Текст книги "Ловушка для Катрин"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Что с ним случилось? Он так хорошо был спрятан… Как мог он покинуть часовню?
– У нас его похитили. О! Это был не вор… или, по крайней мере, вор не обычный! Видите ли, на протяжении веков по всей Франции расселились люди, которые прекрасно умели проникать в тайны, как бы хорошо они ни были охраняемы: это были рыцари Храма. В Карлате пустила корни могущественная командорская община. Тамплиеры узнали о местных легендах. Однажды в 1274 году Гийом де Петроль, бывший тогда здесь аббатом, увидел подъезжающего командора Карлата во главе внушительной процессии.
Командор и бывший с ним новый Великий Магистр Храма Гийом де Боже уединились в церкви с аббатом Монсальви, весьма смущенным и встревоженным перед такими важными особами. Разговор длился долго, а когда Великий Магистр возобновил свой путь на север, подземная часовня оказалась пустой…
Сосуд исчез, и нам нужен был бы новый Герберт!..
Вздох сожаления сопровождал его последние слова, за которыми последовало молчание. Катрин, затаив дыхание, слушала аббата. Уже во второй раз в своей жизни она встречала на своем пути рыцарей Храма.
Она прибегла к их легендам о сокровищах в качестве приманки, чтобы заманить в ловушку в Шиноне своего врага Жоржа де Ла Тремуя. Она снова видела себя переодетой в лохмотья цыганки, прикованной в подземной тюрьме Амбуаза, приговоренной к смерти.
– Это странно, – пробормотала она, – что вы ничего не узнали о несметных богатствах Ордена. Муж мне рассказывал, что в те времена, когда король Филипп раздавил Храм, сокровища Ордена были надежно спрятаны. И я уверена, что чаша должна находиться среди них. Я думаю, там были не только сокровища, состоящие исключительно из золота и земных богатств. Там должны были находиться священные предметы, архивы…
– И вы совершенно правы. Но кто знает, владел ли Храм еще к тому времени Священным Кубком? Или же властный жест Великого Магистра, вырвавший Кубок из его тайного убежища, чтобы воспользоваться им в своих личных интересах, навлек на Орден проклятие неба, – я не знаю!
– Если бы можно было снова его найти… вернуть сюда… – едва слышно прошептала Катрин.
На пороге появилась Сара.
– Пора! – сказала она. – В аббатстве только что звонили полночь. Вы разве не слышали? Пойдем! Твоя одежда готова… Дети собраны, и все приготовления сделаны.
Аббат Бернар поднялся:
– Я вас оставляю. Вы меня еще увидите у маленькой двери в аббатство, которую я оставлю приоткрытой.
Он исчез, как тень, в густых сумерках огромной пустой залы. Через полчаса маленькая процессия покидала замок.
Катрин в своем черном костюме шла во главе в сопровождении Мари. С ее пояса свешивались довольно туго набитый кошелек и кинжал.
Далее шла Сара с маленькой Изабеллой в большой корзине, ставшей на время колыбелью. Малышка спала в ней так же сладко, как и в маленькой кроватке, которую только что покинула.
Следующим шел Беранже с маленьким Мишелем на спине в большом мешке из-под зерна, в котором была подушка. Мальчик опять заснул, едва приоткрыв глаза. Катрин и Мари несли по мешку, в которые были положены вещи первой необходимости.
Замыкал шествие Жосс. Он должен был проводить группу до аббатства, чтобы убедиться в том, что они пройдут незамеченными. К счастью, расстояние было коротким, но тем не менее они предпочитали жаться к стенам. Катрин, укутанная в плащ, шла прямо, не глядя по сторонам, снова и снова переживая мучительное ощущение того, что покидает город тайно, как преступница.
Когда они были уже в аббатстве, Жосс, не произнося ни единого слова, крепко сжал в объятиях жену, пожал руки другим и, круто развернувшись, пошел обратно в замок. Мари со слезами смотрела вслед мужу. Катрин поняла, что та плачет.
– Мы скоро вернемся, – прошептала Катрин.
– Я боюсь! Мне бы так хотелось остаться с ним…
Катрин толкнула ногой дверь, которая без шума открылась. Их встретили аббат и брат Анфим. Плита под лестницей была сдвинута в сторону. В монастыре было тихо и сумрачно.
Слабый свет давал лишь фонарь, который нес аббат. Он поднял его и поочередно осветил лица всех присутствующих.
– Спускайтесь, – прошептал он. – Брат Анфим пойдет впереди. Да хранит вас Бог! Чтобы добраться до Карлата, вам надо проделать восемь лье, а вам, госпожа Катрин, гораздо больше. Не будем долго прощаться, это ослабит ваше мужество. Я буду молить Господа, чтобы нам поскорее снова увидеться…
Он поднял два пальца в благословляющем жесте, длившемся до тех пор, пока последний из беглецов не скрылся во тьме подземелья. Удостоверившись, что все достигли первой площадки, он задвинул плиту и вернулся в часовню, где предался молитве о тех, кого предали земле, а также о Жерве Мальфра, повешенном вечером. Он умер так же, как жил: как трус, плача, умоляя сохранить жизнь и вырываясь так сильно, что Николя Барралю пришлось его оглушить, чтобы продеть голову в петлю.
А в это время путники продвигались по подземному пути. Через полчаса они достигли грота, в который выходил подземный ход.
Брат Анфим обратился к Катрин:
– Вы себя хорошо чувствуете? Отец аббат беспокоился по поводу вашей раны…
– Я прекрасно себя чувствую, брат мой! Я могу бороться, и я найду своего мужа.
Решительно взяв одну из палок, заранее приготовленных аббатом у выхода из подземного хода, она начала спускаться по тропинке, которая вела к руслу мощного речного потока.
Призрак Парижа
Приблизившись к высоким стенам монастыря якобинцев рядом с воротами Сен-Жак, Катрин направила лошадь к холмику, увенчанному крестом.
Откинув капюшон, она, казалось, не замечала, как дождь хлестал ее по лицу. Она смотрела на Париж…
Прошло двадцать три года с тех пор, как она покинула свой родной город. Двадцать три года и один месяц прошли с тех пор, как после мятежа кабошьенов, унесших жизнь ее отца – золотых дел мастера Гоше Легуа, молодого Мишеля де Монсальви и еще многих других людей, рухнул в крови, слезах и страданиях ее мир беззаботной буржуазки, а она бросилась навстречу своей судьбе, странной и страшной.
Молодая женщина повернулась к своему юному спутнику.
– Так вот он – столичный город королевства! Вот он, Париж, который столько лет был в руках англичан и который монсеньор коннетабль только что освободил почти без боя! – восторженно проговорил молодой человек.
Эта новость действительно настигла их, когда они подходили к Орлеану. Всадник с большой королевской конюшни громко прокричал им:
– Коннетабль Ришмон вошел в Париж! Город наш!..
Дорога была трудной и долгой… Прошло пятнадцать дней с тех пор, как Катрин и ее паж покинули Карлат на следующий же день после их прибытия в замок, на лошадях, которые им дал мессир Эмон дю Пуже, управляющий, кому госпожа де Монсальви доверила детей, Сару и Мари.
Несмотря на усталость, Катрин не захотела оставаться дольше и немедленно бросилась в погоню за Гонне д'Апшье.
Во дворе Карлата она вскочила на лошадь, которую конюх держал за повод, с пьянящим ощущением вернувшихся сил. Она больше не была владелицей замка, несущей на плечах непосильный груз ответственности. Она снова становилась женщиной дорог, женщиной, привыкшей самой распоряжаться своей жизнью. Теперь ей нужен был Гонне д'Апшье.
Тем не менее, несмотря на нетерпение, она нашла время для остановки в Орийяке, чтобы попытаться заполучить у магистратов помощь для своего города. Но поняла, что надежды нет. Весь город, епископ и члены городского совета готовились к визиту испанского капитана Родриго де Вилла-Андрадо, старого знакомого Катрин.
После того как Родриго разорил зимой Лимузен, он намеревался приступить к осаде укрепленных замков Перигора, Домма и Марейля, за которые еще крепко цеплялись англичане.
– Мы не можем дать вам ни одного лучника, ни одного мешка зерна, – ответили Катрин магистраты, – может случиться, что мы сами будем в них отчаянно нуждаться. Хорошо, если нам еще удастся удовлетворить кастильца золотом, которое мы приготовили.
Катрин поняла, что, если бы Вилла-Андрадо и не поднимался бы к стенам Орийяка, жители города не пошевелили бы пальцем для помощи Монсальви. Они сознательно выбрали нейтралитет.
Госпожа де Монсальви не стала переубеждать этих чересчур осторожных людей и снова отправилась в путь.
– Решительно, нам нечего ждать помощи отсюда, – вздохнула Катрин, обращаясь к Беранже. – Уж лучше напрямую обратиться к королю!
– И вы еще думаете, госпожа Катрин? Я полагал, что вы сразу кинетесь вслед за этим подлым псом бастардом.
– Я должна была это сделать, Беранже, так как нельзя пренебрегать самой слабой возможностью послать помощь аббату Бернару и нашим славным людям. Что же касается времени, то мы его не потеряли, поскольку следуем по той же дороге, что и Гонне д'Апшье.
Действительно, след бастарда трудно было потерять, этот след был кровавым. Убитый скот, туши, оставленные разлагаться на обочине дороги, полуобгоревшие трупы, висевшие над пепелищем, – всем этим был отмечен путь двадцатилетнего злодея.
Добрые люди, которых расспрашивала Катрин, подтверждали, что это был именно Гонне. Эти люди без особой боязни приближались к красивому всаднику со светлыми волосами, одетому в черное и сопровождаемому подростком, который говорил таким нежным голосом. Пастухи в горах и крестьяне в долинах, казалось, сохранили в своих расширенных от ужаса зрачках устрашающий образ бастарда, этого убийцы со светлыми волосами и прозрачным взглядом, у которого на ленчике седла висел топор лесоруба и чья-нибудь отрезанная голова, обновляемая им время от времени. Его сопровождали шесть головорезов.
Горе одинокой ферме, путнику, девушкам, возвращающимся из близлежащего монастыря или от колодца: Гонне и его люди были безжалостны.
Однако они не торопились, и, когда из вечернего тумана на широком, позолоченном небе Лиманя внезапно показались стены Клермона, Катрин узнала, что ее разделяют с врагом всего два дня пути. Она бросилась по его следу с удвоенным пылом. К несчастью, удача, которая до сих пор ей неустанно сопутствовала, казалось, отвернулась. Они уже видели вдали колокольню Сен-Пурсена, когда буквально наткнулись на военный лагерь, где на ветру развевались эмблемы, самые неожиданные и самые нежелательные: красное знамя с поперечными полосами и полумесяцами, знаками того самого Вилла-Андрадо, который, по мнению глав Орийяка, вот-вот должен был обрушиться на их город.
На самом же деле, после неудачной кампании в Лимузене, главарь воров предпочел спуститься в долину в Аллье, где расположился для стоянки со своим штабом в древнем полуразрушенном аббатстве.
Катрин пришлось пробираться кружным путем, чтобы избежать хищных когтей Родриго.
С мрачными мыслями она удалялась по направлению Монлюсона, когда одно замечание Беранже вернуло ей бодрость духа. Со времени их отъезда молодой Рокморель стал молчалив. С неизменной лютней за спиной он следовал за хозяйкой.
И вот после того как Катрин со слезами на глазах объяснила ему, почему они должны бежать от раскинувшегося перед ними города на запад, вместо того чтобы продолжать путь прямо на север, Беранже спокойно заметил:
– Вы, госпожа Катрин, говорили мне, что Апшье заключили договор с этим кастильцем?
– Да, это так.
– Тогда, даже если мы будем вынуждены удлинить наш путь, присутствие этого Родриго очень кстати. Он, должно быть, принял своего соратника. Он, конечно, позовет его на пирушку и даже, может быть, на развлечения вроде одной-двух удачных операций. Это отнимет какое-то время, и так как бастард не знает, что мы идем по его следу, он не торопится. Вполне возможно, что благодаря этому мы прибудем в Париж одновременно с ним…
Катрин готова была расцеловать своего пажа. Они устремились по дороге, которая вела к осажденной столице.
Встреча с королевским гонцом окрылила их. Они проехали через Орлеан, где у Катрин было много друзей. Там они остановились на несколько часов, дав отдых себе и лошадям.
Новость об освобождении Парижа наполняла сердце молодой женщины радостью и новыми надеждами. Город снова оказался в руках законного правителя, сеньор Монсальви, вполне возможно, в самом скором времени отправится домой и прогонит врага!
Конечно, еще многие земли оставались в руках англичан, но теперь коннетабль мог обойтись и без Арно.
И вот теперь Париж расстилался перед глазами Катрин и ее спутника. Париж, спускающийся волнами крыш с холмов предместья Сен-Жак, с силуэтами соборных шпилей и башен дворцов, колеблющимися во влажном тумане, покрывающем густой пеленой Сену и ее острова.
Увы! Город, который был у нее перед глазами, совсем не походил на тот, который она хранила в памяти. Этот город постарел и обветшал, словно прошли не годы, а века, как Катрин покинула его.
Туманная и серая погода во многом способствовала этому удручающему впечатлению.
Со вздохом сожаления Катрин покинула свой наблюдательный пост и направила лошадь к воротам Сен-Жак, к счастью, открытым в этот час и охраняемым лучниками.
Она тронула лошадь и углубилась под черный свод ворот. Не замедляя шага, она направила лошадь к сторожевому посту. Двое солдат с явной небрежностью несли службу: один сидел на табурете, ковырял в зубах и мечтательно рассматривал черные балки на потолке, другой стоял, прислонившись к воротам, и плевал, целя в большой камень.
К нему Катрин и обратилась:
– Я хочу видеть монсеньора коннетабля. Где я могу его найти? – спросила она.
Человек прекратил свои упражнения, сдвинул на затылок железную каску и уставился на двух всадников с нескрываемым удивлением. Результаты этого осмотра были, без сомнения, не слишком благоприятными, так как, закончив его, он принялся хохотать, показывая зубы, которые, впрочем, в его интересах было бы лучше прятать.
– Нет, вы послушайте, куда вас занесло! Видеть коннетабля! Только и всего? Но вы же знаете, что его вот так просто всем желающим не показывают, нашего главного командира, надо еще проверить…
– Я не спрашивала вас, примет ли он меня, я спросила, где я могу его видеть. Отвечайте прямо и не пытайтесь обучить меня тому, что я давно знаю.
Повелительный тон молодой женщины заставил лучника пересмотреть свое мнение о путниках.
– Монсеньор остановился в отеле «Дикобраз», на улице Персе, около церкви Сен-Поль…
– Я знаю, где это находится, – сказала Катрин, трогая лошадь.
– Эй! Подождите! Как же вы торопитесь! Если вы отправитесь в отель, то рискуете не найти там коннетабля.
– Так где же он, позвольте узнать?
– В монастыре Сен-Мартен-де-Шан со всеми своими капитанами, частью своей армии. Там проходит церемония…
Молодая женщина даже не поинтересовалась, о какой церемонии могла идти речь. Солдат произнес магическое слово «капитаны»… Это должно было означать, что и Арно находился там.
Весело бросив монету солдату, который поймал ее с ловкостью кошки, она стала спускаться по улице Сен-Жак.
Беранже безропотно следовал за своей госпожой. Он смотрел во все глаза на эти старые и потрепанные временем строения, но не замечал ни позеленевших стен, ни выбитых местами стекол, ни ручья, пробивавшегося под самыми стенами.
Для него это было место, где билась духовная жизнь, средоточие знания, оставлявшего место определенной свободе. И молодой овернец был уже недалек от мысли, что находится у самых врат рая.
В двух шагах от коллежа Плесси юноша лет двадцати, по виду похожий на студента, рыжий, как морковь, и длинный, как голодный день, в чем-то оживленно убеждал своих слушателей.
Катрин и Беранже, присоединившись к толпе, поняли, что он подстрекал внимавшую ему аудиторию к мятежу.
– Что думаете вы, друзья мои, собираются делать сегодня утром коннетабль де Ришмон и его люди? Богоугодное дело? Великий подвиг? Ничуть не бывало! Они отдают почести нашему злейшему врагу! Кто допустит, чтобы сегодня возносили хвалу посланнику дьявола, этому проклятому коннетаблю д'Арманьяку, от которого мы так претерпели?..
Один из слушавших его буржуа с поднятой головой и руками, заложенными за спину, принялся хохотать и оборвал его на полуслове:
– Мы? Ты преувеличиваешь, приятель! Ты говоришь нам о вещах по меньшей мере двадцатилетней давности! Не похоже, чтобы ты сам успел от них претерпеть…
– Еще во чреве моей матери я знал, что такое несправедливость! – величественно заявил юноша. – И как бы я ни был молод, я чувствовал, что тот день, когда мы воздали по справедливости этой собаке Арманьяку, был великий день. Во всяком случае, мы, школяры, намерены сохранять верность нашему другу, нашему отцу, монсеньору Филиппу, герцогу Бургундскому, да хранит его Бог, и мы должны…
Но буржуа хотел еще что-то сказать:
– Эй! А кто говорит о том, чтобы быть неверным? Ты что-то отстал, Готье де Шазей, или ослеп? Ты что же, не видел, как все эти дни рядом с монсеньором де Ришмоном маячит знамя мессира Жана де Виллье де л'Иль Адана и сам его владелец, который командует здесь бургундскими отрядами, прибывшими оказать поддержку, чтобы вымести англичан? Если коннетабль оказывает сегодня все почести своему предшественнику, то делает это по правилам вежливости и в согласии с Бургундией…
Юноша не удостоил ответом своего оппонента. Он соскочил на землю с возвышения и устремился вперед, увлекая за собой горстку таких же изголодавшихся, как и он, студентов. Катрин решила последовать за ним. Тем более направлялись они в то же самое место.
Что касается буржуа, то они чинно разошлись по домам, устало и раздраженно пожимая плечами, недовольные тем, что им пришлось слушать столь бессмысленные слова…
Молодой Готье вел свое войско быстрым военным шагом, и лошади путешественников могли за ними следовать самым для себя удобным шагом. Правда, обогнать их было невозможно, так как, взявшись за руки, они развернулись во всю ширину улицы.
На подступах к Дворцу возмутители спокойствия неожиданно столкнулись нос к носу с подразделением дозорных лучников, которые возвращались в Пти-Шатле, и возвращались не одни: между их рядами шагала восхитительная брюнетка.
Она гордо шла, подняв голову, со связанными за спиной руками, с рассыпавшимися по плечам волосами, не делая ни малейшего движения, чтобы прикрыть свою вызывающе обнаженную грудь, видневшуюся из широкого декольте разорванного ярко-красного платья. Напротив, она улыбалась всем встречным мужчинам и отпускала шутки, способные заставить покраснеть последнего бродягу, смотря на всех бесстыдным и кокетливым взглядом своих блестящих глаз. Но ее вид довел неистовство студентов до высшего предела.
– Марион! – взревел Готье де Шазей. – Кумир Марион! Что ты такое сделала?
– Ничего, мой птенчик, ничего, кроме того, что облегчила страдание человечества. Толстуха галантерейщица с рынка Невинных застукала меня в кладовой со своим сыном, весьма бойким малым пятнадцати лет, которому очень мешала его девственность и который попросил меня, конечно, очень вежливо, его от нее избавить. Это такие вещи, от которых не отказываются, особенно в такой неурожайный год, но старуха крикнула стражу…
Один из лучников ударил девицу, да так сильно, что у нее перехватило дыхание, и она согнулась от боли.
– Пошла, бесстыдница! Или…
Он не успел договорить. Молодой Шазей поднял руку и бросился на солдат с криком:
– Вперед, ребята! Покажем этим невежам, что ученики Наваррского коллежа не дают в обиду своих друзей.
В одну секунду завязалась драка. Лучники имели при себе оружие, которым, правда, почти не могли пользоваться в рукопашной драке, и были одеты в кожаные куртки со стальными пластинками; но студентами двигала ярость, и дрались они отчаянно.
Тем не менее бой был слишком неравным. Вскоре земля была усеяна полдюжиной полуживых школяров с окровавленными носами и рассеченными бровями. Другие обратились в бегство, и, когда восстановилось спокойствие, Катрин, следившая за сражением больше с веселым любопытством, нежели с боязнью, заметила, что узница исчезла во время стычки, но зато ее место занял молодой Готье. Сдерживаемый двумя солдатами, он выкрикивал обвинения и ругательства, ссылаясь на университетские вольности.
– Я буду жаловаться! – рычал Готье. – Наш ректор будет протестовать, и монсеньор епископ встанет на мою защиту. Вы не имеете права…
– Известно, что школяры на все имеют право, – парировал сержант, командовавший отрядом. – Но только не нападать на стражу с целью освобождения пленницы. И я бы посоветовал твоему ректору помалкивать, если он не хочет неприятностей. У мессира Филиппа де Тернана, нашего нового прево, тяжелая рука.
Имя поразило Катрин, так как это было бургундское имя. Раньше в Дижоне или Бурже она часто встречала сира де Тернана, который был одним из близких друзей герцога Филиппа. Он действительно был беспощаден. Но это был человек незаурядной доблести и честности. И вот теперь он – прево Парижа? Парижа, освобожденного людьми короля Карла! Решительно все встало с ног на голову! Безжалостная гражданская война, которая в течение стольких лет сталкивала арманьяков и бургиньонов, наконец закончилась.
Думая, что, может быть, она смогла бы стать чем-нибудь полезной неугомонному школяру, она приблизилась к сержанту, который выстраивал свой отряд.
– Что вы собираетесь делать с пленником, сержант? – спросила она.
Человек обернулся, посмотрел на нее, потом, по-видимому, удовлетворенный осмотром, улыбнулся и пожал плечами:
– То, что делают обычно с ему подобными, когда они слишком шумят, мой юный дворянин: посадить прохладиться. Ничто так не остужает горячую голову. Камера, чистая вода и черный хлеб в подобных случаях творят чудеса.
– Вода и черный хлеб? Но он такой худой…
– Как и все мы! Мы же несколько недель умирали с голоду, когда монсеньор коннетабль вошел в Париж. Черный хлеб все-таки лучше, чем совсем без хлеба. Эй, вы! Вперед!
Катрин с грустью смотрела, как удаляется нескладная фигура.
Когда они наконец прибыли к подступам Сен-Мартен-де-Шан, там было огромное скопление народа. Настоящая человеческая река билась в стены монастыря, сдерживаемая на улице Сен-Мартен кордоном солдат, загородившим улицу и мешавшим подойти к центральному входу.
Люди переминались с ноги на ногу в грязи, даже не пытаясь прорвать заслон.
Всадники же могли плыть в этом людском море, в котором слышались недовольные крики тех, кому приходилось подаваться в сторону, чтобы избежать лошадиных копыт.
Катрин и Беранже поехали прямо на солдат, за которыми были заметны выставленные в полном порядке шеренги, боевые знамена, рыцари в доспехах и священники в парадном облачении. Яркие цвета рыцарских плащей с гербами, плюмажи смешивались с черными и фиолетовыми цветами ряс священников.
Катрин смело обратилась к офицеру, следившему за цепью:
– Мне нужно видеть монсеньора коннетабля, – сказала она высокомерно. – Я графиня де Монсальви, и я бы желала, чтобы мне дали дорогу, так как я прибыла издалека!
Офицер подошел, нахмурил брови и сказал недоверчиво:
– Вы женщина? – Он с изумлением рассматривал тонкую фигуру, покрытую пылью и укутанную в плащ, сильно пострадавший от непогоды.
– Утверждаю, что я та, кем являюсь: графиня Катрин де Монсальви, знатная дама, приближенная королевы Сицилии! Если вы мне не верите…
Быстрым движением она откинула назад свой шелковый капюшон, закрывавший голову. Золотые ее косы, оплетенные вокруг головы, словно загорелись на солнце. Потом, сорвав правую перчатку, она протянула офицеру руку, на которой горел изумруд с гербом королевы Иоланды.
Эффект был магическим. Офицер снял каску и поклонился с такой грацией, какую допускал его железный панцирь.
– Соблаговолите извинить меня, мадам, но распоряжения монсеньора весьма определенны, и я должен сохранять бдительность. Тем не менее я прошу вас отныне видеть во мне человека, готового вам служить. Я Жиль де Сен-Симон, лейтенант коннетабля, и готов исполнять ваши приказания…
– Это не приказание, но только просьба, мессир, – сказала она с улыбкой, сразу завоевав расположение своего собеседника. – Дайте мне проехать!
– Конечно. Но вам надо спешиться и доверить ваших лошадей моему человеку. Эй вы, дорогу!
Солдаты, державшие алебарды наперевес, отступили, давая пройти вновь прибывшим. Лейтенант галантно предложил путешественнице руку, помогая сойти с лошади.
– Вам придется запастись терпением, мадам. Вы не сможете немедленно подойти к коннетаблю. Процессия собирается в церкви и не замедлит появиться.
– Я подожду, – сказала Катрин. – Но мне сказали, что на церемонии присутствуют все капитаны. Не могли бы вы мне сказать, где находится мой муж?
Устремив глаза на войсковые кордоны и на группы офицеров, она не смотрела на своего собеседника и не видела, как он нахмурил брови.
– Капитан де Монсальви? – проговорил он наконец после короткого молчания. – А разве вы не знаете?
Она повернулась к нему, пристально, с внезапной тоской посмотрела в его лицо, и у нее вдруг сразу пересохло горло.
– Что? Разве с ним что-то случилось? Он не…
– Умер? Нет, мадам, избави Бог, даже не ранен, но…
Вздох облегчения вырвался из груди молодой женщины. За одну секунду она успела подумать о худшем: о вражеской стреле, о страшном ударе цепи или топора, раздробившем каску, о коварном яде Гонне, прибывшем раньше, чем они ожидали… Она почувствовала, как вся кровь внезапно прилила к сердцу. Но Сен-Симон уже спешил исправить свою оплошность:
– Как вы побледнели! Неужели я вас так напугал? Тогда, ради Бога, мадам, умоляю, простите меня, но я совершенно искренне думал, что вы знаете…
– Но я ничего не знаю, мессир, совсем ничего! Я только что прибыла из Оверни! Так что расскажите мне…
Внезапный гул колоколов монастыря оборвал ее на полуслове. Колокольный звон был таким мощным, что на минуту все оглохли. В то же мгновение двери со скрежетом открылись, показывая внутренний двор и целое море свечей, которые несли монахи со спущенными капюшонами, скорбные, как кающиеся грешники.
Процессия приблизилась, пройдя серый каменный свод.
Катрин, поднявшись на носки, пыталась отыскать глазами коннетабля и его капитанов в надежде увидеть своего мужа.
Но кортеж победителей еще не вышел из старой церкви. Появился прево Парижа, мессир Филипп де Тернан, которого она узнала с первого взгляда. Высокомерный, со взглядом, витающим поверх голов презренной толпы, он нес герб Филиппа Бургундского.
Медлительность процессии раздражала Катрин, и, поскольку колокола на минуту прекратили свой оглушительный звон, она опять повернулась к своему новому знакомому:
– Скажете вы мне, наконец, что произошло с моим супругом?
– Подождите немного, госпожа, нам здесь не удастся поговорить, и потом, кажется, я уже и так много сказал…
Он явно раскаивался, но молодая женщина больше была не в силах оставаться в неведении.
– Без сомнения, мессир! – подтвердила она холодно. – Но вы слишком много сказали, чтобы не договорить до конца. И если вы не хотите, чтобы я сейчас бросилась к монсеньору коннетаблю и, пренебрегая процессией, учинила ужасный скандал…
Сен-Симон изменился в лице.
– Вы этого не сделаете!
– Сразу видно, что вы меня не знаете. Но я сжалюсь над вами: ответьте только на два вопроса. Первый: мой супруг в настоящее время находится в этой церкви вместе с другими капитанами, сопровождающими коннетабля?
– Нет!
– Где он?
Молодой офицер сглотнул, бросил умоляющий взгляд на колокол, как если бы надеялся, что новая волна звона опять помешает ему говорить. Но ее не последовало, и он решился.
– В Бастилии! Уже две недели. Но не спрашивайте меня, почему. Только монсеньор коннетабль может вам ответить, – поспешил он добавить. – И, ради Бога, помолчим! Там монахи, они на нас косо смотрят.
Но ему и не требовалось призывать молодую женщину к молчанию. Эта новость лишила ее дара речи. Арно в Бастилии? Арно арестован? И, видимо, по приказу коннетабля? Это было немыслимо, невообразимо! Какое он мог совершить преступление, чтобы заслужить это?
Она почувствовала себя пленницей этих солдат, этих нотаблей, которые теперь величественно проходили перед ней в своих длинных алых одеждах с вышитым на плече кораблем, гербом города. Она повернула голову, ища выход, чтобы бежать к Бастилии, где она могла хоть что-нибудь узнать.
Но, повернув голову, она встретилась со взглядом Беранже. Юноша был на удивление спокоен.
– Вижу, вас нисколько не волнует судьба вашего господина?! – буркнула она сквозь зубы. – Вы знаете, что такое Бастилия?
– Очень прочная тюрьма, – ответил паж. – В высшей степени плачевно, что в ней находится мессир Арно, но в меньшей степени, чем вы о том думаете, госпожа Катрин.
– И почему же?
– Потому что ему нечего особенно опасаться Гонне д'Апшье. Ведь даже если бастард прибыл раньше нас, он не мог добраться до нашего сеньора, до этой Бастилии, где он находится уже две недели… И на том спасибо!
Логика пажа немного успокоила Катрин. Замечание было справедливым, и после всего, если Арно, чей безудержный характер не был для нее секретом, вызвал гнев коннетабля, по меньшей мере этот гнев не должен стоить ему головы.
– Я полагаю, – добавил паж, – что вам легко можно получить объяснения. Каждый знает, как к вам относятся при дворе. Достаточно только немного терпения… до конца церемонии.
– Смотрите! – шептал Сен-Симон. – Вот коннетабль!
– Он крестный отец моей дочери, я его давно знаю, – сухо отрезала Катрин.
Увидев его, она испытала настоящее облегчение. Она с радостью узнала это лицо со шрамом, который, однако, не мог лишить привлекательности его взгляд, чистый и светлый, как у ребенка. Квадратный, атлетического сложения и без грамма жира, бретонский принц нес свои доспехи с такой же легкостью, как пажи свои шелковые накидки, и радость победы еще освещала его загорелое лицо.
Его окружили капитаны, но за исключением орлеанского бастарда, который шел рядом с ним и был его другом, Катрин не узнала никого. Там были бургундцы и бретонцы, но не было верных старых друзей.
Что бы это могло означать?
У нее больше не было времени задаваться вопросами. Молодой лейтенант сжал ее руку.
– Пойдемте! – сказал он. – Мы можем теперь последовать за процессией.
И они проследовали за кортежем до двора Сен-Мартен.
Двор представлял собой широкий квадрат, в центре которого возвышался вяз. Дерево было единственным ярким пятном в этом мрачном месте. Рядом помещались тюрьма и виселица, возвышающаяся у тюремной стены. В углах двора были свинарники с большими кучами навоза, от которых исходил невыносимый запах.
Однако именно навоз привлекал внимание благородного собрания, выстроившегося к нему лицом в то время, как вокруг стояли заграждения солдат. Перед ними находилось несколько солдат, но вместо копий, алебард и пик они держали вилы и длинные крючья. Казалось, все чего-то ждут.
В одном углу стояло множество гробов, покрытых шелковыми саванами, тут же расположилась группа из нескольких человек в полном трауре, которым Ришмон вежливо поклонился.
