Текст книги "Жизнь"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Эта сосисочная диета – чистой воды невроз. Все, что тебе действительно нужно, – найти психоаналитика!

Она ничего не поняла, но подумала, что врач ждет, чтобы она улыбнулась. И она улыбнулась.

У врача, очень толстого и потного, был нервный тик, из-за которого он время от времени растягивал губы. Впечатление было такое, что он вот-вот расплачется, как ребенок.

У этого врача не было никакой цели. Он стал врачом, чтобы зарабатывать деньги, а вовсе ни из-за любви к профессии или больным. Поэтому он пропускал мимо ушей жалобы пациентов и считал бедность отвратительной. Он лечил бедных, но терпеть их не мог. Они были отбросами того общества, к которому он сам не принадлежал. Он прекрасно знал, что ничего не значит как врач, что не владеет новыми методами лечения; он годился только для бедных. Он мечтал скопить денег и делать то, что ему больше всего нравилось, а именно: ничего.

Когда он сказал, что ему нужно осмотреть ее, Макабеа заявила:

– Я слышала, что у врача надо раздеваться, но я ничего не сниму.

Он сделал ей рентген и сказал:

– У тебя начинается туберкулез.

Макабеа не знала, хорошо это или плохо, но как человек воспитанный, сказала:

– Большое спасибо.

Врач просто не позволял себе испытывать жалость, но все же сказал: когда не знаешь, что поесть, сделай спагетти по-итальянски.

А потом добавил с тем минимумом теплоты, который считал допустимым, поскольку также чувствовал себя несправедливо обделенным:

– Это не очень дорого.

– Эта еда, которую вы назвали… Я никогда в жизни ее не ела. Это – вкусно?

– Конечно! Посмотри на мой живот. Это все макароны и пиво. Но пиво исключается: лучше не употреблять алкоголь.

Макабеа переспросила устало:

– Алкоголь?

– Да знаешь ли ты хоть что-нибудь, гром тебя разрази?!

Да, я люблю Макабею, мою дорогую Маку, люблю за ее уродливость и полную безвестность, ведь она ни для кого ничего не значит. Люблю за худобу и больные легкие. И как бы я хотел, чтобы она открыла рот и сказала:

– Я одна в целом мире и никому не верю, все лгут, даже в час любви. Один человек не может быть честным с другим, правда приходит ко мне, только когда я одна.

Но Макабеа никогда не говорила такими длинными фразами, потому что была скупой на слова. Дело в том, что она не сознавала свое положение, никогда не жаловалась и даже считала себя счастливой. Она вовсе не была идиоткой, но испытывала по-идиотски незамутненное счастье. Она никогда не обращала на себя внимания: просто не умела. (Вижу, что пытаюсь наделить Макабею своими собственными чертами: это мне ежедневно требуется несколько часов одиночества, иначе мне «каюк»).

Что касается меня, то лишь в одиночестве я становлюсь самим собой. Когда я был маленьким мне иногда казалось, что я могу упасть с Земли. Почему облака плывут по небу и никогда не падают? Потому что сила тяжести меньше выталкивающей силы воздуха. Умно, не правда ли? Да, но когда-нибудь они упадут на землю каплями дождя. Это моя месть.

Макабеа ничего не сказала Глории, потому что стыдилась правды. Ложь была приличнее. Она считала, что быть хорошо воспитанным – значит уметь врать. Макабеа лгала даже самой себе, завидуя подруге. Например, ее изобретательности: Макабеа видела, как, прощаясь с Олимпико, та целовала кончики собственных пальцев и посылала поцелуй в воздух, будто выпускала на волю птичку. Макабеа никогда бы до этого не додумалась.

(Эта история – только голые факты, необработанный материал, который достиг меня раньше, чем я успел о нем подумать. Я знаю много того, чего не могу выразить словами. Тогда о чем же думать?). Глория, возможно, из-за угрызений совести, сказала ей:

– Олимпико мой, но ты наверняка найдешь себе нового возлюбленного. Я говорю, что он мой, потому что мне так сказала гадалка, и я не могу ее ослушаться; она медиум и никогда не ошибается. Почему бы тебе тоже не сходить к гадалке и не спросить у нее совета?

– Это очень дорого?

Я смертельно устал от литературы: только немота окружает меня. Если я все еще пишу, то потому лишь, что мне нечего больше делать в этом мире в ожидании смерти. Поиск слова в темноте. Незначительный успех захватывает меня и гонит из дому куда глаза глядят. Мне хочется вываляться в грязи, меня гонит не контролируемая разумом потребность в унижении, потребность в разгуле и абсолютном наслаждении. Грех притягивает меня, все запрещенное пленяет. Я хочу быть курицей и свиньей одновременно, а потом убить их и выпить их кровь. Я устал… Возможно, от общества Макабеи, Глории и Олимпико. А от врача с его пивом меня просто тошнит. Мне необходимо хотя бы на три дня отвлечься от этой истории.

В эти дни, один, без своих героев, я исчезаю как личность. Вылезаю сам из себя, как из пижамы. Исчезаю, как только усну.

Но теперь я возвратился и чувствую, что мне не хватает Макабеи. Поэтому продолжаю:

– Это очень дорого?

– Я дам тебе взаймы. Даже на мадам Карлоту, которая снимает с людей наведенную на них порчу. Она сняла порчу с меня в полночь третьего августа в пятницу на террейро Сан-Мигель. Они зарезали над моей голотеррейро – место отправления афро-бразильского культа кандомблэ. вой черного поросенка и семь белых куриц и разорвали мою одежду, так что я была вся в крови. Ты не испугаешься?

– Не знаю, смогу ли я вынести вид крови.

Возможно потому, что кровь – интимная тайна каждого, животворящая трагедия. Но Макабеа знала только, что она не может выносить вида крови, остальное додумал я сам. Меня интересуют только факты: факты – упрямая вещь. От них нельзя убежать. Факты – это слова, сказанные миром.

Ладно.

Получив неожиданную помощь, Макабеа, никогда в жизни ничего не просившая, попросила у шефа отгул по причине выдуманной зубной боли и взяла у Глории деньги, которые вряд ли когда-нибудь сможет отдать. Столь смелый поступок вдохновил ее на еще большую отвагу (взрыв): рассудив, что взятые взаймы деньги – чужие, она решила, что может их тратить. И Макабеа впервые в жизни взяла такси и поехала к гадалке. По– дозреваю, что она сделала это от отчаяния, хотя и не знала, что потеряла надежду; она была опустошена до предела, повержена в прах.

Макабеа без труда нашла дом мадам Карлоты, и это показалась ей счастливым предзнаменованием. Одноэтажный домик находился слева за углом, и между камнями мостовой пробивалась трава – она сразу обратила на нее внимание, потому что замечала все мелкое и незначительное. Пока Макабеа нажимала на кнопку звонка, в ее голове блуждали мысли о том, что трава – это так легко и просто. Ей часто приходили в голову всякие беспричинные мысли, потому что, несмотря ни на что, она обладала внутренней свободой.

Мадам Карлота сама открыла ей дверь и сказала самым естественным тоном, словно ждала ее:

– Мой оришауже предупредил меня, что ты придешь, дорогуша. Как тебя зовут? Ах, так… Красивое имя. Входи, радость моя. У меня клиент, подожди меня здесь. Выпьешь кофейку, цветочек мой?

Макабеа была слегка ошарашена таким неожиданно теплым приемом. И стала пить, заботясь о своей хрупкой жизни, остывший и несладкий кофе. Одновременно она с восхищением и уважением рассматривала комнату, в которой ее оставили. Там все было шикарно. Желтые синтетические накидки на креслах и диванах и даже цветы из синтетики. Синтетика – верх всего. Макабеа сидела с открытым ртом.

Наконец, из задней комнаты вышла девушка с заплаканными глазами, и мадам Карлота велела Макабее войти. (Мне надоело бороться с фактами, меня убивает повседневность, мне лень писать эту историю, ведь это всего лишь исповедь. Я пишу о том, что вокруг меня. Я не отвечаю за то, что пишу).

Ну, продолжим, хоть это и трудно: мадам Карлота была толстой, ярко красила пухлые губы и румянила сальные щеки. Она была похожа на большую фарфоровую куклу, уже поломанную. (Я понимаю, что эти факты не могут придать глубину моему рассказу. Но описания утомляют меня).

– Не бойся, все твои дела устроятся. Кому помогаю я, тому помогает Иисус.

И мадам Карлота указала на картину, где кармином и золотом было изображено сердце Христово.

– Я обожаю Иисуса. Просто без ума от Него. Он всегда мне помогал. Слушай, когда я была совсем молоденькая, моя внешность позволяла мне ориша – божество афро-бразильского культа кандомблэ. быть женщиной легкого поведения. И моя жизнь была действительно легкой, слава Богу. Потом, когда я уже не так высоко котировалась, Иисус, ни много ни мало, сделал так, что мы с одной приятельницей смогли сами открыть «веселый дом». Там я заработала деньги, чтобы купить эту квартирку. А заведение я продала: очень трудно управляться с девушками, которые только и делали, что обкрадывали меня. Тебе это интересно?

– Очень.

– Очень хорошо, я ведь не вру. Я люблю Христа потому, что он всегда был моим Спасителем. Слушай, полиция не разрешает мне гадать на картах, считает, что я обманываю посетителей, но, как я уже сказала, полиция не может победить Иисуса. Это он достал мне деньги на обстановку. Ты заметила, какая у меня шикарная мебель?

– Да, сеньора.

– Ах, тебе тоже нравится? Вижу, ты девушка умная, это хорошо. Только ум меня спас.

Не переставая говорить, мадам Карлота доставала из открытой коробки одну конфету за другой и отправляла их в рот, но ни разу не угостила Макабею. Последняя, как я говорил, имела склонность замечать всякие мелкие детали и поэтому разглядела, что внутри каждой конфеты была какая-то жидкость. Но Макабее не хотелось конфет: она понимала, что эти вещи не для нее.

– Я была бедной, плохо питалась, плохо одевалась. И тогда я пошла в проститутки. И мне нравилось, потому что я женщина любвеобильная, у меня хватало ласки для всех мужчин. Кроме того, я в заведении не скучала, мы часто болтали с товарками. Мы в нашем квартале все дружили между собой и очень редко ссорились. Но и это было хорошо, потому что я была очень сильная и любила драться, выдирать у соперниц волосы и кусаться. Кстати, ты не представляешь, какие великолепные у меня были зубы: белоснежные и блестящие. Но они испортились, и теперь у меня вставная челюсть. Ты заметила, что у меня искусственные зубы?

– Нет, сеньора.

– Слушай, я была очень чистоплотная и не заразилась дурной болезнью. Только однажды подцепила сифилис, но вылечилась пенициллином. Я была более терпима, чем другие девушки, потому что я добрая и отдавала все, что имела. У меня был мужчина, которого я по-настоящему любила и содержала, потому что он был таким изящным и не мог растрачивать свои силы на работу. Он был для меня всем, он даже бил меня. Когда он устраивал мне взбучку, я видела, что он меня любит, и мне нравилось, что он меня бьет. С ним у меня была любовь, с другими – только работа. А потом, когда он исчез, я, чтобы не страдать, развлекалась с женщинами. Женская ласка тоже очень хороша, я даже это тебе советую, потому что ты слишком чувствительная, чтобы выносить грубость мужчин. И если у тебя будет такая подруга, ты поймешь, как это приятно, женские ласки гораздо утонченнее. У тебя есть возможность заиметь подругу?

– Нет, сеньора.

– Это потому, что ты боишься. Сама знаешь: волков бояться – в лес не ходить. Как я скучаю по веселому кварталу! Я захватила лучшие для Манге времена, когда его посещали настоящие кавалеры. Кроме твердой зарплаты, я часто получала чаевые. Я слышала, что Манге пришел конец, там осталось не больше полдюжины домов. В мое время там было не меньше двух сотен. Тогда я стояла в дверях и на мне были только кружевные трусики и лифчик. Потом, когда я растолстела и потеряла зубы, я сама стала хозяйкой борделя. Ты знаешь, что такое бордель? Я употребила это слово, потому что не боюсь называть вещи своими именами. Некоторые люди этого ужасно боятся. А ты тоже боишься слов, радость моя?

– Да, сеньора.

– Тогда я буду следить, чтобы у меня не вырвалось нехорошее слово, будь спокойна. Говорят, что теперь Манге жутко воняет. В мое время жгли ладан, чтобы в доме был приятный запах. Пахло, как в церкви. И все было респектабельно и очень благопристойно. Когда я была проституткой, то уже тогда копила денежки. Конечно, приходилось платить процент хозяйке. Иногда там раздавались выстрелы, но со мной этого не случалось. Я тебе надоела, цветочек мой? Ах, нет? Ты хочешь, чтобы я погадала тебе на картах?

– Да, сеньора.

Тогда мадам Карлота сказала, что все стены ее комнаты в Манге были красиво разукрашены.

– Ты знаешь, сокровище мое, что мужской запах полезен? Полезен для здоровья. Ты уже пробовала, как пахнет мужчина?

– Нет, сеньора.

Наконец, помуслив пальцы, мадам Карлота велела Макабее снять карты.

– Левой рукой, слышишь, мой цветочек?

Макабеа разделила колоду дрожащей рукой: впервые у нее будет судьба. Мадам Карлота (взрыв) стала наивысшей точкой ее существования. Какой-то вихрь ворвался в ее жизнь, закружил и поставил перед этой знатной дамой, чьи нарумяненные щеки блестели, как пластмассовые.

Мадам вдруг вытаращила глаза:

– Но, Макабеазинья, какая жуткая у тебя жизнь! Как мой друг Иисус жалеет тебя! Какой кошмар!

Макабеа побледнела: ей никогда не приходило в голову, что ее жизнь такая плохая. Мадам рассказала все о ее прошлом, даже то, что она рано лишилась родителей и что ее воспитывала родственница хуже мачехи. Макабеа изумилась: она всегда считала, что тетка много сделала для нее, благодаря ей Макабеа стала такой воспитанной девушкой.

Но мадам на этом не остановилась:

– Что касается настоящего, лапушка, оно тоже ужасно. Ты потеряешь работу и уже потеряла возлюбленного, бедняжечка. Если не можешь, не плати мне за совет, я женщина со средствами.

Макабеа, не привыкшая получать милостыню, отказалась от такого подарка, но сердце ее переполняла благодарность.

И вдруг случилось неожиданное: лицо мадам расцвело:

– Макабеа! У меня для тебя потрясающие новости. Слушай внимательно, цветочек мой, потому что это очень важно. Это очень серьезное и очень радостное известие: твоя жизнь коренным образом изменится. Более того, она изменится в тот самый момент, когда ты выйдешь из моего дома! Ты почувствуешь, что стала другим человеком. Знай, радость моя, твой возлюбленный вернется к тебе и сделает предложение, он раскаивается! А твой шеф скажет, что ты стала работать лучше, и он не собирается тебя увольнять! Макабее никогда не хватало мужества надеяться.

А теперь голос мадам прозвучал для нее, как трубный глас с небес. И сердце Макабеи учащенно забилось. Мадам права: Господь наконец обратил на нее внимание. Глаза Макабеи широко распахнулись навстречу Будущему (взрыв). И я, в конце концов, тоже надеюсь.

– Это еще не все! Большие деньги придут в твой дом от одного иностранца. Ты знаешь какого-нибудь иностранца?

– Нет, сеньора, – ответила обескураженная Макабеа.

– Значит, скоро узнаешь. У него светлые волосы и голубые глаза, нет зеленые, или карие, или черные. И хотя ты влюблена в своего бывшего кавалера, этот гринго влюбится в тебя. Нет! Нет! Нет! Теперь мне открылось другое (взрыв), и хотя я не вижу очень четко, я слышу голос моего святого: этого иностранца зовут, кажется, Ганс, он-то и женится на тебе! У него много денег, все гринго богатые. Если я не ошибаюсь, а я никогда не ошибаюсь, он будет очень тебя любить, и ты, сиротинка моя, ты будешь одеваться в бархат и атлас и даже получишь в подарок шубу!

Макабею начала (взрыв) бить крупная дрожь – от избытка счастья. Она только и смогла пролепетать:

– Но ведь в шубе в Рио жарко…

– Шуба будет просто для красоты. Давно же не выпадали у меня такие хорошие карты. Я всегда говорю правду. Например, я честно сказала той девушке, которая была здесь перед тобой, что она попадет под машину, она даже плакала. Видела, какие красные у нее были глаза? А теперь я дам тебе талисман, который должен храниться в лифчике, соприкасаясь с гринго – иностранец. кожей. У тебя совсем нет бюста, бедняжка. Но ничего: ты растолстеешь и войдешь в тело. А пока подкладывай в лифчик ваты, чтобы казалось, что грудь у тебя имеется. Послушай, радость моя, этот талисман я тоже должна тебе продать. Это из-за Иисуса, потому что все деньги, которые я зарабатываю гаданием, я отдаю в сиротский приют. Но если не можешь, не плати, отдашь, когда все сбудется.

– Нет, я заплачу, вы все угадали, вы…

Макабеа была, как пьяная, мысли путались, словно ее ударили по голове, на которой росли жидкие волосенки. Она чувствовала себя такой потерянной, словно с ней случилось несчастье.

Кроме того, она впервые познала чувство, которое называют страстью: она страстно влюбилась в Ганса.

– Что мне делать, чтобы волосы стали гуще? – она осмелилась задать вопрос, потому что чувствовала себя другим человеком.

– Не слишком ли много ты хочешь? Ну, да ладно: мой голову мылом «Аристолино» и не пользуйся твердым желтым мылом. За этот совет я денег не беру.

Даже это? (взрыв), и ее сердце бешено забилось. Даже густые волосы? Макабеа уже забыла Олимпико и думала только о гринго: ей посчастливилось подцепить мужчину с голубыми глазами, или зелеными, или карими, или черными – ошибки быть не могло, все варианты возможны.

– А теперь, – сказала мадам, – иди. Иди навстречу своему счастью. А я жду другую клиентку, я и так слишком долго с тобой задержалась, мой ангелочек, но дело того стоило! Повинуясь безотчетному импульсу, Макабеа, решительная и неловкая одновременно, звонко чмокнула мадам в щеку. И она снова почувствовала, что ее жизнь уже изменилась к лучшему: было так приятно поцеловать кого-то. В детстве ей некого было целовать, и она целовала стену. Лаская ее, она ласкала саму себя.

Макабеа была поражена, как это мадам Карлота так точно все угадала. Только теперь она поняла, какой жуткой была ее жизнь. Она чуть не зарыдала, увидев все в истинном свете, а ведь она, как я уже говорил, всегда считала себя счастливой.

Макабеа, спотыкаясь, вышла из дома гадалки и остановилась в темном переулке. Уже смеркалось. Наступил час сумерек – ничейный час. Но затуманенному взору Макабеи эти финальные минуты уходящего дня показались пятном крови и золота, почти черного. Ее поглотило богатство красок, которое, несмотря на первую гримасу ночи, было, да, да, да, пышным и глубоким. Оглушенная, плохо соображая, где находится, Макабеа стала переходить улицу. Ее жизнь изменилась, и изменилась благодаря словам. Еще со времен Моисея известно, что слово – божественно. Макабеа почувствовала, что стала другой. Она была беременна будущим. И чувствовала в себе надежду, такую огромную, каким никогда не было ее отчаяние. Она уже не была сама собой, это, конечно, потеря, но она нашла больше, чем потеряла. Если раньше она была приговорена к смерти, то гадалка вынесла ей новый приговор: жить. Вдруг всего стало так много, и все это принадлежало ей, что хотелось плакать. Но Макабеа не заплакала: ее глаза сверкали, как умирающее солнце. В тот самый миг, когда она ступила с тротуара на мостовую, чтобы перейти улицу, Судьба (взрыв) шепнула ей горячо и напористо: сейчас, уже, пришел твой час!

И тут из-за угла вылетел огромный, как океанский лайнер, желтый мерседес и сбил ее с ног – и в тот самый миг, словно в ответ, в каком-то уголке земного шара, взвился на дыбы и заржал конь.

Падая, Макабеа успела заметить, что предсказания мадам Карлоты стали сбываться: автомобиль был очень шикарный.

«Это ничего, что я упала, – думала Макабеа, – ничего серьезного не случилось». Она ударилась головой об асфальт и осталась лежать, повернув спокойное лицо к сточной канаве. Из головы бежала струйка крови, неожиданно красной и обильной. Вот что мне хотелось бы сказать: Макабеа была из породы стойких, породы редкой, но способной к выживанию, которая когда-нибудь отстоит свое право на крик.

(Я еще мог бы вернуться на несколько минут назад и начать новый, радостный рассказ о Макабее с той минуты, когда она стоит на тротуаре – но это не в моей власти. Я уже далеко и не могу вернуться. Хорошо еще, что я не говорил и не собираюсь говорить о смерти, а только о несчастном случае).

Она лежала, беззащитная, посреди улицы, может быть, отдыхая от переживаний, и видела в сточной канаве редкие побеги травы, такие зеленые, как цвет самой юной людской надежды.»Сегодня, – думала Макабеа, сегодня первый день моей жизни, сегодня я родилась».

(Истина – дело интимное и необъяснимое. Истина непостижима. Значит, она не существует? Нет, для людей она не существует).

Но вернемся к траве. Для такой незначительной личности как Макабеа все многообразие природы представляла трава в сточной канаве – если бы ей было дано безбрежное море и горные вершины, ее душа, еще более девственная, чем ее тело, сошла бы с ума и взорвала тело: руки туда, кишки сюда, голова, пустая и круглая, катится к ее ногам – как у воскового манекена.

Внезапно она обратила внимание на саму себя. Не было ли то, что случилось, глухим землетрясением, которое ушло в расщелины земли Алагоаса? Она рассматривала, только для того, чтобы чем-то занять глаза, траву. Траву великого города Рио-де-Жанейро. Случайную, чужеродную. Кто знает, может быть, Макабее приходило в голову, что она тоже чужеродный элемент в этом неприступном городе. Ей были уготованы Судьбой темный переулок и сточная канава. Страдала ли она? Думаю, да. Как курица с недорезанным горлом, которая носится по двору, истекая кровью. Только курица бежит (если можно убежать от боли) с ужасным кудахтаньем, а Макабеа боролась молча.

Я сделаю все возможное, чтобы Макабеа не умерла. Но как хочется усыпить ее, и самому лечь спать.

В это время потихоньку начало моросить. Олимпико был прав: она просто притягивала дождь. Тонкие струйки ледяной воды падали ей на лицо, платье постепенно набухло, причиняя неудобства.

Я спрашиваю: неужели вся история этого мира – только цепь несчастий?

Какие-то люди неизвестно откуда появились в переулке и столпились вокруг Макабеи, ничего не предпринимая, не пытаясь помочь ей. Впрочем, люди и раньше ничего не делали для нее, а теперь, по крайней мере, они ее заметили, и это давало ей ощущение реальности. (Но кто я такой, чтобы судить виновных? Хуже, мне приходится их прощать. Нужно дойти до какой-то нулевой отметки, когда становится все равно, любит или не любит нас преступник, который нас убивает. Но я не уверен в себе самом: мне нужно спросить, хоть и не знаю кого, должен ли я сам любить того, кто зверски меня убивает, и спросить, кто из вас меня убивает. И моя жизнь, которая сильнее меня, отвечает, что я должен мстить и должен бороться до последнего вздоха, даже если нет больше надежды. Что ж: да будет так).

Неужели Макабеа умрет? Откуда я могу знать? И люди, которые собрались там, тоже этого не знали. Хотя какой-то человек, посомневавшись, поставил рядом с ее телом свечку. Роскошное яркое пламя, казалось, пело осанну.

(В моем повествовании – минимум фактов. И я украшаю столь скудный материал пурпуром, драгоценностями и блестками. Разве так пишутся книги? Нет, это не приукрашивание, это обнажение. Но я боюсь наготы, это последняя точка).

В это время лежащая на дороге Макабеа становилась все больше и больше Макабеей, словно возвращалась к себе самой.

Это мелодрама? Знаю только, что мелодрама была вершиной ее жизни; все жизни – произведение искусства, а жизнь Макабеи тяготела к огромному неугомонному хору, такому, как дождь и гроза.

Тут появился худой человек в лоснящемся пиджаке, который играл у перекрестка на скрипке. Должен сказать, что я уже видел этого человека однажды вечером в Ресифи, еще в детстве. Звук его скрипки, пронизывающий и резкий, подчеркивал золотой линией таинство вечерней улицы. Рядом с этим грязным человеком стояла цинковая кружка, где глухо позвякивали монетки, которые бросали ему слушатели, благодарные за печальные мелодии. Только сейчас я стал понимать, и только сейчас возникло во мне сокровенное чувство: звуки скрипки – это предостережение. Я уверен, что в час смерти я услышу его скрипку и буду просить: музыки, музыки, музыки!

Макабеа, Ave Maria, исполненная благодати, святая земля обетованная, земля всепрощения, придет время, ora pro nobis, и я сам стану формой познания. Я изучил тебя до последней черточки с помощью волшебной силы, идущей от меня к тебе. Силы безбрежной и в то же время геометрически четкой. Макабее вспомнилась набережная порта. Набережная, ставшая центром ее жизни.

Макабее ли просить прощения? Почему всегда спрашивают: «Почему?» Отвечаю: потому что. Так было всегда? Так будет всегда. А если нет? Но я повторяю: именно так. В этом вся суть.

Не было сомнения, что Макабеа еще жива: она часто моргала глазами, ее тощая грудь поднималась и опускалась, хотя и с трудом. Но, кто знает, может, ей нужно было умереть? Бывают минуты, когда человеку требуется маленькая смерть, даже если он не подозревает об этом. Лично я заменяю акт смерти ее символом. Чаще всего этим символом служит долгий поцелуй: но не в шероховатую стену, а в губы. Долгий, страстный поцелуй: агония наслаждения заменяет смерть. Да, я символически умирал несколько раз только для того, чтобы воскреснуть вновь.

Я с радостью думаю о том, что еще не пришел смертный час Макабеи, звезды экрана. Еще не ясно даже, встретит ли она своего белокурого иностранца. Помолитесь за нее! И пусть все прервут свои дела, чтобы вдохнуть в нее жизнь, потому что Макабеа брошена на волю случая, как дверь, качающаяся в бесконечности по воле ветра. Я мог бы пойти более легким путем; убить невинную девушку, но я выбираю худшее – жизнь. Те, кто читает меня, пусть ударят себя со всей силы в солнечное сплетение и посмотрят, хорошо ли это. Жизнь – удар в солнечное сплетение.

Пока Макабеа не перешла от затуманенного сознания к грязным параллелепипедам, я мог бы просто оставить ее на улице и не заканчивать эту историю. Но нет, я дойду туда, где кончается воздух, туда, где сильный ветер, завывая, вырывается на свободу, туда, где изгибается пространство, туда, куда приведет меня мой дух. Мой дух приведет меня к Богу? Я так чист, что ничего не знаю. Знаю одно: мне не нужна жалость Бога. Или нужна?

Она была еще жива, потому что медленно пошевелилась и, подтянув колени к подбородку, устроилась, как в утробе матери. Она выглядела нелепо, впрочем, как и всегда. Макабеа отступала с боем, но жаждала объятий. Она обнимала себя, предвкушая сладостное ничто. Макабеа была проклята и не знала этого. Она хваталась за ниточку сознания и мысленно повторяла без остановки: я есть, я существую. Но кем она была, она не знала. Она стала искать в самом дальнем и темном уголке своего существа дыхание жизни, которое даровал ей Господь.

Тогда – лежа на мокром асфальте – она испытала наивысшую радость, потому что родилась для объятий смерти. В этой книге смерть – мой любимый персонаж. Скажет ли Макабеа «прощай» самой себе? Думаю, что она не умрет, ведь она так хочет жить. В ее позе была какая-то чувственность. Может быть, потому, что агония похожа на оргазм? Дело в том, что выражение ее лица было похоже на гримасу желания. Все неизбежное когда-нибудь произойдет, и если Макабеа не умрет сейчас, то когда-нибудь все равно умрет, как и все мы, простите за такое напоминание, лично я терпеть не могу провидцев.

Сладостное желание, вызывающее дрожь, ледяное и резкое, словно любовное. Может быть, это милость, которую вы называете Божьей? Да? Если она умрет, то в момент смерти превратится из девушки в женщину. Нет, это не смерть, не этого я хочу для моей героини, это всего лишь дорожно-транспортное происшествие без смертельного исхода. Ее желание выжить было похоже на другое желание, которого она не знала, так как была невинной, но о котором интуитивно догадывалась, потому что родилась женщиной. Судьба женщины – быть женщиной.

Тут Макабеа произнесла фразу, которую никто не понял. Произнесла четко и внятно:

– А как же будущее.

Была ли это тоска по будущему? Я слышу древнюю музыку этих слов, да, это так. В этот самый миг Макабеа почувствовала сильный приступ тошноты, ее чуть не вырвало, и она хотела, чтобы ее вырвало чем-нибудь нематериальным, светящимся. Например, тысячеконечной звездой.

Но я вижу совсем другое и это меня пугает. Вижу, что ее вырвало кровью, сильный спазм, одна стенка желудка коснулась другой: победа! А в это время – в это время внезапный предсмертный крик чайки, прожорливый орел, поднявший в воздух молодую овцу, пушистый кот, разрывающий на части грязную крысу – живое пожирает живое. И ты, Брут?!

Да, именно так я хочу объявить о смерти Макабеи. Победил Принцип Тьмы. Конец.

Какой же была правда моей Макабеи? Хватит искать правду, ее больше нет, что было, то прошло. Спрашиваю: а что есть? Отвечаю: ничего.

Но не оплакивайте мертвых: они знают, что делают. Я был в стране мертвых, и после пережитого черного ужаса возродился во всепрощении. Я невиновен! Не терзайте меня! Я не продаюсь! Увы мне, все пропало, это моя вина! Пусть мне вымоют руки и ноги, а потом – потом умастят благовонным миром. Ах, как хочется радости. Я заставляю себя хохотать во все горло. Но, неизвестно почему, не могу. Смерть – это встреча с самим собой. Распростертая на земле, мертвая, Макабеа была огромна, как дохлая лошадь. Лучше всего вообще не умирать, потому что смерть – это незавершенность, она лишает меня законченности, к которой я так стремлюсь.

Макабеа убила меня.

Наконец-то она освободилась и от себя и от нас. Не бойтесь, смерть – мгновение, оно быстро проходит, я точно знаю, потому что умер вместе с этой девушкой. Простите мне эту смерть. Я не мог избежать ее. Но вдруг меня сотрясает приступ возмущения, и я изо всей силы кричу: это избиение голубок!!! Жизнь – это роскошь.

Ладно, проехали.

Мертва, звенят колокола, но звука нет. Теперь я понимаю, в чем суть этой истории. Она в неизбежности, что несет в себе едва слышный колокольный звон. В величии каждого из нас.

Тишина.

Если когда-нибудь Бог сойдет на землю, наступит великая тишина. Тишина такая, что даже думы не думаются.

Ну, как на ваш взгляд, финал получился достаточно грандиозным? Умирая, она превратилась в воздух. Или в энергию? Не знаю. Она умерла в одно мгновение. Мгновение – это тот промежуток времени, в который шина автомобиля, идущего на большой скорости, касается земли, а потом не касается ее, а потом снова касается. И т. д., и т. д., и т. д. В сущности, она не покидала расстроенной музыкальной шкатулки.

Я спрашиваю вас:

– Сколько весит луч?

А сейчас – сейчас мне остается только закурить сигару и идти домой. Боже мой, только сейчас я вспомнил, что люди смертны. Но я – я тоже?

Нельзя забывать, что сейчас пора клубники.

Да.