Текст книги "Искушение искушенных"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Принцу вряд ли придется по душе королевство, где существует постоянная опасность узурпации, – заявил Ренар.
И голова Джейн Грей скатилась под топором палача, поскольку Мария уже была готова на все, лишь бы понравиться этому незнакомому Филиппу!
В первый день июля 1554 года королева прибыла в Винчестер, где должно было состояться бракосочетание. Как только пришло известие о том, что приближается флотилия жениха, многочисленные английские корабли двинулись навстречу Филиппу. Принц высадился на берег в Саутгемптоне.
Марии казалось, что она живет в царстве мечты, в котором все возможно, и скоро вместе с любовью она вновь обретет бесплодно прошедшую юность. Впрочем, изредка к этим восхитительным грезам примешивалось чувство тревоги.
– Он меня никогда не видел, – говорила она себе со вздохом, – а мне придется делить с ним ложе! И почему меня не научили искусству обольщения?! Мне слишком часто повторяли, что принцесса не должна походить на других женщин…
Первая встреча была назначена на десять часов вечера, и королева приложила все усилия, чтобы выглядеть привлекательной. В тронном зале горело гораздо меньше свечей, чем обычно. Горничные помогли ей надеть серебристое платье, расшитое жемчугом. На белоснежном головном уборе сверкали алмазы, и алмазное ожерелье украшало открытую шею, которая одна только и сохранила прежнюю красоту. Ей наложили на лицо совсем немного румян, и рука ее подрагивала на нежном атласе платья, когда лорд Норрис ввел в зал принца…
Мария едва удержалась от восторженного восклицания. В своем белом атласном одеянии, усеянном громадными драгоценными камнями, Филипп походил на чудесное видение. При других обстоятельствах королеве, очевидно, показалось бы, что он был слишком уж разряжен, и чрезмерная роскошь украшений вызвала бы у нее усмешку, но сейчас она ничего не замечала, поскольку была покорена с первого взгляда. В эту минуту Мария была чрезвычайно благодарна своей кастильской матери, которая научила ее прекрасно говорить по-испански: ведь красавец Филипп ни слова не понимал по-английски!
Вопреки тайным опасениям Симона Ренара, первое свидание прошло как нельзя лучше. В том, что Мария будет в полном восторге, посол не сомневался. Но он вздохнул с явным облегчением, убедившись, что Филипп вовсе не считает будущую супругу слишком уродливой.
Принц улыбнулся и любезно произнес:
– Единственным моим желанием, мадам, будет во всем угождать вам и исполнять все ваши желания, для меня священные!
На следующий день архиепископ Гардинер сочетал браком Марию Английскую с Филиппом Испанским. Церемония была невероятно пышной. А вечером тот же самый Гардинер, благословив брачное ложе, задернул за молодой четой парчовые занавески с вышитыми на них английскими львами.
– Господа, теперь нам следует удалиться, – провозгласил он.
Чем была для Марии Тюдор первая брачная ночь? Несомненно, она испытала нечто вроде ослепительного откровения, ибо старая дева, ханжески целомудренная и невероятно сдержанная, проснулась утром влюбленной до безумия. Отныне Мария обожала мужчину, который сделал ее женщиной. Любовное исступление королевы, доставлявшее Филиппу горделивое удовольствие и легкую досаду, дошло до такой степени, что французский посол Ноайль счел нужным оповестить об этом своего повелителя Генриха II:
«Мне рассказывали, что по ночам королева не помнит себя от страсти и желания. Полагаю, что главная причина ее грусти коренится в том, что она с каждым днем ощущает нарастающее увядание своего тела и с испугом предчувствует близкую старость…»
Марии никогда не суждено будет забыть те мгновения любви, которыми она была обязана Филиппу. Во имя этого позднего и мимолетного счастья она вскоре зальет свою страну потоками крови.
Через несколько недель после свадьбы королева объявила о беременности – с таким неистовым восторгом, что Филипп тоже ощутил безмерную радость. В этом ребенке заключались все его надежды! Конечно, у него был сын от первой супруги – но слишком болезненный и хилый. Филипп сознавал, что если Мария подарит ему наследника или наследницу, то это дитя соединит короны Испании и Англии. Перспектива представлялась настолько соблазнительной, что он с удвоенным усердием начал заботиться о жене – более того, он выказывал ей истинную любовь и даже перестал заглядываться на хорошеньких женщин…
Надо сказать, что только рождение этого ребенка могло бы хоть отчасти примирить испанцев и англичан. Первые считали своих любезных хозяев неотесанными, грубыми, туповатыми и склонными к ереси. Вторые же безумно боялись дорогих гостей, шарахались от них, словно от чумы, и чуяли в каждом из них запашок костра. Для того чтобы два народа сосуществовали мирно, их должен был соединить общий король – или королева.
– Мария, – сказал однажды вечером Филипп, – наш сын не может родиться на земле, отринувшей бога. Пока он не появился на свет, вы должны вернуть Англию в лоно католической церкви.
– Я все понимаю, мой дорогой сеньор, и, поверьте, это мое самое заветное желание. Однако здесь следует действовать осторожно. Мои добрые подданные…
Принц ласково, но твердо взял жену за руку и произнес с некоторой грустью:
– Нет, Мария… Вы не должны обращать внимания на вкусы ваших подданных именно потому, что они подданные и обязаны подчиняться вам. Речь идет о нашем будущем сыне… и обо мне! Я не могу жить в стране, которой овладел дьявол. И если вы хотите, чтобы я оставался с вами, вам придется все это изменить. Вы должны принудить Англию вернуться к богу. За это вас ожидает вечная слава и истинное счастье. Уверяю вас, через несколько месяцев никто здесь и не вспомнит о реформатской вере…
Филипп ясно дал ей понять, что уедет, если она его не послушается! Эта угроза привела Марию в отчаяние. Она обратилась к Риму, и в Англию был послан кардинал Поул, находившийся в Брюсселе.
Серым и промозглым декабрьским днем королева и принц Филипп с великими почестями приняли кардинала. Впервые после многих лет Мария вновь увидела человека, которого когда-то так любила. Конечно, годы оставили свой отпечаток и на нем, однако Реджинальд, в отличие от королевы, стал еще более красивым, чем в молодости. Очень высокий, с белокурыми волосами, посеребренными сединой, он выглядел в своей кардинальской сутане величественным, как король. Плантагенет с головы до пят, он словно бы напоминал пришедшей в упадок Англии о древних монархах. Рядом с ним Мария и даже Филипп выглядели бледно. И покоренный народ преклонял перед ним колени, когда он шествовал по улицам Кентербери. Когда же за кардиналом закрылись двери Вестминстерского дворца, многие вспомнили о прежних матримониальных планах Марии и, ничуть не смущаясь, во всеуслышание говорили, что лучше бы их королева вышла замуж за истинного англичанина Реджинальда Поула, чем за этого проклятого испанца!
Сама же Мария ощутила невольную грусть, едва лишь кардинал появился на пороге. Как забыть счастливые былые дни? В глубине души она сознавала, что, не будь так сильна ее любовь к мужу, ей было бы тяжело встретиться с Реджинальдом – настолько жестокими и сильными оказались бы тогда запоздалые сожаления. Однако она любила, верила – или почти верила, – что любима, и не сомневалась, что беременна от Филиппа. Именно об этом она сразу же поведала гостю.
Кардинал в ответ поднял свою прекрасную руку:
– Молю господа, чтобы скорее настал день, когда я смогу сказать вашему величеству: «Да будет благословен плод чрева твоего…»
Итак, юношеская любовь завершилась благословением, пред которым склонились королевские головы. Через несколько дней Мария Тюдор от имени всей Англии принесла публичное покаяние перед Реджинальдом Поулом за грехи своего покойного отца…
Прибытие кардинала подтвердило самые страшные опасения англичан, которые возникли у них с того самого момента, как у берегов страны появились красные паруса испанской флотилии. Возвращение инквизиции стало неизбежным, ибо Поул как истинный Плантагенет был безжалостен и непримирим. Он ничуть не походил на пугливых и мечтательных священнослужителей – его скорее можно было назвать жандармом господним. Он готовился очистить Англию от ереси – если понадобится, выжечь каленым железом!
По мере того как грозовые тучи собирались над королевством, в сердце королевы радость постепенно сменялась тревогой. Ибо девять положенных месяцев истекли, а ребенок так и не появился на свет. Между тем Мария настолько располнела, что стала совсем уродливой и даже не могла показываться на людях. Тело безобразно распухло, лицо заплыло жиром, глаза были почти не видны под складками кожи. Принц с трудом скрывал свое отвращение, и Мария не могла удержаться от горьких жалоб.
– Он меня больше не любит! – говорила она Джейн Дормер. – Он больше не переступает порог моей спальни.
– Это потому, мадам, что он боится повредить ребенку. Он бережет вас и его, – отвечала молодая фрейлина.
Однако переубедить Марию было нелегко.
– Если бы он любил меня по-настоящему, то все равно бы пришел! И почему этот ребенок не желает рождаться?
В самом деле, прошло уже десять месяцев, затем одиннадцать, двенадцать… Безжалостные английские шутники начали сочинять непристойные песенки об этой странной беременности, что больно ранило измученную душу королевы. Долгие часы она проводила возле колыбели, приготовленной загодя и остававшейся пустой. Своим докторам она упорно повторяла, что чувствует движения ребенка, но ей уже никто не верил.
Наконец Мария решилась обратиться за советом к одному ирландскому медику с безупречной репутацией, и тот нашел в себе мужество открыть ей жестокую правду.
– В чреве вашего величества нет ребенка! – заявил он. – А видимость беременности, увы, свидетельствует о наличии серьезного недуга.
Даже если бы обрушились стены дворца, Мария Тюдор не пришла бы в такое отчаяние, в какое привели ее эти несколько слов. Она пропустила мимо ушей намек на то, что болезнь может оказаться смертельной, – в данный момент ее удручало лишь известие о ложной беременности.
– Нет ребенка? – всхлипывала она. – Нет ребенка?
– Пока нет, – дипломатично ответил врач. – Позднее, если ваше величество позаботится о своем здоровье…
Мария согласилась на лечение, но словно бы нехотя, ибо смутно сознавала, что ее жизни – жизни женщины – пришел конец. Ей поставили диагноз – водянка яичников, – и вскоре лечение принесло свои плоды: она заметно похудела и почти обрела прежний облик. Но какое это имело значение? Филипп, ожидавший ребенка с таким же нетерпением, как и она сама, оповестил ее о своем скором отъезде!
– Отец призывает меня к себе, – заявил он. – У меня есть обязанности и перед испанской короной! Но не тревожьтесь, я очень скоро вернусь.
Мария сделала вид, что верит ему, однако сердцу ее была нанесена смертельная рана. Теперь она знала, что Филипп никогда не любил ее… Очевидно, недаром говорили, что он даже желал ее смерти, чтобы жениться на Елизавете, в которой все англичане видели единственную принцессу, способную подарить им наследника престола. Филипп в по-следнее время явно стремился понравиться Елизавете, и Мария страдала от жестокой ревности.
Когда настал день отъезда, Мария не смогла поехать в Дувр: болезнь, отступившая лишь на несколько месяцев, снова дала о себе знать. Но она все же проводила мужа до Гринвича и, с трудом сдерживая слезы, шепнула ему на прощание:
– О Филипп, если бы я могла поверить, что разлука для вас так же тяжела, как для меня!
– Клянусь святым Иаковом, вы ко мне несправедливы! – воскликнул принц. – Честь испанца порукой тому, что я с великой скорбью покидаю ваше величество!
И тут же, повернувшись к Ренару, спросил:
– Симон, ужин готов?
Что тут можно было добавить…
Увы, покинутая королева все же не избавилась от своих иллюзий и грезила только об одном – вернуть Филиппа. Чтобы вновь понравиться ему и превратить Англию в любезное для него отечество, бедняжка целиком доверилась Поулу, Гардинеру и всем тем, кто мечтал истребить огнем и железом новую веру. Больной рассудок королевы усмотрел в бегстве Филиппа наказание божье, и Мария Тюдор решила любыми средствами наставить Англию на истинный путь.
Вот тогда-то и начались казни. Двух протестантских епископов сожгли на костре, за ними последовали англиканский епископ Феррер, пастор Роуленд Тейлор, проповедник Саундерс… Поул подстрекал Марию не жалеть дров для еретиков, и костры заполыхали по всей стране. В этом пламени погибло множество людей, преданных Генриху VIII. Ужас охватил Англию, ибо никому не было спасения от королевской инквизиции.
Мужчин, женщин, детей, стариков истребляли без всякой жалости: расстреливали, вешали или сжигали. Палачи и кардинал Поул, казалось, не ведали усталости, а Мария сумела убедить себя, что ей удастся вернуть Филиппа только ценой этой крови. Действительно, принц приехал, но пробыл в Англии очень недолго, что лишь усугубило муки несчастной женщины, превратившейся в собственную тень. Она поняла, что напрасно утопила всю страну в крови. Однако зло уже совершилось, и к имени королевы навсегда приклеилось позорное прозвище – Мария Кровавая! Отныне иначе ее не называли, хотя каждый при этом боязливо оглядывался, ибо доносчики не дремали.
Но решающий удар нанесла Франция. 6 января 1558 года лотарингский герцог Франсуа де Гиз взял штурмом Кале – последнее английское владение на французской земле. После этого народ окончательно отвернулся от женщины, которую не только не желал признавать своей государыней, но видел в ней всего лишь испанку, которая вышла замуж за испанца! Все надежды англичан были теперь воплощены в Елизавете – в этой принцессе с рыжими волосами, отменным здоровьем, острым язычком и веселым нравом. Именно она была достойной дочерью «старины Гарри», своего отца. Костры и палачи Марии заставили забыть о казнях Генриха, которые по прошествии времени казались вполне оправданными. Мария Тюдор сознавала, что это конец…
Она была тяжело больна и знала, что скоро умрет. Но в душе ее уже не осталось места ни для сожалений, ни для страха.
– Филипп уехал, Кале потерян, матерью я никогда не стану, народ меня ненавидит. К чему мне задерживаться на этой земле, где для меня нет ни малейшей надежды на счастье? – признавалась она верной Джейн Дормер.
Год оказался ужасным. Осень принесла холода и проливные дожди, затопившие страну; англичане увидели в этом еще одно знамение гнева господня. В довершение всех бед во многих графствах вспыхнула чума, которая унесла множество жизней. Общей участи не избежала и королева. Отныне ей оставалось только молиться о спасении души…
Мария отослала драгоценности и корону в Хартфорд, где младшая сестра ожидала известий о ее смерти в окружении постоянно растущего двора. Исполнив свой долг, Мария Тюдор с королевским величием приготовилась встретить неизбежный конец, который наступил 17 ноября 1558 года. По странному совпадению Реджинальд Поул скончался в Ламбете всего за несколько дней до смерти той, которая ему первому отдала свое сердце и свою любовь.
Трагедия замка Петрелла
(Беатриче Ченчи)
(1595 год)
Жара уже набирала силу. Маленький караван из нескольких мулов неторопливо двигался вперед через горы и долины. Впереди ехал мужчина с жестоким, словно высеченным из камня лицом и с всклокоченной седоватой бородой. За ним следовали матрона и девушка – красивая, светловолосая и бледная, чей встревоженный взор напоминал взгляд пугливой лани. Двое слуг вели в поводу мулов обеих дам, а замыкали шествие пешие носильщики и конные стражники. Все были одеты в черное.
За два дня до этого сеньор Франческо Ченчи на рассвете покинул Рим в сопровождении жены Лукреции и дочери Беатриче. О конечной цели своего путешествия он им сказать не удосужился. Через двое суток караван остановился в Бостиччоле – на самой границе владений римского понтифика. Здесь усталых лошадей и мулов заменили свежими.
На заре третьего дня – 4 апреля 1595 года – небольшому отряду оставалось преодолеть последний отрезок пути. Дорога поднималась примерно на тысячу метров, а затем вновь спускалась по склону горы Поралья, которая господствовала над всей долиной. Отсюда открывался вид на реку Сальто и нависающий над ней замок, который весь ощетинился жерлами своих мощных пушек. Стены крепости почернели от времени, но все зубцы были в превосходном состоянии – это лучше всяких слов доказывало, что замок по-прежнему служит грозным оборонительным сооружением.
Женщины содрогнулись, взглянув на этот величественный пейзаж. Они знали, что владельцем замка Петреллы является князь Марцио Колонна, генерал папской армии и друг Ченчи, которому понадобилось надежное убежище от кредиторов. Чтобы уклониться от выплаты долгов, он решил перебраться вместе с семьей на земли, входившие в состав Неаполитанского королевства. По мере того как крепость приближалась, можно было разглядеть небольшое селение, капуцинский монастырь и маленькую церковь Сан-Рокко с фонтаном во дворике. На все эти строения ложилась черная тень замка.
К селению караван подошел в полдень. Выйдя навстречу путешественникам, крестьяне застыли с шапками в руках. Над ними возвышался на целую голову темноволосый и смуглый силач с умными глазами и глубоким шрамом, рассекшим ему лоб надвое. Это был Олимпио Кальветти, интендант князя, который поручил ему встретить гостей. Поклонившись вновь прибывшим с удивительной для простолюдина учтивостью, он приветствовал их от имени своего господина и выразил надежду, что пребывание в Петрелле покажется им приятным.
Но эти любезные слова не произвели никакого впечатления на Ченчи.
– Хватит болтать! – проворчал он. – Отведи нас в замок и прикажи подавать на стол. Хорошая еда куда лучше дурацких речей.
Интендант нахмурился, однако ничего не сказал и встал во главе отряда, чтобы показывать путь. Жители деревни угрюмо молчали, оскорбленные и напуганные необъяснимой грубостью этого римского сеньора. Обе женщины, не поднимая вуалей, обменялись понимающими взглядами и вздохнули – но ни одна из них не нарушила молчания.
Через несколько минут гости спешились во дворе замка, который был таким узким, словно сплющенным нависающими стенами, что походил на глубокий колодец. Но странное дело! Зловещая атмосфера двора и замка, казалось, очень обрадовала Ченчи. Взглянув на жену и дочь со свирепой усмешкой, он язвительно произнес:
– Вот это местечко мне нравится. Здесь вы можете плакать и кричать в свое удовольствие, птички мои, все равно никто не услышит!
Лукреция еще больше сникла, будто согнувшись под тяжестью плаща, но Беатриче, откинув свою вуаль, смело встретила взгляд отца, а затем пожала плечами и вошла в дом. Она не заметила, с каким изумлением посмотрел интендант на ее тонкое лицо, молочно-белую кожу и глаза цвета небесной лазури. Кальветти никак не ожидал, что у подобного медведя может быть такая красавица-дочь!
В сорок шесть лет Франческо Ченчи, глава одного из самых древних и самых богатых родов Рима, был человеком настолько омерзительным, что подобного ему, казалось, еще не рождала земля. Он обладал всеми мыслимыми пороками, но и при большом желании в нем невозможно было бы обнаружить хоть одно достоинство: даже смелости у него не было – ее заменяли грубость и хвастовство. Этот пьяница, развратник и жестокий садист отличался вместе с тем суеверной и трусливой набожностью, которая делала его еще более отвратительным. Было известно, что он щедро платит одному монаху, который молится за него щедро денно и нощно. Уладив таким образом дела с богом, подлый сеньор давал полную волю самым гнусным своим инстинктам.
Первым браком Франческо Ченчи был женат на кроткой и религиозной Эрсилии Санта Кроче, которая родила ему двенадцать детей. В сущности, именно он свел жену в могилу дурным обращением и бесконечными оскорблениями. Дойдя до высшей степени цинизма, Ченчи поселил в своем доме девиц легкого поведения и открыто предавался с ними любви. Эрсилия не выдержала издевательств и очень скоро отправилась в лучший мир. Лишь через девять лет ему удалось найти ей замену в лице Лукреции Петрони – робкой молодой вдовы, которую вынудила выйти за него семья. Чтобы у бедняжки не оставалось никаких иллюзий по поводу ожидающей ее судьбы, Франческо в первый же вечер заявил ей со злобной ухмылкой:
– Говорят, вы сказали, что предпочли бы выйти скорее за дьявола, чем за меня? Ну а я взял вас в жены, чтобы вы поняли, какую ошибку совершили, не выйдя замуж за дьявола!
Отцом он был таким же мерзким. Те из его детей, которые не догадались умереть в младенчестве, проклинали свою участь и сожалели, что остались в живых. Ченчи ненавидел своего старшего сына Джакомо и вынудил его прозябать в нищете, хотя был безмерно богат. Лишь по приказу папы он соблаговолил дать образование дочерям, отправив их во францисканский монастырь Монтечиорьо, причем платил за них крайне неохотно и небрежно. Понадобился еще один приказ папы, чтобы он согласился выдать замуж старшую дочь Антонину. Что же касается его постоянно голодных и избитых слуг, то время от времени им удавалось с большим трудом вырваться на свободу и обратиться с жалобой в папскую канцелярию. В результате значительная часть состояния Ченчи ушла на штрафы, которые все равно ничему его не научили. Наконец он едва не угодил на костер по обвинению в содомии – хотя это был один из самых небольших его грехов. Он спасся, уплатив громадную сумму в сто тысяч золотых экю и оставив ни с чем кредиторов. Именно поэтому его несчастной семье пришлось стремительно перебираться в Неаполитанское королевство.
Весна окутала белым покрывалом миндальные деревья в окрестностях Петреллы. Безоблачное небо лучилось изумительной голубизной, однако за черными стенами крепости радостное пробуждение природы было ограничено узкой рамой окна. Всех обитателей замка придавила свинцовой тяжестью тоска, но особенно томился и жаловался сам Ченчи. У него не было ни малейшей склонности к деревенской жизни, ему не хватало грубых развлечений Рима: кабаков, девок и тревожных ночей, которые пахли кровью, ибо смерть подстерегала любого припозднившегося прохожего. Этот сеньор-разбойник обожал приключения такого рода и понимал ренессансную вольность как свободу безнаказанно убивать.
В конце концов скука настолько одолела Ченчи, что он приказал одному из двух сыновей Лукреции от первого брака приехать в Петреллу. Разумеется, он и не помышлял о том, чтобы доставить удовольствие супруге, поскольку всегда преследовал исключительно собственные интересы. Юный Курцио Велли был очень красив, а Франческо отнюдь не избавился от порока, едва не стоившего ему жизни. Кроме того, он испытывал злорадную радость при мысли, что осквернит сына своей жены.
Однако, вломившись в первый же вечер в спальню молодого человека, Ченчи столкнулся с яростным сопротивлением. Схватив первый подвернувшийся ему под руку тяжелый предмет – это был медный подсвечник, Курцио весьма успешно отбивался от отчима. По лицу Ченчи струилась кровь, и он буквально обезумел от ярости. На шум схватки прибежала Лукреция и загородила собой сына.
– Беги! – крикнула она. – Во дворе стоит оседланная лошадь…
Цепляясь за ноги мужа, она не давала ему двинуться с места, и Курцио, после секундного колебания, ринулся прочь из дома. Ченчи изо всех сил пытался вырваться, изрыгая проклятья.
– Отпусти меня! – ревел он, осыпая ее градом ударов.
Но Лукреция не ослабляла хватку: материнская любовь придала ей неожиданную силу, и муж никак не мог с ней справиться.
Она разжала руки и бессильно повалилась на пол, лишь когда услышала, как стучат копыта по бревнам подъемного моста.
– Шлюха! – завопил Ченчи. – Ты мне за это дорого заплатишь…
Для начала он ударил ее каблуком сапога в лицо так, что острая шпора распорола ей щеку. Вскрикнув от боли, Лукреция потеряла сознание. Остервеневший Ченчи собирался нанести второй удар, но тут дверь распахнулась и в комнату вбежала Беатриче. С первого взгляда девушка поняла, что происходит, и устремилась к мачехе. Когда же она подняла глаза на отца, в них сверкала такая ненависть, что Ченчи невольно попятился, а затем оставил женщин одних. Он отправил за Курцио погоню, однако беглецу удалось ускользнуть.
В придачу к другим своим милым свойствам Франческо Ченчи подхватил где-то злокачественную чесотку, которая крайне его мучила и вынуждала постоянно лечиться у римских докторов. Вот и той весной ему пришлось отправиться в Вечный город, где его готова была принять больница Сан-Джакомо, обладавшая правом убежища. Кредиторы и агенты Ватикана не могли туда проникнуть, что вполне устраивало Ченчи, ибо этот достойный человек, невзирая на все свое богатство, отнюдь не желал платить долги. Даже пресловутый штраф в сто тысяч экю у него вырвали с большим трудом.
Ченчи провел в Сан-Джакомо почти год и узнал там – с величайшим хладнокровием и полнейшим равнодушием – о смерти своих детей, оставшихся в Риме: сын Рокко был убит на дуэли, а дочь Антонина умерла при родах в октябре. О том, что происходило все это время с двумя узницами Петреллы, заботливый отец и муж не беспокоился вовсе.
Между тем, если бы скупость Ченчи не обрекла их почти на нищету, Лукреция и Беатриче сочли бы свое пребывание в зловещем замке даже приятным. Впрочем, чтобы избавиться от семейного палача, они согласились бы и на куда худшие условия. Но зимой женщины, запертые в промозглых и сырых стенах, жестоко страдали от холода, поскольку топить было нечем, хотя Олимпио Кальветти всеми силами стремился помочь им. К несчастью, перед отъездом Ченчи поручил сторожить своих женщин старому Санти ди Помпео, который не уступал хозяину в злобности. И старик Санти старался вовсю. Олимпио сумел сделать только одно: переправить несколько писем Беатриче братьям, которых девушка умоляла о помощи.
Увы, слух об этих жалобах достиг ушей любящего отца. Немедленно покинув больницу, он вскочил на коня и помчался в Петреллу с целью раз и навсегда вразумить свое семейство. Он уже решил, каким образом это сделать лучше всего, по приезде сразу же вызвал к себе интенданта.
– Твои четыре комнаты станут отныне жилищем доньи Лукреции и доньи Беатриче, – заявил он. – А ты со своей родней переберешься в покои, предназначенные для знатных сеньоров.
Олимпио попытался возразить:
– Но, сеньор, мои комнаты не подходят для благородных дам. Они маленькие, с низким потолком, с узкими окнами… Зимой там холодно, а летом жарко.
– На мой взгляд, они даже слишком велики, – сквозь зубы процедил Франческо. – А ты должен исполнить мой приказ, иначе я пожалуюсь твоему господину.
Интендант опустил голову, чувствуя, как в нем закипает гнев. Вот уже больше года он был свидетелем нищенской жизни Беатриче. Постепенно жалость к этой девушке и восхищение ею превратились в великую любовь. Олимпио сгорал от страсти и был готов на все ради этой мужественной красавицы. Однако Беатриче, даже прозябая в убожестве, оставалась знатной дамой – хотя бы в силу своего рождения, – и пропасть отделяла ее от бывшего солдата, ставшего интендантом. Никогда Олимпио не осмелился бы признаться ей в своих чувствах. К тому же он был женат и мог лишь с бессильной яростью наблюдать за тем, как готовилась для женщин новая пытка, придуманная Ченчи в отместку за их жалобы.
Четыре комнаты, в которых обычно жила семья Кальветти, находились под самой крышей замка. Окна были почти наглухо закрыты толстыми дубовыми ставнями, пропуская внутрь лишь совсем немного света и воздуха. Ченчи распорядился навесить на дверь засовы и пробить в ней маленькое окошечко. Беатриче и ее мачехе сообщили, что отныне они будут жить в этих душных каморках. Старому Санти было приказано подавать пленницам пищу через окошко, но никогда не входить к ним. Обезумевшая от ужаса Лукреция бросилась в ноги мужу.
– Вы не можете обречь нас на заточение! – воскликнула несчастная женщина. – Если мы вам так ненавистны, позвольте нам удалиться в монастырь, где нас, по крайней мере, не лишат света и воздуха.
Ченчи грубо отшвырнул ее.
– Нет! – прорычал он. – Я хочу, чтобы ты сдохла здесь – и она вместе с тобою…
Беатриче снова пришлось поднимать рыдающую Лукрецию. Самой же ей помогала сохранять гордость неукротимая ненависть, и ни за какие блага мира она не унизилась бы до мольбы.
– Пойдемте, матушка, не доставляйте ему радости просьбами и слезами! – надменно произнесла Беатриче.
Потом, держась очень прямо и не удостоив ни единым взглядом чудовищного отца, она вошла в свою тюрьму, и засовы с грохотом опустились.
Довольный Франческо Ченчи вернулся в Рим.
Прошло несколько месяцев – мучительных для Олимпио, который отныне не мог даже видеть пленниц. Единственное, что интендант мог сделать для них, – это следить за тем, чтобы им подавали хорошую пищу. Но в отношении одежды распоряжения Франческо граничили с садистской жестокостью. Если узницам нужно было получить новое платье или пару обуви, они должны были отправить износившиеся вещи в Рим и дожидаться, с босыми ногами и в одних сорочках, пока мерзкий скряга не удостоверится в необходимости замены и не восполнит их гардероб. Естественно, Ченчи в таких случаях не спешил.
В этом заточении Лукреция и Беатриче провели свой второй год в крепости Петрелла. Олимпио кусал локти от бессилия, поскольку не смел проявлять симпатию к пленницам из-за своей жены Плаутиллы, которая отличалась болезненной ревностью и злобным нравом.
В одно весеннее утро 1598 года, когда жаркое солнце уже раскалило черепичную кровлю Петреллы, старый Санти направился к дверям тюрьмы с подносом. Открыв окошко, он грубо бросил:
– А вот и жратва на сегодня!
В узком проеме возникло бледное лицо Беатриче.
– Донья Лукреция больна, – произнесла она хриплым голосом. – Я боюсь, что эта жара убьет ее. Приоткрой дверь хоть немного, чтобы впустить воздух. Иначе она не доживет до вечера.
Старик в раздумье поскреб голову. Приказ Ченчи был категоричен – никогда не открывать дверь. Но, с другой стороны, ни одна из пленниц не должна была ускользнуть из тюрьмы. Что скажет хозяин, если Лукреция умрет? В какой-то мере это тоже был способ бегства…
– Ладно, – проворчал он. – На минуточку – так и быть, но не больше…
Сняв засов и вставив в скважину замка ключ, который всегда болтался у него на поясе, он с кряхтеньем приоткрыл дверь. Однако едва лишь створка отошла на несколько сантиметров от косяка, изнутри дверь резко толкнули, и старик получил удар в лицо. Изможденная и худая, но с горящими от ярости глазами Беатриче ринулась на стражника, подняв над головой табурет. Санти в испуге загородился локтем, и девушка расхохоталась.
– Теперь ты сам можешь оставаться в этой конуре, а мы туда больше не войдем! – крикнула она.
