Текст книги "Исповедь рогоносца"

Автор книги: Жюльетта Бенцони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Какая замечательная идея, братец! И как жалко, что она не пришла вам в голову намного раньше!..

– Дело в том, что до сих пор я не особенно беспокоился за вас, но теперь я знаю, что королю вы нужны. Как только что сказали вы сами, вам не угрожают ни бесчестье, ни смерть от его руки, но вы можете стать у него весьма драгоценной заложницей.

– Заложницей? Я?

– Да конечно же! Подумайте, сестра, вы же сами на всех перекрестках кричите о том, что вы – супруга мятежника. И хотя король и отказывается признать ваш союз с Гастоном законным, он отлично понимает, что, попади вы ему в руки, он получит огромные преимущества. Ему говорили, как Месье дорожит вами. Вот вы и станете прекрасным средством добиться соглашения с преступным братом!

– Я? Чтобы я послужила приманкой для Гастона? О, это было бы совершенно чудовищно!..

– Надеюсь, до этого дело не дойдет. Готовьтесь. Сегодня же ночью мы уедем.

Кардиналу не потребовалось повторять свои слова дважды. При одной мысли о скорой встрече с любимым Маргарита почти что обезумела от радости. К тому же предложенное ей романтическое путешествие очень напоминало приключения, о которых до сих пор она знала лишь понаслышке. Надо было переодеться мальчиком, уподобившись героине какого-нибудь романа. Это было так интересно!

Маргарита с нетерпением ждала, когда же принесут обещанную ливрею. Весь вечер она потратила на примерку и попытки научиться естественно держаться в столь необычном наряде. Она совсем позабыла о том, что пули продолжают сыпаться на Нанси градом, ее беспокоило только одно: день никак не хотел кончаться…

Наконец, около девяти часов, кардинал занял свое место в карете. Молоденький тоненький мальчик-лакей, державшийся очень прямо, уселся рядом с толстым усатым кучером, еще два лакея встали на запятки.

Франциск Лотарингский даже не посмотрел в сторону переодетой мальчиком сестры. Он был хмур, брови почти сошлись над переносицей, в карету он бросился, как бросается в воду человек, собирающийся утопиться. Дело в том, что для него самого приключения этой ночи, так напоминающие любовный роман, могли обернуться самой настоящей политической драмой. И без того его роль посла, разрывающегося между непримиримыми требованиями Людовика XIII и вечными уловками и увертками герцога Лотарингского, становилась с каждым днем все более опасной. Он даже не был уверен в том, что нынешней ночью ему удастся вернуться в город. Кто может предугадать, не захочет ли король, взбешенный известием о бегстве Карла IV, арестовать кардинала и бросить его в Бастилию? Ни одна голова в те времена не стояла достаточно высоко, чтобы оказаться недосягаемой для ударов грозного Ришелье.

Подскакивая на булыжниках, карета выехала из двора замка и направилась к воротам де ла Крафф, на которых были изображены нансийский чертополох и лотарингский крест. Массивные ворота были ясно видны этой ясной ночью, такой светлой, что казался совершенно ненужным свет двух факелов, прикрепленных под сводами и освещавших дорогу проезжающим под ними. Повсюду сновали люди, похожие на тени, они бряцали оружием, обменивались какими-то словами, отдавали приказания… В толстой куртке ливреи было очень жарко, Маргарита обливалась потом, но старалась не подавать виду, что ей тяжело.

Офицер, который отвечал за въезд и выезд из осажденного города, узнав кардинала Лотарингского, дал сигнал пропустить карету, тяжелые створки ворот отворились перед ней, обрисовав в ночи черную стрельчатую арку, потом закрылись, и экипаж, выбравшись за стены и миновав авангард защитников Нанси, понесся к Сен-Никола.

Когда впереди показались палатки и костры французского лагеря, Маргарите оказалось очень трудно справиться с нахлынувшей на нее тревогой. Пройдет ли все так гладко, как предсказывал ей кардинал? А вдруг что-нибудь нарушит размеренный ход хорошо отлаженного механизма побега? А вдруг ее узнают, сорвут с нее маску? Она ведь пытается проникнуть в самое логово зверя… Внезапно с обеих сторон дороги блеснули стволы мушкетов, возникли силуэты всадников с султанами на шлемах, украшенных крестом и цветком королевской лилии. Мушкетеры отдали честь, увидев кареты лотарингского посла, который, как обычно, в ответ поприветствовал их…

Приближался королевский шатер. Маргарита с ужасом смотрела, как он увеличивается в размерах. Это был самый опасный, решающий момент всего путешествия. Она знала, что сначала кардинал выйдет из кареты, затем, под видом того, что кучеру надо где-то его подождать, они отправятся в укромное место, где заботами неизвестного друга для нее уже приготовлена оседланная лошадь.

– Храни вас господь! – едва слышно прошептал кардинал, выходя из кареты.

Маргарита оставалась безучастной, она даже не пошевелилась. Ей казалось, что от ужаса все ее тело налилось свинцом. В те недолгие минуты, когда Франциск, спустившись на землю, шел по направлению к палатке, время будто остановилось. Молодая женщина вся обратилась в ожидание: когда же наконец карета снова тронется с места.

Карета тронулась. Кучер совершенно спокойно развернул лошадей, проехал немного дальше того места, где они обычно останавливались, и натянул вожжи. Одна из лошадей заржала, и из темноты показался силуэт мужчины, лица которого было не видно за широкополой шляпой. Незнакомец подошел к карете.

– Все готово, – только и сказал он.

Несколько минут спустя Маргарита вместе с неизвестным другом уже скакала галопом по дороге в Тионвиль, оставив кучера с лакеями дожидаться возвращения своего господина, возможно, весьма не скорого.

Разумеется, добравшись до Тионвиля, маленькая герцогиня чувствовала себя совершенно разбитой, но она скакала бы, не позволив себе ни единой жалобы, до самого края света, лишь бы там ожидало ее свидание с Гастоном. Город принадлежал испанцам. Месье, брата короля Франции, принимали там очень радушно. Приезд его молодой жены был встречен единодушными приветствиями всего населения. Идальго с белоснежными зубами, высоко державший голову из-за своего накрахмаленного воротника, взял ее лошадь под уздцы, чтобы проводить Маргариту к дому, где Гастон только открывал глаза. Тем не менее принц, распахнув объятия, вышел навстречу жене, и глаза его сияли радостью.

На этот раз потрясение оказалось слишком сильным для молодой женщины, едва завершившей безумную ночную скачку. Неспособная даже нормально спешиться, она просто соскользнула в руки мужа и лишилась сознания.

Обморок длился недолго. Нежные заботы Гастона вскоре позволили ему добиться желанной цели: Маргарита открыла глаза и, счастливая и смущенная, прошептала:

– Ах, мой прекрасный повелитель! Никогда бы я не поверила в то, что рассказывают романы о принцессах-изгнанницах, если бы не пережила всего этого сама…

Потом они замолчали. Настоящее счастье не нуждается в словах, чтобы себя выразить. Но кое-что омрачало для Гастона радость встречи. Он считал Тионвиль недостаточно надежным местом. Город находился слишком близко от позиций, занятых королевскими войсками. Назавтра же он вместе с Маргаритой переехал в Намюр, где они и обосновались. Оказавшись в безопасности, герцог Орлеанский решил все-таки узаконить свой брак, заставить всех признать его, объявил о нем в собственноручно написанных письмах папе и всем иностранным государям, а затем для пущей верности повелел архиепискому Малинскому благословить его еще раз, теперь – публично, чтобы никто уже не мог даже заподозрить, что он женат не по-настоящему…

Но этих мер оказалось недостаточно. Людовик XIII все-таки не признал себя в этом вопросе побежденным. С самого начала 1634 года началось преследование герцога Карла Лотарингского за похищение наследника французского трона. Шестнадцатого января король издал официальное заявление о том, что никогда не согласится на брак своего брата с Маргаритой Лотарингской. Вскоре Карлу, позволившему себе ко всему еще и роскошь оказаться двоеженцем, пришлось оставить свой трон и бежать. Герцогская корона была передана его брату Франциску, который в связи с этим обстоятельством снял с себя кардинальский сан, вернулся в свет и женился на сестре герцогини Николь, Клод де Бар. Но новая чета не успела насладиться пребыванием на престоле. Людовик XIII опять пошел в наступление, и Франциску с молодой женой, переодетым крестьянами, пришлось в свою очередь бежать из Нанси.

В течение всего этого времени эмиссары Людовика день и ночь слонялись по дорогам Брюсселя, чтобы попытаться вернуть во Францию этого совершенно невыносимого Месье. Они так старались поймать беглеца и их было так много, что мятежник решил все-таки попытать счастья. Его последняя капитуляция принесла ему такой богатый урожай, что теперь он наделся урвать не меньше. И в одно прекрасное утро… он распрощался с Маргаритой.

– Вам лучше оставаться здесь, дорогая, – сказал он жене. – Вы ждете ребенка, а кроме того, без вас будет удобнее отстаивать наше дело. Я буду ощущать большую свободу. Мой брат вспыльчив и бывает жестким, но в глубине души это добрый человек. В конце концов он поймет, что мы слишком любим друг друга, чтобы согласиться жить в разлуке. Верьте мне, ждите от меня вестей. Я уверен, что скоро, очень скоро мы снова встретимся, на этот раз навсегда…

Бедная Маргарита снова поплакала, снова помахала платочком, снова посмотрела в спину удаляющегося в туче пыли мужа и снова принялась ждать. Вот только на этот раз ожидание затянулось больше чем на десять лет!

Вернувшись во Францию и удобно устроившись в своем родовом замке в Блуа, который всегда был самым любимым его жилищем, Месье принялся неустанно изводить своего брата. Он требовал признания союза с Маргаритой законным. Больше того, он продолжал принимать участие в заговорах, покидая своих сообщников, едва эти бесконечные заговоры оказывались раскрыты. Это случалось с такой привычной регулярностью, что он не испытывал при этом ни малейших угрызений совести.

Несмотря ни на что, 8 февраля 1637 года в Орлеане состоялась встреча двух братьев. Они расцеловались и решили положить конец «недоразумениям». Король согласился наконец признать женитьбу Гастона при условии, что брак будет заключен «заново, по всем правилам и в соответствии с обычаями, принятыми для таких случаев в королевстве»…

А это означало, что чуть ли не вся предыдущая жизнь Месье ставится под вопрос. Приняв условия короля, Гастон согласился бы сам признать недействительными два предыдущих венчания. Значит, все их с Маргаритой дети (к тому времени она уже произвела на свет пятерых) считались бы незаконными. Тем не менее он все-таки уцепился за лучик надежды, стараясь как можно больше затянуть окончательное решение.

5 сентября 1638 года Месье потерял свой титул наследника французского престола: королева только что родила будущего Людовика XIV. Гастон несколько утешился при мысли, что, может быть, теперь по отношению к нему будут не так непримиримы. А кроме того… у него ведь всегда оставалась возможность организовать заговор!

Только находясь на смертном одре, 14 мая 1643 года Людовик XIII дал наконец брату желанное разрешение на брак, не выдвинув при этом никаких условий. Назавтра же специальный курьер отправился во Фландрию, и Маргарита смогла наконец покинуть страну, так долго заменявшую ей родину, страну, где, на ее взгляд, она слишком редко, только от случая к случаю, принимала у себя возлюбленного супруга.

Встреча мужа и жены, воссоединенных на вечные времена, была незабываемой. Они обнаружили, что любят друг друга точно так же, как в первые дни знакомства, и долго стояли, обнявшись и поливая друг друга слезами радости. Старые стены Люксембургского дворца, которые столько помнят, наверняка сохранили воспоминание и об этой трогательной встрече.

Однако из уважения к желанию, в течение столь долгого времени высказывавшемуся покойным королем, герцог и герцогиня Орлеанские решили… обвенчаться в третий раз! Для этого события была выбрана Медонская церковь и была назначена дата – 26 мая.

Отпраздновали свадьбу, на этот раз, похоже, окончательную. Гастон и Маргарита отправились на божественные берега Луары вкусить плодов завоеванного ими наконец счастья. Неисправимый заговорщик, даже живя в полном блаженстве, не отказывал себе в удовольствии постоянно отравлять существование Регента, Анны Австрийской, кардинала Мазарини и юного Людовика XIV, наверное, только для того, чтобы не потерять ценных навыков… Он дожил даже до того дня, когда смог с радостью узнать, что его дочь от первого брака, Великая Мадемуазель, приказала стрелять из пушки Бастилии по королевским войскам, за что заслужила в народе репутацию воительницы. В большей или меньшей степени она раскаивалась в этом до конца своих дней.

В момент третьего бракосочетания Гастону было тридцать пять лет, Маргарите – тридцать два года. У них впереди было еще очень много времени для того, чтобы насладиться жизнью.

ШАРЛЬ де СЕНТ-МОР, ГЕРЦОГ де МОНТОЗЬЕ

Однажды холодным и хмурым январским днем 1631 года суровый Шарль де Сент-Мор, маркиз де Монтозье, которого скорее тащил на буксире, чем просто вел с собой его друг, разбитной и нарядный граф де Гиш, вошел в особняк, принадлежавший семье де Рамбуйе. Вошел и остановился потрясенный. Куда он на самом деле попал? То ли прямиком в рай, то ли в одно из тех очаровательных увеселительных мест, где сам дьявол охотнее всего расставляет свои ловушки.

Правду сказать, в подобных предположениях присутствовал здравый смысл. Двадцатилетнего солдата, воспитанного в строгих протестантских принципах, роскошь и элегантность знаменитого особняка могли не то что удивить, они вполне могли поразить его до глубины души. Впрочем, такое впечатление этот особняк производил не на него одного. Весь Париж только и говорил, что о нем. При дворе, да и во всем городе не было человека, который не мечтал бы туда попасть и увидеть своими глазами пресловутую «голубую комнату», о которой рассказывали настоящие чудеса.

Все началось двадцать лет назад, когда прекрасная маркиза де Рамбуйе, урожденная Катрин де Вивонн, и ее супруг решили устроить салон в большом красивом особняке на улице Сен-Тома-дю-Лувр, унаследованном ими от отца маркизы.

После всех ремонтов от старого жилища мало что осталось, а в нынешнем больше всего удивляли три новшества: во-первых, лестницу сместили из центра строения в сторону (это позволило открыть целую анфиладу гостиных); во-вторых, сделали множество застекленных наружных дверей, ведших на террасы и балконы; а третьим и главным чудом стала голубая спальня маркизы, где она и собиралась принимать своих «придворных». В те времена стены в апартаментах обычно были красными или темно-коричневыми. Здесь же и потолок был окрашен в ярко-голубой цвет. Стены затянули имитацией лазурно-золотой парчи в алых и белых разводах. Кругом висели великолепные живописные пейзажи и картины на религиозные сюжеты. Пол был покрыт роскошным турецким ковром. Посреди комнаты возвышалась изумительной красоты кровать, золототканые оборки постели и стеганые одеяла были сделаны из привезенных из Брюгге шелков и обшиты серебряным позументом. Балдахин из прозрачного газа, под которым, как правило, в весьма грациозной позе полулежала хозяйка дома, неизменно одетая в золотую парчу и кружева, поднимался почти до потолка.

У маркизы было хрупкое здоровье, именно поэтому она и решила принимать гостей, лежа в постели (тогда говорили – «в алькове»). Госпожа де Рамбуйе любила свет, любила жизнь, хорошее общество, элегантность и изысканность. Она ненавидела всякого рода вульгарность и грубость, которые так пышно расцвели в крутые времена славного короля Генриха IV. Таким образом она надеялась создать свой маленький мирок, нечто вроде башни из слоновой кости. Здесь собрались коллекции приятных ей вещей, способных к тому же привлекать в дом многочисленных друзей. Дом посещали представители самых благородных семейств, которых эта полуитальянка, родившаяся в Вечном Городе от брака посла Франции и римской принцессы Джулии Савелли, тщательно отбирала в высшем обществе. Конде, Конти, Бассомпьер, Лианкур, Сен-Люк, Шомберг, Сен-Жеран, Гемене – все они приобрели приятную привычку каждый вечер появляться у Катрин де Рамбуйе.

Но по мере того, как проходило время и подрастали дети (шесть дочерей и один сын), маркиза понемножку меняла привычки: теперь, кроме своих друзей-аристократов, она стала приглашать и лучшие умы эпохи. Она страстно любила литературу, признавала только прекрасный, чистый язык, и ничто в мире не раздражало ее так, как грубоватые выражения, которые – все с тех же веселых времен Генриха IV – вошли в обиход у самых что ни на есть шикарных и высокопоставленных дам. Именно тогда в особняк стали приходить Малерб, Ракан, брат и сестра Скюдери, одинаково уродливые, но в равной степени искрящиеся остроумием.

В очень скором времени знаменитая голубая комната наполнилась отзвуками сонетов и катренов, здесь стали происходить состязания в остроумии и концерты. Как никто, умевшая вести и оживлять беседу маркиза старалась погрузить своих друзей в галантную атмосферу, где все приветливы и любезны друг с другом и каждый способен блеснуть интеллектом. В конце концов о гостеприимстве Катрин де Рамбуйе, о ее редкостной щедрости и о роскоши, с какой она принимала друзей, стали ходить легенды.

И вот именно в этот несколько жеманный кружок избранных, самых изысканных и самых утонченных людей своего времени неожиданно попал Монтозье. Он явился прямо с поля битвы в Германии, еще не остывший от суровых радостей военной службы. Его появление оказалось полной неожиданностью для всех, а главное – для него самого.

Тем не менее он любезно поклонился хозяйке дома, все еще прекрасной, несмотря на уже миновавшее сорокалетие. Она представила его такому количеству элегантных людей, что у бедняги просто голова пошла кругом. Но еще больше она закружилась, когда он познакомился со старшей дочерью маркизы. Она царила в собственном окружении, состоявшем из лучших умов эпохи. Здесь, подобно дирижеру оркестра, верховодил самый усердный из ее поклонников – поэт Вуатюр.

Двадцатитрехлетняя Жюли д'Анженн была прекрасна… Конечно, не так прекрасна, как утверждали многочисленные льстецы, но все же, все же… Высокая, темноволосая, с большими глазами, отличным цветом лица, королевской осанкой и божественной поступью, она не была классически красива, но это вовсе не мешало ни самому Вуатюру, ни его собратьям по перу с редкостным упорством сравнивать ее поочередно со всеми богинями, со всеми музами, со всеми нимфами и со всеми цветами мироздания. Девушке непрерывно курили фимиам. Она привыкла к существованию в этом ароматном облаке. Монтозье застенчиво, как всякий влюбленный, захотел присоединить свой голос к этому античному хору. Он быстро сообразил, что не получит шанса быть услышанным, если не станет поступать точно так же, как все остальные: рифмовать, сочинять, прославлять в стихах и прозе прелести божественной Жюли и ее матушки.

В тот день, впрочем, самого большого успеха в хоре поклонников добился Венсан Вуатюр, заявивший, что ревнивые боги обратили прекрасную Жюли в бриллиант.

– Это камень несравненной красоты, но холодный, бесчувственный, упорный и властный, его не способна разрушить никакая сила. Он сопротивляется железу так же, как и огню!

– Сударь, – застенчиво уточнил Монтозье, – если вы поместите бриллиант в огонь, он сгорит…

– Вот в чем превосходство нашей богини, – вмиг нашелся поэт, которому не приходилось лезть за словом в карман. – Ничто не может поглотить ее, даже огонь небесный!

Раздались бурные аплодисменты, и Артенис, так называли в этом кругу мадам де Рамбуйе, протянула руку для поцелуя счастливому поэту. Жюли заявила, что в мире нет существа, способного сравниться с этим посланцем самого Аполлона, чем ясно дала понять Монтозье неуместность его вмешательства.

Несчастного, таким образом, грубо оттолкнули. Он вышел из особняка Рамбуйе разгневанным и обиженным.

– Вот тебе, пожалуйста. Эта женщина мне нравится. Она покорила меня с первого же взгляда. Но как только я решился что-то сказать насчет вздора, который несет этот Вуатюр, меня высекли, как мальчишку! – возмущался он, рассказывая о случившемся своему другу де Гишу. – Ноги моей больше не будет в этом доме! Никогда в жизни!

– Напрасно, старина, в твоих рассуждениях не хватает логики, – попытался урезонить его де Гиш. – Только что ты признался мне, что любишь эту девушку, и вот уже клянешься, что твоей ноги не будет в ее доме! Разберись, чего ты хочешь на самом деле. Если ты действительно мечтаешь о том, чтобы завоевать Жюли, тебе придется подчиниться законам, царящим при ее дворе. С самого раннего детства ее приучили к неумеренным дифирамбам. Ты даже не представляешь, какое невероятное количество рондо, сонетов, стихов всех видов и сортов ей посвящено. Она привыкла к фимиаму и без него, я думаю, не могла бы жить…

Монтозье, сделав выводы из сказанного, окунул перо в чернила и постарался внести свою лепту в стройный хор голосов, в унисон восхваляющих прекрасную Жюли. Это далось ему не без труда и не без страданий. Кроме стишков и букетов, которые Жюли встречала с олимпийским спокойствием, ему требовалось еще, как это было принято среди воздыхателей своей красавицы, усердно посещавших особняк Рамбуйе, совершить путешествие по Карте Нежности. Она появилась на свет благодаря лирическим фантазиям мадемуазель де Скюдери. Там были деревни под названием «Любезные записки» или «Прелестные стихи», озеро Привязанности. Путешественнику следовало отступить на позиции Покорности, чтобы потом на продолжительное время оккупировать (увы, не при помощи военной силы!) селение под названием «Бесконечная Предупредительность». Оттуда открывался прямой путь к «Любовным посланиям». Следовало избегать как озера Безразличия, так и моря Враждебности, кораблекрушение в котором могло стать роковым…

Вся эта изящная галиматья раздражала и возмущала Монтозье. Несколько раз наш протестант чувствовал, что вот-вот взорвется. Тогда он сбегал в армию (в 1638 году его назначили бригадным генералом) и там от всей души чертыхался, ругался, ворчал, злился, разносил всех в пух и прах, носился с места на место, рубил сплеча, орал во весь голос чудовищные проклятия, которые повергли бы в ужас его прекрасную Жюли. Благодаря всему этому в подобных кампаниях, особенно в Эльзасской, где король поручил ему командование корпусом, Монтозье быстро становился самим собой. Но именно тогда его снова начинал терзать на время забытый образ красавицы. Пресытившись криками и драками, бедный влюбленный принимался мечтать о ее огромных глазах, о дивной атмосфере ее дома… и тут же вспоминал о многочисленных лоботрясах, ежедневно осаждающих этот дом в то время, как он сам исполняет свой солдатский долг.

И тогда он вскакивал в седло, пулей несся в Париж, успевая по пути загнать не одну несчастную лошадь, и вваливался, еще пропахший порохом и разгоряченный битвой, но увенчанный лаврами и возлагающий на это все большие надежды, в особняк Рамбуйе. Жюли любезно спрашивала гостя, «чем это таким интересным он занимался все долгое время, пока его не было видно».

– Войной, мадам! – отвечал несчастный, ожидая в глубине души восхищенного «ах!», которого, впрочем, так никогда и не дождался.

Совсем напротив, Жюли морщила свой хорошенький носик и, обмахиваясь веером, замечала:

– Фу, сударь! Войной? Как это грубо! Когда я спрашиваю о чем-то интересном, я имею в виду ваши сочинения, ваши стихи, все эти благородные и изящные занятия, которые так возвышают дух. Вам следует позаботиться об этом как можно скорее!

И Монтозье заботился: он погружался в пучину элегий, продвигался вперед еще на несколько этапов пресловутой Карты, не особенно надеясь, правда, когда-либо достигнуть желанного берега Нежной Привязанности, куда ему так хотелось пристать. Ему приходилось выдерживать насмешки придворных поэтов своей красавицы. Он безропотно терпел сладкие речи, влюбленные взгляды и ужимки собственника, характерные для Венсана Вуатюра, которого он ненавидел от всей души. Ненавидел он и многих других чудаков, наводнявших особняк Рамбуйе, этих «оригинальных людей», общение с которыми, как ему казалось, доставляло маркизе и ее дочери особое, ни с чем не сравнимое удовольствие.

Например, экстравагантного Воклена де Ивето, которого можно было встретить в голубой комнате одетым то пастушком, то богом, сошедшим прямо с Олимпа… А порой – и сатиром. Он славился искренней страстью к мифологии… Или поэта Шаплена, богатого и нечистоплотного, постоянно плюющего в платок, больше похожий на пыльную тряпку. Зато от его напыщенных стихов дамы чувствовали себя на верху блаженства…

Впрочем, все посетители особняка вели самую, по их мнению, веселую в мире жизнь. Шарады сменялись концертами, театральные пьесы чтением вслух, беседы балами и поздними ужинами.

Конечно, время от времени Монтозье охватывало бешенство. Он опять возвращался в армию, творил там чудеса и… потом начиналось все сначала: меланхолия, сожаления, угрызения, тоска, властная необходимость поскорее увидеть «ее» снова, – и он ехал в Париж, чтобы стать там еще более покорным рабом, чем прежде.

Ради нее он даже пообещал отречься от протестантизма. Тогда не осталось бы никаких препятствий для женитьбы, на которую он давно претендовал. Но Жюли, как никто, умела ускользать из рук. Она обладала редким даром повергать бедного влюбленного в рай и ад поочередно. Она позволяла ухаживать за собой, вселяла надежду, шептала ласковые слова. Потом, когда чувствовала, что влюбленный полностью от нее зависит, пускала отравленную стрелу, от которой несчастный чувствовал себя полумертвым.

И все-таки Монтозье был очень упорным человеком. Если он чего-то хотел, то добивался. Он поклялся, что Жюли никогда не будет принадлежать ни одному мужчине, кроме него самого. Решив поставить для этого на карту все, он придумал гениальный подарок возлюбленной – такой подарок, какой и не снился ни одному идолу: восхитительный альбом, каждая страница которого была посвящена какому-нибудь цветку, а каждый цветок был посвящен несравненной мадемуазель д'Анженн. Что-то около шестидесяти мадригалов, исполненных наилучшим образом.

Естественно, осознавая пределы своего поэтического дара и понимая, что ему потребуется помощь, Монтозье сам сочинил шестнадцать стихотворений, а остальные распределил между «собратьями по перу», чтобы добиться совершенства, чтобы было не стыдно предоставить свое творение взгляду «божественной».

Но, разумеется, дело было не только в содержании, форма волновала влюбленного не меньше. Он заказал Никола Жарри, лучшему каллиграфу того времени, написание текстов на превосходной веленевой бумаге. Роберу доверил живописные изображения цветов. Отдельные листы были переплетены в один том Легасконом. Получился роскошный альбом, выполненный с искусством, которого, с точки зрения знатоков этого дела, никогда больше не удалось достичь.

Изданная таким чудесным образом «Гирлянда Жюли» была передана красавице через ее верную камеристку: та положила альбом хозяйке в постель, на одеяло, в день ее именин. Проснувшись, Жюли обнаружила этот выдающийся и блистающий роскошью дар. Он должен был открыть ей наконец, как велика и упорна страсть, на которую она вдохновила Монтозье. На страницах альбома, переплетенного в красный сафьян, Жюли нашла все цветочные аллегории, призванные доказать, что она – единственная женщина в мире, достойная того, чтобы выдержать сравнение с богиней.

Можно было надеться, что, увидев подобный шедевр, Жюли растрогается, прольет слезу, что ее сердце смягчится. В результате она наконец протянет щедрому дарителю руку, трепещущую, как и ее наконец взволновавшееся сердце. Но, увы, ничего такого не случилось! Конечно, Жюли выразила признательность, конечно, она похвалила альбом за его красоту, отметила изящество стихотворных аллегорий и изысканность переплета, но в общем приняла драгоценный подарок как нечто вполне естественное. Либо ты богиня, – следовательно, жертвы тебе положены, либо нет. Вовсе не следует немедленно падать в объятия верного поклонника, как бы исключительно хорош ни был подарок. Фи! Это получилось бы так пошло, так вульгарно!..

Бедняге Монтозье пришлось терпеть… еще долгих четыре года, прежде чем он смог увидеть на горизонте берега Страны Нежной Привязанности… Целый год из этих четырех смертельно-тоскливых лет он провел пленником в Германии, отчаявшись увидеть когда-нибудь свою Францию или свою красавицу, что, впрочем, для него было почти одно и то же.

Наконец наступил счастливый 1645 год, когда король, признательный Монтозье за заслуги, назначил его генерал-лейтенантом своих армий. По этому случаю маркиза де Рамбуйе решила побеседовать с дочерью.

– Жюли, – сказала она, – пора подумать о вашем замужестве. Вот уже Монтозье и генерал-лейтенант. Это высокое положение в обществе. Он богат, он влюблен в вас, если я правильно подсчитала, уже лет пятнадцать, и, на мой взгляд, он вам не противен…

– Действительно, матушка, я думаю, что не уроню своей чести, если признаюсь, что подобное постоянство кажется мне трогательным. Мне всегда приятно видеть у нас господина де Монтозье. Но в положении девушки на выданье есть свое очарование, от которого, честное слово, мне было бы очень трудно отказаться.

– Вот как? Значит, вам хочется остаться старой девой и высохнуть на корню, как наша дорогая Скюдери? Вам уже тридцать восемь лет, дочь моя. Для девушки это многовато. А для замужней женщины – совсем наоборот: сорок лет – период расцвета! Поверьте мне: хватит ждать, потому что чем больше лет пройдет, тем меньше у вас останется шансов найти себе мужа по вкусу. Да к тому же и Монтозье может надоесть…

Правду сказать, Жюли не верилось, чтобы она кому-нибудь могла надоесть, особенно Монтозье! Но она чувствовала, что в словах матери есть зерна истины. Кроме того, положение знатной дамы сулит много приятного. А все вокруг только и говорили о том, какое большое будущее ожидает «нашего дорогого Монтозье», как благоволит к нему Его Величество… Да ведь он на три года моложе ее самой…

Хорошенько подумав, оценив все «за» и «против», Жюли решилась и наконец вложила свою царственную руку в дрожащие руки своего обожателя. Он целовал эту руку снова и снова, прежде чем поверил, что его божество на самом деле отныне принадлежит ему. Пышную свадьбу отпраздновали в присутствии короля и всего двора. С этого дня мадам де Монтозье принялась строить свою карьеру замужней женщины, а ее супруг, успокоившись, смог целиком отдаться своей.