Текст книги "Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2"

Автор книги: Жорж Тушар-Лафосс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Не знаю… но если мой рассудок помрачится, я буду достойна сожаления.

Буря усилилась, раскаты грома становились грознее, ветер с шумом наклонял вершины деревьев; король предложил своей спутнице возвратится в замок. Уединившись с ней в глубину кабинета, где часто Людовик ХIII, вел нежные разговоры с девицей Ла-Файетт, король привлек к себе Ла-Валльер.

– Бога ради, оставьте меня верить в чистую любовь, сказала она.

И глаза ее, подернутые темной влагой, ясно говорили, как была слаба ее решимость…

Не смотря, однако же, на цель своих желаний, Людовик был тронут мольбой этого чистого создания, и Ла-Валльер ушла в этот день безупречной.

На другой день влюбленные сошлись в том же месте; но король нашел свою подругу всю в слезах. Перед этим он послал ей великолепный подарок, состоявший из пары серег в пятьдесят тысяч экю, крючок и часы такой же стоимости.

– Я очень несчастна, – сказала Ла-Валльер, рыдая. – Государь, вы меня сравниваете с женщинами, которых покупали взаимность… Эта бедная добродетель, защищавшаяся сколько можно от слабости, которая скоро похитит у меня ваше сердце, без сомнения кажется вам корыстным кокетством…

– Милая моя, вы дурно истолковываете мои намерения, – отвечал король нежным тоном с примесью гордости. – Даю мое королевское слово, что, посылая вам эти безделки, я хотел лишь высказать вам уважение, а не назначил цену за блаженство, которое считаю неоценимым.

Разговор вскоре сделался нежнее, послышались поцелуи… Но упрек девицы Ла-Валльер достиг своей цели: король и на этот раз подавил свои желания, побуждаемые деликатностью, которая никогда не простиралась так далеко.

На следующий день свидание окончилось иначе.

Заметим для памяти, что все подробности падения Ла-Валльер были мне переданы ее нескромной подругой: девица Артиньи не скрыла от меня ничего.

Глава V. Продолжение 1661

Версаль: предположенные украшения. – Главноуправляющий финансами Фуке; поклонники его сундука. – Точащие светляки. – Луидор за десерт. – Слово Фонтэна по этому случаю. – «Золотое Руно» Корнеля и «Четыре времени года» Бенсерада. – Армиданы празднества, в Фонтэнебло. – Великий Конде слугой. – Магдалина Ла-Валльер. – Министр соперник. – Железная маска. – Дитя, найденное между медведями. – Придворный Актеон. – Взрыв королевской любви. – Ярость Мадам. – Молодая королева сердится. – Вдовствующая королева проповедует. – Деваца Ла-Валльер удаляется в монастырь Шальо. – Минута мистического спокойствия. – Волк в овчарне. – По желанию короля фаворитка возвращается в свет. – Возвращение к Мадам.

Я говорила о Версальском замке и возвращаюсь к нему по поводу больших перемен, задуманных королем для украшения этого дворца. Любовь придает очарования каждому месту; возлюбленный девицы Ла-Валльер, бывавший обыкновенно раза два в год в Версале, теперь туда только и ездит на охоту. Все знали не любовь Людовика XIV к этому дому, слабому замку по выражению Бассомпьера, и не легко было догадаться о предпочтении, оказываемом ему его величеством.

Род охотничьей беседки, где король последний раз имел два свидания со своей возлюбленной, которые, по-видимому, привязали его к этому дому, был построен Людовиком XIII в лесу, окружающем местечко Версаль[18]18
  Название Версали, кажется происходит от Гуго Версалис владельца земли, на которой стоит этот город. О ней первый упоминается под 1037 годом в грамоте, данной Адамом из Едом, графом Шартрским монастырю св. Петра в этом городе.


[Закрыть]. Ничего не может быть неудобнее этого приюта: комнаты его так тесны, что во время охот покойного короля вельможи его свиты ночевали частью в трактире извозчиков, частью на ближайшей ветряной мельнице. По этому Людовик ХIII имел ночлеги в слабом замке лишь в крайней необходимости, т. е. когда, вследствие усталости от продолжительной охоты не был в силах возвратиться в Париж или Сен-Жермен. Людовик XIV ночевал еще реже в Версальском павильоне; теперь устроена такая великолепная дорога, что король легко может ездить туда и возвращаться в тот же день в столицу.

Новое пристрастие короля к Версали можно только приписать нежным ощущениям, испытанным им в саду этой неудобной лачуги, которая скоро сделается очаровательным приютом. Архитектор Лево показывал мне вчера план, имеющий осуществиться: это великолепно и достойно великого царствования. Я предполагаю, что работы начнутся немедленно.

Замечают, что со смертью кардинала главноуправляющий финансами Фуке не угощает уже с таким великолепием многочисленных поклонников его денежного сундука и столовой. Лафонтэн, который завтракал сегодня у меня с госпожой Курсель, говорил, что наш Плутус[19]19
  Бог богатства.


[Закрыть] бывает по временам скромен до простоты, воздержен почти до скупости. «Я этому радуюсь, прибавил наш добрый и наивный рассказчик[20]20
  Много сказал Лафонтэн было известно в 1661 году, хотя они напечатаны только в 1664.


[Закрыть]: – я люблю Фуке, и мне жаль видеть его окруженным ежедневно этими точащими червями, вся заслуга которых состоит в том, что они разливают перед ним блеск, подобно светлякам, может быть более полезным, которые по вечерам светятся в кустарниках. Хотите судить, продолжал Лафонтэн: – до какой степени алчны придворные? Вот вам новое доказательство. Однажды герцог Фелльяд говорил при мне за обедом у главноуправляющего: – «Знаете ли, маркиз, что вы еще не сравнились в роскоши с покойным Буилльоном. Выслушайте анекдот, который я слышал от отца: это пример, достойный подражания. Приказав в 1639 или 1640 году отчеканить в первый раз луидоры, Буилльон по этому случаю давал большой обед восьми или десяти самым знатным придворным вельможам. Вместо десерта, почтенный хозяин велел подать три больших блюда, наполненных только что отчеканенными монетами. Морбле! это было изысканное кушанье! Надобно было видеть, как знаменитые гости поспешили наложить на него руку. Короче сказать – в одну минуту из блюд все луидоры перешли к ним в карманы, и из боязни, чтобы Буилльон не одумался, каждый не дожидаясь карсты, поспешил выйти из-за стола и возвратиться домой. На другой день только и говорили при дворе, что о любезности финансиста». – «А о вельможах, что говорили? спросил я у Фелльяда». – «Право, любезный Лафонтэн, я ничего не знаю». – «Я вам подскажу, господин герцог. Говорили: вот каким образом денежные люди, в отместку за презрение вельмож, стараются делать их самих презрительными, и предоставляют себе средство посмеяться над их алчностью».

За завтраком кроме госпожи Курсель и остроумного Лафонтэна, присутствовали Бенсерад и девица Скюдери – умы тоже блестящие. Говорили о «Золотом Руне», комедии Корнеля[21]21
  Довольно посредственная пьеса эта была сперва представлена в замке маркиза Сурдана, в Нормандии, в июле 1660 г. Здесь кстати упомянуть, что маркиз содержал в течение двух месяцев на свой счет двести особ для исполнения пьесы и в продолжение восьми или десяти дней пятьсот человек, собравшихся смотреть ее.


[Закрыть], игранной недавно актерами Морэ.

– Авторе падает, сказал нахально Бенсерад: – будет жаль, если у него нет ничего, кроме этого руна для прикрытия своей репутации.

Эта острота поэта заставила всех расхохотаться, исключая нашего доброго рассказчика, который не любит насмешек над Корнелем.

– Договорим о ваших «Временах года», воскликнула девица Скюдери, обращаясь к Бенсераду: – я ничего не знаю более приятного и грациозного. Что вы думаете об этом, Ла Фонтэн?

– Что я думаю о балете «Времена года»? отвечал последний: – в нем зябнешь, – это зима в четырех лицах, и господин Бенсерад был бы очень счастлив, если бы имел хоть «Руно» Корнеля согреть свои «Времена года».

Смех возобновился и можно судить в какую был направлен сторону.

Двор уже восемь дней находится в Фонтэнебло, куда и я последовала за ним. Любовь короля и девицы Ла-Валльер до сих пор почти остается тайной, хотя длится уже около трех недель. Людовик XIV в постоянном упоении, и счастье его отражается на всем окружающем.

Нас обвивает непрерывная цепь празднеств и удовольствий. Вчера была большая охота, на которой дамы присутствовали в особого рода носилках, построенных по этому случаю. Сегодня день прошел в прогулках в огромном лесу, где в разных местах играла музыка, и приготовлены были закуски, которыми угощали предупредительные слуги, переодетые в фавнов, друидов и сильванов. Завтра в парке будет карусель. Каждый вечер мелодические концерты раздаются под сводами аллей, окаймляющих канал; в то время, как дамы, щегольски и легко одетые, гуляют по траве в сопровождении сотни услужливых дворян, при блеске факелов, пламя которых отражается в воде.

В понедельник, при начале ночи, которая не могла затмить садов, замковых дворов и парка – так много было разлито в них света – красивая шлюпка тихо скользила по каналу в виду всего двора, подобно живому поясу. За столом, поставленным на корме, сидели король, обе королевы, Мадам и нежная Ла-Валльер, которая своей почтительной услужливостью к Марии Терезии, хотела невидимо воздать ей в уважении то, что похищала относительно наслаждения. За их величествами стояли гофмейстер-герцог Бофор, и – кто поверит этому? – принц Конде, этот великий человек, пытаясь возвратить с помощью раболепия благосклонность, которую потерял по поводу мятежа, брал блюда, сам ставил их на стол и в своем чрезмерном усердии променял благородную шпагу на салфетку служителя.

Но вот вам и другая штука: Бриенн, самый ветреный из вельмож после Кавоа и Негиллена, только что приезжал ко мне рассказать приключение, случившееся с ним сегодня утром.

– Я обещал королю не говорить об этом никому, сказал, он: – но вы, графиня, олицетворенная скромность, и рассказать вам тайну – не значит обнаруживать ее. Притом же вам известно, что не я причиной, если наши два сердца не составляют одного.

– Рассказывайте же скорее, отвечала я любезному государственному секретарю.

– Представьте, начал Бриенн: – мне вдруг пришло желание поухаживать немного за девицей Ла-Валльер, фрейлиной ее высочества. Проходя через переднюю, я всегда говорил этой милой особе любезности, которые принимались не слишком дурно. И вот вчера я беседую себе спокойно с девицей Ла-Валльер, как вдруг является король. Он довольно резко спросил, что мы делаем. «Государь, отвечал я: – я просил позволения у девицы Ла-Валльер заказать Лефебвру нарисовать ее Магдалиной». – «Магдалиной! Зачем»? спросил король довольно строго. – «Потому что у нее греческие черты, которые мне очень нравятся, а под этим костюмом…» – «Гораздо же лучше изобразить ее Дианой; Она слишком молода, чтобы представлять кающуюся». Я понял, что бросил камешек в королевский огород и, несмотря на девственный вид Ла-Валльер, подумал, что сходство с Магдалиной не было бы далеко… даже и относительно покаяния. Отправляясь сегодня в совет, я беспокоился о последствиях всего этого, когда король, выйдя из гардероба, подошел ко мне, втолкнул меня в кабинет и запер дверь на задвижку. «Бриенн, спросил он меня тотчас же серьезно: – вы любите ее»? – «Кого, государь»? – «Э, вы меня понимаете… Ее, девицу Ла-Валльер»? – «Еще не совсем, государь; но любовь моя была бы не далека от вспышки, если бы…» – «Если бы вы не были женаты, хотели вы сказать». – «Я попрошу ваше величество обратить внимание, что я живу при дворе… – «Говорите, любите ли ее? Не лгите»! – «Клянусь вам, государь, что я еще не влюблен». – «Довольно! Я вам верю». – «Ах, ваше величество, сказал я, тяжело вздыхая; – она вам нравится еще более, нежели мне». – «Люблю ли я ее или нет – не в том дело, а вы извольте, покончить ваше ухаживанье. Оставьте ее портрет и я буду вами, доволен». – «Государь, поспешил я отвечать, обнимая колено короля: – в жизни не скажу ни слова этой девице, простите только, ваше величество, мою невольную вину и никогда не напоминайте о ней». – «Обещаю, отвечал с живостью этот превосходный государь, протягивая мне руку, которую я поцеловал: – но и, вы сдержите свое слово и никому не рассказывайте о предмете нашего разговора». «Вашему величеству известно, что на меня можно положиться». – «Ах, любезный граф, сказал король, как бы обдумав: – не следует относиться легко к супружеским обязанностям, как вы это сейчас сделали». – «Увы, ваше величество, это совершенная истина; довольно уже и того, что человек не всегда гарантирован от исполнения этих почтенных обязанностей».

Я посмеялась от души над приключением Бриенна, и он хохотал вместе со мной, потому что опасность миновала; но надобно сознаться, что этот ветрогон отделался очень дешево.

Среди придворных удовольствий странная новость рассказывается на ухо. Одна личность, и должно быть важная, судя по принятым предосторожностям, отвезена под строжайшей тайной на Маркизские острова, на берег Средиземного моря. Это мужчина высокого роста, чрезвычайно стройный и в богатом костюме… Что касается его лица, о нем нельзя ничего сказать, потому что на нем надета бархатная маска со стальным подбородком, дозволяющая ему есть, и которую он снимает только ночью. Железная маска, как его называют, отличается гордой осанкой, возвышенной речью; все окружающие его, даже сам губернатор, говорят с ним почтительно, сняв шляпу. Король запретил говорить об этом узнике, о котором именно каждому желательно поболтать… Госпожа Монпансье, осмелившаяся спросить о нем сегодня утром в присутствии его величества, увидела, как нахмурил король брови, более страшные для нас, нежели в древности брови Юпитера. Уверяют, что губернатор островов св. Маргариты имеет приказание убить пленника, если бы ему удалось открыться… И еще нельзя говорить об этом! Право, это мучения Тантала.

Чтобы отвратить внимание придворных, слишком занятых железной маской, король однажды велел себе представить на выходе дикого ребенка, найденного между медведями, близ Ковно, в Литве, и присланного Виленским епископом вдовствующей королеве. Мальчик этот уходил вместе с медвежатами, за которыми охотились солдаты. Будучи пойман, он начал реветь подобно медведям, и это были единственные, слышанные от него звуки. В то время, когда королю объясняли средства, с помощью которых намеревались воспитать маленького дикаря и научить его по-французски, вошел граф Бюсси.

– Как! воскликнул он: – этот мальчик, такой милый, кроткий, жил до сих пор между медведями, и его хотят преобразовать по нашему образцу? Как жаль, что испортят такую цельную натуру!

Королю не понравилась эта шутка; все боятся, чтобы она не повлияла вредно на Бюсси, на которого уже и без того смотрят при дворе неблагоприятно за его эпиграммы и злые песенки.

Мило моей двери проходил Бриенн.

– Зайдите, пожалуйста, граф, сказала я ему: необходимо, чтобы вы дополнили мне давешний рассказ.

– Но я, кажется, все уже рассказал вам, графиня.

– Нет, вы еще не передавали мне, что Ла-Валльер была нарисована Лефебвром.

– Без сомнения в виде Дианы, как предполагал король.

– Да, и живописец представил ее среди красивого пейзажа; возле нее Эндимион, весьма похожий на его величество.

– Вот он сам себя обличает.

– А вдали… Но это занимательнее всего…

– Что же такое вдали?

– Лефебвр, нарисовал Актеона, с неизмеримо длинными рогами.

– Забавная мысль!

– Но угадайте – кто этот Актеон?

– Право, не знаю.

– Вы сами, бедный мой граф, и никогда сходство не было поразительнее.

– Увы, я это хорошо знаю.

– Готова биться об заклад, что вы имели повод не зайти ко мне сегодня утром.

– Без сомнения; подобные вещи неприятно разоблачать… Согласитесь, графиня, что шутка оскорбительна… А я так благородно вел себя с ним.

– Чего же вы хотите, это придворная забава… У нас смеются лишь над тем, что щиплет или царапает.

– Послушайте, графиня, Бюсси прав со своими сатирическими куплетами; по крайней мере, он мстит тем, кто его затрагивает, и если его щиплют, то он в отместку царапается. Право, это хорошая война.

И граф ушел ворча.

Тайна королевской войны открыта; несогласие опрокинуло свой факел на двор. Огонь загорелся в Сен-Клу, в Лувре, в Пале-Ройяле. Мадам все еще полагала, что любима королем; обмен стишков между ней и его величеством продолжался в продолжение нескольких месяцев и забавное обстоятельство! Эти рифмованные любезности с той и другой стороны фабриковались маркизом Данжо, писавшим таким образом вопросы и ответы. Не знаю, наверное, до какой степени этот рифмоплет сделался бы посредником в интриге между двумя высокими особами, если бы не последовал неожиданный взрыв, Мадам, конечно, слышала тайком кое-что о любви короля и девицы Ла-Валльер; но она не верила, не будучи в состоянии допустить, чтобы его величество предпочел незнатную девушку, в которой она не находила ни грации, ни красоты, ей, принцессе, рожденной на троне, наделенной всеми физическими и моральными качествами. Однако пришлось уступить очевидности; рассказывают, что, войдя на прошлой неделе в комнату фрейлин, когда был там король, она убедилась собственными глазами.

Не беспокоясь о последствиях, могущих произойти от ее вспыльчивости, Мадам немедленно выехала из Фонтэнебло, не попрощавшись ни с королем, ни с королевами, ни с Монсье; она уехала в Сен-Клу и огласила дворец своими жалобами, а некоторые утверждают, и ругательствами. Мадам горда, кичлива…

– Как! восклицала она: – предпочитать турскую мещанку, дурнушку, сухую, хромую, дочери королей, так сложенной как я; у него значит нет ни деликатности, ни вкуса…

Осторожные люди говорить, что она собственно жалеет лишь о стишках короля, которые любила читать и на которые охотно отвечала; с моей стороны я склонна думать, что она теряет только это. Но госпожа Соассон, которая, по ее собственным словам, лишалась более существенного от новой склонности короля, поджигает ежеминутно Мадам, и заставляет ее высказывать свою ревность с настоящим бешенством. Поверят ли, что взбешенная Генриетта решилась даже пожаловаться королевам на интригу Людовика с Ла-Валльер, не подумав, что этой интриги ничем нельзя объяснить, как только ревностью. Тотчас же на бедную фрейлину посыпались жестокие обидные упреки со стороны молодой королевы. Анна

Австрийская со всей резкостью разгневанной ханжи, присоединила несколько проповедей, приправленных угрозами. Бедная девушка, униженная, растерянная, вся в слезах, бросилась в первую карету и уехала в монастырь Шалльо. Дальновидная настоятельница поспешила раскрыть объятия этой печальной грешнице; монастырская решетка закрылась за последней. Но я знаю короля; решимость интересной отшельницы недолго продолжится.

Людовик ХIV не замедлил узнать убежище девицы Ла-Валльер, а также и оскорбления, принудившие ее к бегству. После довольно сердитой выходки с женой, король отправился в Шалльо; некоторые старые монахини, мало заботившиеся об угождении земному могуществу, хотели остановить его величество у разговорной; но более рассудительная настоятельница сочла, что монастырская решетка должна уступить малейшему прикосновению скипетра, и Людовик ХIV проник во внутренность монастыря.

Девица Ла-Валльер, удалившись в глубину назначенной ей кельи, была далека от мысли, чтобы ее знаменитый возлюбленный подумал вступить в это убежище раскаяния. Сидя у небольшого окна, выходившего в сад, она глубоко задумалась и по временам вздыхала, а ветер с легким шумом качал виноградные кисти, окружавшие оконные решетки. Горькая скорбь молодой отшельницы утешилась немного; скромная душа Ла-Валльер, созданная для нежных впечатлений, предавалась этому тихому блаженству; набожно верила она в силу молитвы и думала позабыть блестящие соблазны света, которые казались ей уже в отдалении. Вдруг послышались голоса и шум шагов в длинном коридоре и эти мужские шаги и голоса впервые раздавались в этом убежище целомудрия или раскаяния. Ла-Валдьер услышала короля, воспоминания о котором уснули было в ней… И вот сердце ее забилось, покаяние исчезло и зажглась земная любовь.

– Боже мой, сжалься надо мной! – воскликнула молодая девушка в момент, когда с шумом отворилась дверь ее кельи.

– Идите, – сказал Людовик XIV, появившись перед ней: – идите! Небо не призывает вас в этот монастырь, и я не потерплю, чтобы страх удерживал вас в этих стенах.

– Государь! Правда, что боязнь заслужить немилость автустейших особ заставила меня искать убежища в этом доме; но теперь я останусь здесь для того, чтобы, увы, испросить прощение в моих грехах.

– Нет, нет, не надейтесь, чтобы я согласился на это; никакой обет не привязывает вас к монастырю… Я не нарушаю ни в чем церковных постановлений, уведя вас отсюда; вы моя, и вы последуете за мной.

– Бога ради, государь, не подвергайте меня справедливому гневу, королевы…

– Королевы! повторил Людовик громко: – ей известно, что она также моя подданная. Гнев ее скоро утихнет.

– Умоляю вас, ваше величество, оставьте меня здесь оплакивать мою невинность, и приобрести, по крайней мере, душевное спокойствие.

– Я вас просил, девица Ла-Валльер, следовать за мною, а теперь я вам это приказываю.

Молодая отшельница перестала возражать. Игуменья подняла ее и проводила до королевской кареты.

Ла-Валльер вздрогнула, когда увидела, что ее везли в Палэ-Ройяль; король заметил это движение ужаса.

– Будьте спокойны, милый друг, сказал он: – вас примут, как следует.

По приезде во дворец, Людовик XIV пошел прямо к невестке, ведя под руку Ла-Валльер.

– Мадам, сказал король вежливо, но повелительно: – я вам очень рекомендую девицу Ла-Валльер.

– Да, государь, отвечала принцесса: – я не иначе буду смотреть на нее как на вашу дочь.

Все эти подробности переданы мне госпожой Шоази, моей родственницей.