Текст книги "Покойный господин Галле"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Глава 4
Мошенник в стане легитимистов

Снова оказавшись в гостинице «Луара», Мегрэ довольно сдержанно ответил на расспросы Тардивона, который встретил его, словно ближайшего друга, проводил в номер я показал письма в больших желтых конвертах, пришедших на имя комиссара.

Это было заключение судебно-медицинского эксперта, протоколы из жандармерии и из неверской полиции.

Полиция Руана также прислала дополнительные сведения о кассирше Ирме Стросс.

– Это еще не все, – торжественно заявил хозяин гостиницы. – Заходил жандармский бригадир, хотел поговорить с вами. Он просил, чтобы ему позвонили, как только вы приедете. Короче говоря, к нему трижды приходила одна женщина, наверное, после объявления в городе.

– Что за женщина?

– Матушка Каню, жена садовника из дома напротив отеля. Помните, я вам рассказывал о Маленьком замке?

– Она что-нибудь сообщила?

– Не так уж она глупа! Раз назначено денежное вознаграждение, она ничего не выболтает даром, если, конечно, действительно что-нибудь знает.

Мегрэ выложил на стол розовую папку и фотографию Эмиля Галле.

– Пошлите, пожалуйста, за этой женщиной и соедините меня с жандармерией.

Вскоре бригадир жандармов сообщил ему, что, согласно полученной инструкции, он собрал у себя в казарме всех окрестных бродяг.

Несколько минут Мегрэ сидел один в комнате перед грудой бумаг. Он послал телеграмму в Париж с просьбой сообщить сведения об Анри Галле и его любовнице. На всякий случай запросил орлеанскую полицию, проживает ли в городе некий г-н Клеман.

И, наконец, ему предстояло осмотреть комнату, где было совершено преступление, и одежду покойного, принесенную сюда после вскрытия.

Поначалу дело казалось пустячным. Неизвестным в номере гостиницы был убит человек, на первый взгляд благонравный мелкий буржуа.

Однако каждая новая деталь вместо того, чтобы прояснить дело, только еще больше его запутывала.

– Привести ее к вам, комиссар? – крикнул кто-то со двора. – Это матушка Каню.

В комнату вошла весьма добропорядочная с виду грузная особа, которая ради такого случая даже оделась поопрятней. Она сразу же устремила на Мегрэ недоверчивый взгляд крестьянки.

– Вы хотели мне что-то рассказать? Насчет господина Клемана?

– Насчет месье, который умер, и портрет которого напечатан в газете. Это правда, что вы заплатите пятьдесят Франков?

– Если вы видели его в субботу двадцать пятого июня – заплачу.

– А если я его видела два раза?

– Черт возьми, очень возможно, что вы получите все сто. Говорите.

– Сначала обещайте, что ничего не скажете моему мужу. Не потому, что он так боится хозяина, а из-за ста франков – он их пропьет. Конечно, лучше, чтобы месье Тибюрс тоже не знал, что я вам рассказывала, потому как убитый мужчина разговаривал именно с ним. Первый раз это было утром, часов около одиннадцати. Они вместе гуляли по парку.

– Вы уверены, что это был именно он?

– Так же уверена, как узнала бы вас, будь вы на его месте. Такие, как он, встречаются не каждый день. Они разговаривали, наверное, битый час. Потом через окно гостиной я увидела их второй раз. Похоже, они ссорились.

– В котором часу?

– Только что пробило пять. Вот и выходит два раза, верно?

Пока Мегрэ вытаскивал из бумажника стофранковую купюру, она не спускала глаз с его рук и вздыхала, как будто жалея, что в ту субботу не ходила по пятам за месье Клеманом.

– Мне кажется, я видела его и в третий раз, – сказала она неуверенно, – но это, наверное, не в счет. Через несколько минут месье Тибюрс проводил его до ограды.

– Это действительно не в счет, – отрезал Мегрэ, подталкивая ее к двери.

Он раскурил трубку, надел шляпу и пошел в кафе, где нашел Тардивона.

– Как давно господин Сент-Илэр живет в Маленьком замке?

– Лет двадцать.

– Что он за человек?

– Очень симпатичный! Маленький развеселый толстячок. И такой простой! Когда у меня летом много постояльцев, он сюда не заходит, потому что, как ни верти, он человек другого круга. Но в охотничий сезон он тут частый гость.

– У него есть семья?

– Он вдовец. Мы почти всегда зовем его господин Тибюрс. У него такое редкое имя. Все виноградники вон на том склоне принадлежат ему. Он сам следит за ними, время от времени ездит в Париж покутить, а потом возвращается обратно, обувает грубые башмаки… Что вам там нарассказала матушка Каню?

– Как вы думаете, сейчас он у себя?

– Вполне возможно. Я сегодня не видел его машины.

Мегрэ подошел к решетке и позвонил. Около гостиницы река делала изгиб, и поэтому вилла была последней постройкой в округе – сюда можно было войти, равно как выйти в любое время, оставаясь незамеченным.

От ворот на триста-четыреста метров тянулась крепостная стена, а дальше шли только лесные заросли.

Ворота открыл мужчина с висячими усами. Он был в фартуке садовника и от него разило спиртным. Мегрэ заключил, что, по всей видимости, это и есть супруг матушки Каню.

– Твой хозяин дома?

В ту же минуту Мегрэ увидел человека в рубашке с закатанными рукавами, который копался в моторе поливальной машины. Взгляд садовника подтвердил, что перед Мегрэ не кто иной, как Тибюрс де Сент-Илэр, а тот, оставив машину, выжидательно обернулся к посетителю.

Поскольку Каню выглядел по меньшей мере обескураженным, г-н де Сент-Илэр поднял с земли пиджак и подошел к комиссару.

– Вы ко мне?

– Комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Не будете ли столь любезны уделить мне несколько минут?

– Снова это убийство? – проворчал владелец замка, покачав головой в сторону гостиницы «Луара». – Чем я могу вам помочь?.. Проходите сюда. Не приглашаю вас в гостиную – там сейчас солнце. В этой беседке нам будет удобнее… Батист! Бокалы и бутылку шипучки. Из дальнего ряда.

Он был точно такой, каким описал его хозяин гостиницы: маленький, толстенький, румяный, с короткими неухоженными руками, одет в костюм цвета хаки, предназначенный для охоты или рыбалки: такие серийно выпускает фабрика в Сент-Этьене.

– Вы знали господина Клемана? – спросил Мегрэ, садясь в одно из металлических кресел.

– В газете сказано, что это не настоящее его имя. Как же его звали? Грелле? Желле?

– Да, Галле. Это неважно. У вас с ним были деловые отношения?

Мегрэ мог бы поклясться, что в эту минуту его собеседнику стало вдруг не по себе. Действительно, Сент-Илэру зачем-то понадобилось выглянуть из беседки и забормотать:

– Этот дурень Батист способен взять и полусухое. А вы, наверное, как и я, предпочитаете сухое. Это собственное вино, приготовленное по методу шампанских вин. Что же касается господина Клемана – будем лучше называть его так, – что я могу вам сообщить? Утверждать, что нас связывали деловые отношения, было бы преувеличением. Сказать, что я никогда его не видел, тоже было бы не совсем верно.

И пока он говорил, Мегрэ думал о другом допросе – допросе Анри Галле. Эти двое вели себя совершенно по-разному. Сын пострадавшего не стремился расположить к себе собеседника и вовсе не заботился о том, что его поведение может выглядеть странным. Он выслушивал вопросы с недоверчивым видом, молча, а затем, отвечая, взвешивал каждое слово.

Тибюрс же болтал без умолку, улыбался, размахивал руками, ходил взад и вперед по беседке, старался казаться рубахой-парнем.

Но и у того, и у другого проскальзывала затаенная тревога, может быть, страх, что им не удастся что-то скрыть.

– Знаете, к нам, владельцам замков, кто только не заходит. Я имею в виду не только бродяг, коммивояжеров, торговцев. Вернемся к господину Клеману… А вот и вино!

Все в порядке, Батист. Можешь идти. Я скоро приду взглянуть на поливальную машину. Главное, сам до нее не дотрагивайся.

Не переставая говорить, он медленно откупорил бутылку и наполнил бокалы, не уронив ни капли пены.

– Короче говоря, он как-то приходил сюда. Очень давно… Вы, наверное, знаете, что род Сент-Илэров – весьма древний и в настоящее время я являюсь его последним отпрыском. Просто чудо, что я не переписываю бумажки в какой-нибудь конторе в Париже или где-то в захолустье. Если бы не наследство двоюродного брата, разбогатевшего в Азии… В общем, я хочу сказать, что мое имя значится во всех родословных книгах. Мой отец сорок лет отличался легитимистскими взглядами. Ну, а я…

Он улыбнулся, выпил пенистое вино, по-простонародному прищелкнув языком, подождал, пока Мегрэ опорожнит свой бокал, и наполнил его снова.

– Наш господин Клеман, которого я отродясь не знал, пришел как-то ко мне, вручил рекомендательные письма от французского и иностранного дворянства и дал понять, что он является кем-то вроде официального представителя легитимистского движения во Франции. Я не перебивал его.

Наконец, он подошел к тому, куда клонил: попросил у меня две тысячи франков в фонд пропаганды. Я отказал, тогда он стал рассказывать о какой-то там аристократической семье, оказавшейся в нищете, и о подписке в ее пользу. Начали мы с двух тысяч франков, потом дошли до ста. В конце концов, я дал ему пятьдесят.

– Когда это было?

– Несколько месяцев назад. Точно не помню. В разгар охотничьего сезона. Почти каждый день в одном из окрестных замков устраивали облавные охоты. И почти везде видели этого субъекта. Не сомневаюсь, что он специалист по такого рода мошенничеству. Но не обращаться же мне в полицию из-за каких-нибудь пятидесяти франков?.. Ваше здоровье!.. Через некоторое время он имея наглость появиться снова. Вот и все.

– Когда именно?

– Ну, где-то в конце прошлой недели.

– Правильно, в субботу. Он даже приходил дважды, если не ошибаюсь.

– Вы просто ас, комиссар! Действительно дважды. Утром я отказался его принять. Днем он поймал меня в парке.

– Просил денег?

– Нет, черт возьми! Даже не знаю, зачем он приходил.

Все те же разговоры о реставрации монархии… Ну, допивайте. Не оставлять же вино в бутылке. Послушайте, вы не верите в то, что он покончил с собой? Наверное, дошел до ручки.

– Выстрел был сделан с расстояния семи метров, а револьвер не найден.

– Тогда, конечно… А что вы об этом думаете? Какой-нибудь бродяга проходил мимо и…

– Трудно поверить. Дорога, куда выходят окна комнаты, ведет только к вашему поместью.

– Но здесь нет входа, – запротестовал г-н де Сент-Илэр. – Уже много лет ворота на крапивную дорогу заперты, и я даже затрудняюсь сказать, где ключи. Я велю принести еще бутылку?

– Благодарю. Полагаю, вы ничего не слышали?

– Что именно?

– Выстрела в субботу вечером.

– Ровным счетом, ничего. Я рано ложусь. Об убийстве узнал на следующее утро от своего камердинера.

– А вам не пришло в голову сообщить в полицию о визите господина Клемана?

– Черт возьми… – чтобы скрыть замешательство, он неестественно засмеялся. – Я решил, что бедолага и так достаточно наказан. Такое имя, как мое, принято встречать в газетах только в разделе светской хроники.

Мегрэ неотступно, словно навязчивая мелодия шарманки, преследовало смутное и неприятное ощущение, что во всем, что касалось смерти Эмиля Галле, сквозит какая-то фальшь: и в личности самого покойного, и в словах его сына, и даже в смехе Тибюрса де Сент-Илэра.

– Вы остановились у милейшего Тардивона? Это наш бывший повар. С тех пор он сколотил неплохой капиталец.

Вы действительно не хотите больше вина? Этот кретин-садовник вывел из строя поливальную машину, и когда вы пришли, я пытался ее починить. В деревне нужно уметь делать все. Если вы останетесь здесь еще на несколько дней, комиссар, заходите ко мне вечерком, поболтаем. Жить в гостинице при таком наплыве туристов, наверное, невыносимо?

У ворот он взял Мегрэ за руку, которую тот ему, впрочем, не протягивал, и пожал ее с преувеличенной сердечностью.

Шагая вдоль Луары, Мегрэ мысленно отметил две детали. Во-первых, Сент-Илэр не мог не знать о сделанном в городе объявлении и, следовательно, понимал, какое значение придает полиция словам и поступкам г-на Клемана в течение субботы, но тем не менее выжидал, а заговорил только тогда, когда понял, что его собеседник уже в курсе событий. Во-вторых, он по меньшей мере один раз соврал, утверждая, что в субботу утром отказался принять посетителя, а днем тот поймал его в парке.

В действительности, как раз утром они гуляли по парку.

А днем прекраснейшим образом беседовали в гостиной замка.

Значит, остальные слова тоже могли быть ложью, заключил комиссар.

Он вышел к крапивной дороге. С одной стороны ее ограничивала стена, беленная известью и замыкавшая парк Тибюрса де Сент-Илэра, а с другой – возвышалась одноэтажная пристройка к гостинице «Луара». Над высокой травой, кустарником, зарослями крапивы кружились шмели. Тенистая аллея, окаймленная рядами дубов, метров через сто упиралась в старые ворота с узорчатой решеткой.

Мегрэ из любопытства дошел до самых ворот, которые, по словам хозяина, не открывались уже много лет, а ключи якобы были потеряны, хотя одного взгляда на заржавленный замок было достаточно, чтобы заметить, что кое-где на ржавчине виднелись свежие царапины. Более того, через лупу Мегрэ разглядел четкие следы, оставленные ключом, которым отпирали этот старый замок.

– «Завтра же сфотографировать», – решил Мегрэ.

Он повернул обратно, глядя под ноги, и снова мысленно представил себе г-на Галле, чтобы подвести итоги сегодняшнего дня.

Однако образ Галле вместо того, чтобы стать полнее и четче, становился еще более расплывчатым. Лицо мужчины в мешковатом пиджаке постепенно таяло и вообще ускользало из памяти.

Единственным подлинным изображением покойного, которым располагал Мегрэ, была фотография: но и на ней словно сменялись одно за другим разные лица, и ему никак не удавалось соединить их в цельный, законченный образ.

Комиссар пытался восстановить в памяти половину лица, худую волосатую грудь – то, что он видел на школьном дворе, пока доктор суетился за его спиной. Он также вспомнил голубой ялик, который Эмиль Галле построил в Сен-Фаржо, усовершенствованные рыболовные снасти, г-жу Галле, сперва в платье из лилового шелка, затем в траурной вуали, – невозмутимую, высокомерную, идеальное воплощение дамы из мелкобуржуазной среды.

Зеркальный шкаф, перед которым Эмиль Галле, наверное, надевал свой пиджак… Все эти письма на бланках фирмы, в которой он давным-давно не служил». Ежемесячный баланс, который он скрупулезно подводил, восемнадцать лет назад бросив свою профессию коммивояжера… Стаканчики, лопатки для торта… По всей видимости, он покупал их сам!

«Кстати, его чемоданчик с образцами не был обнаружен, – отметил про себя Мегрэ. – Должно быть, он где-то его оставлял».

Машинально Мегрэ остановился в нескольких метрах от окна, там, где убийца целился в жертву. Но он даже не взглянул на окно. Он был слегка взволнован: ему вдруг показалось – достаточно небольшого усилия, чтобы соединить воедино все грани образа Эмиля Галле.

Однако в его памяти возник Анри – такой, каким он его видел, чопорный и высокомерный, и мальчик с асимметричным лицом, принявший первое причастие. Дело, которое инспектор Гренье из Невера назвал «историей не из приятных» и которым сам Мегрэ начал заниматься нехотя, на глазах становилось все более сложным, а покойный превращался в трагикомический персонаж.

Раз десять Мегрэ отгонял шмеля, кружившего над его головой, словно крошечный самолетик.

– Восемнадцать лет! – произнес он вполголоса.

Восемнадцать лет поддельных писем с подписью «фирма „Ньель“, открыток, пересылаемых из Руана, и параллельно с этим восемнадцать лет ничем не примечательной, скромной жизни в Сен-Фаржо, лишенной каких бы то ни было волнений.

Комиссар изучил психику злоумышленников, преступников и мошенников. Он знал, что ими всегда движет какая-то скрытая страсть. Именно такую страсть искал он в человеке с бородкой, с мешками под глазами и непомерно большим ртом. Этот человек мастерил усовершенствованные рыболовные снасти и разбирал старые часы.

И тут Мегрэ возмутился.

Ради этого лгать восемнадцать лет! Вести двойную жизнь, организованную с такой тщательностью!

Однако не это было самым непонятным. Иногда аналогичные ситуации удается сохранить несколько месяцев, реже – несколько лет. Но никак уж не восемнадцать! Галле состарился. Г-жа Галле раздобрела, стала надменной, Анри вырос. Принял первое причастие, сдал экзамены на степень бакалавра, достиг совершеннолетия. Переехал в Париж, наконец, завел любовницу. А Эмиль Галле продолжал посылать себе письма от имени фирмы «Ньель», заранее сочинять открытки на имя жены и прилежно переписывать несуществующие заказы.

«Он соблюдал диету».

У Мегрэ до сих пор звучал в ушах голос г-жи Галле. Комиссар так увлекся своими мыслями, что пульс у него бился учащенно, а трубка погасла.

«Восемнадцать лет! И ни разу не попасться!»

Просто невероятно. Будучи профессионалом, комиссар понимал это лучше, чем кто-либо другой. Не случись преступления, Галле спокойно умер бы в собственной постели, предварительно приведя в порядок свои бумаги. А г-н Ньель весьма изумился бы, получив извещение о его смерти.

Все это выглядело настолько чудовищно, что от картины, которую мысленно нарисовал себе комиссар, вдруг повеяло такой безысходной тоской, как бывает иногда, когда непредсказуемые события меняют весь ход жизни.

И уже по чистой случайности Мегрэ поднял голову и увидел на белой стене поместья, как раз напротив комнаты, где было совершено убийство, какое-то темное пятно. Он подошел поближе: это был след, оставленный между двумя камнями чьим-то ботинком. Такой же, хотя менее заметный след темнел чуть выше.

Кто-то взбирался здесь на стену, уцепившись за низко нависшую ветку… В ту минуту, когда комиссар постарался представить себе, как это происходило, ему показалось, что кто-то стоит в конце дороги у реки. Он резко обернулся, но успел лишь разглядеть, что это женщина – высокая крупная блондинка с правильными чертами лица, как у античной статуи.

Женщина сразу же быстро зашагала прочь: значит, она за ним следила.

В памяти комиссара тут же промелькнуло имя: Элеонора Бурсан. До сих пор он еще не пробовал представить себе возлюбленную Анри Галле, но тем не менее сейчас был почти уверен, что это – она. Он ускорил шаг и вышел на набережную в ту минуту, когда женщина сворачивала на шоссе.

– Я скоро вернусь, – бросил он хозяину гостиницы, который пытался задержать его разговором.

Он пробежал несколько метров, пока незнакомка не могла его видеть, надеясь сократить разделявшее их расстояние. Не только силуэт женщины хорошо сочетался с именем Элеоноры Бурсан: именно такую женщину мог выбрать себе Анри.

Когда Мегрэ дошел до перекрестка, его ждало разочарование. Женщина исчезла. Напрасно вглядывался он в полумрак бакалейной лавки, в помещение соседней кузницы. Комиссара утешало лишь одно – он знал, где ее искать.

Глава 5
Экономные любовники

В то утро у бригадира жандармов сложилось, вероятно, превратное впечатление о завидной участи полицейских.

Сам он был на ногах с четырех утра и уже проехал на велосипеде километров тридцать, сначала по предрассветному холоду, потом по все усиливавшейся жаре, прежде чем добрался до гостиницы «Луара», где периодически проверялись книги регистрации приезжих.

Было два часа. Большинство отдыхающих прогуливались по берегу реки или купались. Два конеторговца о чем-то спорили на террасе, а хозяин с салфеткой, перекинутой через руку, подравнивал ряды столиков и ящики с лавровыми деревцами.

– Вы не хотите поздороваться с комиссаром? – забеспокоился Тардивон. И конфиденциально добавил шепотом: – Он как раз в той комнате, где было совершено убийство. Он получил из Парижа целую кучу бумаг и фотографий.

Таким образом, через несколько минут жандарм уже стучал в дверь и говорил, оправдываясь:

– Меня надоумил хозяин, господин комиссар. Когда он сказал, что вы осматриваете место преступления, я не смог удержаться. Я знаю, у вас в Париже особые методы, и если я вам не помешаю, я был бы счастлив понаблюдать, как вы работаете, и поучиться у вас.

Это был славный парень с круглым румяным лицом, на котором было написано явное желание понравиться приезжему. Он старался не мешать, что было не так-то просто при его кованых сапогах и фуражке, которую он не знал куда деть.

Окно было распахнуто настежь. Солнце ярко освещало крапивную дорогу, но в комнате, находившейся в тени, было почти темно. Мегрэ в одной рубашке, с трубкой в зубах, с расстегнутым пристежным воротничком и развязанным галстуком пребывал в прекрасном настроении, чем, наверное, удивил жандарма.

– Ну, что ж, садитесь вот сюда. Правда, знаете ли, ничего в этом интересного нет.

– Вы чересчур скромны, господин комиссар.

Это прозвучало так наивно, что Мегрэ отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Он принес в комнату все, что имело отношение к делу. Убедившись, что стол, покрытый ситцевой скатертью с красными узорами, не таит в себе ничего примечательного, он разложил на нем все бумаги – от заключения судебно-медицинского эксперта до фотографий окрестностей и жертвы, которые послал ему сегодня утром отдел идентификации.

И, наконец, скорее из суеверия, нежели для пользы дела, он поставил на камин из черного мрамора, рядом с медным подсвечником, фотографию Эмиля Галле.

На полу не было ковра. На дубовом паркете, покрытом лаком, первые приехавшие сюда полицейские обвели мелом контуры тела, там, где его обнаружили.

В окно с улицы доносился неясный гул: пели птицы, шелестела листва, гудели мухи, кудахтали куры на дороге, и все эти звуки перекрывались доносившимися из кузницы ударами молота о наковальню.

Иногда на террасе раздавались приглушенные голоса или было слышно, как по подвесному мосту проезжает машина.

– Ну уж в документах у вас недостатка нет. Никогда бы не подумал… – неуверенно начал жандарм.

Но комиссар не слушал. Покуривая трубку, он нетерпеливо расстилал на полу, там, где раньше находились ноги трупа, черные брюки из прочного сукна. Прослужив своему владельцу уже лет десять, о чем свидетельствовали некоторые залоснившиеся места, они могли бы прослужить еще столько же. Таким же образом Мегрэ разложил перкалевую рубашку, а сверху – манишку. Однако эта одежда выглядела бесформенной кучей, и только когда комиссар поставил возле брюк пару туфель, весь ансамбль сразу же приобрел странный, но вполне впечатляющий вид.

Нет, он вовсе не походил на безжизненное тело, в нем скорее было что-то карикатурное, и, взглянув на пол, жандарм смущенно хихикнул.

Мегрэ не смеялся. Грузный, поглощенный своими мыслями, он медленно и размеренно вышагивал по комнате. Он осмотрел пиджак, повесил его на вешалку, убедившись, что в том месте, куда ударили ножом, материя не порвана: Жилет же, порванный на уровне левого кармана, занял свое место поверх манишки.

– Значит, вот так он был одет, – заключил Мегрэ вполголоса.

Он взглянул на фотографию, присланную отделом идентификации, осмотрел свое творение и добавил к этому бесплотному манекену высокий целлулоидный пристежной воротничок и черный атласный галстук.

– Итак, в субботу он ужинал в восемь. Ел мучное, потому что соблюдал диету. Затем по обыкновению просмотрел газеты и пил минеральную воду. В начале одиннадцатого вошел в эту комнату, пиджак снял, а пристежной воротничок и туфли оставил.

В действительности, Мегрэ говорил не столько для жандарма, который прилежно слушал, считая своим долгом одобрительно кивать головой после каждой фразы, сколько для самого себя.

– Где же в тот момент был нож? Нож с лезвием на пружине, но карманной модели – такой многие носят. Постойте-ка…

Он закрыл лезвие ножа, лежавшего на столе рядом с другими вещественными доказательствами, и сунул нож в левый карман черных брюк.

– Нет, так оттопыривается.

Он переложил нож в правый карман и остался доволен.

– Вот так. Нож лежал у него в кармане. Он еще был жив.

А между одиннадцатью и половиной первого, по заключению врача, господин Галле уже умер. Туфли его испачканы известкой и мелким песком. А напротив окна, на стене поместья Тибюрса де Сент-Илэра я обнаружил следы, оставленные примерно такими же туфлями. Неужели он снял пиджак для того, чтобы взобраться на стену? Не следует забывать – он ведь из породы людей, которые даже дома не чувствуют себя свободно.

Мегрэ все время находился в движении, обрывал фразы на полуслове, даже не глядел на своего молчаливого слушателя, застывшего на стуле.

– В камине, откуда на лето убрали решетку, я нашел кусочек сожженной бумаги. Повторим действия, которые он должен был совершить: снял пиджак, сжег бумаги, разбросал пепел с помощью подсвечника (на меди обнаружены следы сажи), вылез через окно, взобрался на стену напротив и вернулся обратно тем же путем. Наконец, достал из кармана нож и открыл его. Это не так уж много, но если знать, в какой последовательности были совершены эти действия…

Между одиннадцатью и половиной первого ночи он снова был здесь. Окно открыто, и он получает пулю в голову.

На этот счет нет никаких сомнений. Сначала выстрел, потом удар ножом. Стреляли с улицы. Тогда Галле хватает нож. Он не пытается выйти, а это означает, что убийца вошел в комнату. Более того, у Галле снесена часть лица. Из раны хлещет кровь, а около окна нет ни капли крови. Это говорит о том, что, будучи раненным, он двигался лишь в радиусе двух метров. «Большой кровоподтек на левом запястье», – пишет врач, производивший вскрытие. Следовательно, Галле держал нож в левой руке, и его схватили за руку, чтобы повернуть его же оружие против него самого.

Лезвие задело сердце, и он падает замертво. Галле роняет нож, но убийца не беспокоится на этот счет, зная, что на нем остались только отпечатки пальцев жертвы. Бумажник остался в кармане Галле, ничего не украдено. Тем не менее отдел идентификации утверждает, что на чемодане обнаружены микроскопические кусочки резины, словно кто-то трогал его руками в резиновых перчатках.

– Любопытно, любопытно, – вежливо восхитился жандарм, который не смог бы повторить и четверти того, что услышал.

– Самое интересное, что кроме следов резины обнаружены еще следы ржавчины…

– Может быть, револьвер был ржавый?

Мегрэ замолчал, встал у окна. Его фигура выделялась на фоне яркого прямоугольника. Без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами, он казался огромным. Над его головой вился голубоватый дымок трубки.

Жандарм послушно сидел в своем углу, не решаясь пошевелиться.

– Вы не зайдете взглянуть на моих бродяг? – робко спросил он.

– Они все еще там? Отпустите их!

И Мегрэ вернулся к столу, взъерошил себе волосы, переложил розовую папку, поправил фотографии и перевел взгляд на собеседника.

– У вас есть велосипед? Не проедетесь ли до вокзала узнать, в котором часу в субботу сел на парижский поезд Анри Галле – молодой человек двадцати пяти лет, высокий, худой, бледный, одетый в темное, в очках в черепаховой оправе? Да, кстати, вы ничего не слышали о некоем господине Жакобе?

– Только то, что в Библии,[1]1
  По-французски библейское имя Иаков звучит «Жакоб».


[Закрыть] – отважился сострить жандарм.

Одежда Эмиля Галле по-прежнему была разложена на полу, напоминая карикатуру на труп. Когда жандарм уже направлялся к двери, постучал и вошел Тардивон.

– К вам, комиссар. Дама по фамилии Бурсан хотела бы с вами поговорить.

Жандарм охотно остался бы, но комиссар не пригласил его. С удовлетворением осмотрев комнату, Мегрэ распорядился:

– Пусть войдет!

Он склонился над плоским манекеном, из которого словно выпустили воздух, подумал и вонзил нож на место сердца, потом, улыбнувшись, примял пальцем табак в трубке.

Элеонора Бурсан была одета в скромный светлый костюм, отнюдь ее не молодивший, и вместо своих тридцати выглядела на все тридцать пять.

На чулках у нее не было ни морщинки, туфли – безукоризненны, а белокурые волосы под светлой соломенной шляпой тщательно уложены. Туалет довершали перчатки.

Мегрэ отошел в темный угол, ему интересно было посмотреть, как она будет себя вести. Когда Тардивон ввел ее в комнату, она помедлила, словно удивленная контрастом между ярким светом, лившимся из окна, и полумраком, царившим в помещении.

– Комиссар Мегрэ? – наконец произнесла она, сделав несколько шагов и повернувшись к комиссару, присутствие которого скорее угадала. – Простите, что побеспокоила вас, сударь.

Он вышел к ней из темноты.

– Присядьте, пожалуйста.

Мегрэ стал ждать, никак не помогая ей начать разговор, даже не пытаясь скрыть свое дурное настроение.

– Наверное, Анри говорил вам обо мне: поэтому я сочла возможным побеспокоить вас, раз уж нахожусь сейчас в Сансере.

Он по-прежнему молчал, но ее было не так-то легко смутить. Говорила она, не торопясь, и манерой держаться чем-то напоминала г-жу Галле.

Но это была другая г-жа Галле – моложе и, наверное, красивее, чем в свое время мать Анри, но не менее представительная и принадлежащая к тому же избранному кругу.

– Вы должны войти в мое положение. После этой… этой ужасной драмы я хотела уехать из Сансера, но Анри в письме посоветовал мне остаться. Я вас уже видела несколько раз. Местные жители сказали мне, что вы ищете убийцу.

Тогда я решилась зайти и спросить, нашли ли вы что-нибудь? Разумеется, мое положение в некотором роде двусмысленно, поскольку я никем не прихожусь Анри и не член его семьи.

Ее слова не походили на заранее приготовленную речь.

Говорила она гладко, не торопясь.

Несколько раз ее взгляд задерживался на ноже, воткнутом в затейливо разложенную на полу одежду, но волнения на ее лице не отразилось.

– Ваш любовник поручил вам как следует меня прощупать? – спросил Мегрэ нарочито грубо.

– Ничего он мне не поручал! Он убит свалившимся на него горем. И это ужасно: ведь я даже не могла быть с ним рядом на похоронах.

– Вы давно знакомы?

Казалось, она не заметила, что разговор превратился в допрос, голос ее звучал по-прежнему ровно.

– Три года. Мне тридцать. Анри всего двадцать пять.

Я – вдова.

– Вы уроженка Парижа?

– Я из Лилля. Мой отец был главным бухгалтером на ткацкой фабрике. В двадцать пять лет я вышла замуж за инженера, а меньше чем через год после свадьбы он погиб в результате несчастного случая на текстильном предприятии, где работал. Мне полагалась пенсия. Но администрация заявила, что несчастный случай произошел по вине пострадавшего. Тогда я была вынуждена зарабатывать себе на жизнь, но мне не хотелось жить там, где все меня знали, и я переехала в Париж. Устроилась кассиршей в торговую фирму на улице Реомюра. Я возбудила дело против фабрики мужа. Процесс длился два года. Я выиграла дело и, поскольку уже не нуждалась в деньгах, бросила работу.

– Вы работали кассиршей, когда познакомились с Анри Галле?

– Да. Он часто приходил к моим хозяевам как агент по продаже ценных бумаг от банка Совринос.

– Между вами никогда не заходила речь о браке?

– Сначала мы об этом говорили, но если бы я вышла замуж до решения суда, мои шансы получить пенсию значительно уменьшились бы.

– Вы стали любовницей Галле?