную струну.
– Ответь мне, Генрих, твои отношения с королем испорчены?
– Сам король так не считает, но можно сказать и так, поскольку я его теперь ненавижу!
Сердце Марии тревожно забилось.
– Он же твой друг!
– Может быть, только я больше не являюсь его другом! Пойми же, Мария! Потеря острова Ре и Ла-Рошели, требование протестантов Франции вернуть им их земли, а может быть, и смерть Бекингэма – во всем есть его вина!
– Как можешь ты говорить подобные вещи?
– Это правда! Я требовал отправить на выручку наш флот, но у нас на то не хватило денег! Мы не переставали заявлять, Бекингэм и я, что нам необходимо одеть, накормить солдат, выплатить им жалованье. Нам твердили, что мы должны продолжать войну на те средства, которыми располагали на тот момент, давая понять, что в казне нет денег.
– Так и могло быть, – рискнула вмешаться Мария, дабы как-то успокоить Генриха, но только еще больше раззадорила его.
Повернувшись к ней с горящими глазами, Холланд рыкнул:
– Ну конечно, только я тогда же и узнал, отчего это у Карла нет денег! Знаешь, почему? А потому, что он не удержался и купил фантастическую коллекцию картин, собранных герцогом Мантуи и прославившуюся на всю Европу. Ради своей прихоти, одолеваемый гордыней, он, видите ли, стал обладателем «Двенадцати цезарей» Тициана, «Святого семейства» Рафаэля и не знаю скольких еще полотен Караваджо, Корреджо, Андреа дель Сарто и прочих, а нас оставил подыхать от скуки в Плимуте и дожидаться неизвестно чего. Мы, конечно же, невзирая ни на что, выступили теми силами, какими располагали, а результаты тебе известны... Если бы Бекингэм и я не задержались так надолго в Портсмуте, он наверняка избежал бы кинжала Фелтона. Меня не убили, но высказали порицание за излишнюю задержку. А это уж слишком!
– Тебя же и укорили? Это же несправедливо!
– Хуже того, это преступно! Если бы не королева Генриетта-Мария, я мог бы лишиться головы...
– Ну и как она? – поинтересовалась Мария.
Холланд посмотрел на нее с таким негодованием, что ей на минуту показалось, что он вот-вот взорвется.
– Я рассказываю тебе о только что пережитой драме, ты же любезно интересуешься новостями о королеве, словно на придворном рауте.
Мария немедленно перешла в нападение.
– Боже мой, Генрих! Ты же сказал мне, что она спасла тебя! Значит, нужно беспокоиться и о ней! Начало ее замужества вряд ли можно назвать счастливым!
– Конечно, но теперь у нее все складывается хорошо. Карл внимателен и нежен с ней. Что действительно странно, так это слухи о том, будто бы с установившимся в королевском семействе благополучием каким-то образом связана и гибель Бекингэма.
– Будь справедлив! Королева страдала потому, что в ухо королю дула дудочка нашего друга.
– Быть может, но беда в том, что паписты день за днем укрепляются, а я против. Они – настоящая заноза для Англии.
– И ты осмеливаешься любить одну из них?
Гнев Холланда внезапно стих. Он рассмеялся, склонился над своей повелительницей и глянул в ее глаза.
– Нет у тебя другой религии, кроме любви, милая моя язычница, и надеюсь, что никогда ты от нее не отречешься. Потому-то и готов я всех оставить, все бросить, лишь бы обладать тобой, и потому же хочу увезти тебя. Жизнь наша наполнится приключениями и страстью. Я создам королевство, а королевой в нем будешь ты. Я покрою тебя редкими мехами и золотом Америки. Тамошние дикие народы падут ниц перед тобою, мы будем свободны, а ты будешь только моей, навсегда. Только моей, Мария!
Последние слова он прошептал, касаясь ее губ, и вновь овладел ею с тем граничащим с насилием неистовством, которое так ей нравилось. Она позволила унести себя этой бушующей страсти, однако разум ее не захлестнуло, как в прошлый раз. Он оставался трезвым, почти холодным. Даже в момент высшего наслаждения, заставившего ее вскрикнуть... Ее накрыло волной совершенного удовлетворения, но, когда та отступила, Мария почувствовала необъяснимую грусть.
Генрих же старался запечатлеть в памяти каждое движение ее прекрасного тела, совершенно ему подвластного. Уверившись в себе, он отстранился и прошептал:
– Мне лучше уйти сейчас же, сердце мое, нужно все подготовить к нашему отъезду. Следующей ночью я вернусь за тобой...
Ответ прозвучал как из глубин ее естества:
– Нет!
Наступила оглушающая тишина, длившаяся, правда, недолго. Думая, что ослышался, Генрих переспросил:
– Ты действительно сказала «нет»?
Предвосхищая новый виток схватки, Мария выскользнула из постели, где пристрастие к любовным утехам и чувствительная кожа ставили ее в зависимое положение, подобрала и набросила на себя халат, не осмеливаясь посмотреть на возлюбленного. Тот не пошевелился, но переспросил глухим голосом:
– Ну же, Мария, ответь мне! Ты отказываешься ехать со мной?
Она ответила не сразу. Медленно подошла к камину и наклонилась поправить поленья, что позволило ей спрятать от него свое лицо.
– Да, Генрих, я отказываюсь. Я не могу уехать с тобой. Не теперь.
– Почему не теперь? Ты у себя дома, но при этом словно в тюрьме. Я не понимаю, что удерживает тебя здесь?
Голос его звенел металлом. Мария встала и устроилась в кресле, не отводя от пламени своих прекрасных глаз и потирая озябшие руки.
– Слова, только что произнесенные мною, тебя, безусловно, удивили, но для меня это вопрос чести.
– Ты права, – заметил он с сарказмом. – Я действительно удивлен – тебе несвойственно вспоминать о чести...
– Не нужно путать: ты о теле, а я о душе. О ней, ты это знаешь, я не очень-то пекусь. Только мой муж сейчас сопровождает короля на поля сражений и рассчитывает по возвращении увидеть меня здесь, он черпает в этом свои силы. Я осталась здесь хозяйкой, здесь мои дети. Наконец, есть еще и королева! У нас, как ты знаешь, очень тесные отношения, очень доверительные. Я ей нужна.
– Ты, кажется, забываешь, что и мне ты нужна. Мне об этом иногда хочется кричать! – с горечью выкрикнул Холланд. – Без тебя я не уеду! Лишь ты одна можешь вдохнуть в меня смелость ввязаться в новую авантюру, увлекательную, но, безусловно, опасную. Ты вдохновительница, ты та, в ком я нуждаюсь.
Он говорил и одновременно натягивал на себя одежду. Мария пожирала его глазами, едва сдерживая жгучее желание вновь ощутить его страсть. Она едва смогла справиться с собой.
– Ты сказал, что хотел бы создать для меня новое королевство? – произнесла она бесстрастным тоном, удивившим даже ее саму.
– Я действительно сказал это: королевство для тебя и меня.
– Но не для Англии? Ты же англичанин, Генрих, и ты не заставишь поверить меня, что на твоем гербе не будет герба твоей родины, а значит, и твоего короля. Он, конечно же, назначит тебя местным князьком, вышлет тебе твою супругу вместе с твоими детьми. И кем же тогда стану я? Твоей сожительницей?
– Не пытайся казаться более наивной, чем ты есть на самом деле. У нас возможен и развод, ты это хорошо знаешь, и я, не задумываясь, расстанусь с прошлым.
– Развод есть в твоей стране, но не у нас. Меня с Клодом может разлучить лишь смерть...
– Не думал я, что ты так привязана к нему! – зло ухмыльнулся Генрих.
– Да, я привязана к нему, но не более...
– Его страсть к военным забавам когда-нибудь сделает из тебя вдову. И тебе нужно лишь спокойно дождаться этого часа рядом со мной. Я одарю тебя такой любовью, что время пролетит совсем незаметно.
В пылу страсти он преклонил перед нею колени, заключил в объятия, прильнул к губам:
– Хватит бороться с нами обоими, любовь моя! Позволь мне увезти тебя на край света!
Как было ему объяснить, что именно этот-то край света ее и страшит. Что, будучи просвещенной лучше многих других, она хорошо знала из записок людей, бывавших на бескрайних землях Северной Америки, насколько тяжела там жизнь, порой она бывает суровой, а то и скудной до нищеты. И представить себя в подобных условиях она не могла. Перед ней вставали картины: вот она в каком-то деревянном доме, в полном одиночестве и неведении ждет его возвращения после военных стычек, она лишена привычного комфорта и постепенно стареет подле своего единственного мужчины, которого рано или поздно годы все равно отберут у нее, хотя для нее он и был мужчиной ее жизни. Она понимала это сердцем. И мысль о разлуке с ним была невыносима. От одного его поцелуя у нее подкашивались ноги, а внутри все начинало гореть. Она попыталась отдалить расставание:
– А подождать тебе нельзя? Не могу же я бросить все вот так сразу, тот же дом, детей. Мне нужно время, чтобы все обдумать...
– У меня его нет, даже для тебя. Поскольку все подготовлено и любая задержка, а уж тем более длительная, может стать для меня опасной! Так что либо теперь, либо никогда!
– Но это же невозможно! Нет у женщины права в несколько часов бросить то, что создавалось всю жизнь. Такой бесповоротный отъезд, к нему готовятся...
