Текст книги "Искатель. 1972. Выпуск №2"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

Соавторы: Дональд Эдвин Уэстлейк,Дмитрий Биленкин,Николай Коротеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Это лодка Ангирчи… – как-то странно, врастяжку проговорил Протопопов. – Что же ему здесь надо?

– Честно говоря, Самсон Иванович, я предполагал что-либо подобное. Помните его странное молчание… Он в конце разговора перестал отвечать на вопросы. Тогда вам это не показалось странным. А жаль!

– Я, Кузьма, и сейчас не верю, что Ангирчи имеет хотя бы малейшее отношение к делу Дзюбы… И мы не нашли места, где оставлял лодку сам Дзюба.

Усмехнувшись про себя, Свечин двинулся по террасе за Самсоном Ивановичем. Ему думалось, что Дзюба здесь мог и не быть. Ангирчи оговорил Петра Тарасовича, сказав, что Дзюба вез «большую котомку». По каким-то причинам старик сам расправился с корневщиком…

Дальнейшее развитие этой версии Кузьме пришлось прервать.

– Вот здесь стояла лодка Дзюбы! – твердо сказал Протопопов. – Но как Ангирчи догадался, что сюда приходил Петр Тарасович?

– А в сговоре они каком-то не могли быть?

– В сговоре?

– Да. Именно в сговоре!

– Сговор… Сговор… О чем, по поводу чего?

– Я высказал предположение вообще… – неловко оправдался Кузьма. – Вот чувствую какую-то связь между Дзюбой и Ангирчи. Сам Ангирчи натолкнул меня на эту мысль. Помните его последние слова? «Мой много знай… Мало говори… Посмотреть, однако, надо… Своими глазами гляди…»

– Ты хочешь сказать, что Ангирчи едва ли не прямо предупреждал нас о своем походе?

– Выходит, что так, Самсон Иванович.

– Что ж, двинемся по их следам. Поглядим, зачем приходил сюда Дзюба и что тут понадобилось Ангирчи.

Они спустились с террасы на дно каньона и пошли по острой щебенке, устилавшей ущелье. Постепенно дно поднималось, и скоро они вошли в густые заросли иван-чая и кустарника. Сюда вода при подъеме не добиралась.

Вдруг что-то в зарослях стукнуло, мелькнуло, и Протопопов, шедший впереди, охнув, завалился на бок. Кузьма бросился к нему и увидел стрелу, настоящую оперенную стрелу, вонзившуюся чуть выше правого локтя Самсона Ивановича.

* * *

В тот вечер, когда Леонид Дзюба по приглашению Виктора Федоровича зашел с ним в дом Протопопова, интересного разговора как-то не получилось. На вопросы об отце он отвечал односложно, очень неохотно. А когда Остап Павлович спросил, хороша ли была охота в Лиственничном, Леонид заверил, что не очень.

– Да вот хоть у Ермила Копылова, Федьки Седых да Васьки с Петькой Ивлевых спросите, – заметил Леонид. – Они тоже палили на кордоне.

– Вы с ними виделись? – поинтересовался Твердоступ.

– Я на них и здесь насмотрелся. А настоящая охота только начинается.

– Снова собираетесь?

– Отсюда не уеду, пока про отца все толком не узнаю, – нахмурился Леонид. «Прямо на вопрос не ответил…» – подумал Андронов.

– Чего ж узнавать?

– Вот товарищ Андронов здесь объявился. И вы, товарищ Твердоступ, не уезжаете. Инспектора – и наши, и из райотдела – в тайге… Не все, значит, просто и ясно. А?

– Ваше присутствие в Спасе ничего не изменит, – сказал Твердоступ. – Отец хорошо знал лесничего Ефима Утробина? Дружили? Он к вам часто заезжал?

– Хотите поохотиться – компанию составлю. А про Ефима не знаю. Батя мне не докладывал.

– Что ж… – Андронов подумал, что надо проверить у лесничего, охотились ли там и кто именно, и о его отношениях с Дзюбой-старшим узнать. – Вот послезавтра и подадимся.

Время было не позднее, и после ухода Леонида Андронов отправился в чайную, своего рода местный мужской клуб. Там Виктор Федорович пробыл допоздна. Из разговоров он узнал обо всех отлучках жителей Спаса за последний месяц: кто, куда и зачем ходил в тайгу, когда ушел и быстро ли вернулся. Не верить было просто невозможно. Тут же в непринужденной беседе это подтверждалось свидетелями, большими знатоками здешних условий.

Когда он вышел из чайной, совсем стемнело. Проходя мимо клуба, Виктор Федорович на минуту задержался в раздумье.

Из широких окон падали на вытоптанную площадку пятна света. Слышался четкий ритм чарльстона. Старательно лягались пары. Улыбнувшись, как ему показалось, удачному сравнению, Андронов направился в сторону больницы.

«Вех… Да его полно около болот, в любой низине встретишь белые зонтичные цветы. А одного пористого, дырчатого, как сыр, корня хватит, чтобы умертвить десяток людей. Но каким образом заставили Дзюбу выпить яд?»

Если верить сообщению Ангирчи, которое передал по радио Свечин, к Радужному Дзюба приехал утром седьмого. Там его кто-то ждал, с кем он мог выпить. Может быть, и выпил с удовольствием. Ведь даром же! Потом… Трудно предположить, как будет действовать человек, отравленный вехом.

Но кто мог отравить Дзюбу? Каковы мотивы? Свечин передал, что есть предположение: у Дзюбы могли быть в котомке еще корни или один большой корень, очень ценный. Но пока это лишь предположение. Надо точно установить, что корни или один крупный женьшень действительно были найдены Дзюбой…

Матвей Петрович жил в небольшом домике на территории больницы. Врач пригласил Андронова в дом – семья ужинала, но Виктор Федорович отговорился и ждал доктора в беседке, у клумбы с душистым табаком.

– Как вы думаете, Матвей Петрович, – начал Андронов, – это сделано местными, если судить по характеру отравления?

– Местные… Они охотники, больше верят в карабин. Сколько живу – не помню случая отравления, тем более исподтишка. Тихой сапой. – На морщинистом лице врача проступило недоумение и брезгливость.

Виктор Федорович в задумчивости барабанил пальцами по перилам. Цветы табака слабо светились в темноте и дурманяще пахли.

– Матвей Петрович, я слышал, вам присуждают степень доктора медицинских наук… И даже без защиты диссертации.

– Да… В здешних местах я проработал тридцать лет. Вел кое-какие научные исследования. Опубликовал около ста работ. Весьма различных. Но последние лет двадцать занимался женьшенем, проверял некоторые выводы по его клиническому применению.

– Удачно?

– Очень! – обрадовано закивал нанаец.

– Самсон Иванович говорил, что женьшень – лекарство для здоровых.

– Совершенно верно.

– Зачем же лекарства здоровым?

– М-м… Вы слышали о дамасской стали? Весь секрет ее крепости в особой закалке. Вот так же женьшень закаляет организм. Человек становится подобен дамасской стали. То, что для другого может грозить гибелью, для него лишь испытание. Трудное, но испытание. Женьшень не дает бессмертия, но может продлить дни жизни. Он не живая вода, человека не воскрешает. Однако помогает саморегуляторам организма держать его в параметрах, которые называются здоровьем. Поэтому женьшенем нужно пользоваться до болезни.

– Как вы думаете, – спросил Андронов, – могли ли из котомки Дзюбы взять лишь часть корней?

– Кто знает, Виктор Федорович, кто кого повстречал в тайге, кто с кем свел счеты… – вздохнул доктор. – Но отравление у Радужного…

– Я думал об этом, Матвей Петрович… Почему не в тайге, в глухомани, где, может, искать пострадавшего пришлось бы годы? Если вообще нашли бы… Почему в таком месте, где за лето и зиму проходит добрая сотня людей?

– Да-да… – закивал доктор. – Так поступают, наверное, «вотще решать на злое дело…».

– Как? Как вы сказали?

– Так мог поступить человек «вотще» – с отчаяния.

– Именно с отчаяния, – повторил Андронов. И поднялся. – Что ж, Матвей Петрович. Извините, что отвлек. Спасибо.

Они расстались. По дороге к дому Андронов размышлял о том, что ему все-таки не совсем ясен этот Дзюба. Странен, замкнут и Леонид. На селе его не считают нелюдимым. Скорее наоборот. Но при вопросах об отце он отмалчивается, отнекивается, словно тень Петра Тарасовича стоит у него за спиной. Как же складывались отношения между отцом и сыном?

С учительницей из Спасской школы-интерната Виктор Федорович встретился на другой день. Агния Мироновна была в свое время классным руководителем группы, в которой учился Леонид. Седая, подтянутая женщина с глубокими, «профессиональными», как отметил Андронов, морщинами от крыльев носа к углам рта и множеством продольных складок на лбу, несколько удивилась приходу Андронова.

– Дзюбу Леонида? Конечно, помню. Отличник. Но… – Агния Мироновна развела руками. – Неудобно говорить плохо о покойнике… Леонид, видите ли, был отличником поневоле. Раз я ему поставила тройку. До сих пор не могу забыть его лица отчаянного, молящего… Спросила на перемене: «Что с тобой?» – «Не пойду домой… Отец…» – «Он тебя бьет?» – «Нет, – отвечает – есть не даст. И страшно». Попыталась поговорить с Петром Тарасовичем. Как вы думаете, что он мне сказал?… «Вы учите, а воспитываю его я сам…»

– А потом?

– Леонид получал отличные оценки. Но любви к знаниям, к труду у него, по-моему, не было. И нет.

– Больше вы со стариком Дзюбой не говорили?

– Пробовала. В ответ – вопрос: «Леня плохо учится?» – «Нет». – «Вот и спасибочки». И весь разговор. Для Леонида учеба была изнурительней рабского труда.

* * *

На кордон Андронов с Леонидом уехали на следующее утро. До избы лесничего на берегу озера добрались к заходу солнца. Семейство Ефима Утробина обрадовалось приезду гостей, словно это был праздник в их бирючьей жизни.

– Осень нонче, слышь, ранняя. Сентябрь вон когда придет, а глухари токовать пошли. Вчера слышал.

– Спутал, поди, Ефим, – улыбнулся Леонид. – Обрадовать хочешь. Рано осеннему току быть. Перелетные – другое дело.

– Рано! Сам знаю, рано! – Достав коробок спичек, Ефим спрятал его под столом. – А вот вышел заутро и…

Тут лесничий защелкал ногтем по коробку, точь-в-точь как токующий каменный глухарь.

Рассмеялись и гости, и дородная лесничиха, и их двое детей: подростково вытянувшаяся дочка и круглолицый мальчишка лет десяти.

– Затемно отправимся, – продолжал лесничий. – На лодке дойдем до лиственничного бора. Там они токуют. Собак не надо. В бору сушь, а свету и прозрачности столько, что воробья на другой опушке увидите.

Леонид сам очень осторожно завел разговор о своем пребывании здесь. Взрослые разговорились, а детишки отправились спать.

– Да, Ефим, а когда мы с тобой тигрицу слышали, помнишь, в скалах ревела? – спросил Леонид.

– Как когда? – удивился Ефим. – Я тогда к таксаторам подался, а ты у озера ночевал. Вот когда.

– День, число какое? – спросил настойчиво Леонид.

– Число. Да третье число. На другой день ты домой отправился. Озерко на лодке переплыл, а там пеше. Лодку я потом взял. На обратном пути от таксаторов…

Как и договорились, Ефим отвез их еще задолго до рассвета к лиственничному бору. Они быстро поставили палатку, но костра не разводили. Изредка с озера доносилось мягкое, но четкое в чуткой тишине всплескивание рыбы.

– Слышь, глухарь играет! – шепотом проговорил Ефим и присел на корточки, словно так было лучше слышно.

Подражая Ефиму, Андронов тоже присел и услышал далекое-далекое постукивание, действительно напоминающее щелчок ногтем по спичечному коробку.

– Недалече… В километре… – снова прошептал взволнованно Ефим.

Они пошли в ряд. Бор был чист от подлеска, устлан мягчайшей хвоей и тонкими хрупкими веточками, которые ломались под сапогами бесшумно.

Пощелкивание слышалось все ближе. Ефим и Леонид пригнулись и перебежками начали приближаться к подернутой тонкой туманной пеленой мари. Передвигались они теперь только в то время, пока токовал глухарь. Выйдя на опушку, они не сразу обнаружили его. Так уж получилось, что Виктор Федорович первым догадался поднять голову и увидел на белой вершине лиственницы крупную черную птицу. Она сидела, вытянув шею и низко опустив как бы безвольно повисшие крылья. Андронов выстрелил из карабина навскидку. Глухарь дернулся, вроде стал падать, однако тут же вскинул крылья, звучно защелкал при взмахах крыльями. Но полет птицы был неуверенным. Она быстро теряла высоту и силы, потом врезалась в гущу ветвей, с шумом, кувыркаясь, начала падать и тяжело ударилась о землю.

– Н-да!.. – протянул Ефим. – С вами я хошь на кабана, хошь на медведя пойду.

Подстрелили еще двух глухарей. Ефим заторопился:

– Вам счастливой охоты, а мне – домой. С подполом возиться. Продукты надо впрок закладывать, а мышей из тайги понабежало видимо-невидимо. Нужно потравить вехом.

– Вехом? – переспросил Андронов.

– Ну да, – кивнул Ефим. – Соку из корней нажмем да и польем крупу. Крупу в подпол, дохлых мышей – вон.

– Вех-то, поди, подсох, – заметил Леонид.

– Да у нас есть, – ответил Ефим. – Только вот задевала жена куда-то бутылочку. Хоть и приметная – треугольная, из-под уксусной эссенции, да запропастилась.

– Как же вы так неосторожно? – посетовал Андронов. – У вас же дети.

– Они знают. Нечего за них бояться. Жена недавно мышей морила. И месяца не прошло. А этих тварей опять полно.

– Что ж, бутылочка-то из-под эссенции недавно пропала?

– Я ж и говорю – месяца не прошло.

– Странно… – сказал Андронов и подумал: «Ничего себе для начала!»

– Чего ж странного? – пожал плечами Ефим. – Сама хозяйка и поставила, да забыла куда. Она у меня может сковороду день-деньской искать.

Утробин ушел. Леонид и Андронов решили остаться до следующего утра. Ефим обещал заехать за ними.

Часам к десяти каждый добыл по пятку крупных, тяжелых птиц. Хранить глухарей было негде, и пальбу решили прекратить. Вернувшись к палатке, плотно то ли позавтракали, то ли пообедали, выпотрошили птиц. Леонид забил тушки какими-то травами, чтобы мясо сохранилось подольше.

«Дело ветвится, – несколько лихорадочно размышлял Андронов. – Только перед отъездом сюда мы с Остапом Павловичем прикидывали, кто был и кто мог быть у Радужного в начале августа. Список получился небольшой: Крутов, Телегин, ботанички… Предположительно, у водопада мог появиться Леонид. Он охотился на Лиственничном. А этот кордон хоть и немного в стороне, но на полпути между Спасом и Радужным. Получается же, что не только Леонид, но и Утробин, вместо того чтоб пойти к таксаторам, мог завернуть к Радужному с бутылочкой из-под эссенции. Но бутылочку действительно могли и стащить… Кто? Леонид? Не слишком я разошелся?» – остановил себя Андронов.

Он покосился в сторону Дзюбы-младшего. Тот лежал неподалеку от костра и глядел на серое, под стать небу, озеро. Погода так и не разгулялась. Еще с рассветом небо затянули тучи, низкие, тяжелые, с набрякшими днищами, из которых того гляди посыплет нудная невесомая морось.

Словно почувствовав на себе взгляд, Леонид полуобернулся к Андронову и мечтательно протянул:

– Жизнь в городе вольготная!..

– Это как смотреть… – Андронову вспомнились слова учительницы Леонида: «Но любви к знаниям, к труду у него не было. И нет», и добавил: – Вы любили отца?

– Гм… Люби, не люби… Куда денешься – отец.

– Вы когда вернулись в Спас после охоты здесь?

– Десятого.

– Ваш отец, говорят, скопидомом был?…

– Как гроши наживаются, я знаю. Теперь тратить поучусь…

Леонид поднялся и пошел вдоль берега озера. Ветер дул ему в спину и уродливо косматил волосы на его голове.

До слуха Андронова доносилось быстрое и злое хлюпанье маленьких торопливых волн.

* * *

Участковый вскочил на ноги так быстро, что Кузьма не успел отстраниться, и оперенье стрелы мазнуло его по щеке. И, пожалуй, именно это прикосновение убедило его, что виденное им не сон.

Самсон Иванович выдернул стрелу из предплечья, охнул и присел от боли.

– Достань бинт, Кузьма, – бросил он Свечину. – В котомке, в кармашке.

Кузьма подивился его ровному голосу, умению владеть собой. Пока Свечин непослушными пальцами рылся в рюкзаке, Самсон Иванович положил стрелу на землю и, зажав рану левой рукой, шагнул в кусты, откуда несколько мгновений назад раздался щелчок. Разрывая вощанку, в которую был обернут перевязочный пакет, Кузьма шагнул за участковым и остановился, увидев в кустах нечто похожее на средневековый арбалет.

– Что за черт… – проговорил Самсон Иванович. Он был бледен, посеревшие губы нервно кривились.

– Кто? – спросил Кузьма, помогая снять китель и заворачивая рукав рубахи участкового. – Кто это сделал?

– Значит, точно вышли на след. Подожди… Что за черт…

Самсон Иванович рванулся, было в кусты, но Свечин удержал его.

– Дайте перевязать. Дело паршивое… Стрела. Наконечник наверняка ржавый. Вертолет срочно вызвать нужно.

– Места мы не нашли, где корень выкопан.

– Самсон Иванович…

– А вот ты ушел бы? А, Кузьма?

– Ржавый, старый наконечник. Заражение крови может быть.

– Ты мне не ответил.

– Я молодой. Обошлось бы.

– Э-э, да ты дипломат, – постарался рассмеяться Самсон Иванович. – Нет уж. Будем считать, что у нас сутки в запасе.

Участковый посмотрел на повязку: сквозь ватный тампон и бинт проступала кровь.

– На фронте не такие «пчелы» жалили. Обходилось. Ты думаешь, сталь снарядов стерильная? Только вот «визитная карточка» мне не нравится. Вон, Кузьма, подними. Под кустом нож валяется.

Нагнувшись, Кузьма увидел на земле финку в черных кожаных ножнах.

– «Шварцмессер»? – Кузьма быстро глянул на участкового.

– Он, – кивнул тот и, взяв оружие, стал пристально его разглядывать. – «Шварцмессер» Телегина, метеоролога. Только странно… Как эта штука здесь оказалась?

– Получается, Телегин здесь был.

– Получается-то получается… – неопределенно проговорил Самсон Иванович.

Последний раз Протопопов видел «шварцмессер» у Ивана Телегина два месяца назад, когда по пути в стойбище он ночевал в домике метеорологов. Участковый знал, что Телегин очень дорожил ножом – единственной памятью об отце.

И тут он почувствовал головокружение, покачнулся. Кузьма поддержал его.

– Отвык… – сказал Самсон Иванович, словно извиняясь. – Очень уж неожиданно ударило.

– Надо срочно вызвать вертолет.

– Нам нужны сутки… Поговори со мной, Кузьма… Как-то мне не по себе. Давай, Кузьма, чаю попьем.

– Самсон Иванович, вы можете руку потерять. И вообще…

– Вот попьем чаю, найдем место, где выкопан корень… Потом подумаем «вообще».

По просьбе участкового Свечин заварил очень крепкий чай. Самсон Иванович, обливаясь потом, выпил четыре кружки. Затем они снова пошли к Лысой сопке, которая виднелась уж совсем неподалеку. Самострел и стрелу взяли с собой. Чтобы не стереть отпечатки пальцев, которые, возможно, на них были, Кузьма обложил оружие огромными, в зонт, сочными листьями белокопытника.

– Самострел, я помню, принадлежал Ангирчи… Нож – метеорологу Телегину…

– Я как чувствовал, Самсон Иванович… Как чувствовал – не обошлось это дело без Ангирчи.

– Подумать надо. Не торопись. Ангирчи ведь здесь после Дзюбы был.

– А если он и в первый раз с Дзюбой приходил? Потом еще… И нигде нет следов человека, – сказал Кузьма.

– Появятся, – уверил участковый. – Они есть.

– Где?

– Ты не заметил – кора с плавуна срезана. Молодое деревце смыло, занесло в распадок во время ливневого паводка. А кора с него сорвана. На подметки пошла.

– Что же вы мне не сказали? – упрекнул участкового Свечин.

– Я тоже не до всего сразу додумываюсь. Только теперь и сообразил.

– Вам в больницу надо…

– Вот найдем место, где корень выкопан, тогда…

Они снова пошли по звериной тропе в сторону Лысой сопки. Она на самом деле оправдывала свое название. По склонам темнела тайга, выше виднелась кайма стланика, а сама вершина была вроде бы совсем белой и даже поблескивала на солнце.

Настал полдень. Под пологом леса было душно. Однако в подлеске все еще держалась обильная роса. Стоило притронуться к стволу, задеть плечом ветки, как сверху сыпался сверкающий дождь, звонко ударявший по жестким августовским листьям.

– Вот и следы, – остановился Самсон Иванович.

Кузьма подошел и взглянул из-за плеча Протопопова. Почва в неглубокой лощинке, которую пересекали участковый и Свечин, была вязкой, и среди толстых, крепких стволов высоченного дудника и белокопытника Кузьма увидел сломанный кусок коры, а чуть дальше четко отпечатавшийся след сапога с окованным каблуком.

– На Дзюбе были олочи, – припомнил Свечин.

– Следы сапог Телегина, метеоролога. Отдохнем давай, Кузьма. Кровь не остановилась. Повязка намокла. В голове стучит. Да и подумать надо.

– Ведь все ясно…

– Не совсем, Кузьма. – Протопопов присел на валежину.

Свечин очень тщательно сделал несколько снимков, с ориентирами и масштабом, потом снял слепок со следов Телегина.

– Что же не ясно, Самсон Иванович? – спросил он, подходя к участковому.

Выглядел тот очень усталым, глаза запали, лоб покрыла крупная испарина.

– Не нравится мне это, Кузьма. Неужели их было здесь трое?

– Во всяком случае, есть кого подозревать.

– «Подозревать»… Тяжело. Люди жили бок о бок со мною. Здоровались, смотрели в глаза, не отводя взгляда.

– Чем же объяснить столько совпадений? Тайга не похожа на улицу, по тротуару которой проходят тысячи неизвестных людей, – проговорил Кузьма.

– Пока неизвестных нет. Крутова ищут и найдут. А совпадения… Если сочинять, то можно объяснить все совпадения. Но их должны объяснить они – Ангирчи, Телегин, Дзюба. А обстоятельства… Корень – женьшень. Видимо, и за двадцать лет я не все узнал об этих местах. Что-то осталось секретом, который, похоже, разгадал другой. Дзюба, например.

Свечин глянул на участкового искоса – не бредит ли? – и напомнил:

– Дзюба мертв. А Ангирчи, конечно, все свалит на него.

– Мертв… Но в данном случае говорить будут дела… Слова – что? И еще надо доказать, что самострел поставил Ангирчи. А Телегин… Не знаю… Ума не приложу, почему он тут оказался!

Пока Кузьма укладывал фотоаппарат и прочие вещи в рюкзак, Самсон Иванович осматривался, будто только сию секунду пришел сюда. Когда Свечин был готов отправиться в путь, участковый посоветовал:

– Иди по следам Телегина. Ангирчи шел за Дзюбой.

– Нам, по-моему, лучше держаться вместе. Вы не дойдете.

– Потом, потом. А то не успеем… Я не успею.

– Иду, иду, Самсон Иванович, – заторопился Кузьма, поняв, что Протопопов держится из последних сил, а дел у них еще много.

Главное, пусть участковый убедится, как Ангирчи провел его, воспользовался доверчивостью Самсона Ивановича.

Самострел – старое запрещенное оружие охоты, это Свечин знал. А кто, кроме Ангирчи, мог воспользоваться им?

Войдя в низинку, Кузьма двинулся сбочь от цепочки следов. Судя по отпечаткам, Телегин шел спокойно, ровно, не останавливаясь, – очевидно, твердо уверенный в правильности направления. Время от времени он преодолевал завалы, но и тогда Свечин без труда находил царапины и обдиры на трухлявой древесине. А в густом подлеске, где палые листья толстым слоем покрывали землю, стоило лишь точно сохранять взятое Телегиным направление – и Свечин снова выходил на след.

И вдруг следы пропали. Напрасно Кузьма кругами обходил заросли какого-то колючего, широко разросшегося кустарника.

– О-го-го!.. – донеслось сверху. – Кузьма-а!

Свечин чертыхнулся про себя. Надо же было Протопопову окликнуть его в тот момент, когда он потерял следы!

– О-го-го!.. О-го-го!.. Кузьма-а!..

– Да-да-а!

– Сделай затеску, где стоишь! Давай ко мне! Я выше тебя! Бери левее! Перед тобой стена! Левее иди – там расселина!

– Иду! Иду! – откликнулся Кузьма, поражаясь, что Протопопов знает, где он. Свечин взял левее и действительно вскоре в стороне увидел стену сброса, по которой ему было бы не подняться. А прямо перед ним зияла расселина, и он быстро взобрался наверх. Тайга здесь была совсем непохожа на ту, которую он только что оставил.

Высоченные кедры стояли не часто. Их темной меди стволы в два обхвата походили на исполинские колонны. Меж ними весело пестрели березняк, нежные липки и клены. Сквозь опавшую хвою кое-где пробивалась трава. Место было довольно сухое и теплое, приятное.

В этом сквозном радостном лесу Кузьма издали увидел Самсона Ивановича. Тот колдовал около молодого кедра, едва поднявшего крону над подлеском. Заглядевшись на участкового, стараясь понять, что это делает Протопопов, Кузьма споткнулся и затрещал сухими сучьями валежника.

– Иди смотри! – крикнул Протопопов.

Недалеко, от Самсона Ивановича Свечин увидел большую продолговатую яму. Земля, насыпанная по краям, выглядела так, будто ее просеяли сквозь мелкое сито.

– Что это?

– Здесь рос большой корень. Очень большой.

– Вот такой – метра два длиной?

Самсон Иванович поглядел на удивленно вскинутые под козырек брови Кузьмы и едва сдержал улыбку:

– Нет. Корень сантиметров в сорок. Гигант! Чуть ли не восьмое чудо света. Раз в полвека находят такие. А то и реже. Больше четырехсот граммов вес. Может, и больше.

Глядя в пустую глубокую яму – цель их утомительного путешествия, Кузьма присел на валежину и почувствовал усталость. Семь суток они мчались, недосыпая, недоедая, – и вот яма, откуда выкопан корень-гигант, «чуть ли не восьмое чудо света».

– Ты сюда смотри, Кузьма.

Свечин вскинул глаза и увидел на стволе молодого кедра большой белый прямоугольник – след содранной коры.

– Лубодерина-то какая огромная! – воскликнул Протопопов. – Еще одно подтверждение. Лубянку из такого куска в лодке действительно трудно не заметить. Прав Ангирчи!

– Я след этого метеоролога потерял, Самсон Иванович.

– Он вел не сюда. Телегина здесь не было. А вот Ангирчи… Смотри, сколько его следов! Бесновался прямо-таки старик… Неспроста. Похоже… ограбил его Дзюба.

– Замешан Ангирчи в этом деле! Я же говорил! Дзюба ограбил его, а Ангирчи убил Дзюбу. Вот так. Вот так, Самсон Иванович.

– После разговора с нами Ангирчи пошел проверить корень, а он-то выкопан. Однако на сопке следы не только Дзюбы, но и Телегина. Вот почему мы не встретились здесь с Ангирчи. Он, наверное, отправился на метеостанцию. Старик решил поговорить и с Телегиным.

– Логично, Самсон Иванович. Интересная версия.

Глядя на воспаленное лицо участкового, на его горячечно блестевшие глаза, Кузьма подумал, что ранение Протопопова дает о себе знать. Самсон Иванович попросил Свечина очень тщательно сфотографировать и яму, и лубодерину, а сам принялся измерять задир на стволе кедра.

– И получается, Дзюба – вор. Вот зарубки Ангирчи на стволах. Это был его корень… Точно его, Я знаю его метки.

– А настороженный самострел? Нож, наконец…

– Они у нас. Экспертиза определит, отпечатки чьих пальцев на них остались. Если остались. И живы их владельцы – Телегин, Ангирчи. Им еще предстоит нам ответить.

Увидев, что Кузьма хочет его перебить, Самсон Иванович поднял левую руку, попросил помолчать.

– Ангирчи таких тонкостей не знает, чтобы ставить самострел в перчатках, Дзюба… может знать. Телегин тоже мог бы сообразить.

– Самсон Иванович! Если Дзюба вырыл маленький, никудышный корень, то… тогда он знал: не вернется больше в тайгу. Никогда!

– Ты молодец! Я ждал, когда ты додумаешься до этого. – Самсон Иванович, забывшись, поднял руку и заскрипел зубами от боли. – А вот Телегин в каньоне у реки не был. Он шел с метеостанции мимо Радужного. Лодки у него нет. Не было… Да и у Радужного – помнишь? – банка из-под семипалатинских консервов. Отметился он там.

– Но ведь нет второй банки, открытой «шварцмессером»! Вторая вскрыта другим ножом!

– Не знаю, что тебе ответить. Надо спросить Телегина, если он на метеостанции.

Они работали долго. Кузьма не обнаружил поблизости ни одного следа, похожего на телегинский. У ямы были лишь следы Дзюбы. И беспорядочные, путаные следы взволнованного, ошеломленного потерей Ангирчи.

Смеркалось. Становилось свежевато, но, присмотревшись к Протопопову, Кузьма увидел крупные капли пота у него на лбу. Участковый окончил дотошный осмотр лубодерины и, наконец, словно решившись, сделал надрезы на коре по сторонам от задира и отделил вырез. Теперь у них была как бы форма, точно соответствовавшая размерам и приметам лубодерины, в которой находился выкопанный здесь и исчезнувший женьшень.

Взглянув на часы, Кузьма отметил, что до выхода в эфир осталось четверть часа, и заторопился. Он дал себе слово обязательно сообщить о ранении Протопопова, о том, что необходима медицинская помощь.

В установленное время на связь неожиданно вышел радист краевого управления. Прежде чем передать новости, Кузьма, стараясь не смотреть в сторону Протопопова, потребовал срочной присылки вертолета за раненым. Самсон Иванович вскочил и стал над рацией: участковому стоило большого труда сдержаться и не разбить ее вдребезги. Но в следующую минуту Самсон Иванович почувствовал сильную слабость от потери крови, подскочившей температуры и отошел в сторону. Кузьма передал все о результатах поездки, о корне, в существовании которого уже не приходилось сомневаться, о вещественных доказательствах, требовавших немедленной экспертизы.

Участковый хмурился, но молчал.

Кузьма, пока еще было светло, отправился собирать валежник на костер.

Вернувшись с вязанкой хвороста, он увидел, что участковый сидит, прислонившись к стволу кедра и запахнувшись в плащ. Его, видимо, сильно знобило. Однако при Свечине он старался казаться бодрым, засуетился, разжигая костер.

Потом Свечин пошел за водой к ручью, который звенел где-то внизу.

Вернулся задумчивый.

– Мы так и не проследили до конца, куда ходил Телегин.

Самсон Иванович поежился под плащом:

– Зато другое установили наверняка… Что чайник в руках держишь? Так он до утра не вскипит. А поставишь – вон туда пройди шагов двадцать. И глянь к вершине сопки.

Кузьма отошел в сторону и замер от неожиданности.

Во тьме, выше по склону и будто вдали, обозначился четкий квадрат глубокого фосфорического свечения. Он горел сначала манящим слабо-зеленым огнем, потом желтым, почти солнечного оттенка, а затем засквозил голубым сиянием. В темноте казалось, что свет исходит из глубины.

Непреодолимая оторопь на некоторое время одолела Свечина. Холодок в груди мешал дышать. Рядом зашуршала палая листва под чьими-то легкими лапами. Кузьма вздрогнул. И, наконец, заставил себя пошутить:

– Что это?… Лаз в преисподнюю? Маловат…

Пересилив оторопь, он двинулся к ночному чуду, которое будто вело в недра. И едва не натолкнулся на него в глубоком обманчивом мраке. С инстинктивной осторожностью Кузьма протянул руку к мириадам сросшихся «светлячков». Пальцы нащупали сухую и холодную коросту, плотно облепившую пень. Свечин отломил кусочек и зажал в ладони.

У костра молодой инспектор разглядел крошечные, невзрачные, сероватые грибки с бурой окантовкой. Они, словно две капли воды, походили на тот, из лубодерины с крошечным корнем, найденным в котомке Дзюбы.

– Эти грибки-корнолюсы – редкость в тайге, – заметил Самсон Иванович. – Я знаю наперечет такие места. Другого поблизости нет.

Значит, у нас есть неоспоримое доказательство, что Дзюба был здесь, – сказал Свечин. – Иначе откуда в котомке у него взялся мох с таким грибком?

* * *

Вертолет должен был вылететь с первым светом и к полудню приземлиться на вершине Лысой сопки.

Узнав об этом, Самсон Иванович еще вечером забеспокоился, что им не удастся закончить дела: осмотреть местность вокруг находки Дзюбы, узнать, куда ведут следы Телегина. Но ночью он начал бредить, а утром не смог подняться, метался в забытьи. Рука у локтя сильно распухла. Одутловатость поднялась к плечу, пальцы стали холодными, ногти посинели.