Текст книги "Каботажное плавание"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Париж, 1971

Неизменно приветливый и учтивый Тан служит официантом в китайском ресторане, находящемся как раз напротив Сорбонны, рядом с Музеем Клюни. Мы – давние его завсегдатаи: полюбили этот ресторанчик еще со времен нашего изгнания. И теперь, приезжая во Францию, именно там открываем наш Парижский сезон.

И много лет подряд скромный и быстрый, застенчиво улыбающийся Тан подает нам аперитив «за счет заведения», всегда сажает за наш любимый столик в углу. Давно мы знаем его, порой обмениваемся любезностями или глубокомысленными замечаниями о погоде, долгих разговоров не вели никогда, и немудрено – Тан снует от стола к столу, обслуживает посетителей, где уж тут беседу вести.

Но вот однажды, убрав со стола пустую посуду, он, прежде чем подать десерт, вдруг приблизился к нам чеканной поступью, значительно откашлялся и произнес небольшую, но торжественную речь. Сообщил, что он – никакой не китаец, как мы всегда думали, а вьетнамец и круглый сирота, а потому…

– Я желаю вам сообщить, что выбрал вас себе в родители.

После чего он облобызал в обе щеки Зелию: «Бонжур, маман!», проделал то же самое со мной: «Бонжур, папґа!» – и мы, так вот внезапно обретя сыночка, были искренне тронуты.

Потом он женился на француженке Терезе, и мы, естественно, были на свадебном пиру, ели какие-то немыслимости. Тан оставил свое ремесло гарсона, переехал из Парижа в Клиши-су-Буа и на каждый Новый год присылает нам фотографии, где снят со всем своим постоянно увеличивающимся семейством. Наш вьетнамский сынок подарил нам уже четырех внуков.

Панама, 1973

С одной стороны, давать советы, когда тебя об этом не просят, дело гиблое. Что за самонадеянность такая – учить уму-разуму тех, кто, быть может, не глупей тебя?! Но если речь идет о путешествиях, следует сделать из этого нерушимого правила исключение, ибо умный учится, как известно, на чужих ошибках. А у человека, на чем-либо погоревшего, возникают обязательства перед ближними. В данном же случае совет исходит не только от меня, – опытом своим, бесценным и печальным, делится тот, чьи познания в области путешествий многократно превосходят мои. Его зовут Хулио Париде де Бернабо, в миру – художник Карибе, не раз уже возникавший на этих страницах. Итак, бывают ситуации, когда лучше позабыть предрассудки и предубежденность, сбросить с плеч одеяние элитарного интеллектуала, странствующего по миру в одиночку, и покорно брести в отаре обыкновенных туристов – это до известной степени гарантирует, что вы не обломаете рога о новые ворота.

…В Панаме мы уже целую неделю, ждем прихода лайнера, который доставит нас на родину, в Рио. Программа исчерпана, все дела переделаны, становится скучновато, а парохода все нет. В этот миг Зелию осеняет свежая идея: надо посетить острова Сан-Блас, где живут индейцы, изготовляющие знаменитые на весь мир кустарные изделия – molas – этакие центральноамериканские гобелены, на которых выткан либо абстрактный узор, либо звери и птицы. Мы уже накупили множество таких ковриков – и в дом, и друзьям дарить. Зелия заявляет, что на Сан-Бласе они стоят дешевле бананов, а заодно мы увидим жизнь и быт настоящих индейцев. Убедила. Мы отправились в туристическое агентство.

Решающим доводом, заставившим нас отбросить последние сомнения, стало запечатленное на цветных красочных фотоснимках место нашего предполагаемого обитания – живописно сгруппированные в пальмовой роще бунгало, представлявшие собой точную копию индейских хижин, но снабженные всеми благами современной цивилизации. Снаружи – хижина, внутри – номер пятизвездочного отеля, отвечающий запросам самого требовательного и капризного американского туриста. А как там красиво! Какое искушение для любителя природы провести на ее лоне хотя бы одну ночь! Это мечта всей нашей жизни. Подумать только – на одну ночь мы превратимся в настоящих индейцев племени панаменьо и при этом – с полным комфортом.

Сухопарый, средних лет сеньор в окошечке кассы предоставил нам исчерпывающие сведения: вылет в девять утра, в группе двадцать два человека, пересечем перешеек и очень скоро окажемся на острове, в гостеприимных объятиях администрации отеля. Потом нас на каноэ свозят на другие островки, где и живут индейцы. Мы увидим их ритуальные пляски, услышим боевые песнопения, насладимся девственной и дикой природой и накупим за бесценок ковриков – настоящих, а не сувенирных поддельных поделок. Оттуда приплывем на главный остров, там будет обед, где нам предложат блюда местной кухни, и в три пополудни – возвращение в город Панаму. Все прекрасно, и цена подходящая, но нам с Зелией этого мало, мы желаем продлить пребывание еще на день, переночевать в индейской хижине, ибо мы не простые туристы и стадом ходить не привыкли.

Сухопарый сеньор в окошечке посмотрел на нас как-то странно – мне почудилось во взгляде его сострадание, которое он не смел или не хотел обнаруживать – и настойчиво, если бы при этом он не продавал туры, я сказал бы даже «очень настойчиво» посоветовал нам удовлетвориться обычной экскурсией, подчеркнув, что ночь в коттедже – он же вигвам – дорого нам обойдется. Не обратив внимания на второй, подспудный и прикровенный смысл этих слов, мы проявили еще бґольшую настойчивость, продолжая твердить, что мы не экскурсанты, которых гуртом гоняют, и никогда таковыми не были и не будем, а потому желаем снять хижину, сколько бы это ни стоило. Жизненное предназначение сеньора в окошечке состояло в оформлении путевок и туров, продаже билетов, а потому, сочтя, очевидно, что совесть его может теперь быть спокойна, он пожал плечами: мол, как угодно, мое дело предупредить – и исполнил наше желание.

На самом крупном из островов, где приземлился наш самолет, стояла лишь неказистая казарма – там размещалось полдесятка солдат местного гарнизона – да ресторан в сотне метров от россыпи хижин, издалека казавшихся чистенькими и благоустроенными. Мы оставили чемодан управляющему рестораном, сказали, что вселимся потом, по возвращении, и отплыли, но не на каноэ, как обещал нам рекламный проспект, а на моторной лодке. Отплыли на живописные острова, где и вступили в контакт с туземцами. Они оказались законопослушными гражданами и очень умелыми коммерсантами.

Встретили нас десятка два женщин в национальных одеждах. Выяснилось, что все мужское население рано поутру отправляется на каноэ – настоящих, без мотора – на континент и обрабатывает землю тамошних богатеев. Остаются тут немногие, чтобы развлекать туристов песнями, танцами и продавать им эти коврики-молас. Посетили мы один за другим три островка, везде было одно и то же – песни, танцы и молас, которые стоили здесь намного дороже, чем в Панаме, приплюсовывался некий налог на couleur local9999
  Местный колорит (фр.).


[Закрыть], сбор за экзотику. Потом последовало возвращение на «основную базу», обед, довольно скудный и невкусный, и туристы, погрузившись в самолет, отбыли в Панаму. А мы с Зелией остались одни-одинешеньки, и это не метафора. Индеанка, продававшая коврики у дверей ресторана, собрала свой товар и ушла – Бог ее знает, куда. Креолка, руководившая кормежкой туристов, закрыла ресторан, отдала нам наш чемодан и связку ключей, ткнув пальцем в хижины. Когда мы осведомились, какая из них наша, ответила, что можем поселиться в любой по своему усмотрению и вкусу: все пусты, кроме нас, на острове туристов нет. С большим трудом и с помощью изрядной суммы удалось вырвать у нее обещание вернуться к шести вечера и дать нам по тарелке супа, оставшегося от обеда.

Мы взяли чемодан и, по щиколотку увязая в раскисшей от дождя земле, двинулись к нашему жилищу. Хижины стояли на сваях и были как новенькие – видно, что жили в них редко. Внутри облюбованного нами бунгало имелись: кровать – матрас на деревянном топчане, запыленный шкаф, лежали две влажные, постеленные невесть когда простынки и шерстяное одеяло. Пахло прелью. Тучей висели москиты. Москитов в избытке хватает и у нас в Баии, на Рио-Вермельо, мы даже тщеславились этим изобилием и претендовали на мировой рекорд. Но то, что предстало нашим взорам на островах Сан-Блас, принудило нас стать поскромнее – даже когда я сидел в тюрьме в Амазонии, не приходилось мне видеть таких неисчислимых полчищ остервенелых кровопийц. Мы с Зелией переглянулись. Выбор перед нами стоял небогатый – разрыдаться или расхохотаться. Мы предпочли второе и добрым словом помянули сухопарого сеньора в турагентстве, который сделал все, от него зависящее, чтобы отговорить нас от нашей идиотской затеи: на большее и рассчитывать было нельзя, ведь ему все-таки по должности полагалось продавать билеты и туры, взимать плату за аренду бунгало, если какой-нибудь безумец, сбежавший из сумасшедшего дома, решился бы там пожить. А появилась сразу пара полоумных – Зелия да я.

Мы направились к ресторану. В передовых частях москитов сыграли боевую тревогу, и началась атака на наши шеи и щеки. Ресторан был закрыт. Мы присели на пороге – больше было некуда, а потом я, положив голову на колени верной спутницы моей жизни, растянулся прямо на ступеньках и задремал. Зелия прикрыла мне лицо своей косынкой, но не таковы были сан-бласские москиты, чтобы спасовать перед столь ничтожным препятствием. Искусали они нас зверски. Рестораторша появилась к сроку, дала нам по тарелке простывшей похлебки, по куску рыбы – ни гарнира, ни десерта, ни кофе, и вновь мы остались, как Адам и Ева, в сыром и влажном, гудящем от москитов Эдеме. Вернулись в бунгало, простерлись на жестком топчане, и облако москитов накрыло нас. Острую зависть испытывали мы к туристам-экскурсантам, которые к этому времени, давно уж долетев до Панамы, вымылись, переоделись, поужинали и теперь, не в пример нам, блаженствуют в комфорте гостиничных номеров.

Наутро, когда мы истомленные, голодные, заеденные москитами, грязные – душ в бунгало не действовал, беспрестанно почесываясь, продолжали испытывать немыслимые страдания, телесные и душевные, случилось чудо. На острове приземлился маленький самолетик, который, как выяснилось, должен был забрать солдата, захворавшего – вот они, москиты! – малярией и бредившего в жару. Нам-то с Зелией ничего не грозило, ибо ей, уроженке цивилизованного Сан-Пауло, в детстве сделали прививку, а я, баиянец, обладаю врожденным иммунитетом. Летчик согласился спасти нас, и из иллюминатора мы в последний раз оглядели пейзаж – сверху и издали все бунгало выглядели очень мило, точь в точь как цветные фотографии в рекламном буклете, снабженном текстом: «Идеальное место для уик-энда!»

Наш друг Карибе поплатился сильней. Долгое время душу его грела мечта побывать на острове Пасхи. И вот она приблизилась к осуществлению. Он выяснил, что раз в неделю самолет компании «Эр Франс» возит туристов на Таити с заходом – уж не знаю, на сколько часов – на остров Пасхи. Они с Нэнси записались, но опять же – см. выше, – не желая брести в экскурсионном гурте, решили прервать полет на вожделенном острове, провести там неделю, а уж потом следующим рейсом лететь на Таити. Карибе желал осмотреть знаменитые статуи внимательно, изучить их досконально, а не окинуть беглым взглядом, как это сделал его кум Жоржи.

Приземлились. Французские туристы осмотрели идолов, испустили положенное количество «о-ля-ля!» и «вуаля!» – и улетели. Нэнси и Карибе остались наедине с туземцами. Шел нескончаемый тропический ливень, на острове не было ни отеля, ни пансионата – вообще ничего. За огромные деньги беспечный художник с женой обрели приют в лачуге местного рыбака и принялись коротать время игрой в бириба – колода карт всегда у Нэнси в сумочке. Тут надо, наверно, пояснить, что Карибе ненавидит дождь и карты. Теперь же он вдосталь нахлебался того и другого. И продолжалось это неделю кряду.

Вот к каким пагубным последствиям приводит предубеждение против проверенных туристских маршрутов, вот какую цену за свой гонор и неуемное желание всегда быть наособицу заплатили супруги Амаду на островах Сан-Блас, а супруги Карибе на острове Пасхи.

Монтрё, 1988

Здесь, в Швейцарии, где проходит Международный фестиваль телефильмов, я встречаю своего старинного приятеля, итальянского продюсера Альфредо Бини. Мы с ним – члены жюри, куда входят, помимо прочих, такие мастера, как француз Бертран Лабрюсс, Марина Голдовская из Советского Союза, японец Нагима Осима, создатель нашумевшей ленты «Империя страсти».

Голдовская и Фан Сяопин, продюсер из Гонконга, очарованы романтическим и душещипательным – слезы у зрителей льются рекой – японским фильмом с удивительно снятыми пейзажными сценами. Мы с Альфредо готовы отдать голоса рекламному ролику, снятому по заказу «ФИАТ», – в своем жанре это истинный шедевр. Не вызывает сомнений, что большинство членов жюри отдаст предпочтение и вручит главный приз японской мелодраме: Марина по пальцам пересчитывает своих союзников и заранее торжествует. Ох, недооценивает она мощь тандема Амаду – Бини, непобедимого в битвах такого рода. Кроме главного, присуждаются призы помельче – за лучший художественный, за лучший документальный, публицистический, музыкальный, рекламный фильм. С них-то мы и начинаем и единодушно решаем признать японскую картину с пейзажами лучшей художественной. А потом мы с Бини заявляем, что раз так, то она и прочие увенчанные лаврами ленты из соревнования за главный приз выбывают. И фиатовская пятичастевка, лишившись конкурентов, одерживает сокрушительную победу. Голдовская в недоумении: «Как же так? Японская картина должна была получить абсолютное число голосов… Почему же лучшим признан итальянский “коммершиал”?» – спрашивает она меня, я же отсылаю ее к Бини. Тот слушает и улыбается – не родилась еще на свет женщина, которая устоит перед его улыбкой. А ты, любезный читатель, если знаешь такую, сообщи мне.

Потом, расчувствовавшись, Альфредо говорит мне: «Надо бы затеять экранизацию какого-нибудь твоего романа, чтобы я мог снова побывать в Бразилии, мне больше ничего на свете не надо». Тут мы принимаемся хохотать, вспоминая, сколько всякой забавной всячины произошло за те годы, что предпринимались попытки поставить фильмы по моим книгам. Но Бини, не смущаясь, желает приобрести права на экранизацию моего еще не написанного романа: «Не беспокойся. Если я за это возьмусь, фильм выйдет!»

Он и в самом деле не имеет отношения к тому телефонному звонку, который в середине 50-х раздался у меня дома. Дино де Лаурентис, осведомляясь, есть ли у меня «свободный, еще не запроданный роман», сообщал, что отправляется в Венесуэлу снимать фильм про Симона Боливара и может заодно уж завернуть к нам, в Бразилию, и смастерить экранизацию любого из моих сочинений. Идея меня прельщает, я перечисляю несколько названий – пусть Дино выберет, что ему больше по вкусу, и даст мне знать. Нет, этого не произошло, и напрасно, напрасно ждал я его звонка – его не последовало! Должно быть, Дино вовремя смекнул, что от Каракаса до Рио – чуть подальше, чем от Рима до Парижа.

Не виноват Альфредо и в том, что пшиком кончилось намерение Витторио Де Сики воссоздать на экране образ Васко Москозо де Арагана, капитана дальнего плавания из повести «Старые моряки». Сценарий должен был писать Чезаре Дзаваттини, но дальше разговоров – вживе и по телефону – дело не пошло. Денег, ухлопанных итальянскими продюсерами на международные звонки, вполне хватило бы на съемки бразильского фильма. Раз уж речь зашла о «Старых моряках», скажу вам, что вскоре намерен отпраздновать двадцатилетний юбилей делового и творческого сотрудничества с Энтони Куинном. Представьте, ему тоже понравилась повесть – и до такой степени, что он решил поставить по ней картину и для этого даже объединился с компанией «Уорнер Бразерс», владевшей правами на экранизацию. Сообщил, что едет, летит в Баию, назначил мне место и дату встречи… С тех пор я его и жду. Забыл Энтони известить меня, что приезд откладывается на неопределенное время. Кино – штука особая, оно живет по своим собственным законам, а все прочие ей не писаны.

Но первым режиссером, решившим воплотить мои замыслы, был Серджо Амидеи. Киноверсию «Мертвого моря» вызвался продюсировать сам Карло Понти, Ливию должна была играть София Лорен. Снова все рухнуло, несмотря на то, что и к этому проекту Бини касательства не имел. Не виноват он и в моих злоключениях, связанных с Росселлини – со старшим, с великим, с незабвенным Роберто, создателем фильма «Рим – открытый город», с режиссером мирового класса и чудеснейшим человеком. Я подчеркиваю это особо, поскольку в проекте Росселлини-младшего, Ренцо, Альфредо Бини принимал участие. Но – обо всем по порядку.

Роберто Росселлини позвонил мне из Рима. Мы вспомнили прошлое, благо знакомы очень давно. Потом он сказал, что намерен снимать «Жубиабу». «Если права на экранизацию еще никому не принадлежат, мой продюсер отправит тебе контракт на…» – и назвал ошеломительную сумму, десятки тысяч долларов. Сам же он прилетит в Рио выбирать «натуру» и договариваться о содействии местной киностудии через две недели. Он перезвонит, чтобы сообщить точную дату и номер рейса. И в самом деле перезвонил, и дату сообщил, и номер, только о «Жубиабе» речь уже не шла – проект был предан забвению. Просто он собрался делать фильм о Бразилии, как уже сделал об Индии. «Я рассчитываю на твою помощь», – сказал Росселлини.

Да уж! Он рассчитывал и не просчитался, заставив меня за две недели сочинить одиннадцать новелл, действие которых должно происходить в одиннадцати наших городах – Рио, Сан-Пауло, Баии, Форталезе, Манаусе, Порто-Алегре, Ильеусе (там, разумеется, речь пойдет о какао), Блуменау, Гоянии, Сантосе и Сан-Луисе. У каждой новеллы – свой сюжет, свой круг персонажей, с ума сойти! Я работал как каторжный, как черный раб на плантациях – и при этом еще с какого-то момента начали приходить друзья, и номер Росселлини заполнялся до отказа, ибо великий режиссер атаковал сразу в двух направлениях: сочинял сценарий и обрабатывал наших местных магнатов, уговаривая их принять участие в совместном проекте. Лилось виски, без умолку звонил телефон, назывались внушительнейшие цифры, устраивались званые обеды и ужины… Две недели изнурительного труда и буйного веселья.

Но вот я сочинил свои новеллы, и сценарий написан, и начались переговоры с бразильскими банкирами. «До скорого свидания, – сказал Росселлини. – «Запущусь» в Риме, а потом со всей группой прилечу назад, в Рио». Нет, не прилетел. Вместо папы сколько-то лет спустя появился сынок – Ренцо. Началась эпопея со съемками «Тьеты».

Но сначала возник Альфредо Бини вместе с другим моим старинным приятелем, Франко Кристальди – я знаю его еще с тех незапамятных времен, когда сам мечтал о кино: мечту эту размолола в пыль политическая деятельность, будь она неладна. Франко с Альфредо приехали не просто так, а покупать права на «Терезу Батисту, уставшую воевать». Вы не поверите – купили! Купили сроком на пять лет. Более того – денег дали! Впервые за все эти годы я получил от итальянского кинематографа живые деньги. Слушая мои горестные излияния о всех прошлых неудачах, Альфредо покровительственно похлопывал меня по плечу: «Я – это совсем другой случай, я голову не морочу, пустыми посулами не кормлю».

Поскольку Франко, к этому времени уже разведшийся с Карлой Симонеттой, отчаянно влюбился в Зёйде Арайю, эфиопскую красавицу – в самом деле, глаз не оторвать! – сделал ее женой и звездой, то ей и предстояло сыграть Терезу Батисту. В Баии я сводил их на место действия, на рынок «Модело», и эти актерские пробы прошли блистательно: по общему мнению завсегдатаев рынка, торговцев и местных забулдыг, Зёйде ни красотой, ни соблазнительностью не уступала Терезе.

…Незаметно пролетели пять лет, оговоренные контрактом. Бини воротился из Китая, где вместе с Кристальди снимал фильм про Марко Поло, мы встретились в Лиссабоне и продлили срок действия договора еще на пять. И опять мне заплатили! «Я же тебе говорил – зря не обещаю!» – повторял Альфредо. За эти десять лет он якобы «по производственной необходимости» несколько раз побывал в Баии, и каждое его появление становилось не то что праздником, а грандиозным фестивалем. Не создавала еще природа человека приятней и забавней, чем этот субъект. Прошло еще пять лет, съемки «Терезы» так и не начались, но о наших развлечениях можно было бы написать целую книгу.

Лишившись прав на «Терезу», Альфредо решил взяться за «Тьету де Агресте». Вот тогда они с Ренцо Росселлини и высадились в Рио, заявив, что на днях прилетает Лина Вертмюллер. В ожидании ее появления Бини спознался – другого слова не подберу – с юной и очень хорошенькой еврейской дамой, муж которой, marchand de tableau или, выражаясь современным языком, арт-дилер, прикрыл свою лавочку в Баии и перебрался в Сан-Пауло, чтобы открыть там картинную галерею и разбогатеть стремительно и страшно. Удалось же это его единоверцу и соплеменнику Валдемару Занесскому. А он чем хуже? Оба – правоверные иудеи, оба – оганы на кандомбле: у нас в Баии и не такие чудеса случаются. Короче говоря, жену свою он если не бросил, то оставил – оставил без средств к существованию, детей кормить нечем! Познакомились они с Альфредо на пляже, знаменитый киношник и bel’uomo пленил ее с ходу, соломенная вдова нуждалась в поддержке, и он выразил готовность принять в ней живейшее участие. Подняться к нему в номер она отказалась – «неудобно как-то», – но зато пригласила отужинать у своего разоренного и полуостылого семейного очага. Бини, не найдя в продаже итальянских вин, принес к ужину чего-то с берегов Рейна, пришел – и остался у покинутой на весь срок своего пребывания в Баии, обретя и стол, и кров, и даже пижаму беглого маршана, в которой расхаживал по утрам, ибо ночью она ему, сами понимаете, была без надобности. Что же касается пенатов, пребывавших в запустении, детей, отбившихся от рук, кредиторов, толпившихся у дверей и требовавших оплаты давно просроченных счетов, то Альфредо Бини показал, на что способен итальянский кинопродюсер. Его стараниями дом стал как игрушечка и засиял чистотой, кредиторов он убедил подождать, пока из Сан-Пауло с полными карманами денег не вернется галерейщик, детей он привел к повиновению, для чего старшего пришлось выпороть, младшему – надрать уши, но ведь для их же пользы – на третий день они уже были как шелковые. Жизнь брошенной красавицы волшебно изменилась: к ней вернулись оптимизм и бодрость духа. Интенсивный курс блудодейства – занятия утром, после обеда и всю ночь – сделал из нее, прежде ничего, кроме самых-самых азов, не знавшей, изощренно-чувственную и утонченно-умелую специалистку, владеющую богатейшим и разнообразнейшим арсеналом ласк и готовую теперь достойно отпраздновать возвращение мужа, устроив ему истинный праздник любви.

…Под руку с Бини появилась в нашем доме на Педра-до-Сал долгожданная Лина Вертмюллер. Мы с Зелией встретили ее с распростертыми объятиями. Мы обожаем ее фильмы. Впервые в жизни она будет снимать картину «по мотивам» прозаического произведения и привезла готовый сценарий, написанный на основе моего романа, – до сих пор всегда создавала оригинальный. «Прочти и скажи, что ты об этом думаешь», – говорит она и кладет толстую пачку машинописных страниц на стол. Она собирается посетить баиянские сертаны, города Аракажу и Эстансию – по ее выражению, «пропитаться Бразилией», увидеть эту страну и ее народ. Я уверен, что ей это удастся. Поблагодарив, отказываюсь от чести полетать с нею вместе на арендованном Бини геликоптере над полями и пляжами Баии. Ну, а чтение сценария отложу до ее возвращения – я уж знаю, каким предвзятым взглядом смотрят на мою страну европейские интеллектуалы, как застилает им глаза идеологическая пелена, глубокая убежденность в том, что они-то знают все.

И когда несколько дней спустя Лина возвращается из поездки, она первым делом спрашивает:

– Прочел?

Нет, говорю, еще нет. Сценарий лежит там же, где она его оставила. Лина вздыхает с облегчением:

– Слава Богу! Он никуда не годится. Бразилия не имеет ничего общего с тем, что там написано.

Да, ничего общего с тем, что она знала из книг и понаслышке, что воображала себе – все другое, а иногда все ровно наоборот. Она при мне рвет рукопись:

– Напишу другой, теперь я знаю, как надо. Тебе понравится.

Да, в новом сценарии она сумела взглянуть на Бразилию иными глазами. И как жаль, что лопнул «Банко Амброзиано», кредитовавший проект, лопнул перед самым началом съемок… Жаль, что не удалось Лине еще раз блеснуть своим талантом, воссоздать образ моей страны…

О, эта итальянская киномафия! Какой восхитительный мир! Денег нет никогда, фильмы снимаются от случая к случаю, но зато какая радость творчества, какое умение наслаждаться дружбой! Я обожаю этих бесшабашных безумцев, и в самом деле сплоченных не хуже мафии – сплоченных дерзостью, талантом, непочтительностью к авторитетам и канонам. А иначе разве смогли бы они создать единственное в своем роде чудо итальянского кино, воспевающее человека, кино, в котором самый жалкий человечишка исполнен величия и наделен даром мечты и поэзии, где последняя потаскушка предстает чище любой святой, безгрешней самой Приснодевы?!

И снова позвонит мне из Рима Альфредо Бини, снова скажет:

– Ну, сколько ты сдерешь за сценарий? Только представь – индейцы, девственные джунгли, заросли каучуковых деревьев, золотоискатели… Подпишем контракт и сейчас же запустимся – ты же меня знаешь, я посулами не кормлю. Плачу в долларах. И как славно мы повеселимся в лесах Амазонии! А?