355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Жоржи Амаду » Пальмовая ветвь, погоны и пеньюар » Текст книги (страница 11)
Пальмовая ветвь, погоны и пеньюар
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 03:27

Текст книги "Пальмовая ветвь, погоны и пеньюар"


Автор книги: Жоржи Амаду



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

ПРИВИЛЕГИЯ

В воскресенье, когда Лизандро шлифовал свою речь, его позвали к телефону. Звонил полковник Перейра. Лизандро уже по первым звукам его голоса понял, что неприятнейшее известие достигло ушей полковника. Он не ошибся.

– Я только что узнал, что президент пригласил на ужин Морейру. Что означает этот фарс? Я не потерплю этого!

– Всё Черчилль виноват…

– Что? При чем тут Черчилль? Жена президента сама заговорила о нём… Поведение Кармо неслыханно. Это издевательство, глумление, низость!

Вот какую жабу преподнес президент Кармо полковнику Перейре. Это уже не жаба, а гремучая змея с ядовитым жалом.

– Не волнуйся, Агналдо. Возьми себя в руки. Давай поговорим спокойно. Пусть Кармо голосует за Морейру: двадцать семь голосов против двенадцати; это на три голоса больше двойного превосходства. Не забудь, что голос Персио стоит пяти.

Лизандро знал о странном поступке президента ещё позавчера и пришел к выводу, что на его решение повлиял спор о войне. Любезный друг Агналдо никак не хотел понять, что кандидат в академики ни в коем случае не должен высказывать собственное мнение, если даже таковое у него имеется. Вот и поплатился. Дело кандидата – слушать и кивать. Если же он не согласен, все равно обязан молчать и улыбаться. Упаси бог спорить и доказывать. Всегда прав тот, кому принадлежит право выбора. Это привилегия «бессмертных».

ТРАУРНЫЙ МАРШ

Миловидная строгая девушка – горничная? секретарша? родственница? – с удивлением смотрит на суету агентов охраны, которые выпрыгивают из автомобилей и занимают позицию у подъезда. Потом она молча приглашает полковника Агналдо Сампайо Перейру в парадном мундире со всеми орденами и медалями следовать за собой и через полутёмный коридор ведет его в комнаты.

Они оказываются в библиотеке. Стены до потолка уставлены стеллажами с книгами: книги повсюду – они громоздятся на полу, на стульях, ими завален массивный письменный стол. В простенках висят три картины и изображение Богоматери, кормящей грудью младенца Иисуса. В углу стоит подрамник с холстом – это выполненный в современной манере портрет хозяина дома работы Флавио де Каральо: тёплые тона, широкие, смелые мазки. Солнце и звезды запутались в густой бороде, всклокоченных волосах; глаза полыхают огнём: Зевс-громовержец, Гефест, выковывающий преисподнюю. На столе в хрустальной вазе – яркие, весёлые цветы.

Полковник смущён и несколько взволнован внезапно возникшим ощущением собственной ничтожности. Пытаясь прогнать это неприятное чувство, он вслушивается в звуки рояля, доносящиеся из другой комнаты. Что-то знакомое… Где он мог слышать эту вещь?.. Во время его пребывания в Санта-Катарине единомышленники несколько раз устраивали концерты немецкой музыки. Полковник знает о пристрастии фюрера к Рихарду Вагнеру. Может быть, и эти воинственные аккорды, возвещающие окончательную победу, созданы германским гением?

– Садитесь, пожалуйста. Профессор сейчас выйдет.

– Скажите, что это играют? Вагнера, не правда ли?

Девушка, похоже, удивлена этим вопросом, она отвечает не сразу. Взгляд её прикован к сверкающим орденам на груди полковника. Какая странная девушка…

– Нет, это не Вагнер. Это Третья симфония Бетховена, «Героическая». Очень известное произведение… – И она добавляет, словно желая предварить новые вопросы: – Играет дона Антониета. Услышать её – большая честь. Простите… – Девушка выскальзывает из комнаты.

Кто она – секретарша, родственница, прислуга? Какой менторский тон – словно с неграмотным говорит… Полковник остается один, смотрит на свои ордена и чувствует себя совсем уничтоженным, «…очень известное произведение… большая честь…», Антониета Новаис давным-давно не выступает, но предусмотрительный Лизандро успел шепнуть, что когда-то она пользовалась славой выдающейся пианистки.

Что уж, право, так смущаться и ёжиться в этой странной полутёмной комнате, где всё свидетельствует об остром уме и тонком вкусе её хозяина, где всё величественно, но не пышно, строго, но не уныло? Знаменитая пианистка в честь гостя села за рояль. Он пришел сюда по приглашению академика Менезеса – тот дал понять Лейте, что хочет лично сообщить полковнику, за кого намерен голосовать. По такому случаю Перейра надел парадный мундир со всеми орденами – великому учёному будет приятно. Голос Персио Менезеса равноценен пяти другим голосам. Но до чего же не вяжутся его мундир и ордена с этой заваленной книгами комнатой, с этими картинами с изображением Пречистой, совсем не похожим на обычное, церковное! Может быть, Лизандро был прав, когда советовал полковнику идти в штатском, – он чувствовал бы себя вольготнее, не был бы так растерян и скован?..

Бетховен, конечно, великий композитор, но фюрер все-таки больше любит Вагнера, а фюрер всегда прав, фюрер разбирается и в стратегии, и в искусстве. А разве стратегия – не искусство? Аккорды замирают. Полковник с отвращением разглядывает холст на подрамнике – мазня! Он отводит взгляд, но огненные глаза неотступно следуют за ним, беспощадно пронзают насквозь.

За стеной снова раздаются звуки рояля: теперь звучит траурный марш. Отводя глаза от портрета, подавленный могущественной музыкой, полковник поднимает голову и видит, что в дверях, как в портретной раме, стоит, впившись в него огненным взором, сама Смерть. Полковник вздрагивает.

Призрак приближается тихими шагами, так медленно, что кажется – время остановилось. До своей болезни Персио был могучим великаном – теперь это живой скелет, обтянутый высохшей кожей. Длинная борода свалялась, костлявые руки висят как плети, просторная одежда не скрывает, а только подчеркивает страшное разрушение тела. Мертвенно-бледное восковое лицо – лицо трупа.

Персио Менезес уже совсем рядом. Испуганный полковник встаёт, звякают на груди медали. В отдалении отчетливо слышатся аккорды похоронного марша.

– Садитесь, – слышит полковник глухой, как будто из-под земли исходящий голос.

Он не протягивает гостю руку, обезображенную болезнью до такой степени, что она кажется уродливой птичьей лапой. «Не хочет, чтобы я прикасался к его иссохшим пальцам», – благодарно соображает полковник. Академик садится напротив полковника в кресло черного дерева, скупым жестом показывает, что гость может говорить. Усилием воли подавив растерянность, полковник Агналдо Сампайо Перейра, кандидат в члены Бразильской Академии, начинает свою льстивую затверженную речь, воздавая хвалу «бессмертному», который так близок к смерти, что уже Неотличим от нее.

Профессор небесной механики слушает его молча, полуприкрыв пылающие глаза. Волнами накатывают звуки рояля, взмывают вверх и падают наземь. Музыка сбивает полковника. Почему пианистка не играет Вагнера, если уж решила почтить гостя? Перейра сбивчиво излагает свою просьбу: он хочет верить, что выдающийся учёный окажет ему честь и проголосует за него, он надеется, что сеньор Менезес ещё не связал себя обещанием с другим претендентом…

– Я уже давно всё решил, – раздается глухой медленный голос: каждое слово дается говорящему с трудом, – я не стану поддерживать генерала Морейру, который посетил меня несколько дней назад. Лично против него я ничего не имею, но его сочинения из рук вон плохи. Поэтому я не буду голосовать за него, – теперь слова звучат более внятно, хоть он и не повышал голоса. – Жить мне осталось недолго, но перед смертью я хотел вас видеть. Я знаю о вас всё, полковник Перейра.

В первый раз с тех пор, как он переступил порог этого дома, полковник вздыхает полной грудью. Настал торжественный и волнующий миг: сейчас он заручится поддержкой Персио; письмо в Академию, должно быть, уже перепечатано и лежит на столе. Нервы полковника напряжены, он ждёт, стараясь не слышать звуков похоронного марша. Странная честь, воля ваша!

Персио Менезес протягивает иссохшую руку и кончиками пальцев дотрагивается до иконостаса на груди полковника.

– А где Железный крест? – И, не давая тому ответить, поднимает руку к лицу ошеломленного визитера. – Это единственный орден, который вы имеете право носить. Но только не на мундире офицера бразильской армии, а на черном мундире гестаповца.

– Что? – лепечет полковник, остолбенев.

Опёршись о подлокотники, Персио Менезес приподнимается с кресла – сама Смерть встаёт вместе с ним.

– Как вы смели просить у меня мой голос? Вы – нацист! Вы – враг культуры Бразилии и бразильского народа!

Звучит похоронный марш. Замогильный голос, в котором слышится отвращение, исходит, кажется, из самых глубин истерзанного болезнью тела. Долгие паузы отделяют слово от слова:

– В каждом из нас добро борется со злом. Но вы хуже чем робот, вы получеловек, вы палач. Неужели у вас есть жена, дети, любимое существо? Не верю. Неужели кто-то любит вас? Не может быть. Те, кто служит вам, куплены или запуганы. Вы когда-нибудь любили? Испытывали нежность к женщине? Улыбнулись ребёнку? Неужели вы всегда были жалким существом – таким, как сейчас? Вы гниёте заживо, от вас разит падалью. Вы хотели, чтобы я голосовал за вас? Как вы смели подумать, что я проголосую за гестаповца?

Протяжный, глухой голос окреп.

– Вон отсюда, или я вас ударю!

Он замахивается, и совершенно потерявшемуся полковнику кажется, что сама Смерть занесла над его головой костлявую руку. Полковник Перейра пятится к выходу. Могучие звуки похоронного марша заполняют комнату. Смерть наступает на полковника, и он выбегает в коридор, выскакивает в распахнутую секретаршей дверь; у подъезда его подхватывают громилы-охранники. Забившись в машину, он закрывает лицо руками.

МЛАДШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ

Пробудившись, дона Эрминия встала с кровати и удивилась, что её муж ещё крепко спит. К этому часу ему уже давно полагается сделать гимнастику, принять холодный душ, одеться, залпом выпить кофе и сидеть в своем кабинете в Военном министерстве: он никогда не опаздывает. Дона Эрминия, если не случается чего-то из ряда вон выходящего, видит своего мужа только поздно вечером или на рассвете. Полковник любит с пафосом повторять, что себе не принадлежит – его время, его заботы, его жизнь отданы делу. Дона Эрминия привыкла.

Что-то уж больно крепко он спит… Дона Эрминия тронула лицо мужа кончиками пальцев. Полковник Перейра был мёртв.

Выражение какой-то наивной растерянности застыло в его круглых глазах, полуприкрытых веками. Нет, никто не поверил бы, что это герой, павший на поле брани; нацист, который для многих был воплощением мракобесия и зла; начальник бразильского гестапо, кнутобоец и палач. На кровати лежал маленький мёртвый человек в пижаме, и был он точно такой же, как и все мертвецы, – не лучше и не хуже.

Он кого-то напоминал доне Эрминии. Она стала вспоминать: лицо покойного было похоже на лицо того юного, робкого и пылкого лейтенанта, которого она так давно знала и так давно не видела… Он читал ей стихи и вымаливал поцелуи. Дона Эрминия вспомнила и тихонько заплакала.

III
ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА НА ПЛОЩАДИ КАСТЕЛО

СВЕДЕНИЯ, НЕ ПОДЛЕЖАЩИЕ ОГЛАСКЕ

– Мы похороним полковника пышно и спешно и избавимся от него раз и навсегда, – говорил начальник Департамента печати и пропаганды, о политическом двуличии которого речь у нас уже шла.

Он только что кончил сочинять правительственное сообщение о смерти полковника Агналдо Сампайо Перейры – «отважного защитника родины, безупречного офицера, чья беззаветная преданность Новому государству являлась важным фактором в деле укрепления правопорядка и отражения коммунистической опасности».

Редактор из Национального агентства печати осведомился:

– А Хозяин будет на похоронах? Или придёт только на бдение?

– Кто? Президент? Ты с ума сошел! Не будет его ни на похоронах, ни на панихиде. Он признавал, что новопреставленный Геббельс Перейра – человек полезный, но терпеть его не мог. «От него несёт средневековьем» – так он мне сказал однажды.

Беседа приняла доверительный характер, и редактор решил подольститься:

– Какие интереснейшие воспоминания напишете вы когда-нибудь!

– Для того чтобы писать воспоминания, надо многое помнить, а тот, кто многое помнит, на моей должности не задерживается. Понял? И потому я слеп, глух и беспамятен. Только что ещё не импотент. Пока.

«Вот ведь сволочь какая, – думает редактор, – а все же симпатичный. Разве так бывает?» Вслух он сказал то, о чём гудели все редакции.

– Подумать только: полковника Перейру все дружно ненавидели, а умер он своей смертью, в своей постели. Можно считать, ему повезло… Случись в один прекрасный день какая-нибудь заварушка, он бы живым не ушёл. Его бы растерзали.

– Насчёт постели я не спорю. Но разве это называется «своей смертью»? Его травили цикутой. Малыми порциями.

Сенсационное сообщение, полученное, можно сказать, из первых рук! То-то будет шуму, когда редактор расскажет об этом товарищам. Недаром говорят, что лидеры Нового государства отчаянно борются за власть и за кулисами творятся страшные дела.

– Отравили цикутой? Кто? Как?

– Старички академики. Травили ядом, изо дня в день увеличивая дозу. Последнюю чашу поднес ему Персио Менезес.

Начальник ДПП вдруг скосил взгляд куда-то за окно, на железобетонные громады новых кварталов.

– Великий человек этот Персио Менезес… Гениальный человек. Ты слыхал, что когда он работал в Принстоне, то вычислил местонахождение и открыл две неизвестные звезды? Он заселяет небеса… – начальник вдруг улыбнулся, – …и преисподнюю.

ЕДИНСТВЕННЫЙ ПРЕТЕНДЕНТ

Сразу после смерти Антонио Бруно академик Лейте пообещал всемогущему полковнику Перейре почетное одиночество на выборах. Однако через восемь дней после того, как истёк срок подачи заявлений в Академию, умер сам полковник Перейра. Его похоронили с большой помпой: ползли танки, гремели трубы военного оркестра, чеканили шаг солдаты, звучали надгробные речи и залпы салюта. А единственным кандидатом остался генерал Валдомиро Морейра, в успех которого на выборах мало кто верил. Однако генерал, как видно, родился в сорочке.

Он узнал о смерти врага от верного Клодинора Сабенсы, который пять часов в день трудился в редакции «Диарио да тарде», приводя безграмотные репортажи и хронику в соответствие с нормами португальского языка.

– С вас причитается, ваше превосходительство! Я хочу первым поздравить нового «бессмертного»!

Ох, бедное сердце генерала Валдомиро Морейры, сработавшийся механизм!.. Оно то и дело дает перебои; надо беречься, надо избегать волнений… Попробуй-ка уберегись тут, в самый разгар предвыборной схватки. Что же случилось? Помнится, Афранио Портела допускал возможность того, что негодяй Перейра снимет свою кандидатуру.

– Он снял свою кандидатуру? – «Он», а не «Геббельс» или иное обидное прозвище: генерал знал, что его телефон прослушивается с тех самых пор, как он решился баллотироваться в Академию. Один из надежных друзей предупредил его, посоветовав ему и ветренице Сесилии сохранять сдержанность.

– Он сыграл в ящик. Умер.

– У! Когда?!

Сердцебиение усиливается. Куда там запропастились Консейсан и Сесилия? Ему надо принять таблетку и запить водой.

– Уснул и не проснулся. Похороны сегодня в пять часов. Будет на что посмотреть: министр скажет надгробное слово, выведут танки, будет салют. Прием заявлений прекращён, конкурент в могиле. Вы стали академиком досрочно.

К счастью, в эту минуту в комнату вошла дона Консейсан и, оценив ситуацию, бегом бросилась за лекарством. Узнав о своём избрании, генерал чуть не умер.

Когда опасность миновала, генерал раскинулся в кресле и с ликованием объявил о великом событии жене и Сесилии, густо намазанной кремом (она обстоятельно наводила красоту перед свиданием с Родриго):

– Вы видите перед собой генерала Валдомиро Морейру, члена Бразильской Академии, «бессмертного»!

Уже потом, много времени спустя, дона Консейсан горько недоумевала: почему человек не может сам выбрать себе час смерти?

ВОИТЕЛЬНИЦА

Узнав о смерти полковника Перейры, Мария Мануэла позвонила Афранио Портеле и спросила, не смогут ли они встретиться в тот же день. После похорон Антонио Бруно они часто и подолгу разговаривали по телефону, и романист сообщал ей все подробности военных действий. Теперь она требовала свидания, чтобы получше разузнать об этом невероятном происшествии и предупредить, что вскоре они с мужем уезжают из Бразилии: уже сидят на чемоданах.

Маленький бар на крыше небоскреба возле Прайа-до-Фламенго, откуда открывался вид на залив, в эти утренние часы пустовал: лишь кое-где в уголках шептались влюбленные парочки, зато вечером, когда начиналась программа варьете с участием звёзд, там было не протолкнуться. Афранио и португалка сели так, чтобы видеть похоронную процессию на площади Рассел. Военный оркестр играл траурный марш. На орудийном лафете был установлен гроб, покрытый бразильским флагом. Подразделение Специальной полиции – на новых немецких машинах и мощных мотоциклах. Кавалерийское оцепление. Черные автомобили с высоким начальством. Замыкали кортеж два танка. Полковник Сампайо Перейра и после смерти не сдал командования.

Мария Мануэла не отрываясь смотрела на всё это. Потом потребовала объяснений:

– Скоропостижно, да? А от чего?

– Не столько скоропостижно, сколько неожиданно. Отчего он умер, вы спрашиваете? Разве не ясно? Он пал от руки врага. Впрочем, этого мы не добивались – у нас были другие планы. Отдадим полковнику должное: он погиб в бою.

– Подождите, местре, не так быстро: ваши ребусы вконец меня запутали. Он погиб в бою? Как это понимать? А смерти его вы не хотели? Чего же вы добивались?

– Мы добивались капитуляции. – Портела отвел взгляд от похоронной процессии: куда лучше глядеть в прелестные печальные глаза последней возлюбленной Бруно. – Сампайо Перейра был самовлюблённый дурак: он считал себя всемогущим и был уверен, что никто на свете не осмелится препятствовать его воле. Наша стратегия преследовала только одну цель – вынудить полковника к капитуляции, то есть к отказу от баллотирования. Тактические же удары имели целью деморализовать и измотать противника. Полковник не привык ни к разочарованиям, ни к неудачам, он всё больше и больше приходил в ярость, он был измучен и опустошён. Он надеялся стать единственным претендентом – вместо этого нежданно-негаданно обрёл соперника. Он мечтал о единогласном избрании – мечта так мечтой и осталась. Потом он начал один за другим терять обещанные голоса, почувствовал, что встречает активное сопротивление. Фигейредо его оскорбил, Эвандро унизил. И тогда полковник утратил уверенность в себе, растерялся.

– Он признал себя побежденным?

Похоронная процессия, сопровождающая «героя к его последней траншее, траншее бессмертия» (так выразится военный министр в своей надгробной речи), медленно и торжественно следует дальше. Движение на улицах перекрыто. На тротуарах толпятся зеваки.

– О, нет! Не знаю, победили бы мы его, если б дело дошло до выборов. Очень сомневаюсь. Весь расчёт строился на том, что обескураженный, оскорблённый полковник Перейра, боясь поражения, добровольно откажется от борьбы. Ужин у президента нанёс ему тяжкий удар: он испугался. Мы хотели, фигурально выражаясь, накормить его жабами и змеями так, чтобы он изблевал свое намерение стать академиком. А он подавился и задохнулся.

Звуки музыки отдаляются. Кортеж доходит до проспекта Лигасан и постепенно исчезает за поворотом.

– Полковник внушал Персио такое отвращение, что я с большим трудом уговорил его принять кандидата. Он любил Бруно и потому согласился на это. Его жена тоже любила Бруно и потому села за рояль и сыграла траурный марш из «Героической» Бетховена. Я разговаривал с Персио по телефону: он боится, не переусердствовал ли вчера. Когда Перейра выразил надежду получить голос Персио, тот разъярился до такой степени, что едва не дал ему пощечину. Полковник в беспорядке отступил. Доза оказалась смертельной: ко мне он уже не придёт. Ну вот, красавица моя, память Бруно очищена от скверны. Я выполнил своё обещание. Мы сделали всё возможное и невозможное. И старались не зря.

Мария Мануэла склонилась и поцеловала руку местре Афранио.

– Я хотела бы поцеловать руку и профессору Менезесу. Как он себя чувствует? Неужели нет никакой надежды?

– К сожалению, ни малейшей. Боюсь, что, прогнав полковника, он внёс свой последний вклад в дело бразильской культуры.

– Что ж, тогда меня здесь больше ничто не держит. Афонсо назначен послом в Венесуэлу. Отец выхлопотал нам разрешение не заезжать в Лиссабон – морские путешествия сейчас небезопасны. Мы отправимся в начале следующего месяца из Манауса.

В молчании собеседники созерцали ослепительную панораму, раскинувшуюся перед ними: залив Гуанабара, острова, пляжи, лёгкие домики Нитероя.

– А знаете, где я познакомилась с Бруно? Там, в Нитерое. Невероятная история… Я могу рассказать, если вы не спешите.

– Я совершенно свободен. Со дня смерти Бруно я впервые могу позволить себе роскошь никуда не спешить. К тому же я обожаю невероятные истории. – Печальное лицо Марии Мануэлы осветилось озорной улыбкой.

– Это старая сказка на новый лад, глупая сказка про политику и супружескую неверность. – Она помолчала, а потом спросила: – Вам известно, что я принимаю участие в борьбе с салазаровским режимом?

– Бруно читал мне стихотворение о богине с Олимпа, у которой в руках меч. Превосходные стихи.

– «Богиня и фигляр» – это одно из первых стихотворений, мне посвящённых. Ну так вот: в Нитерое у меня была назначена встреча с португальским эмигрантом, который обещал принести мне кое-какие документы. Их следовало переправить в Португалию, а у меня были возможности для этого…

Да, у дочери салазаровского министра, у невестки крупнейшего банкира, у жены советника португальского посольства были особые возможности для борьбы с фашизмом: она находилась в самом логове врага, имела доступ к секретной информации, знала в лицо агентов ПИДЕ, действующих в Бразилии, и могла использовать дипломатическую почту для своих личных нужд… С удивлением смотрит Афранио Портела на сидящую перед ним женщину – светские хроникеры обожествляют её, неустанно восхищаясь её красотой, элегантностью, вкусом и тактом. Кто бы мог подумать, что королева дипломатического корпуса и светских салонов – подпольщица, которая занимается нелегальной деятельностью и связана с «подрывными элементами»? Вот это тема для романа! Размышляя об этом, Афранио Портела чувствует сильнейшее искушение вновь вернуться к беллетристике.

– Встреча была назначена в баре бухты Святого Франциска. Как мы и условились, я пришла первой, купила в табачном киоске сигареты, и тут появился мой товарищ – почти бегом. Он был явно напуган. Сунул мне конверт и успел шепнуть, что за ним хвост. «Тебя филёры видеть не должны», – сказал он и исчез. Я спрятала конверт в карман. Куда мне было деваться? Представьте, что было бы, если бы агент меня опознал?

Афранио Портела наслаждается рассказом. Ах, какая глава романа могла бы из этого получиться!..

– Тут я заметила за столиком Антонио Бруно. Он что-то потягивал из рюмки – наверняка ждал даму. Я узнала его по фотографиям: я читала его книги и зачитывалась его стихами в студенческие годы. Ни минуты не колеблясь, я подсела к нему и сказала, что субъект, который топчется перед дверью кафе, заглядывая внутрь, ни в коем случае не должен меня узнать. Бруно ни о чём не спросил. Агент мог заподозрить кого угодно – только не меня, тем более что Антонио заслонил от него моё лицо. Поцелуй был бесконечен… Потом он посадил меня в такси, так и не задав ни единого вопроса.

Афранио Портела уже думает, как построить повествование. Может быть, завтра он вставит в машинку чистый лист бумаги, отложит заметки о поэтах-инкофидентах [20]20
  Бразильские поэты Т. – А. Ганзага и К. – М. да Коста были участниками заговора «инконфидентов», ставивших своей целью провозглашение независимости страны, отмену рабства, отмену сословного деления. В мае 1789г. заговор был раскрыт, а его участники приговорены к ссылке и изгнанию.


[Закрыть]
и опишет политические интриги в посольстве Португалии, мытарства политэмигрантов, последнюю страсть Антонио Бруно, тайну Марии Мануэлы!

– На следующий день я получила книгу с дарственной – очень церемонной – надписью и корзину великолепных орхидей. А потом он позвонил по телефону… Раньше я умела только сражаться – Антонио пробудил во мне любовь, открыл во мне женщину.

Где-то в отдалении гремит салют. Первая горсть земли падает на гроб с телом полковника Агналдо Сампайо Перейры.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю