Текст книги "Продавец прошлого"

Автор книги: Жузе Эдуарду Агуалуза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Антиклимакс

Существуют люди, которые с самого раннего возраста обнаруживают в себе подлинный талант невезучести. Несчастье сваливается им на голову, почитай, через день, и они встречают его со смиренным вздохом. Существуют и другие – наоборот, со странной склонностью к счастью. Этих влечет к себе лазурь, тех – упоение бездной. Есть люди, склонные к мечтательности (некоторые неплохо вознаграждены за это); есть люди, рожденные для работы – практичные, конкретные и неутомимые, и есть люди, словно реки, которые текут от истока к устью, почти никогда не покидая русла. Случай Жузе Бухмана представляется мне еще более редким: он питает слабость к сюрпризам. Ему нравится изумлять окружающих. Нравится и самому чувствовать себя огорошенным:

– Однажды кто-то мне сказал: ты всего-навсего авантюрист. Высказал мне это с презрением, словно плюнул. И, тем не менее, я считаю, что он попал в точку. Я ищу приключений, иными словами, непредвиденного, всего, что отдаляет меня от скуки, как другие рыщут в поисках спиртного или игры. Это порок.

Феликс Вентура смотрит на него с явным недоверием. Хочет задать ему естественный вопрос: вы напали на след своей матери? – но ему также известно, что это путь к капитуляции. Он рассказал мне – недавно, когда мы друг другу приснились, – случай со своим другом, актером Орланду Сержиу. Того на улице частенько путают с персонажем, которого он играет в популярном телесериале. Люди его обнимают, поздравляют или ругают, одобряя или порицая действия его героя. Мало кто знает его под настоящим именем. Некоторые сердятся, когда он, чтобы избежать наставлений и выговоров, ссылается на положение актера:

– Меня зовут Орланду Сержиу. Вы меня путаете…

– Не шутите, старина, не шутите так! Послушайте моего совета, имейте немного терпения, разве я не знаю, кто вы такой?

Феликс чувствует, что угодил в ту же ловушку. Вчера Жузе Бухман вернулся из Южной Африки. Он пришел, вырядившись Полковником Тапиокой[44]44
  «Полковник Тапиока» – сеть магазинов одежды для отдыха в тропических странах.


[Закрыть]: в хаки с головы до ног, в длинных бермудах и жилетке, полной карманов. В ходе рассказа он извлекает из карманов – с той же ловкостью, с которой фокусник в цирке вытаскивает из шляпы кроликов, – различные предметы:

а) Небольшую бронзовую жабу.

– Миленькая, вы не находите? Нет? Не любите жаб? Ну а я, дружище, люблю. Знаете, в разных культурах жаба является символом преображения, духовной метаморфозы, представляя собой переход на высшую ступень сознания. А все дело в сложном процессе метаморфоз, испытываемых жабами, а также в известных, по крайней мере, некоторым коренным жителям Америки, галлюциногенных свойствах яда, вырабатываемого некоторыми видами. Вот эта – Bufo alvarius[45]45
  Bufo alvarius – латинское название колорадской жабы.


[Закрыть], жаба из пустыни Сонора. Я купил ее у антиквара в Кейптауне. Она стояла на витрине, и я зашел, чтобы ее купить, поскольку интересуюсь жабами. Если бы я не интересовался жабами, если бы не зашел в ту лавку, то не обнаружил бы вот это:

б) Акварель размером чуть больше почтовой открытки.

– Бегущие газели. Взгляните на движение травы, на газелей, парящих над травой, это похоже на танец. А теперь обратите внимание на подпись, здесь, в уголке, удается разобрать? Ева Миллер. И наконец обратите внимание на дату: пятнадцатое августа тысяча девятьсот девяностого года. Необычно, не правда ли?

Я заметил, что Феликс испугался. Он держал акварель пальцами, осторожно, словно боялся, что невероятность предмета может подвергнуть опасности его же конкретность.

– Не может быть, – он покачал головой. – Не знаю, чего вы добиваетесь. У меня в голове просто не укладывается, что вы зашли так далеко…

– Скажите на милость! Вы что, думаете, я нарисовал ее сам? Да нет же! Все было именно так, как я вам рассказал. Я нашел ее выставленной у антиквара в Кейптауне, в ворохе рисунков такого же рода. Я полдня провел в поисках других акварелей, подписанных ею, но больше ничего, к несчастью, больше ни одной не нашел. Антиквар купил лот у одного англичанина, который решил покинуть страну вскоре после победы Нелсона Манделы. Он потерял его из виду.

– Значит, вам больше ничего не удалось узнать о Еве Миллер?

Жузе Бухман ответил не сразу. Из другого кармана, с внутренней стороны жилета, он извлек:

в) Тощую пачку цветных фотографий.

– Взгляните. Это здание соответствует адресу в письме, которое Ева Миллер прислала Марии Дункан. Оно находится в белом районе, заселенном мелкими буржуа. Вы бывали в Кейптауне? Это необычное место. Представьте себе огромный shopping centre – современный, с высокими пальмами, украшающими залы. Пальмы просто изумительные. Они из пластика, но это можно обнаружить, лишь прикоснувшись к ним. Кейптаун напоминает мне пластиковую пальму. Впечатляющий город, это я вам говорю, очень чистый, чрезвычайно ухоженный. Достижение, в которое хочется верить. А вот это субъект, живущий в квартире, в которой жила моя мать. Обратили внимание на шрамы? В восьмидесятые годы он жил в Мапуту. Был одной из фигур Южноафриканской коммунистической партии. Однажды сел в машину, включил зажигание, и – бабах! – страшный взрыв, потерял глаз и обе ноги. Он показался мне симпатичным. Один из тех, кто, всю жизнь посвятив борьбе с апартеидом, не сумел толком приспособиться к стране радуги. Он сетует, что уже никто не защищает идеалы, считает, что победа капиталистической модели развратила народ, его раздражает демократия с ее либеральными законами, но что действительно вызывает у него ностальгию, так это потерянная юность, глаз и обе ноги. Он никогда не слышал о Еве Миллер. Однако хозяин квартиры, вот на этой другой фотографии, старик бур, почти столетний, вот он действительно прекрасно помнит мою мать.

Я устроился как раз над ними, повис на потолке, повернув голову вниз, так что мог все внимательно разглядеть. Феликс зажег лампу, чтобы рассмотреть фотографии. Портрет старого бура (черно-белый, как, впрочем, и все другие снимки) был чрезвычайно удачным. Тот сидел в огромном кресле темного дерева. Неяркий боковой свет падал ему на правую сторону лица, освещая застывшее в нем молчание. В правом нижнем углу можно было разглядеть почти потонувший в тени нервный силуэт одной из тех миниатюрных собачек, которых обожают держать при себе состоятельные дамы и которые меня всегда раздражали, поскольку они больше смахивают на дрессированных крыс, нежели на собак.

– Вам нравится снимок? Мне тоже, – Жузе Бухман улыбнулся. – Лучшие портреты не те, что характеризуют личность, а те, что характеризуют эпоху. Ну так вот, этот cota встретил меня с некоторым недоверием, был не слишком разговорчив, зато предложил мне финал для моего путешествия. Хотите взглянуть?

г) Вырезка из йоханнесбургской газеты «У Секулу».

– Готовы? Полагаю, что это можно назвать антиклимаксом[46]46
  Термином «антиклимакс» в риторике обозначается снижение эмоциональной содержательности и насыщенности; здесь: разрядка.


[Закрыть]. Вам судить. Читайте!

Феликс повиновался.

– Умерла Ева Миллер. Сегодня во второй половине дня у себя дома, в Sea Point, в Кейптауне, скончалась американская художница Ева Миллер. Госпожа Миллер, которая когда-то жила на юге Анголы и прекрасно говорила на нашем языке, была уважаемой личностью в португальской диаспоре Южной Африки. В последние годы она разрывалась между Кейптауном и Нью-Йорком. Причина ее смерти пока неизвестна.

Маленькие люди

Память – это пейзаж, созерцаемый из окна движущегося поезда. Мы видим, как над акациями разрастается утренняя заря, птицы поклевывают утро, словно фрукт. Дальше мы видим спокойную реку и обнимающую ее рощу. Видим неспешно пасущееся стадо, супружескую пару, которая бежит, взявшись за руки, мальчишек, танцующих футбол, блестящий на солнце мяч (еще одно солнце). Видим невозмутимые озера, где плавают утки, реки с медленными водами, в которых слоны утоляют жажду. Все это разворачивается у нас на глазах; мы знаем, что это происходит на самом деле, но только в отдалении, мы не можем этого коснуться. Некоторые события уже так далеко, а поезд мчится так быстро, что у нас нет уверенности в том, что все это и вправду было. Может, это нам приснилось. Меня уже подводит память, говорим мы, а это всего лишь потемнело небо. Вот что я чувствую, когда думаю о своем предыдущем воплощении. Я помню разрозненные, несвязанные факты, фрагменты длинного сна. Одна женщина на каком-то празднике, уже к концу праздника, когда чувствуешь себя одурманенным дымом, алкоголем, просто усталостью, схватив меня за руку, шептала на ухо:

– Знаете, из моей жизни мог бы получиться роман, да не просто роман, а ого-го какой…

Думаю, это далеко не единичный случай. Большинство людей в жизни не читало великих романов. Сейчас-то я знаю, думаю, что знал и раньше, что все жизни исключительны. Фернанду Пессоа превратил прозаическую биографию мелкого конторского служащего в «Книгу тревог», которая, возможно, является самым интересным произведением португальской литературы. Услышав на днях из уст Анжелы Лусии признание в том, что ее жизнь ничего такого из себя не представляет, я испытал желание узнать ее получше. Если бы какая-то женщина ухватилась вечером за мою руку, чтобы сказать мне что-то вроде: «знаете, в моей жизни нет ничего примечательного, мое существование сведено к минимуму», – я бы, наверно, в нее влюбился. Вопреки намекам некоторых из моих врагов, тайно поддержанных кое-кем из моих друзей, я всегда интересовался женщинами. Мне нравились женщины. Я имел обыкновение совершать с той или иной близкой подругой долгие пешие прогулки. Я обнимал их на прощание, и запах их волос, прикосновение к упругой груди меня возбуждали. Тем не менее, если какая-нибудь из них отваживалась меня поцеловать или предложить мне нечто еще более смелое, чем поцелуй, я вспоминал о Дагмар (Авроре, Альбе или Лусии) и впадал в панику. Долгие годы я жил в плену этого страха.

Эдмунду Барата душ Рейш

Этим вечером Жузе Бухман появился в компании старика с длинной белой бородой, седыми космами, спадавшими по его плечам дикарскими косицами. Я сразу же узнал в нем нищего, которого фотограф преследовал несколько недель подряд, запечатлев его на замечательном снимке – когда тот выныривает из канавы. Древний бог, мститель со всклокоченной шевелюрой и свирепым горящим взглядом.

– Я хочу представить вам моего друга Эдмунду Барата душ Рейша, экс-агента Министерства госбезопасности.

– Экс-эго! скажите лучше, экс-человека! Примерного экс-гражданина. Эксклюзивный экспонат экзистенциальных экскрементов, экстатического и экспрессивного эксплантанта. В двух словах: профессионального бродягу. Очень приятно…

Феликс Вентура протянул ему кончики пальцев. В растерянности, с отвращением. Эдмунду Барата душ Рейш захватил его ладонь своими, крепко, надолго, глядя на него боком (как птица) и, тем не менее, внимательно, насмешливо, наслаждаясь его дискомфортом. Жузе Бухман, одетый в красивый пиджак из бумазеи медового цвета, скрестив руки на груди, тоже, казалось, забавлялся. Маленькие круглые глазки поблескивали в полумраке гостиной, словно стеклянные бусины:

– Я подумал, может, вам будет любопытно с ним познакомиться. Жизнь этого человека словно придумана вами…

– Простите?

– Я Всеслышащее Ухо. Так меня звали. Моя подпольная кличка. Мне нравилась. Мне нравилось слушать. А потом – бац! – на нас рухнула Берлинская стена. Опа-на, старичок! Был агент, стал экскремент.

Феликс Вентура вздрогнул:

– Вы были учеником профессора Гашпара?

Эдмунду Барата душ Рейш удивленно улыбнулся:

– О! Да-да. Вы, товарищ, тоже?

Оба обнялись с искренней радостью. Поделились воспоминаниями. Барата душ Рейш, бывший на пару лет старше Феликса Вентуры, посещал уроки профессора Гашпара в то время, когда в Лицее имени Салвадора Коррейи чернокожих студентов можно было пересчитать по пальцам. Закончив лицей, он поступил в метеорологическую службу. В шестьдесят каком-то году был арестован, обвинен в попытке создания в Луанде подрывной организации, провел семь лет в концлагере Таррафал[47]47
  Концлагерь для политических заключенных был организован в поселке Таррафал в 1936 г., закрыт в 1954 г. В 1961 г. он был вновь открыт – для заключенных из португальских колоний.


[Закрыть], на островах Зеленого Мыса. «Курятник, – охарактеризовал он его, – но пляж был замечательный». Спустя несколько недель после обретения независимости его уже знали, – друзья и недруги, и всегда больше вторые, чем первые, – как господина Всеслышащее Ухо. Два года в Гаване, девять месяцев в Берлине (Восточном), еще шесть в Москве, и вот так, закалив сталь, – обратно в окопы, защищать социализм в Африке.

– Коммунист! Верите? Я последний коммунист к югу от экватора…

Это упорство его и подвело. В считанные месяцы он превратился в идеологическую помеху. Неудобного субъекта. Ему ничего не стоило кричать: «Я коммунист!» – в то время, когда его начальники только потихоньку шептали: «Я был коммунистом». Он продолжал вопить «я коммунист, да, я подлинный марксист-ленинец!» даже после того, как произошло официальное отречение от социалистического прошлого страны.

– Я всякого перевидал, приятель!

Жузе Бухман сел, вытянув ноги, в огромное плетеное кресло, которое прадед Феликса Вентуры привез из Бразилии. Сунул правую руку во внутренний карман пиджака, вытащил серебряный портсигар, неторопливо взял щепотку табака и свернул папиросу. На его лице заиграла лукавая улыбка:

– Расскажи-ка ему, что ты рассказывал мне, Эдмунду, – историю с Президентом…

Эдмунду Барата душ Рейш молча взглянул на него – хмуро, возмущенно, с силой дергая себя за бороду. В какое-то мгновение я даже подумал, что он собирается подняться. Побоялся, что увижу, как он выходит. Жузе Бухман пожал плечами:

– Можешь говорить, черт возьми! Это не подстава. Феликс – человек надежный. Свой. К тому же вы оба ученики этого знаменитого профессора Гашпара, не так ли? Это уже о чем-то говорит. Феликс сказал мне, что это все равно, что принадлежать к одному племени…

– Президента подменили двойником, – Эдмунду Барата душ Рейш выпалил это залпом и замолчал. Глаза его с беспокойством забегали по гостиной. Он был похож на воробья, который мечется в поисках открытого окна, кусочка неба, куда можно выпорхнуть. Понизил голос: – Заменили старого. Посадили двойника на его место – чучело, не знаю, как это сказать, ну, вроде копии.

– Иди ты на…! – Феликс разразился хохотом.

Я ни разу не слышал, чтобы он произнес что-то непристойное. И не слышал, чтобы он вот так смеялся, с подобной разнузданностью. Жузе Бухман испугался. Потом тоже засмеялся. Они хохотали вдвоем. Мы хохотали втроем. Один раскат следовал за другим. Наконец Феликс успокоился.

– В таком случае у нас вымышленный президент, – сказал он, вытирая слезы платком. – Я это подозревал. У нас вымышленное правительство. Вымышленная судебная система. Короче, у нас вымышленная страна. Но расскажите-ка мне – кто же это подменил президента?

Эдмунду Барата душ Рейш сжался на стуле. Он уже не напоминал бога, еще меньше воинственного бога, больше смахивал на жалкого щенка. От него несло. Запах мочи, прелых листьев и гниющих плодов. Он встал и, вместо того чтобы ответить альбиносу, повернулся к Жузе Бухману, тыча пальцем:

– Этот хохот… Слышу я этот смех, приятель, и вижу другого человека, давным-давно. В другое время. В старое время. Мы не были знакомы раньше?

– Не думаю, – фотограф напрягся. – Я из Шибиа. Вы из Шибиа?

– Да ты че, приятель? Я коренной луандец…

– Ну, тогда извини.

– Да, – подтвердил Феликс Вентура, – Бухман приехал из провинции, с крайнего юга. Из деревенской глуши…

– Глуши? Наша глушь похожа на сад. А вот ваши сады, здесь, в Луанде, немногие, что остались, похожи на дремучие леса.

– Уймитесь. Долой племенную рознь. Долой регионализм. Да здравствует народная власть – разве не так говорили раньше? Я бы хотел, чтобы товарищ Эдмунду прямо здесь ответил на мой вопрос. В конце-то концов, кто подменил президента двойником?

Эдмунду Барата душ Рейш глубоко вздохнул:

– Думаю, русские. Может, израильтяне. Оружейная мафия, «Моссад», почем я знаю, оба несчастья сразу.

– Может быть. Не лишено оснований. А как вы обнаружили подмену?

– Я знаком с двойником. Я его нанимал! Я нанимал и других. Прежний никогда не появлялся на публике. Появлялись его двойники. Тот, Третий, всегда был лучшим. Единственный, кто мог говорить, не вызывая подозрений, другие хранили молчание, мы использовали их только на торжественных церемониях. Третий был особый случай, редкий талант, настоящий актер, я участвовал в его подготовке. Она заняла у нас пять месяцев. Он все схватывал на лету. Как двигаться, как обращаться к людям, тон голоса, протокол, биография прежнего, все это. Он все довел до совершенства. Или почти – у муадье была проблема, я хочу сказать, у него есть проблема, он левша. Даже этим он похож на отражение президента в зеркале. Поэтому я его узнал. Вы не замечали, что президент вдруг взял и превратился в левшу? Нет, не замечали. Никто не заметил.

– Когда вы это обнаружили?

– Год назад, год с небольшим.

– Вы еще продолжали работать на безопасность?

– Я?! Кота[48]48
  Кота – обращение, заимствованное из кимбунду, можно перевести как «уважаемый».


[Закрыть], я бродяжничаю вот уже больше семи лет. Видите эту рубашку? Она приросла к телу. Это рубашка Коммунистической партии Союза Советских Социалистических Республик. Я надел ее в тот день, когда меня уволили, и уже больше не снимал. Поклялся, что не сниму, пока Россия не станет вновь коммунистической. Сейчас, даже если захочу, не смогу ее снять. Приросла к телу, видите? Серп и молот отпечатались на груди. Это уже не сойдет.

И впрямь не сходило. Феликс Вентура уставился на него, словно громом пораженный. Жузе Бухман улыбался, словно говоря: «Ну что – разве не феномен?» Эдмунду Барата душ Рейш вновь принял позу древнего воинственного бога. С силой тряхнул седыми косищами, распространяя вокруг себя жуткое зловоние.

– Как насчет супа? – поинтересовался он. – Не найдется ли у вас супа?

* * *

– Это сумасшедший! – уверенно заявил Феликс после ухода Эдмунду Бараты душ Рейша. Он твердо произнес это не раз и не два. Он не собирался больше терять на него время. И все же Жузе Бухман настаивал:

– Мне известны и более странные вещи.

– Послушайте, человек совершенно безумен. Рехнулся. Вы много времени провели за границей, путешествуя, не представляете себе, через что мы прошли в этой проклятой стране. Луанда полна людей, которые кажутся совершенно здравомыслящими, и ни с того ни с сего начинают говорить на не-существующих языках, или плакать без видимой причины, или смеяться, или изрыгать проклятия. Некоторые проделывают все это разом. Некоторые считают себя мертвыми. Другие и впрямь мертвы, и до сих пор никто не отважился сообщить им об этом. Некоторые верят, что могут летать. Другие в это настолько уверовали, что на самом деле летают. Это ярмарка безумцев, этот город, здесь, на улицах, среди развалин, встречаются патологии, которые до сих пор даже не классифицированы. Не принимайте всерьез все, что вам говорят. Впрочем, хотите совет? Не принимайте никого всерьез.

– А может, на самом деле он и не безумен. Может, он прикидывается сумасшедшим.

– Не вижу разницы. Субъект, который предпочел жить на улице, в траншее, который верит в возращение России к коммунизму и который вдобавок хочет, чтобы его приняли за сумасшедшего, – для меня сумасшедший.

– Может, и так. Может, и нет, – Жузе Бухман выглядел разочарованным. – Мне хотелось бы узнать его поближе.

Любовь, преступление

– В те годы нам тут жилось несладко.

Феликс вздохнул. Стояла удушающая жара. На стенах выступала влага. И, тем не менее, он сидел в большом плетеном кресле очень прямо, в отлично сшитом темно-синем костюме, который подчеркивал блеск его кожи. От него веяло достоинством. Напротив, устроившись на шелковой кушетке, в цветастой майке и красных шортах, Анжела Лусия слушала его с улыбкой.

– Было время, когда я все делал сам, потому что не мог платить домработнице. Убирал в квартире, стирал белье, готовил пищу, ухаживал за растениями. Вдобавок не было воды, и я был вынужден ходить за ней с жестянкой на голове, как простая женщина, к дыре, которую кто-то пробил в асфальте, – там, у поворота на кладбище, в глубине улицы. Я выдержал все эти годы, потому что у меня был Вентура. Я кричал: «Вентура, иди мой посуду», – и Вентура шел. Кричал: «Вентура, отправляйся, принеси еще воды», и Вентура отправлялся за водой.

– Вентура?!

– Я сам, Вентура. Это был мой двойник. В определенную пору жизни мы все прибегаем к двойнику.

Анжела Лусия нашла остроумной теорию Эдмунду Бараты душ Рейша. Ей страшно понравилась идея с двойниками. Они вместе посмотрели несколько кассет, в которых появляется Президент. У Феликса Вентуры – по-моему, я уже об этом говорил – имеется коллекция, насчитывающая не одну сотню видеокассет. Они с удивлением удостоверились в том, что в более давних записях старик подписывает документы правой рукой. В недавних – всегда действует левой. Анжела Лусия также обратила внимание на то, что в некоторых кадрах у него имеется небольшая бородавка над левым глазом. В других – нет.

– Может, он ее свел, – возразил Феликс. – Сейчас люди сводят родинки на теле с той же легкостью, с какой отмывают чернильное пятно.

Анжела заметила, что президент с бородавкой появляется на записях, сделанных и до, и после записей президента без бородавки.

– Это может быть только один из двойников!

Они провели за этой игрой весь вечер. По прошествии пяти часов – уже была поздняя ночь – они идентифицировали, по меньшей мере, трех двойников: одного с бородавкой, другого с небольшой лысиной, и третьего, в глазах которого, клялась Анжела, был безмятежный блеск моря.

– В отношении блесков я не берусь с тобой спорить, – сказал Феликс. Вот тогда-то он вспомнил эпизод с Вентурой, двойником. – Поверь. В те годы нам тут жилось несладко.

Женщине хотелось знать, как же он устраивался в то время, чтобы выжить. Феликс пожал плечами. Кое-как перебивался, пробормотал он, сначала давал читать романы – Эса, Камилу, Жоржи Амаду, – поскольку мало у кого были деньги, чтобы их купить. Позже стал отправлять посылки с книгами в Лиссабон, и отец продавал их букинистам или избранным клиентам. В тревожные месяцы, предшествовавшие независимости, Фаушту Бендиту Вентура сумел по дешевке скупить у впавших в отчаяние колонистов великолепные библиотеки. Он обменял серебряное кольцо на переплетенную подшивку ангольских газет XIX века. Медицинская библиотека в хорошем состоянии, насчитывающая более ста томов, стоила ему шелкового галстука, а за полдюжины долларов ему достались пятнадцать коробок, набитых книгами по истории. Спустя несколько лет кто-то из прежних колонистов выкупил у него книги, присланные в посылках по десять штук, по реальной цене.

– Это оказалось прибыльным делом.

От пола поднимался жар. В дверные щели медленными волнами, наполненными соленым запахом моря и его шумом, изумлением рыб, неярким лунным светом, проникал влажный сквозняк. У Анжелы Лусии блестела кожа. Блузка облегала грудь. Феликс не снимал пиджак. Должно быть, он сварился в нем. Я мечтал лишь о том, чтобы юркнуть в прохладную щель. Я отправился на кухню; оттуда, сверху, из верхней части окна, открывался вид – за оградой двора – на огни предместья, а за ними – огромная черная пропасть и звезды. Черная пропасть была морем. Я долго сидел и смотрел на него. Представил, как я в тишине погружаюсь, зажмурившись, как когда-то прежде, сердце заходится, руки раздвигают воду, в ногах – приятный холод, который поднимается выше, пока не доходит до пояса. Это меня освежило. Вернувшись в гостиную, я увидел, что Феликс снял пиджак и уселся на подушки перед телевизором, обняв Анжелу. Вентилятор под потолком, вяло вращая лопастями, гнал теплый воздух в сторону стен. Вековая пыль, клещи, старые души писателей вырывались на свободу из толстых томов и висели в воздухе, наподобие туманной дымки, расплывчатого сна, освещаемые вспышками телевизора. Беззвучные черно-белые кадры: Президент в президиуме на каком-то собрании. Президент, поднимающий вверх кулак. Президент в тренировочном костюме, играющий в футбол. Президент, здоровающийся с другими президентами. Затем, уже в цвете, кадры, запечатлевшие Президента на открытии парка. «Парк имени экс-героев Шавеша»[49]49
  Героями Шавеша называют в Португалии республиканцев, давших отпор монархистам 8 июля 1912 года в местечке Шавеш.


[Закрыть] указывалось на табличке. Анжела засмеялась. Феликс засмеялся. Президент перерезал ленточку. Феликс повернулся к женщине и поцеловал ее в губы. Я увидел, не без изумления, как она закрыла глаза и приняла поцелуй. Услышал ее стон. Альбинос попытался снять с нее блузку. Она не позволила.

– Нет. Это – нет. Не делай этого.

Она приподняла ноги, изящно изогнувшись, и стянула шорты. Прилипшая к телу блузка позволяла угадать очертания круглых испуганных грудей и гладкого живота. Потом она повернулась всем телом, встав на колени над Феликсом. Благодаря плечам, широким, красивым плечам пловчихи, талия казалась более узкой. Мой друг вздохнул:

– Ты такая красивая…

Анжела обхватила его затылок обеими ладонями и поцеловала. Долгим поцелуем.

Лично у меня перехватило дыхание.

* * *

Мать, естественно, была несколько старше меня; по мере того как мы старели, живя бок о бок друг с другом, всегда бок о бок, эта разница сокращалась. Кроме того, думаю, она старилась медленнее, чем я. Начиная с определенного момента, случалось, что, когда мы появлялись где-то вдвоем, ее называли, обращаясь ко мне, «ваша супруга». Может, проживи она дольше, ее в конце концов стали бы принимать за мою дочь. Думаю, ей нравились эти мелкие недоразумения. Она упорно относилась ко мне, как к ребенку. Вплоть до того дня, когда, почти достигнув столетнего возраста, решила умереть, она контролировала нити моего существования.

– Мальчик не может поздно приходить домой.

И я, в свои восемьдесят с лишним лет, боялся войти в дом после полуночи. Когда я отправлялся на прогулку с кем-то из подруг, я чувствовал себя обязанным звонить домой каждые полчаса, чтобы Мама не волновалась. Она ждала меня, не смыкая глаз, чутко прислушиваясь, прижимая к груди кота.

– Мальчик не может пить спиртное.

Я садился за стол в баре и заказывал стакан молока, в то время как мои друзья, по-приятельски подшучивая надо мной, накачивались виски или пивом. Вдобавок Мама старалась отдалить меня от всех женщин, которые, по ее подозрениям, могли однажды отдалить меня от нее. Явных же дурнушек, но особенно очень глупых – этих Мама подталкивала в мои объятия, в уверенности, что я их отвергну. И тогда она мне выговаривала:

– Ты становишься слишком разборчивым. Так и проходишь в холостяках.

Я вам это рассказываю вовсе не с целью самооправдания. Было бы нечестно свалить вину за мое женоненавистничество на материнскую ревность или суровость моего бедного отца. Я был тем, кем был, поскольку мне не хватило смелости стать другим. Я вижу, как Феликс Вентура проводит пальцами по трепещущему телу своей возлюбленной, вижу, как он шепчет нежные слова ей на ухо, вижу, как он на руках переносит ее в комнату (женщина протестует, воспламеняется, кричит со счастливым смехом) и опускает на кровать. Наконец вижу, как, утомленный, он засыпает, и начинаю понимать, как я здесь оказался.

* * *

Феликс спит; его правая рука – на груди женщины, ладонь покоится на ее груди. Анжела лежит с открытыми глазами. Она улыбается. Осторожно высвобождается и встает с кровати. Надевает только цветастую блузку. Ноги у нее длинные, гладкие, невероятно тонкие в щиколотке. Она бесшумно пересекает комнату. Отстраняет полумрак кончиками пальцев, открывает дверь ванной, зажигает свет и заходит. Снимает блузку. Ополаскивает лицо, плечи, подмышки. Мне удается разглядеть у нее на спине ряд темных круглых шрамов, которые выделяются, словно повреждение на золотистом пушке кожи. Мне кажется, что я вижу в зеркале такие же следы на груди и животе. Возвращаюсь в спальню. Феликс что-то бормочет. Кажется, я разобрал слово «саванна». Хотелось бы мне с ним побеседовать. Возможно, если бы я сейчас заснул, я бы его встретил – он в белом костюме из грубого льна, замечательной шляпе-панаме – под высоким баобабом, в какой-то точке этой саванны, которую он пересекает во сне.

Дзинь, дзинь!

Звонок в дверь. Дзинь, дзинь! Кто-то звонит, как на пожар. Стучит в дверь. Дзинь, дзинь! Феликс соскакивает с постели, белый и голый, словно привидение, протягивает руку к лампе на тумбочке и включает свет. Анжела Лусия возникает рядом с ним – испуганная, закутанная в полотенце:

– Кто это был?

– Что?! Не знаю, любимая. Кто-то стучит в дверь. Который час?

– Ночь. Двадцать четыре. – Анжела проговаривает это, не глядя на часы. Затем бросает взгляд на запястье и подтверждает: – Точно. Двадцать четыре. Я никогда не ошибаюсь. Кто бы это мог быть?

– Не имею представления!

Дзинь, дзинь! Дзинь, дзинь!! Стук в дверь. Чей-то голос зовет. Феликс открывает шкаф и достает белый халат. Надевает его. Анжела поднимается:

– Постой, – голос свистящий, шепотом: – Не ходи!

– Я пойду. Ты останься здесь.

Я следую за ним по потолку, бегом. Феликс Выглядывает из окна гостиной. Темнота окутывает веранду. Дзинь, дзинь!!! Он решается и открывает дверь. Эдмунду Барата душ Рейш бросается к нему в объятья, толкает его, захлопывает дверь.

– Черт побери, товарищ! Эти гады сидят у меня на хвосте. Они меня преследуют. Собираются меня прикончить.

– Опа-на, кто это хочет тебя убить?! Объясни-ка мне.

– Гады!

Он в трусах. Босиком. Майка Коммунистической партии Союза Советских Социалистических Республик, похоже, отчасти вернула себе, вероятно от страха, изначальный цвет. Или же это и впрямь кровь. Эдмунду трясет седыми космами. Глаза выскочили из орбит. Он мечется по гостиной из стороны в сторону. Опускает жалюзи. Феликс нетерпеливо наблюдает за его действиями.

– Успокойтесь. Сядьте и успокойтесь. Я приготовлю вам чай.

Он направляется на кухню. Эдмунду следует за ним по пятам. Опускает жалюзи. Закрывает ставни. Только тогда немного успокаивается. Садится на табуретку, положив руки на стол, в то время как Феликс ставит на огонь воду.

– Супа, нет ли супа? Мне бы лучше супчику…

В дверях появляется Анжела Лусия. Она надела голубую мужскую рубашку, которая доходит ей почти до колен. Наверно, она достала ее из шкафа. На ногах – шлепанцы Феликса, они тоже ей слишком велики. В таком облачении она кажется хрупкой, почти девочкой. Эдмунду смутился:

– Извини, детка. Я не хотел беспокоить…

– Что происходит?

Феликс пожимает плечами:

– Да вот его, Эдмунду, собираются убить. Позволь, я тебя познакомлю. Это господин Эдмунду Барата душ Рейш, экс-агент госбезопасности. Я тебе о нем говорил.

– Кто это собирается его убить?!

– Его собираются убить, а он хочет супа. Подать сюда суп…

Дзинь, дзинь! Дзинь, дзинь! Дзинь, дзинь!

Эдмунду Барата душ Рейш утыкается лицом в колени. Феликс вздрагивает.

– Спокойно. Пойду взгляну, кто это. Не выходите отсюда, я сам во всем разберусь. Анжела, не выпускай его отсюда.

Он возвращается в гостиную. Переводит дыхание и открывает дверь. Знавал я, в предыдущей жизни, таких людей. Они пугаются шелеста листвы. Испытывают ужас перед тараканами, не говоря уже о полицейских, адвокатах, даже стоматологах. Однако, стоит только дракону выйти на поляну, открыть пасть и полыхнуть огнем, они встречают его стоя. Спокойные, хладнокровные, словно ангелы.