Текст книги "Искатель. 1972. Выпуск №2"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

Соавторы: Дональд Эдвин Уэстлейк,Дмитрий Биленкин,Николай Коротеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

* * *

Розовощекий, улыбчивый Виктор Федорович появился в знакомом ему доме Протопоповых, как показалось Остапу Павловичу, уже привыкшему к глуховатой тишине, чуточку шумливо.

Он «подселился» к Твердоступу. Они знали друг друга еще по тому времени, когда Виктор Федорович только что начал после демобилизации свою работу в милиции участковым и был «соседом» Самсона Ивановича.

Чай пили в своей комнате, чтобы не мешать хозяйке, а главное – обсудить дело. Выводы экспертизы, подтвердившие догадку старого врача Матвея Петровича, многое меняли.

– С Крутовым беседовали? – спросил Остап Павлович.

– Сначала его надо найти, – улыбнулся Андронов.

– В бегах?

– Вроде нет. Он действительно десантник-пожарник. И действительно торопился. Крутов пробыл в тайге около двух недель. Вернувшись, в тот же день оформил отпуск и уехал с женой отдыхать. А вот куда – неизвестно. Говорили, будто отправится – ближний свет! – на Черное море. То ли в Сочи, то ли в Ялту. Писать не обещали. Некому. Ищем…

– Может быть, это ловкий ход? – вздохнул Твердоступ.

Не нравилось ему, очень не нравилось, что люди отправляются в вояж за тысячи километров, не сказав куда.

– Вы ведь, наверное, тоже время не теряли, Остап Павлович?

– Поговорил со многими… О Дзюбе. Ну и с теми, кто последний месяц выезжал из Спаса. Ничего особенного. Но сам покойный был человеком своеобразным, мягко выражаясь.

– Такого типа не забудешь и через пятнадцать лет. Все греб и греб к себе. Так уж руки у него устроены…

– Но сейчас он мертв…

– Да, и умер он все-таки не от отравления. Он был еще жив, когда на него обрушился камнепад. Вот ведь в чем дело, Остап Павлович. Ранения, полученные Дзюбой, погубили его раньше цикуты. Я побывал перед отъездом у ботаников. Они назвали одно-единственное растение, которое содержит цикутотоксин – вех. Он распространен по всей России. От Балтийского до Охотского морей.

– Таежники, бывает, долго сидят без еды, – как бы про себя рассуждал Твердоступ. – Однако если ты едешь по реке, можешь остановиться, чаю попить. В котомке сухари, копченое мясо. Отличное, Виктор Федорович. Выходит, Дзюба спешил. Очень. Гнал во все тяжкие, чтобы успеть куда-то, к кому-то. Куда?…

– Может быть, и не к Радужному. Может быть, в Спас.

– Да… Но он был отравлен. Следовательно, есть отравитель. Почему Дзюба отравлен, и кто его отравил? А пока мы не знаем даже, зачем или почему он спешил.

– Я слышал, – заметил Андронов, – что вехом травились дети и туристы. По недоразумению. Один раз какая-то очень уж дотошная хозяйка обвинила пастуха в том, что он, мол, нарочно загнал ее корову в болото, где вех растет. Но чтоб мало-мальски таежный человек наелся веха – не бывало.

– Может быть, не слышали потому, что люди просто-напросто пропадали в тайге?

– Это бывало, – согласился Андронов. – Но ведь Дзюба почти ничего не ел… Смерть от цикутотоксина наступает и через двадцать-тридцать минут, а случается, что и через несколько дней.

– Но признаки отравления появляются уже через пять-десять минут. Недаром вех зовут еще водяной бешеницей. И все же у нас очень мало фактов. Связь со Свечиным и Протопоповым завтра вечером. Возможно, у них есть новости… А пока я думаю продолжить изучение Дзюбы. В деталях восстановить его образ жизни, привычки, склонности, связи. Необходимо знать не только местных пассажиров вертолета, но и тех, кто в это время уходил в тайгу и где был. Непонятным остается, Виктор Федорович, одно немаловажное обстоятельство. Почему все это произошло у Радужного? Случайность? Роковое, так сказать, стечение обстоятельств? Или заранее обдуманные действия? Отравление, стрельба, обвал…

– Мне думается, Остап Павлович, преступник действовал по наитию. Плана, заранее обдуманного, у него не было. Отсюда и этот ералаш в поступках. Неопытный, импульсивный человек, он метался, пытаясь во что бы то ни стало скрыть следы.

– Может быть… Может быть. И все-таки, почему именно у Радужного?

– Обычное место встречи, – заметил Виктор Федорович.

– Тогда следует предположить, что Дзюба был знаком со своим убийцей. Хорошо знаком! И при чем тогда во всей этой истории козел, которого, надо полагать, убил Дзюба? Ведь экспертиза подтвердила, что корневщик мог убить животное. Их смерть, можно сказать, наступила одновременно. По крайней мере, произошла в один и тот же день.

– По-моему, Остап Павлович, надо ждать вестей от Свечина и Протопопова. Если у Дзюбы были еще корни, кроме тех, что остались в котомке, то будет ясен мотив убийства, отравления. Его ограбили. Но забрали не все, а только часть, чтобы запутать следствие.

* * *

Утром Виктор Федорович решил познакомиться и поговорить с родными погибшего. «Дзюбина хата» – так все и, сам покойный называли крепостину из бревен в обхват – была, не в пример другим домам, огражденным хилыми плетнями, обнесена дощатым забором. На калитке висела жестяная табличка с надписью масляной краской: «Осторожно! Злая собака». Рядом с калиткой проволочка – очевидно, к звонку. Андронов дернул. Раздалось бряцание бубенца. В подворотне сердито, но без лая фыркнула собака. Потом послышались легкие, будто невесомые, шаги. Постукивали один за другим какие-то запоры. Наконец, дверь открылась.

– Совсем забыла, что хозяин помер. Законопатилась на все задвижки, – вместо приветствия пробормотала худенькая сутулая женщина.

– Вы жена Петра Тарасовича? – спросил Виктор Федорович.

– Вдова уже… – И махнула рукой. – Хозяйка теперь, выходит.

– Разве вы раньше ею не были?

– Отмучилась…

Двор, открывшийся Андронову, был, что называется, вылизан. Видимо, каждая вещь имела свое, только ей предназначенное место. Лишь у калитки валялись дубовые засовы, только что брошенные хозяйкой.

В комнатах не ощущалось беспорядка, какой бывает в доме внезапно и трагически погибшего человека. Лишь зеркало было завешено простыней. Тяжеловатая дорогая мебель выглядела, словно сконфуженной среди светлых, медового цвета, выскобленных стен. Мебели явно не хватало света, чтоб, как говорят, «глядеться».

От сутулости, верно, руки Авдотьи Кирилловны казались очень длинными, а ее привычка смотреть исподлобья, напряженно, будто угадывая мысли собеседника, словно гипнотизировала.

– Большое у вас хозяйство… Как управитесь? Трудно будет.

– Трудно, – неопределенно проговорила Авдотья Кирилловна. – Известно. Две коровы, свиньи, овцы, куры… ульи, сад, огород… А работников всего десять. – И женщина вытянула крупные, узловатые руки с широкими, красными, припухшими пальцами.

– Сын поможет.

– Нет. Уедем с ним в город. Покойник все командовал, командовал. В черном теле держал. Оттого сын и на стройку убежал. Пусть теперь вздохнет. Поживет по-людски.

– Ваш сын дома, Авдотья Кирилловна?

– Нет.

– Он в Спасе?

– Тут.

– Мне бы его повидать хотелось.

– Не девка… Чего его видать? А вот лодку нашу угнали.

– Кто?

– Ваши. Самсон и этот… чистенький. Посмотришь на него – прямо с витрины. Из района который. Следствие ведут. А закон – тайга, прокурор – медведь.

– Я тоже когда-то здесь жил.

– Помню. До города уже дослужились. Начальство… А Самсон тут и зачах. Судьба. Она тенью за человеком ходит.

«Неужели ей всего сорок лет? – с недоумением подумал Андронов. – Так состариться! Дорого же ей досталось хозяйство…»

– Пригонят вашу лодку. Отдадут.

– Калиткин и Храбров? Нет. Скажут, бригадная. Мы, мол, за нее и тем-то и тем-то заплатили.

– Значит, она артельная.

– Петр Тарасович говорил – его. Сам мастерил. Когда ж нам корешки отдадут? – поинтересовалась Авдотья Кирилловна. – Поди, бригадники так поделят, что достанется с гулькин нос.

– У них с Петром Тарасовичем свои расчеты.

– Ясно – не наши.

«Да. Держал ее Дзюба в руках крепко. Тени согласия не терпел. А платье на ней дорогое… Совсем новое, но шила, видно, сама…»

– Баловал вас муж…

Авдотья выпрямилась, будто ее ударили в подбородок, даже сутулость пропала.

– Баловал… – Она подошла к трехстворчатому шифоньеру, распахнула. – Баловал. Вот это двадцать лет назад куплено. А вот – десять висят, по году прибавляйте. А потом отрезы пошли. Все ново, все цело, все лежит. Пять пар туфель я за двадцать лет заработала. Вот. Два костюмчика детских – на шесть и на пятнадцать лет. Все не надевано. Некуда было надевать. Это Петра Тарасовича костюм. Говорил, довоенный.

– Зачем вам все это? – неожиданно сорвалось у Андронова.

– Добро… Нажито. Сыну останется.

– И богат Дзюба?

– Хватит Леониду, чтоб жить не по-нашему. Как мне только во сне снилось.

– Пил Петр Тарасович?

Вдова покосилась на кухонную перегородку, словно и сейчас там мог сидеть хозяин.

– Выпьет стакан самогону, посидит, хлебом занюхает… Ждет, пока в голову ударит. А потом, что ни подай, трескает. Выпивши, из дому ни на шаг. Никто его в селе никогда не то что пьяным, выпившим не видел.

«Выпьет стакан самогону, посидит, хлебом занюхает. Ждет, пока в голову ударит… – повторял про себя Виктор Федорович. – Самогону… Ведь на спирту настаивают женьшень. Пил ли настойку Дзюба?» И Андронов спросил об этом у вдовы.

– Как же! Такому бугаю еще лет тридцать жить бы да жить. Да дума – за горами, а смерть – за плечами.

– Где же он самогон гнал? Дома?

– У себя на заимке. Тут нельзя – Самсон. И на заимке-то с предосторожностью. Спирт денег больших стоит… «А брюхо добра не помнит», – говорил Петр Тарасович.

– Не болел Дзюба?

– Покатается иной раз с печенью. А так особо не жаловался.

Они вышли из дома. Собака, лежавшая у калитки, понуро поднялась, отошла в сторону.

– А на калитке написано: «Осторожно! Злая собака», – сказал Андронов.

– По хозяину тоскует. Пятый день не жрет. Похоже, сдохнет. Леониду сказать, чтоб к вам зашел? Невесело у нас…

Действительно, выйдя со двора Дзюбы, Виктор Федорович как-то свободнее вдохнул чистый воздух, напоенный и свежестью близкой реки, и ароматами тайги.

«Тяжеленько жилось Авдотье, да, наверное, и Леониду, – подумал он. – А самому Дзюбе? Экий скупой рыцарь двадцатого века. Скупой? Нет, что-то другое. Жене в год по платью, по отрезу. Пять пар туфель. Сыну костюмы «на шесть и на пятнадцать лет». Мебель. «Выпьет стакан самогону. Ждет, пока в голову ударит»… Даже здесь расчет!»

Андронов рассказал следователю прокуратуры о своем посещении вдовы, о привычках и характере Дзюбы.

– Вот и выяснилась весьма существенная деталь, – добавил Виктор Федорович. – Дзюба выпил яд, очевидно, подмешанный в спирт. Но это было чье-то угощение. Вот зафиксированный в протоколе список вещей в котомке. Среди них «фляжка алюминиевая армейского образца. Наполнена жидкостью с запахами самогона и специфическим – женьшеня». Результат химического анализа: «Спирт с большим содержанием сивушных масел – самогон. Настойка корня женьшеня». Вынул же Дзюба из котомки только кружку. Наверное, и еду. Но ее птицы могли растащить… Пил же Дзюба спирт, а не самогон. Таково заключение экспертизы. Спирт!

– А если там никого не было? – Твердоступ прищурил один глаз. – Если отравитель оставил Дзюбе спирт? Тогда все-таки следует предположить, у Дзюбы был тайный сообщник. Доверенный человек. С ним Дзюба, видно, вел дела не один год.

* * *

Ливень ударил сразу после полудня, но Самсон Иванович не повернул к берегу. Вымокшие до нитки, уже в сумерках они увидели на яру костер и пристали около отесанного кола, белевшего в полутьме. Он был прочно вбит в расселину каменной стены.

– Может, это не корневщики? – спросил Кузьма.

– Боле некому…

После дождя небо очистилось, а пунцовая заря долго не гасла. Самсон Иванович впотьмах искал тропку наверх, чертыхался, поминал корневщиков недобрым словом за то, что они, заслышав мотор, не спустились навстречу. Наконец они поднялись на яр. Под высокими липами у костра полулежали двое. Над огнем висел парующий котелок. Очевидно, корневщики недавно вернулись и готовили ужин.

– Что не встретили? – молвил Самсон Иванович, выйдя из тени к свету.

Оба корневщика разом обернулись. Было видно, что они ожидали кого угодно, только не участкового. Поднялись, сделали по нескольку шагов навстречу:

– Гость-то, какой! – всплеснул руками заросший по глаза мужичонка и по-бабьи хлопнул себя по бокам. – Да не один! Милости просим!

– Здорово, Терентий, – сказал участковый.

– Соскучился, что ли, Самсон? Чего дома не сидится? – спросил второй корневщик. – Аль запрет какой на корешки вышел?

– Да вот… – Самсон Иванович повел своим длинным носом, – Учуял вкусный запах. Дай, думаю, поужинаем кстати. Решил вот, Серега, к тебе в гости напроситься. А?

– Ангирчи угостил, – улыбнулся конопатый Серега, мужик с редкой клокастой бороденкой. – Еще когда подымались… Добрый человек.

– Чую, чую… – добродушно отозвался участковый. – А это товарищ из района, – кивнув на Кузьму, добавил он.

– Очень… очень… – кланяясь, подскочил к Свечину Терентий, а Серега, кивнув, пробурчал что-то неразборчивое себе под нос и опять улегся у огня.

– Поздравить вас надо, мужики! – улыбнулся Самсон Иванович.

Терентий захихикал: мол, шутит начальство, понимаем. А Серега, скривив губы, цыкнул слюной в костер.

– Неужто сохатых разрешили без лицензий бить?

– С находкой вас… – присаживаясь на валежину у огня, ласково продолжал участковый.

– Ты что, Самсон, белены объелся? – Бойкий мужичонка принялся подпрыгивать, размахивая руками, как-то по-куриному, и, квохча, бросать слова, словно они жгли ему рот. – Типун тебе на язык! Едва дорогу оправдаем. А харч? «С находкой»! Да в середине сезона. Тьфу, тьфу!.. Эк шутит! Сам знаешь – люди мы не государственные. На свой страх и риск идем. Ни черта нет! Три сопки обломали – пусто. «С находкой…» Да этот… Дзюба! Туды его… Сутки в таборе провалялся – и вон отсюда. Глаза у него не больные – ясные. Вот те крест – не так что-то! Будто я его не знаю! А потом, у Лысой сопки – дымок…

– Не пыли… – глухо буркнул Серега. – Сколько намельтешил. Не продохнешь. Тебе, Самсон, Дзюба находкой хвастался?

– Нет, Ангирчи сказал.

– Ангирчи? – Серега быстро, не по возрасту, сел, скрестив ноги, плюнул в огонь.

– Х-м, Ангирчи…

– Значит, не находили вы крупного корня?

– Да не смейся, Самсон! – вновь закудахтал Терентий.

– Не пыли… Не пыли, Терентий! Затоковал. Погодь, Самсон. Ангирчи сам у Дзюбы большой корень видел? Какой корень?

Серега подался к участковому, будто готовясь к прыжку. Его темные глаза сузились в щелочки, а клокастая борода как-то странно зашевелилась в разные стороны. И тут же корневщик расхохотался, показав два ряда ослепительных зубов.

– Ловишь, ловишь, участковый! Поклеп на Дзюбу возводишь.

– Погиб Дзюба…

То ли пожав, то ли передернув плечами, Серега точно сказал: – «Все может быть… Все под богом ходим… только, если погиб Дзюба, при чем здесь корень?» Терентий же присел на землю и, схватившись за щеку, постанывал, словно у него разболелся зуб. – Мы на вашей моторке приехали. Можете посмотреть, – сказал Самсон Иванович, будто именно этот факт неопровержимо свидетельствовал и с полной очевидностью доказывал, что Дзюба погиб.

– А корень? Корень цел? А, Самсон Иванович? При вас? – Серега сглотнул нечто застрявшее у него в горле, а вопрос его прозвучал до странности вежливо.

– Нет его… Другие вроде целы. А большого корня нет.

– Хи-хи-хи… И не было. Совсем не было. Сболтнул Ангирчи.

– Не пыли! Кто украл? Наш он! Самсон Иванович, наш ведь? Мы в бригаде с Дзюбой. Что ж… он по дороге мог найти. Остановился отдохнуть – увидел. Он бы обязательно с нами поделился. Старшинка наш. Бригадир и учитель. Какой человек!.. Ангирчи сказал – большой корень?

– Ангирчи сказал – сорок соболей стоит.

– А то и все пятьдесят, – добавил Кузьма.

Удивление и корысть, проступившие на лицах корневщиков, даже позабавили Свечина. Так легко и просто примирились бригадники со смертью своего «старшинки» и так всполошились, узнав, что в «наследство» им достанется корень стоимостью в сорок-пятьдесят соболей.

У костра стояла глухая тишь. Булькало в котелке варево.

– Ах, хи-хи-хи… – запрокинул голову Терентий. – Держи, Серега, карман шире! И найдут, да нам шиш!

– Почему же?… Почему? Нет такого закона! Верно, Самсон Иванович? Не крадено! Найдено! Тогда – в бригаду. Вы не беспокойтесь, Самсон Иванович. – Серега снова подался к участковому, но теперь глаза его были широко открыты, голова чуть склонена набок, а руки прижаты к груди. – Мы по справедливости. И ему, погибшему безвременно… его часть… сполна выделим. По справедливости. Правда, Терентий? Ведь выделим? Вы, Самсон Иванович, не сомневайтесь. Сами знаете. Мы не какие там нибудь. Мы люди.

– Люди, – нахмурившись, протянул Самсон Иванович. – А такое зачем творите? Из какой корысти?

Участковый, не вставая, протянул длиннющую руку к котомке, пошарил в ней и вынул небольшой, в ладонь, конверт-лубянку из тополиной коры. Раскрыв Лубянку, Протопопов протянул ее Сереге. Кузьма, сидевший рядом с корневщиком, увидел на подстилке из мха крохотный, в полмизинца, тощий корешок, схожий с корешком петрушки, и два хилых листка на стебельке. А меж тенетами мха запутался какой-то светящийся голубовато-серый жучок.

– Не наш панцуй! Не наш! – замотал головой Серега. – Враги мы себе? Его через три года или через пять лет выкопать – другое дело. А это ж погодок. Пестун, можно сказать. Не цвел еще. Не взрослый. Не-ет!

К Сереге подскочил Терентий.

– Хи-хи, – не то посмеялся, не то гмыкнул он, – нет такого мха здесь, Самсон Иванович. Как есть нету! Хоть все тутошние сопки облазайте. Нет! А этот грибок, – Терентий выковырнул то, что Кузьма принял за светлячка, – этот грибок местах в пяти я всего видел. Редкий. Ночью, однако, увидел раз такой пень… весь мерцает, играет, зеленым с желтизной, с голубизной. Ну, думаю, пропал. Крестился, чурался – мерцает и прямо на меня вроде движется. Стрельнул… хи-хи… по привидению. Да кубарем… Утром не утерпел, слазил. Грибочки махонькие облепили пень. Где ж его погибель нашла? – без перехода спросил Терентий о Дзюбе.

– Около Радужного, в скалах. Зашел в эти Чертовы скалы, порешил козла. От выстрела пошел обвал. Вот и засыпало.

Терентий поднялся, затеребил пальцами бороденку.

– От то-то!.. В прошлом годе хотел я там поохотиться… сбоку, издали… Не пустил он меня. «Не дури», – сказал. Однако… Не верил я, что был у Дзюбы большой корень. Теперь уж совсем верю, что был, вот как перед истинным богом говорю вам, Самсон Иванович, был. Существовал обязательно, хоть голову наотрез дам!

– С такой находкой далеко не уйдешь! Серега знает, – сказал о себе в третьем лице Серега. – Куда? Так что, как обнаружите его, – сразу нам. В крае только слово сказать – во всех заготконторах ждать будут. Как миленького! Объявится – тут его и хвать!

Протянув свои длинные ноги, участковый вздохнул.

– Доказать надо, что корень был и что он у Дзюбы украден.

– Это уж ваше дело, Самсон Иванович. Вы – власть, вы и докажите. Как же иначе? Нас ограбили. Шутка ли! Я за двадцать лет корневки столько не заработал. Трудно вам будет. Да назвался груздем – полезай в кузов. Найдено бригадой – в бригаду и возверните. Серега всегда все по закону, по справедливости. Мы, Самсон Иванович, труженики тайги и прочее. Что потопаем, то и полопаем.

– Так вы, Терентий Савельевич, – обратился Протопопов к пышнобородому, – говорите, что после ухода Дзюбы видели дым костра у Лысой сопки?

– Видел, видел, Самсон Иванович. С левой стороны от вершины. Как от нас смотреть.

– А когда Дзюба ушел?

– На новолунье. Хмарилось, да попусту.

– На новолунье – три недели назад. Находки у вас хорошие. Поэтому заторопился, может? Котомка его цела. Видел ваши корешки.

– Удачлив, удачлив он, Самсон Иванович. Так удачлив, проклятый, царство ему небесное…

– Ты погоди, Терентий… Вот списочек, между прочим, Самсон Иванович. Итого – триста шестьдесят четыре грамма. Все – первый сорт! Серега тут толк знает.

Свечин не сдержал улыбки: до того по-детски наивно скрытничали и простодушнейше признавались бородатые корневщики.

– Все на месте. А сортность в Заготконторе определят.

– Были первосортные, – упрямо проговорил Серега. – Знаем мы, пока из ваших рук в Заготконтору попадет… Дадут за женьшень цену петрушки. Нам жить надо, кормиться.

И мужик лет пятидесяти с гаком, упорно звавшийся Серегой, принялся бубнить, что заработок идет на троих, и даже с большим корнем, который, конечно, найдут, каждому все равно достанется понемногу. Нельзя, мол, считать, будто эта находка оправдывает «хожение нонешнего года». В прошлом вот нашли кошкины слезы, а три года назад и обувку не оправдали.

Самсон Иванович, по виду, слушал и не слушал сетования Сереги. Он изваянием сидел у огня, как тогда вечером, когда ужинал с Ангирчи. Его сухое лицо, словно сплетенное из канатов, замерло. Крепкие руки его, лежавшие на острых коленях, казались высеченными из камня.

Стараясь не перебивать бормотню Сереги, Терентий подвинулся к Кузьме и тихо сказал:

– Лапнику поди наруби. Спать-то на чем будете?

Кивнув, Кузьма захватил топор и отошел от костра. Несчастный случай на охоте, в который поверили все, теперь, как казалось Свечину, превращался в нечто другое. Тот, кто украл или кому Дзюба передал корень, мог его и убить.

Он вдохнул полной грудью прохладный до остроты, душистый и невесомый воздух, переложил на другое плечо охапку веток и, пройдя еще с десяток шагов, бросил их у костра.

– А, это ты, Кузьма… Догадался, хорошо, – встрепенулся Самсон Иванович.

Свечин хотел сказать, что, мол, догадался-то не он, а Терентий ему подсказал, но решил, что не в этом суть, и достал из-за голенища ложку. Котелок с похлебкой стоял на земле. Терентий и Серега вытащили из своих мешков по сухарю и собирались приняться за еду. Самсон Иванович вынул из мешка буханку, вторую из трех, что передал ему Твердоступ перед отъездом, отрезал всем по ломтю, а остальное убрал. Терентий принялся цыкать зубом от удовольствия, а Серега понюхал хлеб, как цветок, отломил половину и спрятал.

– Ишь, со свежим хлебом ходят… – уписав пол-ломтя, буркнул он. – Как же вы обратно добираться думаете?

Кузьма хотел сказать: «Вертолет вызовем», но сдержался, поперхнулся и зашелся кашлем. Когда, наконец, Свечин успокоился, Самсон Иванович сказал:

– Подбросить бы нас надо. До Черемшаного распадка.

– Начетисто… – ответил Серега.

– А на чем бы вы возвратились? Мы же вас выручили, лодку пригнали.

– Сезон в разгаре. Да и власть должна заботиться о вас. На то она и власть. Нет? Увидел непорядок – исправь. Нет? Плот бы вы связали. Вниз-то за полдня добежите.

Участковый кивнул:

– Ясно…

«Ну и жлобы!» – подумал Кузьма.

– Чего ты, Серега, гоношишься? Дело ведь и наше. Они ж не гуляют – наш корень ищут.

– Должны, вот и ищут. А Сереге шастать туда да обратно резону нет. У Самсона своя посудина есть. Мотор, бензин – государственные. Чего на своем не пришел? Жалко? Сколько нашего бензина спалил!

Кузьма не выдержал:

– Так и Дзюба приехал бы на лодке!

Серега мотнул головой, усмехнулся.

– От… городские!.. Он бы с нами остался, корневая. Добыток в бригаду пошел. Эх, что тебе говорить!..

– Прокачу вас, Самсон Иванович, – закивал Терентий. – Может, пофартит… Не то что корень сам, а хоть местечко, где рос, обнаружите… При таком большом должны быть и помене. Серег, может, и нам туда податься?

– Не пыли… Засвербило! Корень от нас не убежит. И место мы найдем. На будущий сезон туда подадимся. А окажется, что Ангирчи сбрехнул, так мы и этот сезон себе испортим. Голова! Только если поедешь с ними, мои находки за то время в общий котел не пойдут.

– Бога побойся, Серега!..

– Умные люди говорят – нету его. – Серега подался к Терентию.

Кузьме показалось, что сейчас он язык покажет своему напарнику, так озорно сверкнули его глаза. А может быть, в это мгновение ярче полыхнул костер.

– Прокатишь? – спросил Самсон Иванович.

– Крепкий человек был Дзюба, – кивая, ответил Терентий, – а все же человек…

Ужин был съеден, чай выпит. Все стали устраиваться на ночь. Кузьма лег навзничь.

«Черт возьми! – думал Кузьма. – Сколько надо терпения, чтоб ладить вот с такими!.. Сколько лет надо потратить, чтоб завоевать их доверие, уважение, чтоб они вот так простодушно признавались во лжи… Или просто надо обладать талантом… Смешно! Талант участкового инспектора районного отдела внутренних дел… Смешно? Нет. Действительно, талант нужен. Талант общения с людьми. А у меня он есть? Может, я как мальчишка, научившийся лишь бренчать на рояле, вообразил себя композитором? Пусть и не великим?»

Где-то над черными и чуть подсвеченными снизу костром купинами ветвей блестели звезды. Меж сучьев беспорядочно метались, мерцая неверным зеленоватым колдовским огнем, крупные светляки. Чуть слышно шипели в огне валежины, и совсем едва-едва доносился легкий, почти призрачный звон воды в камнях. Потом звезды как-то поплыли и растаяли.

– Пора! – ударил в уши голос Самсона Ивановича.

Кузьма вскочил и ощутил, что основательно продрог. Солнце еще не взошло. Согрелся, пока бегал с чайником к реке, да на одном дыхании взбирался обратно на яр. Плотно позавтракали, а потом Терентий со вздохом отправился их «прокатить».

На воде стало теплее. В мягких сумерках паровала река. Пряди змеились по течению, подобно поземке.

Протопопов сел у мотора, а Терентий свернулся клубком и дремал, привалившись к боку Кузьмы. Свечин думал: смогут ли они найти в тайге место, где был якобы вырыт женьшень? Ведь пока они не найдут это место, не установят, что именно здесь и именно крупный корень выкопан, всё узнанное ими – разговоры, пустые разговоры. А как отыскать его? Крупный корень, вернее, большая лубянка-конверт находился якобы в лодке Дзюбы, и видел его только. Ангирчи. Было это седьмого августа. Ушел Дзюба из табора – первого. Спуститься на моторке от лагеря корневщиков до Ангирчи – три дня, может, и четыре. Не больше. Где был Дзюба остальные три?

Дотронувшись до плеча Терентия, Свечин перекричал рокот мотора:

– Терентий Савельич, когда уехал Дзюба?

– Первого, первого!

– Когда?

– Не на ночь же глядя!

«Значит, утром, – подумал Кузьма. – А если мы дойдем до Черемшаного распадка за полдня… За столько же дошел туда и Дзюба. Первого же августа он примерно в два-три часа пополудни остановился. Дела в тайге начинаются с утра. Светает чуть позже четырех. Вот тогда Дзюба отправился в тайгу, к корню… Знал ли он, где растет женьшень? Должен был знать. Не пошел же он наобум? Шел день, полтора… Иначе он не смог бы за то же время вернуться к лодке и седьмого быть у Ангирчи. А если он шел и ночью? Две ночи – пятого и шестого. Седьмого к вечеру… у Радужного. Получается. Если он плыл и по ночам, то ушел от Черемшаного пятого и против обыкновения едва не в сумерках!

Неужели он шел полтора дня, чтоб дойти до места, где рос женьшень! И он знал где! А мы? По следам? После ливня! Смех!..

Да! Сколько времени надо, чтоб выкопать корень? Выкопать… Корешок… Ну, пять, десять минут. Не целый же день!»

– Терентий Савельич, – Свечин вновь наклонился к спутнику и громко спросил: – Долго женьшень выкапывать?

– Какой…

– Большой.

– Два дня.

– Сколько?

– Два дня. Может, и боле.

– Так долго?

– Это скоро. Кто очень хорошо умеет и знает, как надо…

– А самый маленький, самый…

– Смотря какой корень… Можно и день потратить.

Кузьма видел и не видел, как порозовели, а потом стали медовыми облака под солнцем. Из прибрежных кустов вылетали голубые сороки. Надоедливо-ритмично стучал мотор, окружающий мир воспринимался немо.

«Вот так раз! – продолжал думать он. – Два дня выкапывать корень! Как это так? Пошутил старик. А если нет? Тогда место, где рос женьшень-великан, неподалеку от реки. Вероятно, мимо Лысой сопки мы прошли ночью. Я ее не видел. И от табора тоже. Вечерние и утренние сумерки были густы… Два дня выкапывать корень!»

К Черемшаному распадку они подошли после полудня. Терентий Савельич тотчас уехал обратно. Постук мотора долго слышался меж отвесными берегами. Распадок-ущелье разрезало каменную громаду и резким поворотом уходило куда-то в глубь плато. Узкая галечная полоса, грязные полосы на камнях, видневшиеся на уровне двух-трех метров, говорили о том, что во время сильных дождей в верховьях вода здесь поднимается очень высоко и беснующаяся река ревет в узком русле на протяжении нескольких километров. И иного выхода на плато из ущелья, кроме Черемшаного распадка, нет.

– Почему так долго выкапывают корень?

– Ювелирная работа, Кузьма. Доведется – увидишь.

– Вы тоже считаете, что если корень старый, то он рос не один?

– Кто знает… Женьшень – растение таинственное. Остаток древней флоры, которая была здесь то ли миллионы, то ли десятки миллионов лет назад. Реликт. Как тигр, к примеру. А в те времена женьшень, наверное, встречался так же часто, как теперь кошачий корень. Тогда он, может, рос и под Москвой, и на Таймыре, – ответил Самсон Иванович.

– Чего же он там не выжил, этот реликт?

– В третий ледниковый период до нашего края ледники не доползли, не спустились.

«Третий ледниковый период… Что-то знакомое…» – подумал Свечин, но память более ничего не подсказала.

Они неторопливо продвигались по ущелью. Прошедший вчера ливень крепко нахозяйничал в узком и глубоком каньоне. Неожиданно Самсон Иванович повернул обратно к реке.

– Он должен был предусмотреть… Состорожничать… – пробормотал участковый.

– Что, что?

– Надо поискать, где он оставлял лодку. Он знал, что будет гроза. Помнишь, в тот день… Тогда, еще по дороге в леспромхоз, мы с тобой дневали на заимке, прошла гроза?

– Да.

– В тот день он приехал сюда. Он тоже, как и я, по признакам должен был догадаться о ливне. И спрятать лодку. Вытащить ее выше отметок на камнях, оставленных водой.

– Поднять лодку на три метра по такому крутому склону? – удивился Свечин. – Одному?

– Остаться без лодки еще тяжелее.

Они возвратились к горлу каньона.

– Если он прятал лодку, то на правом склоне.

– Конечно… – удовлетворенно заметил Самсон Иванович.

– Там течение спокойнее. В левый же борт вода бьет со всей силой. Она срывается с реки и бьет в левый берег каньона.

– Известно, – поощрил Самсон Иванович.

– Веревка у него была. Сами в лодке видели. Капроновый шнур. Такой и полтонны выдержит…

Кузьма, разговаривая, внимательно осматривал склон, поросший по трещинам и выступам травой. Кое-где за крохи почвы цеплялись и деревья. Корни их наподобие змей обвивали камни и уползали в расселины в поисках земли. Но редко какое дерево вырастало сильным. Большинство засыхало и даже падало, расщепив скалы своими корнями. Лишь метрах в ста от начала каньона на небольшой площадке рос молодой столетний кедр.

– Самсон Иванович, там бат! Такой же, как у Ангирчи!

– Что? Где?

Забыв об осторожности, они оба, приникая телом к скале, цепляясь за выступы и трещины, полезли к густо поросшей кустами верхней террасе. И там они увидели долбленку Ангирчи. Лодка была пуста. Только шест, с помощью которого толкают бат против течения, оказался привязанным к борту.