Текст книги "Пальмовая ветвь, погоны и пеньюар"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

ДИПЛОМАТ

Итак, два голоса «за», два – «против», а посол Франселино Алмейда – по обычаю, полковник Перейра нанес традиционный визит ему первому – от прямого ответа ловко ушел.

Старый дипломат принимал полковника очень любезно: угощал бисквитами и хересом, благодарил за корзину с фруктами (хорошо хоть, Лизандро успел предупредить Перейру о своей инициативе после того прискорбного случая на панихиде, когда не в меру бдительные телохранители полковника едва насмерть не пришибли дряхлого старичка), рассыпался в похвалах его дарованию, но твердого обещания голосовать за него так и не дал. Он не сказал прямо «нет» – что правда, то правда, – он не сослался на то, что генерал Морейра уже успел заручиться его поддержкой. Но когда полковник, устав от обиняков и недомолвок, поставил вопрос ребром и сказал:

– Я надеюсь, что вы окажете мне честь, проголосовав за меня, – дипломат, вправляя турецкую сигарету в длинный мраморный мундштук, ответил:

– Вы вправе претендовать на большее. Не беспокойтесь, можете считать себя уже избранным, мой голос вам и не понадобится. – И полковнику очень не понравилась изысканная уклончивость этого ответа.

Поди разбери, что он хочет этим сказать! Школа Итамарати!.. Полковник привык называть вещи своими именами и постоянно становился в тупик, не зная, как держать себя с этим сморщенным шустрым человечком, который обволакивал его паутиной словес. Хотя генерал Морейра уже побывал у дипломата, тот ни словом о нём на обмолвился, ни разу не назвал его имени. Что бы это могло значить? А черт его знает! Разговор был для полковника сущей пыткой: собеседник ускользал от него, под любым предлогом переводил беседу на другую тему – то хвалил бисквиты, то превозносил херес, то демонстрировал свой окаянный мундштук. Куда легче разговаривать с подрывными элементами – на каждую их увертку полковник может ответить вескими доводами, да еще какими вескими… Любезный до последней степени Франселино проводил полковника до дверей:

– Смело можете заняться своей речью на церемонии вступления. Книги Бруно у вас есть? Вот это был поэт! До чего же он любил женщин!

По всей видимости, дипломат собирался проголосовать за полковника, но почему же в таком случае он не сказал: «рассчитывайте на мой голос»? Лизандро успокаивал оскорблённого полковника как мог; клялся, что Алмейда не подведёт: просто у него такая манера выражаться – дипломатическая служба учит не говорить всё как есть, а подразумевать и намекать, надеясь на сообразительность собеседника. Однако нет сомнения, что Франселино Алмейда проголосует за полковника – за кандидата, выдвинутого правительством страны. На что ему генерал Морейра, что тот может предложить Алмейде, кроме очередной корзины, да и та будет куплена на деньги Афранио Портелы. Корзина великолепная, спору нет, но, чтобы завоевать голос прожженного дипломата, её явно недостаточно.

Тем не менее Лейте всё же посоветовал полковнику срочно послать Алмейде дюжину шампанского (расходы, само собой, провести по статье «борьба с коммунизмом»).

– Есть прекрасное шампанское из штата Сан-Пауло. Называется…

С отвращением вспомнив вкус красного вина из Рио-Гранде-до-Сул («живой виноград! нектар!»), Лейте сказал:

– Лучше не надо… Не забудь, что Франселино лет тридцать провел за границей…

– Ну и что?

– А то, что надо послать французского.

Полковник Агналдо Сампайо Перейра пожал плечами: какая, мол, разница (деньги на «борьбу с коммунизмом» отпускались в те времена без счета).

– Тогда сам выбери сорт. Вот эти-то изыски и разлагают нацию, и ведут страну к упадку.

ПРЕДОБЕДЕННОЕ ЗАСЕДАНИЕ ВОЕННОГО СОВЕТА

Тревогу поднял Энрике Андраде. Этот просвещённый и тонкий знаток литературы, автор книги о бароне Рио-Бранко, страсть к политической деятельности и либеральные взгляды получил от природы и унаследовал от отца – некогда губернатора штата, потом сенатора, потом министра. Андраде был депутатом парламента, распущенного после переворота на бессрочные каникулы, и принадлежал к числу тех академиков, которые ни за что на свете не стали бы голосовать за полковника Перейру. Он входил в делегацию «бессмертных», явившуюся к генералу, чтобы уговорить его баллотироваться, и с мудрой сдержанностью, столь свойственной ему, способствовал по мере сил успеху этого предприятия: он был настойчив в уговорах, сдержан в комплиментах. Андраде обладал широким кругом знакомств – среди тех, с кем он поддерживал связи, были и сторонники режима – и пользовался славой самого осведомленного человека в стране, славой человека, который умеет отличать истину от крылатой сплетни. Иные утверждают, что Андраде уже в те времена в союзе с консерваторами, либералами и левыми организовывал заговор против Нового государства.

Именно этот человек позвонил своему земляку и другу Афранио Портеле (который в своё время много сделал для того, чтобы Андраде, одолев двух опасных соперников, стал академиком) и предложил немедленно созвать заседание военного совета и сообща обсудить опасную ситуацию. Дона Розаринья желала знать намерения мужа и его друзей во всех подробностях, а потому устроила воскресный обед – в честь автора «Жизнеописания Руя Барбозы» были поданы блюда баиянской кухни, – на который академиков пригласили без жен, ибо в противном случае доне Розаринье пришлось бы занимать их разговором и, таким образом, пропустить самое интересное.

…Даже всем известный оптимист Эвандро Нунес дос Сантос был в тот день мрачен и встревожен. Было отчего: Лизандро Лейте перед протокольными визитами полковника успел обегать всех академиков и вручить каждому письмо от военного министра и прочих могущественных – военных и гражданских – лиц. Лица эти настоятельно рекомендовали поддержать полковника Сампайо Перейру. Кроме Лизандро, две другие сволочи, – говоря о своих недругах, старый Эвандро частенько выходил за рамки академической сдержанности – занялись тем же самым. Кое-каких успехов они достигли: Маркондес, который обещал Эвандро голосовать за генерала, переменил своё решение. Министр сельского хозяйства, в ведении и на содержании которого состояла возглавляемая Маркондесом фольклорная комиссия с непостоянным штатом и неопределёнными функциями, обратился к нему с просьбой. Хороша просьба! Это было требование, приказ, ультиматум. Министр без обиняков уведомил Маркондеса, что если Маркондес, его добрый друг и полезнейший сотрудник, будет по-прежнему поддерживать генерала Морейру, заклятого врага нашего правительства, то поддержку эту нельзя будет расценить иначе как недружественный по отношению к правительству акт, и он, министр, не сможет найти оснований для того, чтобы и впредь оказывать фольклорной комиссии, успешной и плодотворной деятельности которой он, министр, так способствовал, необходимую финансовую помощь. Маркондес, припёртый к стенке, капитулировал: не мог же он, в самом деле, терять такую чудную министерскую кормушку! У него хватило порядочности явиться к Эвандро и сообщить о причинах своего отступничества.

– Правительство решило любой ценой провести Перейру в академики, – сказал Энрике Андраде. – Новое государство желает контролировать все сферы и не может допустить оппозиции. Наша Академия – учреждение весьма престижное, выборы каждого нового её члена вызывают большой общественный резонанс, именно поэтому она должна разделить общую участь. Знаете, сколько писем в поддержку Перейры получил президент меньше чем за неделю? Пять!

Полковник и его приспешники поставили под ружьё всех, кого было можно. Накануне вечером кардинал-примас рассказал Андраде, что Лизандро Лейте пытался уговорить его воздействовать на тех академиков, которые больше других были связаны с церковью. Примас отказался. Он не мог, разумеется, не знать, что полковник Перейра несёт прямую ответственность за пытки политзаключенных, за налёты на спящие дома в глухие предрассветные часы, за погромы в общественных и частных библиотеках, за публичные сожжения книг, за весь этот бесконечный список преступлений (только вчера архиепископ Ресифе и Олинды сообщил кардиналу о новых, весьма прискорбных происшествиях в Пернамбуко), и потому решил держаться от спора академиков подальше и церковь в него не впутывать. По сведениям Андраде, министр иностранных дел также отказался выступить на стороне полковника, потому что не раз печатно и публично осуждал слишком крутые методы службы безопасности, начальника же её попросту терпеть не мог: тот велел подслушивать телефонные разговоры, которые вел из своего министерского и домашнего кабинетов бразильский канцлер, – впрочем, ходили слухи, что долго он на этом посту не останется: уж слишком неодобрительно относится к сближению своей страны с державами «оси».

– Слава богу, что генерал Морейра не из пугливых… Но зато и писателя же вы нам откопали, Родриго! – заключил Андраде.

– Сами поищите – может быть, найдете кого-нибудь получше. Генерал, конечно, не семи пядей во лбу, но человек твердый и смелый. У него немало достоинств.

– Главное достоинство нашего храброго воина – это его дочь. Да простит меня дона Розаринья, но я думаю, она могла бы быть нам весьма и весьма полезна… Если бы захотела… Очень миленькая и непохожа на недотрогу…

– Перестаньте, Фигейредо, – прервала его хозяйка, – оставьте её в покое. Гений генерал или бездарность, он наш кандидат, и я позвала вас не для того, чтобы выслушивать про него гадости. Скажите мне лучше, как вы собираетесь бороться с этим… – Не желая пользоваться излюбленными выражениями своего кума Эвандро, дона Розаринья никак не могла отыскать точного определения для полковника Перейры.

– Как мы собираемся бороться?

Афранио Портела, воочию представив себе страшную картину разгрома вверенных ему войск, понял, что теперь, когда битва при Малом Трианоне вступила во вторую фазу и военное счастье улыбнулось неприятелю, нужно двинуть в бой все силы, все – от обоснованных обвинений до совращений и обольщений. Насчёт дочери Морейры Фигейредо прав: он, Портела, уже сам… э-э… видел её. Впрочем, можно будет отыскать девиц более ловких, опытных и свободных, чем генеральская дочь, которая сейчас, кстати, влюблена по уши…

– Боже мой, Афранио, откуда тебе известны такие подробности? – поразилась дона Розаринья.

– Агентурные сведения, моя дорогая. Я должен быть в полном курсе всего, что происходит с нашим кандидатом и его близкими. Ты и представить себе не можешь, что мне известно!..

Да, теперь пришло время забыть про стыд и про честь, потому что нет большего бесчестья и бесстыдства, чем сидеть на заседаниях Бразильской Академии рядом с нацистом – соучастником, если не организатором всех преступлений режима: это полковник Перейра устраивал костры из запрещенных книг, это он приглашал специалистов из гестапо, чтобы они поучили бразильских полицейских пытать политических заключенных. Полковника нужно провалить, чего бы это ни стоило! Нужно доказать, что в Бразилии есть ещё честные люди, что Академия останется независимой и благородной. Шутки в сторону: на карту поставлены свобода и жизнь.

Эвандро Нунес собирался в Ресифе читать лекции на юридическом факультете и желал знать, что же это за прискорбные происшествия в Пернамбуко, о которых рассказывал Андраде кардинал.

– Я слышал краем уха, что там пересажали много народу, запретили какой-то спектакль, но подробностей не знаю и не могу сказать, имеет ли полковник Перейра отношение к этим событиям. Эвандро удостоверится in 1осо [15]15
  На месте (лат.).


[Закрыть]и всё нам расскажет.

Заседание военного совета происходило до обеда. Невозможно высказывать мнения и принимать решения после ватапы, каруру, мокеки и эфо [16]16
  Э?о – блюдо из моллюсков с травами.


[Закрыть]. Штаб сопротивления набросился на еду, как целое семейство удавов.

ПРОИСШЕСТВИЯ В ПЕРНАМБУКО

Если не считать выступления драматурга Аристеу Арабойи по радио и протеста, опубликованного в конфискованном номере журнала «Вестник Каруару», то можно сказать, что происшествия в Пернамбуко не были освещены средствами массовой информации вовсе. Несмотря на то что протест был подписан виднейшими деятелями культуры – а может быть, именно поэтому, – цензура запретила печатать не только сам протест, но и любое упоминание о событиях, ответом на которые он явился. Однако «Вестник Каруару» отличался таким ничтожным объемом и выходил таким крошечным тиражом, что дежурный цензор Департамента печати и пропаганды просто-напросто забыл о его существовании, благодаря чему журнальчик этот получил возможность и по сей день бахвалиться, что опубликовал протест представителей бразильской интеллигенции, причем на первой странице. Объясняется это просто: в числе подписавших протест был и главный редактор «Вестника Каруару» фольклорист Жоан Конде. Номер конфисковали, цензору влепили выговор. При повторном недосмотре журнал бы закрыли, а цензора на благо отчизны и в соответствии с неумолимой сто семьдесят седьмой статьей новой конституции выгнали бы с государственной службы.

События в Пернамбуко начались в ту минуту, когда лейтенант военной полиции Алирио Бастос, известный также под кличкой Цепной, со своими бесстрашными солдатами по бревнышку разнес балаган, в котором происходило представление кукольного театра. Дело было на окраине Ресифе, в бедном квартале, где вперемежку живут рабочие и мелкие крестьяне-арендаторы. Коротенькая пьеска рассказывала о злоключениях одной семьи, страдающей от домогательств буйного и распутного богача фабриканта. Осуществить его гнусные намерения фабриканту помогают полицейские и сам дьявол. Покуда полицейские заставляют главу семьи Жоанзиньо ночь напролет рубить сахарный тростник, сатана толкает его хорошенькую жену Шику в объятия сластолюбивого богача. У солдат волчий аппетит, луженые желудки, а брюхо набито брюквой – пощады не жди. Жоанзиньо, Шике и ребятишкам остается уповать только на покровительство девы Марии и на собственное хитроумие.

Неграмотный автор пьесы с простодушной ловкостью так закрутил интригу, что победу в конце концов одерживает Жоанзиньо, несмотря на то что враги во много раз сильнее и богаче его. Он обводит полицейских вокруг пальца, а Пречистая дева творит великое чудо: насылает на неуемного богача неизлечимое бессилие. Бравые молодцы-полицейские теряют мужскую стать, пищат тоненькими голосами, и Вельзевул, на которого, как известно, полагаться нельзя, уволакивает недавних союзников в преисподнюю. Публика, сплошь состоявшая из бедняков, хохотала и аплодировала – грубый фарс пробудил в них надежду, топорные куклы напомнили об искусстве. В Ресифе и окрестных городках, на плантациях и фабриках появились десятки балаганов, наскоро сколоченных из старых ящиков, и на этих немудрящих подмостках артисты почти задаром показывали чудеса и правду, забавляли и поучали.

Неизвестно, кто донёс на них. Лейтенант Алирио-Цепной, угрюмый сутенер – много женщин в округе выходили на панель, отдавая ему выручку, – с четырьмя солдатами разломали балаганчик, отдубасили хозяина вместе с помощником. Досталось и зрителям. Кукольники были препровождены в комиссариат и там примерно наказаны: дабы внушить уважение к мундиру, их избили до полусмерти. Помощнику – сыну хозяина – ещё не исполнилось пятнадцати.

Через несколько дней их выпустили, и они пошли искать заступничества у драматурга Аристеу Арабойи, который брал за основу своих пьес, с успехом шедших в Бразилии и за границей, народные «ауто» Северо-Востока страны и дружил с уличными певцами, жонглерами, художниками. Кукольники рассказали ему, как было дело, и показали следы от побоев. Драматург, ни минуты не колеблясь, выступил по радио, в самой популярной программе, покрыв позором действия военной полиции и Цепного лейтенанта.

Возмущенное выступление Арабойи не прошло незамеченным: ДПП строго предупредил «Радио-Олинду», прервал на неопределенный срок выход программы в эфир, а военная полиция пошла войной против кукольных балаганов: во всём штате Пернамбуко, а больше всего в Ресифе, Олинде и их пригородах, ломали театрики, конфисковывали кукол, изгоняли кукольников.

Однако Аристеу Арабойа был родом из сертанов, а значит, упрям как чёрт и отважен. Он решил не сдаваться и, прямиком отправившись к председателю «Общества любителей театра» Валдемару Оливейре, человеку весьма уважаемому в самых различных кругах, предложил ему перенести на благородные подмостки театра «Санта-Изабел» забавные и печальные истории одноактного кукольного спектакля под названием «Господня кукла», текст для которого он сочинит сам. Весь сбор поступит в пользу пострадавших от полиции.

Валдемар Оливейра и Аристеу Арабойа были людьми настолько известными, что местная цензура заколебалась, не зная, запретить спектакль или все-таки разрешить. Так и не решив этой проблемы, она оставила ее на усмотрение федерального начальства, а то в свою очередь поставило в известность верховное руководство службы государственной безопасности. Вопрос был серьёзным: в спектакле затрагивались вооруженные силы. Наконец дело попало в руки полковника Перейры; тут всё и кончилось: полковник моментально квалифицировал кукольный спектакль как подрывную акцию, льющую воду на мельницу международного коммунизма. Он приказал цензуре запретить представление, а ДПП – проследить, чтобы ни в печати, ни по радио не появилось о нём никаких упоминаний.

Покуда продолжалась бюрократическая волокита, организаторы спектакля времени даром не теряли: все билеты были распроданы, день и час представления назначен. Всё было готово. Если Рио молчит, значит в высоких сферах не находят в этой затее ничего предосудительного. Пернамбуканский цензор думал-думал, да и разрешил. Поставил свою визу.

Театр «Санта-Изабел» был переполнен. Вот-вот должен был подняться занавес, но в эту минуту солдаты, примкнув штыки, оцепили здание. Зрительный зал очистили, актеров прогнали взашей. Арабойа и Оливейра оказались в Управлении безопасности штата, и там им дали понять, что начальник полиции выполнял приказ из Рио, отданный лично полковником Перейрой. В случае сопротивления местные власти получили указание действовать на основании закона о национальной безопасности: так что Арабойа и Оливейра должны были радоваться, что дёшево отделались и не попали под суд. Впрочем, в картотеку их внести успели: сфотографировали анфас и в профиль с номером на груди, сняли отпечатки пальцев.

Но эти интеллигенты из Пернамбуко оказались людьми на редкость упрямыми. Арабойа не только не успокоился, а, напротив, сочинил протест-обращение, который подписали литераторы, музыканты, художники, актеры, университетские профессора – словом, люди самых различных положений и убеждений, начиная со всемирно известного социолога, «нашей национальной гордости», и кончая автором книги о творчестве Эса де Кейроша – несомненным коммунистом. В протесте сообщалось о бесчинствах властей, преследующих кукольников и вступившихся за них деятелей театра, и назывались лишь два гонителя: лейтенант Алирио Бастос, всем известный сводник и сутенер, и полковник Перейра, его высокопоставленный соучастник.

Как известно, этот протест был напечатан только на страницах «Вестника Каруару», но в тысячах подпольных копий он разошёлся по стране. Некоторых его авторов посадили: впрочем, исследователя творчества Эса де Кейроша арестовывали так часто, что у него всегда стоял наготове чемоданчик, а в нём – пижама и зубная щётка. Начались повальные обыски, изъятия книг, допросы. Стены особнячка, где жил великий социолог, имя которого знали ученые всего мира, были исписаны грязными ругательствами – брань адресовалась тому, кто для многих являлся наиболее совершенным воплощением бразильской культуры. Он да ещё гениальный физик Персио Менезес – оба были гордостью отечественной науки.

Эвандро Нунес дос Сантос, прочитав лекцию на юридическом факультете, был приглашен к социологу на обед, там он и узнал во всех подробностях о происшествиях в Пернамбуко. Эвандро вознегодовал на ругательства, получил напечатанную на мимеографе копию протеста, где встретил имя Сампайо Перейры, кандидата в Бразильскую Академию. Вернувшись в Рио, он немедленно размножил протест и в четверг, когда «бессмертные» пьют чай и заседают, роздал его коллегам.

МАРКИТАНТКА

Мария-Жоан накладывает грим перед тем, как начать одеваться для выхода на сцену.

– Я была настоящей ведьмой, дьяволицей во плоти…

– Была?.. – Нежно-лукавая усмешка скользит по губам местре Портелы.

– Однажды, помню, я совершенно извела его, заставила ревновать… На что-то намекала, кого-то вспоминала… Сыпала именами и наконец добилась своего. Он влепил мне пощёчину…

– Чтобы Антонио Бруно поднял руку на женщину, надо было постараться всерьёз.

– Я, пожалуй, перестаралась. Он стукнул меня, когда я сказала, что он прирожденный рогоносец. Тогда я стала оскорблять его: козёл, рогач и так далее. Бедняжке Антонио было стыдно за то, что он меня ударил, и потому он изо всех сил сдерживался. Но когда я закричала по-французски: «Cocu! Roi des cocus!» [17]17
  Рогоносец! Король рогоносцев! (фр.)


[Закрыть], Бруно кинулся на меня и начал колотить. Мы повалились на пол, и под градом ударов я притянула Бруно к себе. Не помню точно тот миг, когда удары сменились ласками. Это была удивительная ночь. Восход солнца застал нас за клятвами в вечной любви. Наутро я была вся в синяках – от побоев и поцелуев моего поэта.

Актриса встает. Распахнутый халат не скрывает её прекрасную упругую грудь – Мария-Жоан бюстгальтеров не признаёт. Она начинает надевать на себя костюм Гедды Габлер. Премьера пьесы Ибсена, переведённой Родриго Фигейредо, состоялась две недели назад.

– Да, местре Афранио, для Бруно я отдалась бы самому дьяволу! Или Вонючке Баррето, что гораздо хуже.

Старый Стенио Баррето – богатейший коммерсант, – по прозвищу Вонючка, коллекционировал актрис, ценя их в буквальном смысле на вес золота. Несколько португалок и бразильянок сумели сколотить себе состояние, но Мария-Жоан отказывалась от всех предложений – то ли из духа противоречия, то ли дожидаясь момента, когда посулы дойдут до немыслимых степеней. В настоящее время Баррето предлагает ей за «уик-энд» в Петрополисе пятикомнатную квартиру на Копакабане.

Местре Афранио протягивает актрисе список академиков:

– Те, что помечены крестиком, – это, безусловно, наши. Буквой «н» обозначены такие же убежденные противники. А колеблющиеся ещё никак не отмечены. Ну-ка, взгляни, скольких из них большими обещаниями и маленькими потачками сможешь ты склонить на сторону генерала Морейры?

Полуголая Гедда Габлер – окинув её тело взглядом знатока, Портела приходит к выводу, что пятикомнатная квартира на Копакабане – это вовсе недорого, – изучает список.

– Вот эти двое… Нет, трое. Жалко, что и Родриго за генерала. Я бы не прочь снова упасть в его объятия. Наш первый роман был так непродолжителен…

– Разумеется, Родриго – наш. Наш до такой степени, что посвящает всё своё время полоумной дочке Морейры и не даёт ей потрудиться на благо отца. Ты ведь знаешь этих дворян, Мария, – все они такие ужасные эгоисты… Так кто же эти трое?

В дверь уборной стучат – «через пять минут, сеньора Мария-Жоан, ваш выход». Актриса уже одета, и трагическим жестом Гедды Габлер она указывает фамилии в списке.

– Этот, этот, этот… Пайва значится среди противников, но если я его попрошу… Вам не нужен его голос?

– Ещё как нужен, но я, хоть и знаю, что против тебя устоять нет возможности, всё-таки не верю в успех.

– Пари хочешь? – Она в задумчивости кусает ноготок. – Старичок меня обожает, он делается совершенно ручным и ни в чем не сможет отказать мне.

– Ты и вправду дьяволица!

– Это будет удивительно забавно! Умрёшь со смеху!

Великая артистка смеется как девчонка – ну разве дашь ей сорок лет? – и величественной поступью Гедды Габлер выходит из уборной. Нет тонизирующего лучше, чем любовь, думает местре Афранио, глядя ей вслед, любовь сохраняет фигуру, а главное – сообщает жизни радость.