Текст книги "Тетя Жанна"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Глава 8

Медленно, твердой поступью он поднимался на три-четыре ступеньки и затем останавливался, но лицо его при этом не было тревожным или искаженным, как у человека, страдающего болями в сердце, он не выглядел и запыхавшимся; у него был вид человека, который при любых обстоятельствах тщательно рассчитывает каждое свое усилие; на некоторое время он неподвижно замирал, глядя на лестничные ступеньки или стену перед собой.

Идущая за ним Луиза – такая маленькая в сравнении с его возвышающейся фигурой – удивлялась каждой такой остановке и не знала, как себя держать, но ради приличия попыталась было с ним заговорить.

– Лестница очень крутая, – с извиняющимся видом пробормотала она во время третьей остановки.

Он не обернулся, не ответил, а его спина, казалось выражала презрение к подобным пошлым и ненужным замечаниям.

В горой раз заговорить ее заставило уже собственное смущение:

– Если бы я знала, что моя невестка заболеет, я устроила бы ее на втором этаже. Она сама выбрала эту комнату.

Он опять не пошевелился. С такой скоростью они никогда не перестанут карабкаться по ступенькам. Сколько же лет может быть нотариусу Бижуа?

Поначалу Жанна думала, что это сын того Бижуа, которого она когда-то знала; в бытность ее ребенком он уже казался ей стариком, но это был не сын, а отец. Его возраст приближался, вероятно, к девяноста годам, если уже не достиг их. Но держался он еще очень прямо, лицо его было розовым, как у ребенка, что выглядело почти неестественным при стриженных бобриком седых волосах.

– Можно ли войти нотариусу, Жанна?

– Да, конечно.

Он вошел с таким же видом, с таким же отсутствующим взглядом, с каким посещал дома, подлежащие продаже, и через несколько мгновений остановил свой взор с чисто профессиональным любопытством на Жанне. Создавалось впечатление – настолько это было очевидно, – что он нарочно старался показаться невежливым, нарочно использовал лишь самый минимум принятых приличий. Вместо того чтобы поздороваться, произнести несколько самых общих и обычных фраз, справиться о здоровье, он произнес лишь одно слово, в котором, казалось, можно было ощутить свойственную некоторым старикам радость при виде сраженного болезнью более молодого человека:

– Водянка?

Она вспомнила времена, когда была совсем маленькой девочкой; и она ответила ему почти как ребенок:

– Ничего серьезного. Немного передышки, и я встану на ноги.

– Так всегда говорят.

– Со мной это уже случалось.

Она видела, что Луиза чем-то озабочена, но это была не та смутная или истерическая озабоченность последних дней; Луиза выглядела как человек, внезапно столкнувшийся с конкретными проблемами.

– Месье Бижуа не хотел подниматься сюда. Но я настояла, чтобы он повторил тебе то, что сейчас сказал мне.

– Садитесь, месье Бижуа.

Он не захотел воспользоваться низким стулом, стоявшим в ногах кровати, на который ему указала Жанна. Нотариус взял другой стул, из угла комнаты, и, прежде чем усесться, внимательно осмотрел его, словно желая оценить или убедиться в его надежности.

– Вы читали мое объявление, верно? – бросился он сразу же в атаку.

И, не ожидая ответа, продолжал:

– Насколько мне известно, по каким-то своим причинам вы предпочли, чтобы вас считали умершей. Вы пренебрегли наследством, думая, что никогда не вернетесь сюда, но сами видите, что в конце концов все-таки вернулись.

– Но вовсе не за наследством, – поспешила возразить она. – Если я попросила вас об одолжении подняться сюда…

Она очень хотела объяснить ему, объяснить Луизе, что она совершенно определенно была намерена окончательно отказаться от наследства, если, с точки зрения закона, это все еще было необходимо, но нотариус прервал ее на полуслове:

– В связи с тем, как развернулись события, не имеет значения, что вы собирались или не собирались делать.

Никто, вероятно, лучше него не знал местные семейства и их секреты.

Это касалось не только семьи Мартино, в которой нотариус был знаком и с родителями Жанны, и с родителями ее родителей; он наизусть знал истории самых неприметных домов города.

За какую такую обиду он мстил, говоря ледяным голосом, в котором слышалось что-то вроде смакования катастрофы, во всяком случае любование ею?

Быть может, потому, что Жанна лежала в постели, а из-за опухшего лица и заплывшего глаза вид у нее был довольно жалкий, Луиза попыталась смягчить удар:

– Нотариус Бижуа только что сообщил мне плохие новости.

– Я знаю. У меня был долгий разговор с месье Сальнавом.

Нотариус презрительно пожал плечами:

– Малыш Сальнав совершенно ничего не знает.

Жанна смущенно спросила:

– Вы хотите рассказать о действиях, которые предпринимают Физоли?

– Физоли не имеют никакого значения. Месье Физоль позвонил мне сегодня утром в контору, чтобы потребовать от меня официально объявить об открытии наследства, и я ответил, что это уже сделано.

– Все намного серьезнее, чем ты предполагаешь, Жанна.

Луиза держалась спокойнее, значительнее, чем в прочие дни. Чувствовалось, что она сражена, но не хочет плыть по воле волн.

– Мы будем вынуждены продать…

– Продать дом?

– Да, мадам, – прервал старик. – Дом со всем содержимым, винные склады и само торговое предприятие. И все равно дыра, которую нужно заткнуть, останется слишком большой, так что Робер Мартино, будь он жив, оказался бы лицом к лицу с серьезными трудностями. Я не собираюсь ни оправдывать его, ни осуждать; уже давно я ничего больше не жду от людей.

Зная его так, как я его знал, я предвидел, когда он ушел от меня в субботу, какое решение он примет.

– Вы думаете, это было самое легкое?

Нотариус надменно промолчал. Во взгляде, которым он окидывал лежащую перед ним толстую женщину, надменности было не меньше. Какое-то время он покашливал, вытаскивая из кармана носовой платок, а затем произнес таким тоном, будто смысл слов был понятен только ему одному:

– Я Знал его деда, я знал его отца, я знал его братьев и я знал его.

Я знаю его детей.

– Зачем он приходил к вам?

– А зачем приходят вечером в субботу, после закрытия конторы?

Жанна не знала, был ли он с Луизой внизу более человечным или многословным. Во всяком случае, их разговор длился очень долго. Должно быть, к этой второй встрече, на которую его вынудили пойти, он относился как к ненужной и расплачиваться за это заставил Жанну.

– Я знаю, что моему брату были нужны деньги. В понедельник утром в кассе не было ни сантима.

– Но в понедельник месье Сальнав принес мне деньги! – вскричала все вдруг понявшая Луиза и со смущенным видом уставилась на свою невестку.

– В общем, – сказал нотариус, – потребность в деньгах, говорят, – это та потребность, которая, в крайнем случае, может быть удовлетворена.

Достаточно перейти какую-то черту, какую-то цифру, определенное соотношение между тем, чего не хватает, и тем, что можно было бы получить; не знаю, как это называется, сами подберите слово, которое вам нравится.

Бухгалтер ломает голову над мелкими суммами и ужасается, как ребенок.

Он, впрочем, еще ребенок и есть; я вспоминаю его деда, когда он, торгуя овощами, ходил от дома к дому. Вы приехали в плохое время, мадмуазель Мартино, для вас, без сомнения, было бы лучше остаться там, где вы жили.

Он специально нажал на слове «мадмуазель», а не назвал ее «мадам Лоэ», зная, очевидно, что она никогда не была замужем. Жанна вспомнила, что он был нотариусом и другом Франсуа Лоэ.

– Я ждал только похорон, чтобы выполнить свои обязанности. Я толком не понимаю, зачем мадам Мартино настаивала на том, чтобы я поднялся сюда и повторил вам то, что сказал ей.

– Что говорил вам Робер в субботу?

– То, что всегда говорят в таком случае. Он очень упал духом, как обычно и бывает. Он не видел никакого выхода, и, логически рассуждая, выхода и не было, но он упрямо все-таки хотел найти его – с таким видом, будто я (поскольку я был его нотариусом, и особенно потому, что я был нотариусом его отца) могу сотворить чудо.

– Сколько ему было нужно?

– Несколько миллионов. Если ликвидировать активы по самой высокой цене, с максимальной удачей, то хватит почти на половину долгов. Именно поэтому я недавно ответил месье Физолю, что, по-моему, о наследстве нечего и говорить. Наследники имеют лишь одну возможность – отказаться от своих прав, иначе они столкнутся с ошеломляющим долгом и всей их жизни не хватит, чтобы с ним расплатиться.

– Как он дошел до этого?

– Я ждал этого вопроса. Ваша невестка тоже задала его мне. Мне его задают каждый раз. Люди живут в одном доме, спят в одной постели или же их разделяет только стенка, видятся три раза в день за столом и бывают весьма удивлены, когда однажды понимают, что ничего друг о друге не знают.

– Вы забываете, что я ушла из дома тридцать семь лет назад.

– Я очень хорошо об этом помню. Именно я посоветовал вашему отцу ничего не предпринимать, чтобы отыскать вас, – впрочем, это было в его характере. Был я уверен и в том, что объявление, которое я, как того требует закон, дал позднее, останется без последствий.

– Вы знали, где я была?

Не отвечая, он посмотрел на нее; когда он смотрел на кого-нибудь, его взгляд словно приходил из другого мира – ледяной, неподвижный, черно-белый, без оттенков.

Он терпеливо ждал неизбежных вопросов, вытащил из кармана огромных размеров хронометр, завел его.

– Вы не хотите сказать что-нибудь именно мне?

Это, казалось, удивило его:

– Почему? Все, что было нужно, я сказал его жене.

– Вы могли ее пощадить.

Его демонстративная реакция на это необычайное предположение заставила Жанну смиренно покраснеть:

– Приношу вам свои извинения. Теперь я сожалею, что вынудила вас к этой неприятной обязанности и утомила подъемом по лестнице на два этажа.

Мы сейчас переживаем разгар семейной драмы, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы…

– Нет никакой семейной драмы.

– Ладно! – холодно произнесла она.

– Просто есть люди, которые преуспевают, а есть – которые терпят неудачу. Есть такие, кто идет вверх, а есть и такие, кто идет вниз. Вот та невзрачная супружеская пара напротив, что взялась за «Золотое кольцо», сейчас поднимается. Мальчишка был гарсоном в кафе, а его жена – дочь бедняков-итальянцев. Через десять лет они купят два-три дома в городе и ферму в деревне. Если бы это случилось чуть раньше, они приобрели бы и этот дом, который, вероятно, присоединили бы к своей гостинице.

Тема, должно быть, ему нравилась, потому что теперь не было необходимости побуждать его говорить.

– Ваш дед тоже был человеком, который шел вверх.

В альбоме сохранились две его фотографии. На одной из них он представал в охотничьей куртке с бронзовыми пуговицами, в кожаных гетрах, с ружьем в руке, с собакой у ног; лицо, как бы перечеркнутое темными усами с подкрученными кончиками, придавало ему вид браконьера, готового биться с жандармами.

В те времена именно он владел «Золотым кольцом»; мост тогда был деревянным, береговые откосы не были покрыты щебнем, да и сама гостиница еще представляла собой постоялый двор, где останавливались ломовые извозчики. Он не умел ни читать, ни писать. Скотобойни тогда построены не были, быков и телят приходилось забивать в каретном сарае, а шкуры потом отмывали в реке.

На этой фотографии, отпечатанной на тонкой красновато-коричневой металлической пластинке, ему было лет сорок; на другой фотографии это был уже старик с лицом в белых бакенбардах и кожей, покрытой мелкими морщинами, но вполне еще с твердым выражением, в котором явно читалось чувство собственного достоинства.

В эти годы он уже купил участок земли, на котором стоял нынешний дом, и построил первые винные склады.

Его сын, отец Жанны, взялся за торговлю вином, отказавшись от постоялого двора, который в чужих руках стал современной гостиницей.

Луи был крупным и сильным мужчиной, сангвиником, пившим напропалую, но пьяным его Жанна никогда не видела. Ее мать умерла, рожая Робера, самого младшего из мальчиков, и вдовец прекрасно утешался со служанками.

– Ваш отец тоже шел в гору, – продолжал нотариус невыразительным голосом. – Может быть, были бы и еще Мартино с хорошими задатками, если бы ваши старшие братья, Жерар и Эмиль, не погибли в войне четырнадцатого года.

Он знал историю семьи как свои пять пальцев и был не прочь показать это.

– Остался только Робер, который делал, что мог, держался на плаву с грехом пополам и в какой-то момент благодаря обстоятельствам решил, в свою очередь, что он тоже способен идти вперед. Я могу рассказать вам с полсотни таких историй, случавшихся отсюда не далее чем километрах в двадцати пяти. Некие шансы еще оставались. Не хотелось бы ничего утверждать наверняка. Жюльен, может быть, что-нибудь и сделал бы. У него было честолюбие. По крайней мере, он стал бы адвокатом в Пуатье, если не в Париже, или даже судьей.

Он положил на язык маленькую белую таблетку, развернул носовой платок и, с шумом высморкавшись, с интересом стал его рассматривать.

– Ваша невестка спросила мое мнение относительно будущего тех, кто остался, и я изложил его. Не думаю, что, продав дом, следует по-прежнему жить где-нибудь здесь. Анри дважды провалил экзамены на бакалавра, и больше не может их сдавать. Поскольку у него нет никакого ремесла, никакого специального образования, поскольку он, вероятно, будет только возмущен, если ему предложат наняться работником на ферму, он в конце концов неизбежно устроится в какую-нибудь контору. Это будет в Пуатье или в каком-то другом большом городе.

Полагаю, что его мать захочет уехать вместе с ним.

Мадлен будет зарабатывать немного денег продавщицей в магазине, маникюршей, да неважно кем.

Что касается вас, то вы до сих пор проявляли стойкость и, без сомнения, не будете испытывать затруднений.

Остается еще одна…

Только в этот момент Жанну охватило подозрение, что, вероятно, есть особые веские основания для стариковской суровости, что на грубость его толкала не только садистская извращенность.

– Кто такая?

Она посмотрела на Луизу, которая уже все знала, потому что сидела, повернув голову в сторону.

– Мать другого ребенка, – сказал он, довольный произведенным впечатлением. – Вот уже некоторое время ваш брат имел вторую семью, в пригороде Пуатье, в маленьком доме, но он его не купил, а, к несчастью для той, которая там живет, всего лишь снял.

– Кто она?

– Вы ее не знаете. Она не из местных. Это какая-то девчонка, из простых, она продавала перчатки в одном из магазинов Пуатье.

– Она молодая?

– Двадцать два года.

Повернувшись к невестке, Жанна спросила:

– Робер часто ее навещал?

– Каждый раз, когда говорил, что отправляется в служебную поездку.

– Ты об этом знала?

– Однажды я нашла в кармане его пальто детскую погремушку и подумала, что это для Боба, просто он забыл ему ее отдать. Но позднее я обнаружила в его портфеле рецепт от незнакомого нам педиатра в Пуатье.

– Ты говорила с ним об этом?

– Да, – призналась Луиза и, указав на нотариуса, взглядом попросила Жанну не настаивать на дальнейших ответах в его присутствии. – Это уже старая история.

– Сколько лет ребенку, месье Бижуа?

– Два года, мадмуазель. Его зовут Люсьен, потому что мать его зовут Люсьеной. Но не думайте, что это из-за них Робер наделал глупостей. Если один из двух домов дорого ему обходился и причинял много хлопот, так это не тот дом – там всего три комнаты и жизнь в нем ведут скромную, – а этот. К тому же, когда он встретил эту девушку, падение уже началось, и, вероятно, потому, что ваш брат пребывал в состоянии неуверенности и тревоги, ему захотелось ощутить немного покоя около нее.

– Думаю, что я поняла.

Неопределенным жестом он дал понять, что в его глазах не имеет никакого значения, поняла или нет эта толстая, похожая на привидение лунообразная женщина то, что творилось в душе ее брата.

– Ваша невестка только что спрашивала меня, как ее муж мог оставить семью в такой драматической ситуации. Подозреваю, что вы тоже собираетесь задать мне тот же вопрос?

– Нет.

– А я бы вам ответил, спросив в свою очередь: кто хоть что-нибудь сделал для него, чтобы его ноша не была такой тяжелой, чтобы облегчить ему проблемы?

– Я знаю.

– Эта женщина ни о чем не спрашивала.

– Она продолжала работать?

– Ваш брат не позволил ей этого, отчасти из-за ребенка, отчасти потому, что чаще всего он к ней приезжал неожиданно. В субботу вечером он говорил со мной главным образом о ней.

Луиза не возражала; она сидела, уставив взгляд в изножье кровати и опершись подбородком на руку.

– Я ничего не мог сделать ни для нее, ни для ребенка, ни для кого. Со вторника, на следующий день после моего визита к ней…

– Вы ездили к ней в понедельник?

Жанна спросила себя: не открылся ли ей этот человек с новой стороны?

– А кто взял бы на себя труд сообщить ей новость?

– Брат просил вас сделать это?

– Он просил меня, если с ним когда-нибудь что-то случится, поехать туда и постараться сделать так, чтобы его не поминали очень уж дурным словом. С утра вторника, как я сказал, она принялась искать работу. Вечером во вторник она позвонила мне, что работу нашла. Что же касается способа, которым ваш брат потерял деньги и много больше, чем деньги, то слишком долго и бесполезно объяснять детали. Вместо того чтобы покупать вино и продавать его своим клиентам, что и составляло его ремесло, он спекулировал, полагая, что это единственный способ исправить ситуацию, испорченную его распрями с налоговой инспекцией.

Он покупал с условием оплаты через определенный срок – не знаю, понимаете ли вы, что это означает, – по векселю и всегда в очень больших количествах, в конце он так покупал почти все, в этом и состояла внешняя сторона аферы, о которой юный Сальнав по своей наивности никогда не подозревал, потому что сделки осуществлялись через посредничество биржевого маклера в Пуатье и не проходили через бумажонки бухгалтера.

Палата депутатов в прошлом месяце проголосовала за новый закон о вине, и курс буквально за час рухнул; для Робера это стало внезапным разгромом, который все равно произошел бы рано или поздно, но который он, может быть, оттянул бы на месяцы или годы.

Завтра на имущество будет наложен арест и будут предъявлены иски; он знал об этом с субботы. Вы сами видите, что возможных решений мало. Два, на мой взгляд. Три, если хотите, но третье он даже не рассматривал.

– Что же это за третье решение?

– Покориться судьбе. Быть готовым ко всему и, вероятно, отправиться в тюрьму.

– А два других?

– Он выбрал одно из них.

– Остается то, которое он отверг.

– Да. И до тех пор, пока малыш Бернар не позвонил мне незадолго до полудня в воскресенье…

– Доктор звонил вам?

– Я давно предупредил его.

– О том, что должно было произойти?

– О том, что могло произойти. Доктор Бернар уже давно был в курсе дел. Он был врачом вашего брата, и, когда у него должен был родиться ребенок, именно Бернар обследовал его, чтобы убедиться в отсутствии наследственных болезней. Еще ваш брат боялся быть слишком старым.

– Доктор Бернар знал! – рассеянно повторила она.

Может быть, в воскресенье утром он нарочно остался ожидать у себя дома?

Она снова вернулась к той точке, где они находились, пока не заговорили о докторе.

– Каково же последнее решение?

– Я думал, что он, вероятно, уедет с молодой женой и ребенком за границу и начнет все заново; в его жизни еще оставалась такая возможность.

Внезапно Жанну охватило ощущение, что она все поняла. В ее сознании картина еще не была четкой, в голове мелькали расплывчатые образы, а у нее не было времени привести их в порядок, придать им определенность.

Напротив, на месте здания «Золотого кольца» из розового кирпича, когда-то стоял кабачок для проезжающих возчиков, а рядом, у края воды – дощатый сарай, где дважды в неделю забивали скот.

На фоне голубого неба, с другой стороны моста, позднее появился знакомый ей дом, построенный этими самыми Мартино.

Но после смерти Луи уже нечего было делать в этом доме, который Робер еще ребенком считал тюрьмой, где, казалось, невозможно хоть что-нибудь изменить.

Может быть, она сбежала отчасти из-за этого, а Робер остался. И спустя сорок лет в этих с самого детства знакомых комнатах он все еще был ребенком, трепетавшим перед своим отцом. Луиза же была невесткой, которую терпят и к которой приглядываются, этакой маленькой Серой Мышкой, дочерью чудаковатого врача, интересовавшегося всем чем угодно, но только не своими больными.

Внезапно разразившаяся после смерти отца война и деньги, которые потекли рекой, давали возможность все разрушить и все возвести заново, да хотя бы что-нибудь сделать, наконец!

– Бедный Робер, – сказала Жанна.

– Да, – эхом отозвался нотариус. – У него не было мужества.

Он не объяснил, что хотел этим сказать: имел ли он в виду мужество, необходимое на то, чтобы вырваться и освободиться от всего навалившегося на него, от нагромождения забот, разочарований и злобы; все это со временем нависло таким тяжким грузом, что он не мог дальше нести его.

Говоря это, месье Бижуа смотрел на Луизу, а Жанна вспомнила ту сцену, которую ее невестка закатила в воскресенье, и которая была всего лишь повторением многочисленных предшествовавших сцен, вспомнила телефонный звонок Анри из деревушки в Нормандии, такой же, как его звонки из других мест, силуэт Мадлен, в мокрых шортах стыдливо крадущейся по коридору, Алису, принимающуюся кричать громче своего ребенка и намеревающуюся разбить ему голову о стену.

– Полагаю, – сказала Жанна, – что моя невестка не может рассчитывать ни на какие деньги?

– Абсолютно ни на какие. У нее есть лишь право забрать только свои личные вещи, односпальную кровать, в крайнем случае – стол и несколько стульев.

– Когда?

– Решение суда о наложении ареста на имущество будет объявлено завтра, а судебный исполнитель явится на следующий день, чтобы все опечатать. Я буду здесь. Анри со смертью отца почти автоматически получает юридическую свободу, но остается вопрос о Мад, которой еще нет восемнадцати и которой необходимо назначить опекуна. Мадам Мартино расскажет вам все подробно, потому что, как мне кажется, мы рассмотрели все заслуживающие внимания стороны дела.

Он поднялся, поклонился в сторону кровати, и, когда снова поднял голову, Жанна с удивлением увидела в его глазах слабую искру – без сомнения, искру иронии.

– Желаю вам доброго здоровья.

– Я провожу вас, – предложила Луиза.

– Если вам угодно, хотя я знаю этот дом дольше, чем вы.

– Я сразу же поднимусь, Жанна.

– Спасибо.

Дезире с тарелкой зеленой фасоли поднялась наверх раньше нее.

– Ну, вы покидаете дом?

– Кто тебе это сказал?

– Я слышала часть разговора и не жду, что мне заплатят.

– Извини меня. Я ничего не знала.

– Не имеет значения. Я же не говорю, что это твоя вина. Только теперь мне придется искать новое место, Хозяева «Золотого кольца» назад меня не возьмут, особенно теперь, когда сезон близится к концу, то же самое будет и во всех прочих отелях. Мне всегда не очень-то нравилось работать на хозяев.

Она продолжала прислушиваться:

– Твоя невестка поднимается. Я тебя оставляю. И что ты собираешься делать во всей этой бестолковшине? Ты, по крайней мере, отложила хоть немного денег на черный день? Тес!.. Я скоро вернусь…

Она не смогла удержаться, чтобы не бросить хоть и со смешком, но все-таки не без злобы:

– А ты-то еще настояла, чтобы мы полночи вычищали дом, словно перед свадьбой! Да и мне еще сегодня утром велела действовать с такими предосторожностями!

На лестнице она столкнулась с Луизой; та, усевшись на стул, который прежде занимал нотариус, стала молча смотреть, как ест ее невестка. Она уже миновала тот предел, когда еще волнуются, суетятся.

В сущности, все упростилось. Осталось лишь несколько четких линий, с жестоким ликованием, словно черным по белому начерченных нотариусом Бижуа.

– Дети знают?

– Нет еще. Анри только что вернулся из конторы. Он озабочен не знаю уж каким заказом, который, как ему кажется, не стоит выполнять, спросил, не пора ли есть, потому что месье Сальнав ждет его в два часа.

– А Мад?

– Она играет с малышом. Не знаю, что ты с ней сделала, но она кажется почти веселой. Она настаивала на том, чтобы дать рожок Бобу. Что тебе сказал доктор?

– Что я и взаправду из-за своей беспомощности должна лежать в постели. Хотя, поскольку моей доли в наследстве больше нет, я не имею права на кровать.

– Как ты можешь шутить!

– Прошу прощения. Это получилось неумышленно. Но я, видишь ли, так много испортила себе крови!

– Из-за нас?

– Из-за вас, из-за себя, из-за кучи вещей. Сама не знаю, почему я вбила себе в голову, едва очутившись в доме, что я должна сыграть некую роль.

– Ты ее сыграла.

Поняла ли Луиза, каких немыслимых трудов с воскресенья стоило Жанне поддерживать в доме относительное спокойствие, и что потребовались все ее усилия, чтобы этим утром каждый оказался у себя?

– Я хотела играть, но потом стала действовать всерьез По необъяснимым мне самой причинам я исходила из какого-то своего представления о доме.

Мне казалось, что, пока стоят стены, пока жизнь идет своим ежедневным чередом, несчастье будет предотвращено. Это было глупо, и я, вероятно, ничего не достигла. Я, казалось, забыла, что именно из-за этого дома я и уехала отсюда когда-то.

– А Робер? Ты тоже думаешь, что…

– Что он тебе сказал?

– Когда?

– Когда ты сказала ему о рецепте и о ребенке.

– Он принялся мне лгать, утверждать, что это не более чем случайность, ничего не значащее похождение, которое плохо закончилось, что он даже не уверен в своем отцовстве, но был вынужден исполнить свой долг.

– Ты поверила в это?

– Да. Я не представляла, как может быть что-то иное. И только тогда, когда я потребовала, чтобы в Пуатье он больше не ступал ни ногой, чтобы посылал этой девочке каждый месяц деньги по почте, он взорвался.

– Он признался тебе, что любил ее?

– Да! И если бы он признался мне только в этом! Все выглядело – после стольких-то лет! – словно отвратительное извержение, можно сказать, что из его рта наконец-то выплеснулся долго сдерживаемый поток ненависти. Он кричал, что никогда меня не любил, что женился на мне только потому, что его отец хотел иметь женщину в доме, и добавил, что выбрал меня как бы из протеста, потому что я была женщиной именно того типа, который его отец выносить не мог.

– Он говорил о детях?

– Да, но я уже больше не слушала, это было невозможно, я, вероятно, сошла бы с ума; у меня сложилось впечатление, что он меня всегда ненавидел и всегда считал меня ответственной за все, что происходило в доме плохого.

– Когда же произошла эта сцена?

– Первая – три месяца назад. Несколько других было потом.

– Жизнь продолжалась, как и раньше?

– А что я могла поделать?

– Ну, конечно, – прошептала Жанна, внимательно глядя на свою невестку.

– Мне удалось добиться, чтобы он обещал никогда не покидать нас.

– Он обещал это?

– Он поклялся.

– Почему?

– Из-за детей.

– А другой?

– Что «другой»?

– Другой ребенок.

– Эго не моя вина, что он сделал ребенка этой девочке. Ты на меня сейчас вдруг посмотрела, как твой брат в последнее время. Нотариус только что держал себя почти невежливо, казалось, он, приходил в восторг, сообщая мне плохие новости. Так я была женой Робера, да или нет?

– С определенной точки зрения – очевидно.

– Разве я не мать его детей? Жанна вздохнула:

– Ну да! Ну да, Луиза! Не будем спорить. Не знаю, зачем мы говорим об этом.

– Признайся, что ты злишься на меня.

– За что же?

– За все, за то, что ты знаешь, за мой образ жизни, за то, как ведут себя Анри и Мад. Я чувствую, что ты во всем винишь меня.

– Что ты собираешься делать?

– А что я могу сделать, кроме того, что сказал нотариус? У тебя есть какие-то идеи? Здесь даже нет денег, чтобы каждому из нас мог покинуть этот город. Может быть, я имею право продать драгоценности, но у меня их совсем нет. В крайнем случае, моя кузина даст мне несколько тысяч франков, вынудив меня выслушать длинную речь и заставив подписать какие-нибудь бумаги. Ты ее знаешь. Она была вчера на похоронах. Она столь же скупа, сколь и богата.

– Когда ты рассчитываешь поговорить с Анри и Мадлен?

– Не знаю. Я хотела попросить тебя сделать это. Кажется, они доверяют тебе больше, чем мне. Анри сегодня утром из-за того, что ты, должно быть, ему сказала, был почти вежлив со мной, а Мад стала совсем другой, спустившись из твоей комнаты. Не знаю только, как быть с Дезире.

– Не беспокойся. Она уйдет сегодня вечером или завтра утром. Она не ждет, что ей заплатят.

– А что будешь делать ты?

– Ты же слышала приговор месье Бижуа. Продолжать, поскольку я к этому привыкла.

– Продолжать – что? Почему бы тебе не остаться с нами? Именно к этому она и клонила, и ей удалось притвориться, что она ждет ответа Жанны без тревоги.

– А ты не боишься еще одного лишнего рта на заработок твоих детей?

– Я тоже рассчитываю пойти работать.

– Кем?

– Не знаю. Компаньонкой или кассиршей, не важно кем. Ты будешь вести хозяйство.

– А мои ноги?

– Ты сама говорила, что это пройдет через несколько дней.

– А если это случится снова?

– О тебе будут заботиться.

– Я подумаю об этом, Луиза, обещаю тебе. Я уже думала об этом. Немыслимо и представить себе, о чем я только не думала с самого утра.

– Ты вдруг заговорила как Мад.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Как Мад, когда она спустилась от тебя. Она, казалось, освободилась от всех своих забот и вдруг почувствовала себя очень легко. То немногое, что она мне сказала, она произнесла играючи, словно это больше не имеет никакого значения. Ты тоже выглядишь так, будто теперь не принимаешь вещи всерьез. Ты словно забавляешься.

– Я не забавляюсь, Луиза. Только вот возможности выбора, как и у тебя, у меня весьма сузились. Скоро, без сомнения, останется лишь один путь, и его волей-неволей придется принять. Лицо ее омрачилось в этот момент, потому что вопрос выбора напомнил Жанне три решения нотариуса и то, которое выбрал ее брат, а особенно то, которое он отверг.

– Иди есть. Дети, должно быть, ждут тебя. Ты мне их сейчас пришлешь?

– Обоих сразу? Она задумалась на мгновение:

– Почему бы и нет? В той ситуации, в которой мы оказались…

Ходить на цыпочках смысла больше не было.