Текст книги "Вдова Кудер"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Ему послышался веселый голос его адвоката, пришедшего от парикмахера, о чем свидетельствовали розовая гладко выбритая кожа и следы талька на ушах.

– Ну что, старик?

«Статья 314-я Уголовного кодекса…»

– Нет! – закричал он словно в кошмарном сне.

Он сообразил, что Тати могла услышать его крик. Наверное, она подумала, что он провалился в глубокий сон, как ребенок.

Лягушки… Не забыл ли он подлить керосина в инкубатор? Что она ему еще говорила? Ах да… Мясник… в деревне… Это его день… Он должен купить мяса…

А у Франсуазы не едят мяса, потому что…

– Спокойной ночи!

Но она уже повернулась и пошла…

Кукареку!

В слуховое окно просвечивало бледное, почти белое солнце, а внизу Тати ворочалась в своей постели.

8

Сначала появилась сдержанная, немного высокомерная женщина в трауре, жена бакалейщика, с обвязанным горлом – утром она внезапно потеряла голос.

Затем показалась Фелиция. К грузовичку мясника подходили люди почти из всех домов и занимали очередь. Многие подходили, жуя на ходу и выпячивая животы, словно гуси.

Позади грузовичка соорудили своего рода палатку, где виднелись подвешенные куски мяса, весы, медные гири и висевшие на веревочке куски серой оберточной бумаги.

– Кто следующий?

Обслужив очередного покупателя, мясник трубил в рожок, оглядывая всю деревню, будто желая убедиться, что все услышали о его прибытии.

Упали последние капли, и дождь прекратился. Фелиция пришла в сабо, в красной шали поверх голубого халатика, держа в руке клеенчатую сумку.

Заметив подходившего к машине Жана, она чуть улыбнулась. Только он не понимал, что здесь его не ждали! Неожиданным для всех был не только он сам, но и малейшие подробности его биографии, и даже манеры.

Он шел быстро. Он спешил, ибо заметил Фелицию еще с дорожки у канала. Его волосы растрепались, поскольку он был без шапки. Его худощавое небритое лицо чем-то напоминало лицо Христа.

Он и шел-то не как все. Казалось, что он идет без какой-либо цели. Его руки болтались. В своих холщовых туфлях он шел бесшумно, отчего его походка казалась гибкой и мягкой. Голубое пятно брюк, белое пятно выстиранной, но неглаженой рубашки.

Сам он считал вполне естественным прийти сюда, ждать своей очереди, иногда поглядывать на Фелицию и смущенно отворачиваться.

– Семь пятьдесят, красавица. А тебе что, девушка?

– Мне мяса для жаркого. Не больше фунта. Сколько это будет?

– Четыре франка фунт.

С удивлением Жан разглядывал маленький кусок почерневшего мяса – ну прямо кожа да кости.

Девушка решительно возразила:

– Мне нужно только на четыре франка. Отрежьте немного.

Она приготовила в руке две двухфранковых монеты. Заплатив, она мельком взглянула на Жана и пошла в направлении канала, постукивая деревянными подошвами.

– Что вам, молодой человек?

– Бифштекс.

– На сколько человек?

– На одного.

– Вы, наверное, любите толстый?

– Пожалуй, да.

Он торопился. Он смотрел на уходившую Фелицию, не отдавая себе отчета в том, что собравшиеся крестьяне смотрят на него почти как на диковинное животное.

– Восемь франков.

Он был поражен. Восемь франков за его бифштекс и только четыре франка за мясо, которое будут есть Фелиция, ее мать, отец и старик Кудер.

– Вы забыли сдачу.

– Ах да… Извините.

– Ничего страшного.

Не решившись бежать, он нагнал Фелицию лишь на середине пути. По каналу навстречу ему шла баржа, которую тянул ослик. Ослика вела совсем маленькая девочка.

Шлагбаум, видимо, был опущен, потому что на мосту никого не было. Над прямым, как стрела, каналом светилась такая же прямая полоска неба между двумя рядами деревьев, росших по обе стороны воды. И ни души кругом, если не считать девчушки и ее осла.

– Зачем вы бежали? – не оборачиваясь, спросила Фелиция, услышав сзади его шумное дыхание, пока он замедлял шаги.

– Я не бежал.

Ему было нечего ей сказать, просто хотелось побыть рядом с ней, причем он даже не думал, о чем он будет с ней говорить. На ходу он разглядывал ее профиль, отметив про себя толстую, как бы набухшую, нижнюю губу, делавшую ее лицо надутым и недовольным. У нее были маленькие уши и тонкая белоснежная кожа, как у всех рыжеволосых.

Ее не смущало, что он так пристально ее разглядывает. Она шла в своем ритме и, когда они молча прошли метров двести, спросила, словно подводя итог своим мыслям:

– Что вас удерживает у моей тетки?

Он не раздумывал ни секунды. Быстрый ответ удивил прежде всего его самого, тем более что он никогда не задавался этим вопросом.

– Пожалуй, дом.

Немного помолчав, она сказала:

– Я все думаю, что в этом доме особенного. Всем он нужен. Моей матери. Тете Амелии.

– А вам?

– Мне? Мне все равно.

Когда они подошли к шлюзу, она заметила:

– Смотрите-ка! К тетке кто-то приехал.

– Почему вы так считаете?

– В тени, на дороге стоит машина. Вам лучше поторопиться.

Действительно, у дома стояла машина. Жан ее не узнал и забеспокоился. Войдя в кухню, он столкнулся с мужчиной, вытиравшим руки, и признал в нем доктора из Сент-Амана.

– Я не знал, что вы сегодня приедете, – сказал он извиняющимся тоном.

– Я же не к вам приехал.

– А как Тати?

– Плохо.

Он, наверное, всегда так разговаривал со своими пациентами, испытывал радость, говоря неприятные вещи, и глаза его блестели под стеклами очков в золотой оправе.

– Ей действительно плохо?

– Действительно плохо. В самом деле. – Он навел порядок в своем саквояже. – Я хочу вас спросить, как долго вы собираетесь здесь оставаться.

– Но… А в чем дело?

Разве этот вопрос, поставленный в еще более презрительной форме, не напомнил ему вопрос Фелиции?

– Меня это не касается. Вернее, касается в определенном смысле. Мадам Кудер придется несколько недель полежать, ей потребуется уход. Насколько я знаю, кроме вас, в доме никого нет, и к тому же у нее не самые лучшие отношения с родственниками. Если вы собираетесь со дня на день уехать, то я должен принять меры, чтобы перевезти ее в больницу. Поэтому вам лучше ответить откровенно. Сможете ли вы ухаживать за ней столько, сколько потребуется?

– Разумеется.

– Но ведь это не самое приятное занятие.

– Это не имеет значения.

– Хорошо!

Доктор присел к столу, чтобы выписать рецепт.

– Это опасно?

– Достаточно серьезно. Я приеду через пару дней.

Не попрощавшись, доктор уселся в машину. Жан же побежал на второй этаж и на секунду задержался на лестнице, чтобы подавить волнение.

– Входи! – послышался голос Тати. – Что он тебе сказал?

– Ничего. Он вообще не слишком разговорчив.

– У меня ведь это надолго!

– Да нет же. Через несколько дней вы встанете.

– Зачем ты врешь? Ты, оказывается, способен врать!

– Клянусь вам.

– Не клянись, Жан, а то я перестану тебе верить. Сначала он сказал, что выздоровление займет несколько недель. А потом, я ведь отсюда все слышу, о чем говорят на кухне. Ты правда останешься?

– Ну конечно, правда.

– Ты же знаешь, за мной не так-то приятно ухаживать. Со вчерашнего дня у меня по всему телу пошли фурункулы. Я думаю, что это критический возраст, ты понимаешь? Кровь… Посмотри на градусник. Он смотрел, но ничего мне не сказал.

– Тридцать девять.

– Ты купил мяса?

– Да, один бифштекс.

– Кого-нибудь встретил?

– Нет.

– Кудера видел? А Фелицию?

Он чувствовал, что она ему не верит. И вновь всплыл тот же самый вопрос, только в чуть иной форме:

– Я часто думаю о том, что тебя здесь держит.

Он не посмел ответить так же, как Фелиции, – дом. Он продолжал смотреть на Тати с улыбкой, переминаясь с ноги на ногу.

– Только что, когда подъехала машина, я подумала, что это твой отец. Я даже была рада, что тебя не было дома. Потом услышала, что в кухне кто-то ходит и льет воду в таз. Я же не могла спуститься и ждала с пересохшим горлом. Меня удивляет, что старик еще не появился здесь. Не сомневаюсь, что они стерегут его днем и ночью. Ты посмотрел инкубатор?

– Да, все в порядке. Там крольчиха окотилась, а другая начала готовить гнездышко.

– Фелиция не пыталась с тобой заговорить?

Почему она заставляла его врать как мальчишку?

– Да нет, уверяю вас.

– Знаешь, что надо сделать? Я тут мучаюсь. А комната Рене свободна с тех пор, как он уехал. Окно выходит на канал. Нужно только перенести железную кровать. Ты можешь ее перенести?

– Могу.

– В шкафу под лестницей надо найти матрац и подушку.

– Вы хотите перебраться в другую комнату?

Он понял, что она хотела следить за ним и Фелицией. Ее нынешняя комната была больше по размеру и светлее. Кроме того, ее окна выходили во двор и в сад, так что даже лежа она могла наблюдать за своей живностью.

– Иди быстрей! Позовешь меня, когда все будет готово.

Она не стала ждать, пока он ее позовет, и босиком, завернувшись в одеяло, доплелась до комнаты, вдоль стен которой были сколочены полки, предназначенные для хранения фруктов.

– Принеси молоток и клещи. Разбери полки. И перенеси из моей комнаты ночной столик. Смотри-ка.

Через открытое окно она показала ему Кудера, робко бродившего вблизи своих коров.

– Он придет. Ты его пустишь, ничего не говоря. Сделай так, чтобы он поднялся ко мне, а я уж помешаю ему вернуться к Франсуазе. Так принеси же молоток и клещи.

Она потела при малейшем движении, но ни секунды не оставалась в покое.

– Фелиция приходила за мясом?

– Мне кажется, я ее видел.

– Ты же только что сказал, что не видел ее.

– Я не обратил внимания.

Он отодрал доски, и в обоях остались дыры от гвоздей.

– Подвинь кровать поближе к окну, чтобы я могла видеть их дом. Во всяком случае, пока я больна, они не смогут ничего сделать. Смотри-ка, Кудер меня увидел.

Старик действительно поднял голову и застыл возле коров.

– Ты можешь спуститься, Жан. Пора готовить обед. Мне можно только молоко и овощной бульон.

* * *

Он целый день думал о Фелиции, и в этом отчасти была виновата Тати, ибо он догадывался, что она все время думает о том же самом. Отправившись перегонять коров, он едва осмеливался поглядеть в сторону домика у кирпичного завода, потому что Тати следила за ним из окна.

Сначала Фелиция ни о чем не догадывалась. С ребенком на руках она подошла к Жану, забивавшему колышек в землю. Наверное, она хотела что-то ему сказать, но, подняв голову и проследив за его взглядом, увидала свою тетку в окне.

Пожав плечами, она ушла. Неужели она вообразила, что он боится Тати?

– Что я тебе говорила? Я же знала, что она начнет увиваться вокруг тебя. Она поступает так со всеми мужиками.

Он не смог удержаться:

– Неправда, Тати. Вы говорите так, чтобы внушить мне отвращение. Но даже если это и так, мне все это абсолютно безразлично.

Тати попросила его принести палку и прислонила ее к спинке кровати. Если ей что-то требовалось, она стучала ею в пол. Когда он был во дворе, она кричала пронзительным голосом, как матери зовут своих детей:

– Жан! Жан!

Его это стесняло, ведь Фелиция все слышала.

– Ты не знаешь, кто только что приехал к ним на велосипеде? Посмотри, Жан. Велосипед оставили у дома. Это Амелия. Наверное, приехала узнать, что новенького. Тоже небось думает, что я собираюсь делать. Гляди-ка! Вот и она сама на пороге.

Оба дома – большой дом Тати и маленький домишко Франсуазы – разделяли каких-нибудь две сотни метров. Франсуаза смотрела на окошко Тати. Тати глянула на Франсуазу.

– Интересно, посмеет ли она прийти сюда.

Амелия уехала, с трудом удерживая равновесие на велосипеде, которым, судя по всему, она не часто пользовалась.

– Чтоб ей свалиться в канал. Побудь здесь, Жан. Она может воспользоваться тем, что мне еще долго лежать.

– Ты здесь, Тати? – раздался голос из кухни.

– Как будто она не знает, что я здесь!

– Можно подняться?

– Поднимайся, уродина! – сквозь зубы прошипела Тати.

– Ну вот, я узнала от Франсуазы… Что, пока все неважно? И доктор уже два раза приезжал. Неужели еще кровоточит?

Тати не предложила золовке сесть, продолжая глядеть ей прямо в глаза.

– Как ты здесь одна управляешься? Мне сказали, что папа решил остаться у Франсуазы… Что же, вполне естественно, что он предпочел перебраться к одной из дочерей.

– Жан, дай мне стакан воды…

– Мы все думаем с Франсуазой, что нужно сделать. Тебе не кажется, что было бы лучше лечь в больницу, чем оставаться одной в этом доме, куда любой может войти, пока ты лежишь?

– Я не одна.

– Сейчас – да! Но кто может поручиться, что ты не останешься одна завтра или послезавтра? В один прекрасный день ты напрасно будешь ждать птичку, которая уже улетела. Хорошо еще, если не прихватит с собой что-нибудь на память.

– Жан!

– Что?

– Вышвырни-ка ее отсюда!

– Я и сама уйду. Так вот! Мы тебя предупредили. И теперь, если с тобой что-то случится, ты будешь знать, что винить нужно только себя. Кстати, папа просил принести ему…

– Ничего он у тебя не просил. Жан! Не пускай ее в комнаты и не позволяй ничего взять.

– Ты же оставишь отца без единой рубашки…

– Выгони ее, Жан! Она меня утомила. Возьми палку. Не бойся…

– Прощай, старуха!

– Прощай, прощай.

И снова на дорожке у канала они увидели Амелию, возвращавшуюся к Франсуазе.

– Жан, что я тебе говорила? Они стремятся всеми средствами выманить меня из дома. И если бы, не дай Бог, я отлучилась хоть на час, они мигом прибежали бы сюда и захлопнули дверь перед моим носом. Что ты там видишь?

– Ничего.

Она тоже посмотрела в окно, увидела Фелицию на пороге своего домишки и поняла, что секунду назад взгляды Жана и девушки встретились.

– Поклянись, что между вами ничего нет.

– Клянусь.

– Поклянись, что ты ее не любишь.

– Я ее не люблю.

Тем не менее в тот же вечер он уже знал обратное. Он только об этом и думал, иногда даже слишком по-детски. Словно мальчишка, изыскивающий причину пропустить школу, он строил планы, как им встретиться, чтобы не видела Тати.

Возясь с кроликами, он обнаружил окошко в стене сарая. Собственно говоря, это было даже не окошко, ибо в нем не было стекол. Скорее, просто проем с остатками переплета. Чтобы добраться до него, он в полутьме на что-то встал и поставил друг на друга два кроличьих ящика, убедившись, что конструкция оказалась достаточно прочной.

Таким образом, он оказался ниже и чуть слева от Тати. Как ни глядела она на канал, он был вне ее поля зрения.

Около часа он просидел в полумраке. Стало прохладно, и Фелиция вновь надела красную шаль; в синем вечернем свете алый цвет казался более броским, чем утром.

Она прогуливалась, может быть, даже нарочно, чтобы с ним встретиться. Ребенка на руках не было. Она знала, что тетка лежит у окна, но не понимала, где может быть Жан.

Тогда он помахал рукой из своего окошка, даже не сообразив, насколько это могло показаться смешным. Она увидела его руку. Он был уверен, что увидела, поскольку на секунду остановилась. Ему показалось, что на ее лице промелькнула забавная и одновременно довольная улыбка.

Почти сразу она повернулась и медленно пошла домой, покачивая всем телом; по пути она сорвала травинку и принялась ее жевать.

* * *

– Спасибо, Жан! Я тебя не слишком обременяю? Не очень приятное дело – ухаживать за больной женщиной, а? Кстати, не странно ли, что твой отец до сих пор не приехал?

– Он и не приедет.

– А я думаю, приедет.

Бедная Тати! Дом стал ее крепостью, а комната с постоянно открытым окном превратилась в сторожевую башню. С утра до вечера она была начеку, улавливала малейшие звуки и вздрагивала, заслышав шум машины на шоссе и ожидая, что та вот-вот остановится напротив дома на обсаженной орешником дорожке. Иногда, потеряв на время Жана из вида, она с тревогой вслушивалась в ничем не нарушаемую тишину.

– Где ты был?

– Окучивал картошку. Утром я видел, как шлюзовщик чем-то обрабатывал свою.

– Ее еще нужно удобрить специальной кашицей. Ты сможешь? Только что кто-то пришел к Франсуазе. Я его не знаю. А Кудер чуть не перешел мост. Желания-то у него хватает. Только Франсуаза его вовремя перехватила. Ты Фелицию видел?

– Нет.

– Она ходит где-то рядом, потому что перешла мост. К несчастью, я не могу высунуться в окно. Ты ни с кем не разговаривал четверть часа назад?

– Нет.

Это была правда – он ни с кем не разговаривал. А Фелиция прохаживалась, но не с той стороны канала, где Тати могла за ней следить, а по дороге, проходившей возле дома. Жан лежал у проема. Он показал ей обе руки с восемью растопыренными пальцами. Поняла ли она? Он настойчиво указал ей также на ограду слева от дома, с которой заранее снял замок и цепочку.

К сожалению, в восемь часов вечера Тати, словно ее кто-то таинственным образом предупредил, надумала заниматься процедурами. Жан даже не знал, пришла ли Фелиция к ограде. А если пришла, то что подумала?

С утра до вечера он жил только ею. Ее образ и мысли о ней преследовали его и в доме, и во дворе, и в саду, и в коровнике, и когда он кормил кур, и когда возился с инкубатором. Перед глазами неотвязно стояли ее полные губы и изогнутый стан, когда она держала на руках ребенка.

– Жан, что ты делаешь?

– Ничего! Я тут, с кроликами.

Он часто возился с кроликами, чтобы лишний раз выглянуть в проем; и вчера, и сегодня он с комичной настойчивостью показывал ей восемь пальцев.

Поняла ли она? Смеялась ли она над ним? Может, возвращаясь домой, объявляла матери:

– Он опять делал мне знаки. По-моему, он сходит с ума.

А Тати каждый раз, когда он поднимался к ней, ловила его взгляд, словно надеясь отыскать в нем какие-нибудь улики! Какие улики могли быть в его глазах?

– Я думала, что в субботу ты поедешь на базар вместо меня, но я боюсь оставаться одна. Попрошу зайти Клеманс, ту, что живет справа у дороги. Ты знаешь ее дом с голубой оградой. Если ее невестке стало лучше, она заберет масло и яйца.

Она хотела знать, вздрогнет ли он, выразит ли досаду или недовольство, ибо тогда это будет означать, что в городе он собирался встретиться с Фелицией.

Ведь все это происходило в момент, которого она не могла предвидеть, и в условиях, которых Жан не мог предусмотреть. Когда он высунул в проем руки с восемью пальцами, он абсолютно не знал, что произойдет, если Фелиция придет в восемь часов. Он знал лишь, что это будет самой приятной минутой за весь день, окрашенный грустной нежностью, и думал о том, как ее красная шаль будет выделяться на сине-фиолетовом фоне наступающей ночи.

Под его ногами кролики в ящиках устроили шумную возню, а куры время от времени перелетали на освободившиеся на насесте места.

Он не знал, какое было число и какой день недели. Он в одиночку перекусил на кухне и крикнул Тати, стоя у лестницы:

– Схожу посмотрю, как там живность. Не нужно ли им чего.

Едва он вышел в огород и оказался среди картофельных грядок, как внезапно увидел Фелицию, стоявшую буквально в метре от него.

Именно ее он и ждал. Он не видел ее взгляда, различая только ее фигуру. Она молчала. Он тоже ничего не сказал и самым естественным образом, словно они договорились заранее, обнял ее, и губы их слились.

Она не выказала ни малейшего сопротивления и ни малейшего удивления. Оказавшись в его объятиях, она сразу обмякла, и после долгого поцелуя ее губы остались послушно приоткрытыми.

Жан сразу подумал, что им нельзя оставаться здесь, посреди огорода, и молча повлек ее к сараю, пока не думая о том, что будет дальше. Там он снова ее обнял и увидел ее закрытые глаза и тело неестественной белизны.

Все словно было предопределено: что они встретятся сегодня вечером именно здесь, что им будет нечего сказать друг другу, что они узнают друг друга и тем самым лишь осложнят свою судьбу.

В тот момент Жан даже не знал, куда он ее уложил, – это была куча травы, приготовленной для кроликов. Даже лежа она оставалась инертной, в то время как Жан торопливо ее раздевал. Ее голые ноги были холодными. Чуть выше он почувствовал тепло ее тела и мгновенно, с какой-то сказочной легкостью, проник в нее.

Она стиснула зубы. В нескольких сантиметрах от их голов копошились кролики. От лампы стоявшего в углу инкубатора исходил слабый желтоватый свет, напоминавший маленький огонек дароносицы в огромном полутемном пространстве церкви.

Она помотала головой, давая понять, что затянувшийся поцелуй мешает ей дышать, словно птичка, которую неосторожно держат в руках и которая делает робкие попытки освободиться.

Вдруг она резко напряглась и через несколько секунд ее тело размякло. Он прошептал:

– Фелиция!

Он почувствовал, что она открыла глаза, посмотрела на него, наверное, с некоторым удивлением и попыталась высвободиться.

Она поднялась и оправила платье, стряхнув с него травинки, которые не могла видеть в темноте.

Пока он неловко стоял перед ней, она прислушалась и прошептала:

– По-моему, тебя зовут…

Это были единственные слова, которые она произнесла в тот вечер. Она сделала попытку уйти, но он удержал ее за руку. Она не стала ее вырывать, но не понимала, что должен означать этот жест, и еще больше удивилась, когда он нежно провел кончиками пальцев по ее губам и пробормотал:

– Спасибо.

В доме послышался шум. Это Тати колотила палкой в пол.

– Ты здесь, Жан?

– Здесь.

Ему хотелось глянуть на себя в осколок зеркала, висевший в кухне, но он не успел зажечь лампу.

– Что ты делаешь?

– Я пришел.

Он поднялся по лестнице, растирая обеими руками лицо, будто старался скрыть следы преступления.

– А что ты делал? Зажги свет.

– Я был в сарае, у кроликов.

Он снял с лампы стеклянный колпак, подкрутил фитиль и чиркнул спичкой. Его пальцы продолжали чуть дрожать.

– Мне показалось, что во дворе кто-то ходил. Чуть ли не на цыпочках.

Он не ответил.

– Ты никого не видел?

– Никого.

– Если б ты знал, Жан, как мне страшно! Я тебе надоела, да? Ты скоро начнешь меня ненавидеть.

– Да нет же!

– Как только подумаю, что какая-то женщина… Особенно эта Фелиция…

Почему она заговорила о Фелиции именно в эту минуту? Она лежала с багровым лицом. К вечеру у нее поднималась температура, и лицо казалось более крупным, чем обычно. Он посмотрел на ее щеку, где темнело пятно густых волос.

– Не знаю, что я сделаю, но…

Тень Жана занимала почти всю стену и доставала до потолка, на обоях были видны дырки от гвоздей, оставшиеся от разобранной полки.

– Тебе не скучно?

– Нет.

– Ты действительно думаешь, что можешь остаться здесь надолго?

– Ну конечно.

– Вот этого я и не понимаю. Когда я увидела, как ты идешь за мной по шоссе, я на это надеялась, я же приняла тебя за иностранца, похожего на югослава, а им, оказавшимся на чужбине, всегда нужен угол.

Она замолчала, но Жан словно не обратил на это внимания.

– Ты меня не слушаешь?

– Слушаю.

– А о чем я говорила?

– Вы говорили о югославах.

И, беспричинно улыбнувшись, он пожелал ей доброй ночи, поднялся на цыпочках в свою мансарду и, не раздеваясь, бросился на кровать.