355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Жюль Габриэль Верн » Ченслер » Текст книги (страница 11)
Ченслер
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 18:03

Текст книги "Ченслер"


Автор книги: Жюль Габриэль Верн



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

46. СЕМНАДЦАТОЕ ЯНВАРЯ

Если мы на некоторое время утолили жажду, то голод мучает нас еще сильнее. Неужели нет никакой возможности поймать одну из акул, которыми кишит море вокруг плота? Нет, разве только самому броситься в море и напасть на них с ножом в руке в их же собственной стихии, как это делают индийские искатели жемчуга. Роберт Кертис подумывал о том, чтобы попытать счастья. Но мы его удержали. Акул здесь слишком много, и он только обрек бы себя на верную и бесполезную гибель.

Я замечаю, что можно обмануть жажду, окунувшись в море или жуя какой-нибудь металлический предмет. Но голод ничем не обманешь. Воду легче достать, ее дает, например, дождь. Поэтому никогда не надо терять надежду на воду, но можно потерять всякую надежду на получение пищи.

И вот мы впали в состояние полной безнадежности. Если договаривать все до конца, то надо сказать, что некоторые из моих спутников поглядывают друг на друга алчным взглядом. Так вот, значит, какое направление приняли наши мысли и до какой дикости голод может довести людей, одержимых одним-единственным желанием!

После получасового дождя грозовые тучи рассеялись, небо снова стало чистым. Ветер на мгновение окреп, но вскоре снова спал, и парус повис вдоль мачты. Да мы и перестали рассматривать ветер, как двигатель. Где находится наш плот? В какую сторону Атлантического океана его занесло течением? Никто не может ни ответить на этот вопрос, ни пожелать, чтобы ветер подул, скажем, с востока, а не с севера или с юга! Мы просим у ветра лишь одного, чтобы он освежил нам грудь, напитал влагой сухой воздух, обжигающий нас, чтобы он, наконец, умерил жару, которую шлет нам с неба огненное солнце.

Настал вечер, до полуночи будет темно, затем покажется луна, вступившая в последнюю четверть. Звезды, подернутые дымкой, не искрятся тем чудесным светом, который льется с неба в холодные ночи.

В полубреду, терзаемый жестоким голодом, особенно острым по вечерам, я ложусь на груду парусов у правого борта и наклоняюсь над водой, чтобы вдохнуть в себя освежающий запах моря.

Неужели кто-нибудь из товарищей, лежащих на своих обычных местах, нашел забвение от своих мук во сне? Думаю, что никто. Что касается меня, мой опустошенный мозг мутится, меня одолевают кошмары.

Все же я погружаюсь в болезненную дрему, нечто среднее между сном и бодрствованием. Не знаю, сколько времени я находился в этом полузабытьи. Помню только, что меня вывело из него какое-то странное ощущение.

Может быть, я грежу, но неожиданно до меня долетает запах, которого я сначала не узнаю. Он еле уловим, и временами его приносит легкий ветерок. Ноздри у меня раздуваются и втягивают этот непонятный запах. «Что же это такое?» – чуть не вскрикиваю я… Но инстинктивно сдерживаю себя и ищу, как ищут в памяти забытое слово или имя.

Проходит несколько мгновений, запах становится ощутимее, и я вдыхаю его все сильнее.

«Но, – говорю я себе вдруг, как человек, вспомнивший позабытое, – это же запах вареного мяса!»

Еще и еще раз вдохнув его, я убеждаюсь, что чувства меня не обманули, и, однако, на этом плоту…

Поднявшись на колени, я еще глубже втягиваю в себя воздух, – извините за выражение, – принюхиваюсь к нему!.. Тот же запах вновь щекочет мне ноздри. Я, следовательно, нахожусь под ветром, который доносит его с переднего конца плота.

И вот я покидаю свое место, ползу, как животное, ищу не глазами, а носом, скольжу под парусами, между шестами, с осторожностью кошки: только бы не привлечь внимание своих спутников.

В течение нескольких минут я рыщу по всем углам, руководствуясь, словно ищейка, обонянием. Иногда я теряю след – то ли удаляюсь от цели, то ли падает ветер, – а иногда запах начинает раздражать меня с особенной силой. Наконец-то я напал на след и чувствую, что иду прямо к цели!

Я нахожусь как раз на переднем конце плота, у правого борта, и ясно ощущаю, что здесь-то и пахнет копченым салом. Нет, я не ошибся. Мне кажется, что сало у меня здесь, на языке, рот наполняется слюной.

Теперь мне остается залезть под широкую складку паруса. Никто меня не видит, не слышит. Я ползу на коленях, на локтях. Протягиваю руку. Пальцы схватывают предмет, завернутый в кусок бумаги. Я быстро придвигаю его к себе и рассматриваю при свете луны, показавшейся в эту минуту над горизонтом.

Нет, это не обман зрения, я держу кусок сала. В нем меньше четверти фунта, но он достаточно велик, чтобы на целый день утишить мои муки! Я подношу его ко рту…

Кто-то хватает меня за руку. Я оборачиваюсь, с трудом удерживаюсь от рычания. Передо мною буфетчик Хоббарт.

Все объясняется: и поведение Хоббарта, и его относительно хорошее здоровье, и лицемерные жалобы. При переходе на плот он сумел припрятать немного провизии и питался, в то время как мы умирали от голода. Ах, негодяй!

Да нет же! Хоббарт действовал умно. Я нахожу, что он человек осторожный, смышленый, и если ему удалось сохранить немного пищи тайком от всех, тем лучше для него… и для меня.

Хоббарт другого мнения. Он хватает меня за руку и старается отнять кусок сала, не произнося при этом ни слова; он не хочет привлекать к себе внимание товарищей.

Я тоже заинтересован в том, чтобы молчать. Как бы еще другие не вырвали у меня из рук добычу! И я борюсь молча, с тем большей яростью, что слышу бормотанье Хоббарта: «Мой последний кусок! Последний!»

Последний? Надо добыть этот кусок во что бы то ни стало! Я хочу его! И получу! И я хватаю за глотку своего противника. Раздается хрип, но вскоре Хоббарт затихает. Я жадно впиваюсь зубами в кусок сала, крепко держа одной рукой Хоббарта.

Отпустив, наконец, несчастного буфетчика, я ползком возвращаюсь на свое место. Никто меня не видел. Я поел!

47. ВОСЕМНАДЦАТОЕ ЯНВАРЯ

Дожидаюсь рассвета со странной тревогой! Что скажет Хоббарт? Мне кажется, он имеет право выдать меня. Нет! Это нелепо. Ведь я расскажу обо всем, что произошло. Если станет известно, как жил Хоббарт, когда мы умирали от голода, как он питался тайком от нас, в ущерб нам, товарищи безжалостно убьют его.

Все равно! Хотелось бы скорей дождаться дня.

Муки голода утихли, хотя сала было так мало – один кусочек, «последний», как сказал этот несчастный. И все же я не страдаю, но, говоря откровенно, меня терзает раскаяние: как же я не разделил эти жалкие крохи с моими товарищами? Мне следовало подумать о мисс Херби, об Андре, об его отце… а я думал только о себе!

Луна поднимается все выше, и скоро занимается заря: утро наступит быстро, ведь под этими широтами не бывает ни рассвета, ни сумерек.

Я так и не сомкнул глаз. С первыми проблесками света мне показалось, что на мачте виднеется какая-то бесформенная масса.

Что это такое? Я еще ничего не могу рассмотреть и остаюсь лежать на груде парусов.

Наконец, по поверхности моря скользнули первые лучи солнца, и я различаю тело, качающееся на веревке в такт движению плота.

Неодолимое предчувствие влечет меня к этому телу, и я бегу к подножию мачты…

Это тело повешенного. Этот повешенный – буфетчик. Я толкнул на самоубийство несчастного Хоббарта – да, я!

У меня вырывается крик ужаса. Мои спутники встают, видят тело, бросаются к нему… Но не для того, чтобы узнать, осталась ли в нем хоть искра жизни!.. Впрочем, Хоббарт мертв, и труп его уже похолодел.

В мгновение ока веревка срезана. Боцман, Даулас, Джинкстроп, Фолстен и другие наклоняются над мертвым телом…

Нет! Я не видел! Я не хотел видеть! Я не участвовал в этой страшной трапезе! Ни мисс Херби, ни Андре Летурнер, ни его отец не пожелали заплатить такой ценой за облегчение своих страданий!

Что касается Роберта Кертиса, я не знаю… Я не смел спросить его.

Но другие: боцман, Даулас, Фолстен, матросы! Люди, превратившиеся в диких зверей… Какой ужас!

Летурнеры, мисс Херби, я – мы спрятались под тентом, мы ничего не хотели видеть! Достаточно было и того, что мы слышали!

Андре Летурнер порывался броситься на этих каннибалов, отнять у них остатки ужасной пищи! Я силой удержал его.

И, однако, они имеют на это право, несчастные! Хоббарт был мертв! Не они его убили! И, как сказал однажды боцман, «лучше съесть мертвого, чем живого».

Кто знает, быть может, эта сцена – только пролог гнусной, кровопролитной драмы, которая разыграется у нас на плоту!

Я поделился этими мыслями с Андре Летурнером.

Но не мог рассеять ужас и отвращение, которые доводят его чуть ли не до помешательства.

Однако мы умираем от голода, а наши восемь товарищей, быть может, избегнут этой ужасной смерти.

Хоббарт благодаря припрятанной провизии был среди нас самым здоровым. Ткани его тела не изменены какой-нибудь органической болезнью. Он лишил себя жизни в расцвете сил.

Но что за ужасные мысли приходят мне на ум? Неужели эти каннибалы внушают мне не отвращение, а зависть?

В эту минуту раздается голос одного из них – плотника Дауласа.

Он говорит, что надо выпарить на солнце морскую воду и собрать соль.

– Мы посолим остатки, – говорит он.

– Да, – отвечает боцман.

Вот и все. Без сомнения, совет плотника принят, ибо я не слышу больше ни звука. На плоту царит глубокое молчание, и я заключаю из этого, что мои товарищи спят.

Они сыты!

48. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ЯНВАРЯ

В продолжение всего этого дня то же безоблачное небо, та же жара. Наступает ночь, но не приносит прохлады. Я не проспал и нескольких часов.

К утру слышу гневные крики.

Летурнеры и мисс Херби, лежавшие вместе со мной под тентом, встают. Я приподнимаю полотно, чтобы посмотреть, в чем дело.

Боцман, Даулас и другие матросы чем-то разъярены. Роберт Кертис, сидящий на заднем конце плота, встает и пытается их успокоить. Он спрашивает, что привело их в такое бешенство.

– Да! Да! Мы узнаем, кто это сделал! – говорит Даулас, бросая вокруг себя свирепые взгляды.

– Да, – подхватывает боцман, – здесь есть вор! То, что у нас осталось, исчезло!

– Это не я! Не я! – отзываются по очереди матросы.

Несчастные шарят во всех углах, приподнимают паруса, передвигают доски. И так как все поиски напрасны, их гнев возрастает.

Боцман подходит ко мне.

– Вы, должно быть, знаете, кто вор? – спрашивает он.

– Не понимаю, что вы хотите сказать, – отвечаю я.

Приближается Даулас, а за ним и другие матросы.

– Мы обыскали весь плот, – говорит Даулас. – Остается осмотреть палатку…

– Никто из нас не выходил отсюда, Даулас.

– Надо поглядеть!

– Нет! Оставьте в покое тех, кто умирает с голоду!

– Господин Казаллон, – говорит мне боцман, сдерживаясь, – мы вас не обвиняем. Если кто-нибудь из вас взял свою долю, к которой он не хотел притронуться вчера, что ж, это его право. Но исчезло все, вы понимаете – все!

– Обыскать палатку! – восклицает Сандон.

Матросы подходят ближе. Я не могу противиться этим несчастным, которых ослепляет гнев. Мне становится страшно. Неужели Летурнер дошел до того, что взял – не для себя, конечно, но для сына… Если это так, то безумцы растерзают его на части!

Я смотрю на Роберта Кертиса, как бы прося у него защиты. Капитан становится возле меня. Обе руки его засунуты в карманы, и я угадываю, что он сжимает оружие.

Между тем по настоянию боцмана мисс Херби и Летурнеры вышли из палатки; матросы обшарили все, самые потайные ее уголки, – к счастью, тщетно.

Очевидно, кто-то выбросил в море останки Хоббарта.

Боцман, плотник, матросы впадают в ужасное отчаяние.

Но кто же это сделал? Я смотрю на мисс Херби, на старого Летурнера. Вяжу по их глазам, что не они.

Я перевожу взгляд на Андре, который на мгновение отворачивается.

Несчастный молодой человек! Неужели это он? И понимает ли он последствия этого поступка?

49. С ДВАДЦАТОГО ПО ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ЯНВАРЯ

В последующие дни участники ужасной трапезы, происходившей 18 января, почти не страдали: ведь они насытились и утолили жажду.

Но мисс Херби, Андре Летурнер, его отец и я… Наши муки неописуемы! Не дошли ли мы до того, что сожалеем об исчезновении останков? Если кто-нибудь из нас умрет, устоим ли мы?..

Вскоре голод снова начинает терзать боцмана, Дауласа и других, они смотрят на нас безумными глазами. Неужели мы для них – верная добыча?

Но голод, это не самое худшее, жажда еще более мучительна. Да! Если бы нам предложили на выбор несколько капель воды и несколько крошек сухаря, ни один из нас не колебался бы! Это говорят все те, кто потерпел крушение и бедствовал, как мы. И говорят правильно! От жажды страдают сильнее, чем от голода, да и умирают от нее скорее.

А вокруг – вода, вода, которая на вид ничем не отличается от пресной! Ужасная пытка! Я не раз пробовал проглотить несколько капель этой воды, но она вызывала во мне неодолимую тошноту и еще более жгучую жажду, чем прежде.

Мера терпения переполнена! Вот уже сорок два дня, как мы расстались с «Ченслером». Ни у кого из нас не осталось ни проблеска надежды. Разве нам не суждено умереть – и худшей из всех смертей?

Я погружаюсь в какой-то туман, и этот туман все сгущается. Я впадаю в лихорадочный бред. Борюсь, стараясь удержать разбредающиеся мысли. Этот бред пугает меня! Куда он меня заведет? Буду ли я достаточно силен, чтобы вернуться к сознанию действительности?

Я пришел в себя – не могу сказать после скольких часов. Голова у меня покрыта компрессами, пропитанными морской водой; за мной ходит мисс Херби, но я чувствую, что мне недолго осталось жить!

Сегодня, 22 января, разыгралась ужасная сцена. Негр Джинкстроп, внезапно впавший в буйное помешательство, рыча бегает по плоту. Роберт Кертис хочет его успокоить, но напрасно! Он кидается на окружающих, очевидно, с намерением проглотить их. Приходится защищаться от него, как от хищного зверя. Джинкстроп схватил аншпуг, и увертываться от его ударов очень трудно.

Но вдруг – это можно объяснить только своеобразным течением припадка – ярость Джинкстропа обращается на него самого. Он рвет свое тело зубами, ногтями, кровь брызжет нам в лицо.

– Пейте! Пейте! – кричит он.

Так он беснуется несколько минут, затем бежит к краю плота с теми же воплями:

– Пейте! Пейте!

Он взмахивает руками, и я слышу, как тело его падает в море.

Боцман, Фолстен, Даулас бросаются к фальшборту, чтобы поймать на лету это тело, но на поверхности моря уже не видно ничего, кроме большого красного круга, посредине которого бьются чудовищные акулы!

50. ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ – ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ ЯНВАРЯ

Теперь нас на борту только одиннадцать. Для меня ясно, что с каждым днем будут новые жертвы. Развязка драмы приближается. Если на этой неделе мы не достигнем земли или нас не подберет какое-нибудь судно, потерпевшие крушение погибнут все до единого.

Двадцать третьего января вид неба изменился, ветер посвежел. Ночью он потянул с северо-востока. Парус надулся, и отчетливый след, остающийся за плотом, показывает, что мы идем довольно быстро. Со скоростью трех миль в час, как говорит капитан.

Роберт Кертис и инженер Фолстен – самые крепкие из нас. Несмотря на ужаснейшую худобу, они удивительно стойко выносят все лишения. Я не в силах описать, до какого состояния дошла бедная мисс Херби. От нее осталась одна лишь душа, но душа мужественная! Вся жизнь ее как будто сосредоточилась в глазах, необыкновенно блестящих. Кажется, что она не от мира сего!

Зато боцман, человек большой жизненной силы, по-видимому, совершенно изнемогает. Он неузнаваем. Голова падает на грудь, длинные костлявые руки лежат на острых коленях, резко обозначившихся под изношенными панталонами. Он неизменно сидит в углу плота, не поднимая глаз. В отличие от мисс Херби боцман человек вполне земной; он до того неподвижен, что порою я опасаюсь, не умер ли он.

На плоту не слышно ни разговоров, ни даже стонов. Полное безмолвие. За день не услышишь и десяти слов. Впрочем, если бы мы произнесли нашими опухшими и потрескавшимися губами несколько слов, их нельзя было бы разобрать. На плоту остались только привидения, бескровные, безжизненные, – в них уже нет ничего человеческого!

51. ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ ЯНВАРЯ

Где мы? В какую часть Атлантического океана занесло наш плот? Два раза я спрашивал об этом Роберта Кертиса, но он не мог сказать ничего определенного. Однако капитан, все время следивший за направлением течений и ветров, полагает, что нас, по-видимому, относит к западу, то есть к земле.

Сегодня ветер совершенно упал. Тем не менее по морю гуляют большие волны, указывающие, что на востоке водная стихия взбунтовалась. Без сомнения, в той части Атлантического океана ее всколыхнула буря. Плот очень обветшал. Роберт Кертис, Фолстен в плотник – все из последних сил стараются укрепить те части, которые грозят оторваться.

Но к чему стараться! Пусть они, наконец, рассыпятся, эти доски, пусть нас поглотит океан! Стоит ли бороться с ним за свою жалкую жизнь!

Ведь мучения наши достигли наивысшего предела. Большего человек не может вынести. Нет, не может! Жара невыносима. Небо поливает нас расплавленным свинцом. Сквозь наши лохмотья проступает пот, и это еще усиливает жажду. Я не могу описать свои ощущения! Нет слов, чтобы изобразить такие сверхчеловеческие страдания!

Единственный способ освежиться, к которому мы прежде иногда прибегали, теперь нам недоступен. Больше нельзя и думать о купанье, так как после смерти Джинкстропа акулы приплывают стаями и окружают наш плот.

Я попытался сегодня добыть немного годной для питья влаги, испаряя морскую воду, но, несмотря на все мое упорство, мне с трудом удается смочить кусочек тряпки. К тому же чайник так стар, что стал протекать, и мне пришлось отказаться от этой затеи.

Инженер Фолстен тоже донельзя изнурен, – если он и переживет нас, то лишь на несколько дней. Поднимая голову, я даже не вижу его. Лежит ли он под парусами, или уже умер? Один только энергичный капитан Кертис стоит на краю плота и смотрит! Подумать только: этот человек… еще надеется!

Я отправляюсь на свое место, чтобы растянуться там и ждать смерти. Чем раньше она придет, тем лучше.

Сколько прошло часов – не знаю…

Вдруг слышу взрыв смеха. Кто-то из нас, очевидно, сошел с ума!

Взрывы смеха становятся громче. Я не поднимаю головы. Мне все равно. Однако до меня долетают какие-то бессвязные слова.

– Лужайка, лужайка! Зеленые деревья! А под деревьями трактир! Живо! Водки, джина, воды! За каждую каплю даю гинею! Я заплачу! У меня есть золото! Золото!

Галлюцинирует… Бедняга… За все золото государственного банка ты не получишь теперь ни капли воды…

Это матрос Флейпол. В бреду он восклицает:

– Земля! Вон земля!

Это слово могло бы воскресить мертвого! Я с трудом поднимаюсь. Ни намека на землю! Флейпол расхаживает по плоту, смеется, поет и подает сигналы в сторону воображаемого берега… У него, конечно, нет непосредственных восприятий слуха, зрения, вкуса, но их заменяют чисто мозговые явления. Он разговаривает с отсутствующими приятелями и зовет их с собой в кардифский кабачок «Под сенью королевского герба». Здесь он предлагает им джину, виски, воды – особенно воды, которой он упивается! Ходит среди распростертых тел и, на каждом шагу спотыкаясь, падая и поднимаясь, распевает хриплым голосом. Можно подумать, что он мертвецки пьян. Отдавшись во власть безумия, он уже не страдает, не испытывает жажды. Ах! хотелось бы и мне так помешаться…

Неужели этот несчастный кончит так же, как негр Джинкстроп, неужели он бросится в море?

По-видимому, у Дауласа, Фолстена и боцмана мелькнула та же мысль. Но если Флейпол захочет покончить с собой, они не допустят, чтобы это было сделано «без пользы для них»! И вот они поднимаются, ходят за ним по пятам, сторожат его! Если Флейпол бросится в море, они на этот раз выхватят его из пасти акул!

Но Флейпол не бросился в море. Он так опьянел от галлюцинаций, словно действительно напился водки. Свалившись, как сноп, он заснул тяжелым сном.

52. ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ ЯНВАРЯ

Ночь с 24 на 25 января была туманной и почему-то одной из самых жарких, какие только можно вообразить. От тумана мы задыхаемся. Одной лишь искры, чудится нам, достаточно, чтобы вспыхнул пожар, как в пороховом погребе. Плот даже не кружится на месте, он совершенно неподвижен. Я спрашиваю себя временами, способен ли он вообще плыть?

Ночью я несколько раз пытался сосчитать, сколько нас осталось на борту. Кажется, что одиннадцать, но мне с трудом удается сосредоточиться, и выходит то десять, то двенадцать. Должно быть, после смерти Джинкстропа на плоту осталось одиннадцать человек. Завтра их будет десять. Я умру.

И в самом деле, я чувствую, что страдания мои скоро кончатся: передо мной проходит вся прошлая жизнь. Родина, друзья, семья – мне дано увидеть их в последний раз в туманной грезе!

К утру я проснулся, если можно назвать сном болезненную дремоту, в которую я впал. Да простит мне бог, но я серьезно подумываю положить конец своим страданиям. Мысль эта засела у меня в голове. Я испытываю облегчение, говоря себе, что могу поставить точку, когда захочу.

С каким-то странным спокойствием сообщаю о своем решении Роберту Кертису. Капитан лишь одобрительно кивает головой.

– Что касается меня, – говорит он, – я не убью себя. Это означало бы покинуть свой пост. Если смерть не придет за мной раньше, чем за остальными, я останусь на этом плоту последним.

Туман все не рассеивается. Мы окружены какой-то сероватой пеленой. Не видно даже воды. Туман поднимается с океана густыми волнами, но чувствуется, что над ним сияет жаркое солнце, которое быстро разгонит эти пары.

Около семи часов мне показалось, что над моей головой кричат птицы. Роберт Кертис – он все еще стоит и смотрит вдаль – жадно прислушивается к этим крикам. Они возобновляются трижды.

В третий раз я подхожу к нему и слышу глухое бормотанье:

– Птицы!.. Но, значит, земля близко!..

Неужели Роберт Кертис все еще верит в появление земли? Я в это не верю! Не существует ни континентов, ни островов. Земной шар всего лишь жидкий сфероид, каким он был во второй период после своего возникновения!

И все же я жду с некоторым нетерпением, чтобы туман рассеялся; не то чтобы я рассчитывал увидеть землю, но эта нелепая мысль, эта несбыточная надежда преследует меня, и я спешу от нее освободиться.

Только часам к одиннадцати туман начинает редеть. Над водой еще вьются густые клубы, а выше, в прорывах облаков, я вижу небесную лазурь. Яркие лучи пронзают завесу испарений и впиваются в нас, как раскаленные добела металлические стрелы. Но на горизонте пары сгущаются, и я ничего не могу различить.

Клубы тумана окружают нас еще с полчаса, они расползаются очень медленно из-за полного отсутствия ветра.

Роберт Кертис, опираясь на борт плота, старается разглядеть, что делается за завесой тумана.

Наконец, жгучее солнце очищает поверхность океана, туман отступает, свет наполняет пространство, четко выступает горизонт.

Как и все эти полтора месяца, он лежит перед нами пустынной окружностью: вода сливается с небом!

Роберт Кертис, поглядев кругом, не произносит ни слова. О! Мне искренне жаль его, ведь он единственный из нас, кто не имеет права лишить себя жизни, когда захочет. Я же умру завтра, и если смерть не поразит меня, я сам пойду ей навстречу. Не знаю, живы ли еще мои спутники, но мне кажется, что я уже давно не видел их.

Наступила ночь. Я не мог уснуть ни минуты. Часов около двух жажда стала так нестерпима, что вызвала у меня жалобные стоны. Как! Неужели мне не дано испытать перед смертью высшее наслаждение – загасить огонь, который жжет мне грудь?

Да! Я напьюсь собственной крови за отсутствием крови других! Пользы мне от этого не будет, знаю, но по крайней мере я обману жажду!

Едва эта мысль мелькнула у меня в голове, как я привел ее в исполнение. С трудом раскрываю перочинный нож и обнажаю руку. Быстрым ударом перерезаю себе вену. Кровь выходит капля по капле, и вот я утоляю жажду из источника собственной жизни! Кровь снова входит в меня и на мгновение утишает мои жестокие муки; потом она останавливается, иссякает.

Как долго ждать завтрашнего дня!

С наступлением утра густой туман снова собрался на горизонте и сузил круг, центром которого является плот. Этот туман горяч, как пары, вырывающиеся из котла.

Сегодня – последний день моей жизни. Прежде чем умереть, мне хотелось обменяться рукопожатием с другом. Роберт Кертис стоит неподалеку. Я с трудом подползаю к нему и беру его за руку. Он меня понимает, он знает, что это прощанье, и словно порывается пробудить во мне последний проблеск надежды, но напрасно.

Хотелось бы мне также повидать Летурнеров и мисс Херби… Но я не смею! Молодая девушка все прочтет в моих глазах. Она заговорит о боге, о будущей жизни, которую надо терпеливо ожидать… Ожидать! На это у меня нет мужества… Да простит меня бог!

Я возвращаюсь на задний конец плота, и после долгих усилий мне удается стать возле мачты. Я в последний раз обвожу взглядом это безжалостное море, этот неизменный горизонт! Если бы даже я увидел землю или парус, поднимающийся над волнами, я решил бы, что это игра воображения… Но море пустынно!

Теперь десять часов утра. Пора кончать. Голодные боли, жгучая жажда начинают терзать меня с новой силой. Инстинкт самосохранения во мне умолк. Через несколько минут я уже не буду страдать!.. Да сжалится надо мною господь!

В это мгновение раздается чей-то голос. Я узнаю голос Дауласа.

Плотник подходит к Роберту Кертису.

– Капитан, – говорит он, – бросим жребий!

Я уже готов был кинуться в море, но вдруг останавливаюсь. Почему? Не знаю. Но я возвращаюсь на свое место.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю