Текст книги "Невиновные"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Наверное, я разыгрывал из себя важную персону…

– Я наполню ванну. Вы полежите подольше в воде, а потом побреетесь, если руки не будут очень трястись.

– У меня трясутся руки?

– Немного. Да это и естественно.

– Здесь я не пил коньяк, верно?

– Нет, я подала вам только стакан вина. И если бы отказала, то вы, возможно, рассердились бы, а дети были в своих комнатах…

Она пошла открывать краны. Он слышал такой домашний и успокаивающий шум текущей воды.

– Пока вы будете принимать ванну, я поставлю овощи на огонь.

– А который час?

– Около одиннадцати… Одевайтесь полегче, на улице жарко. Я не настаиваю, чтобы вы целый день лежали в постели; вам пойдет на пользу, если вы сходите к себе в мастерскую…

– Я тоже так думаю.

Ему захотелось взять ее руку и поцеловать. Она пошла закрывать краны.

– Встаньте-ка, я посмотрю, как вы держитесь на ногах.

Сказала это вроде бы в шутку, а подумала всерьез. Он поднялся, прошел до окна, потом обратно.

– Ну как? Выдержал экзамен?

– Да… Я могу оставить вас одного.

Он долго чистил зубы, надеясь избавиться от противного вкуса во рту.

Потом снял пижаму и вытянулся в ванне.

Брился он тщательней обычного, выбрал один из лучших своих костюмов и светлый галстук. Он хотел предстать перед детьми в хорошей форме.

Первой вернулась домой Марлен.

– Гляди-ка! Ты уже на ногах?

– Это была ложная тревога. Вчера после обеда у меня заболело горло, и я перепугался, что начинается ангина…

– Какой ты элегантный! Вот это да! К кому ты идешь?

– К своим товарищам по работе.

Жан-Жак, в свою очередь, тоже воскликнул:

– Уже встал?

– Как видишь… Болезни обходят меня стороной.

Так оно и было: дети ни разу не видели, чтобы он целый день провел в постели.

За столом он выпил стакан красного вина и почувствовал, что ему стало лучше.

– Когда у тебя экзамен?

– Через три дня.

– Не сомневаюсь, что ты сдашь его блестяще.

– Хотел бы я быть так же уверен, как ты. Они там становятся все строже и строже…

Оказавшись на улице, он смотрел на солнечные блики, как будто давно их не видел. Ему навстречу шли люди, другие обгоняли его, и он ничего о них не знал, даже не задерживал на них внимания. Все это были люди с присущими им слабостями и доблестями.

– Добрый день! – поздоровался он с мадам Кутано.

Она потеряла мужа, прожив с ним всего три года. Он был офицером и упал с лошади, зацепившись за ветку в лесу.

Она стала работать и мало-помалу вновь обрела душевное равновесие и доброе расположение духа.

– Привет всем! – крикнул он, входя в мастерскую.

И вдруг он заметил свой эскиз, сделанный накануне. Даван его не обманул.

Это была лучшая вещь, какую он создал в своей жизни.

Глава 6

Он сидел один в гостиной перед телевизором и погруженный в свои думы, когда почувствовал, что рядом кто-то есть. Это была Марлен, он и не слышал, как она вошла.

Она робко положила свою руку на его и проворковала:

– Тебя не очень огорчает, что я проведу часть каникул на вилле моих друзей? Но я буду рада побыть с тобой на острове Поркероль…

Наступило молчание. На экране ковбои гонялись друг за другом.

– А Жан-Жак приедет к нам?

– Не знаю. Он еще ничего не говорил о своих каникулах. Я предоставляю ему свободу выбора. Наверняка у него тоже есть друзья…

– Ты потрясающий отец!

И она звонко поцеловала его в щеку.

Они оба, Жан-Жак и она, наблюдали, какую печальную жизнь он ведет с тех пор, как умерла их мать, но из деликатности не решались быть ближе с отцом.

В эту ночь он спал лучше. Утром он заметил, что шкаф и ящики комода опустели, вещей Аннет там не было. Он спросил себя, правильно ли поступил, последовав совету Натали.

Завтракал Селерен, как обычно, один, потому что первым уходил на работу.

На углу бульвара Бомарше он столкнулся с полицейским в форме, обернулся и узнал сержанта Ферно, того самого, что приходил сообщить ему печальную новость. Сержант тоже оглянулся.

– По-моему, вы не на своем участке, – пошутил Селерен.

– Верно. До заступления на службу иду по своим делам.

Он внимательно посмотрел на Селерена.

– У вас все в порядке?

– В порядке, насколько это возможно.

Ферно колебался, но все же задал вопрос, который вертелся у него на языке:

– А вы ходили на улицу Вашингтона?

– Зачем?

Казалось, сержант сожалел, что завел этот разговор.

– Не знаю… Ну, например, чтобы найти дом, из которого вышла ваша жена…

– Вы уверены, что она вышла из какого-то дома на этой улице?

– Во всяком случае, это утверждают два свидетеля.

– Вы проводили расследование?

У Селерена закралось подозрение, что полицейский что-то от него скрывает.

– Вышла ли она из какого-то дома или шла откуда-то, нас не касается. Для расследования важен сам факт несчастного случая…

Тревожный и подозрительный взгляд Селерена смутил его, и он поспешил пожать ему руку.

– Извините. Меня ждут на площади Бастилии…

Ничего определенного он не сказал. Ограничился одним вопросом, но этого было достаточно, чтобы взволновать Селерена. Не следовало ли ему самому сходить туда и расспросить свидетелей? Не удивило ли сержанта то, что он об этом не позаботился?

На улице Севинье все уже сидели за работой, и Жюль Давай был занят непростой сборкой брошки вдовы Папен.

– Ничего нового?

– Ничего. Все идет своим чередом.

– Мне сейчас нужно отлучиться на несколько часов…

Он сказал это скрепя сердце. Ему было не по душе то, что он собирался предпринять. Он чувствовал себя виноватым за это перед Аннет.

Он был без машины. Он редко пользовался ею, когда отправлялся на работу, это было совсем близко.

Селерен сел в автобус. Было тепло. Солнце сияло по-прежнему, и кое-где на террасах кафе уже сидели люди.

Он вышел на остановке «Авеню Георга Пятого» на углу улицы Вашингтона и чуть не повернул обратно. Предчувствие говорило, что он не прав, что Аннет заслужила покой.

Тем не менее он разыскал желтую лавочку торговца зеленью, над которой красовалась вывеска с именем Джино Манотти.

Хозяин вместе с женой были в лавке, они опорожняли ящик грейпфрутов.

– Что вам угодно?

У него был сильный итальянский акцент и иссиня-черные волосы южанина.

– Меня зовут Жорж Селерен…

– Как вы сказали?

– Жорж Селерен…

– Вы кого-то представляете?

– Нет. Я муж той женщины, которую сбил фургон почти что напротив вас…

– Припоминаю…

Он о чем-то переговорил по-итальянски с женой.

– Это было ужасное зрелище… Можно было подумать, что она нарочно бросилась под колеса… Но нет! Она поскользнулась на мокрой мостовой…

– Откуда она шла?

Она вышла из дома…

– Какого?

– Я считаю, что из сорок седьмого… А другой свидетель – он стоял на тротуаре – клянется, что из сорок девятого…

– Вы ее видели прежде?

– Знаете, тут столько людей проходит…

– Благодарю вас.

Селерен не знал ни имени, ни адреса второго свидетеля, и он отправился в полицейский участок на улице Сент-Оноре.

На скамейке сидели ожидающие приема. Он хотел было занять место в конце очереди, но полицейский, сидевший по другую сторону перегородки, знаком подозвал его к себе.

– Что вам нужно?

– Я Жорж Селерен…

Полицейский нахмурил лоб, как будто это имя ему что-то напоминало.

– Я муж женщины, которую раздавил фургон по перевозке мебели на улице Вашингтона…

– Вот как… Я что-то припоминаю… Но этим делом занимался сержант Ферно. Его сейчас здесь нет.

– Я знаю. Я его только что встретил.

– И что же вы хотите?

– Я разыскал Джино Манотти, торговца зеленью.

– Славный человек…

– Мне хотелось бы узнать имя и адрес другого свидетеля, прохожего, присутствовавшего при несчастном случае.

Полицейский посмотрел на него почти таким же взглядом, каким немного раньше посмотрел сержант Ферно.

– Для этого мне нужно найти протокол… Сейчас я здесь один… Не могли бы вы зайти через полчаса?

Он пошел по улице. Что еще ему было делать? Потом зашел в бар выпить чашку кофе.

Он стал сверхчувствительным. Достаточно было блеска у кого-то во взгляде или нахмуренных бровей, чтобы пробудить в нем подозрительность.

Полчаса тянулись долго. У него хватило времени постоять перед двумя десятками витрин и осмотреть все там выставленное.

Когда он вернулся в полицейский участок, принимавший его полицейский сразу же протянул ему бумажку с именем и адресом:

«Жерар Верн, представитель компании по торговле растительным маслом „Белор“. Проспект Жана-Жореса, Исси-ле-Мулино».

Он сел в поезд метро, спросил, где ему нужно выйти, и вскоре разыскал жилище представителя компании «Белор». Было слышно, как во всех квартирах женщины делают уборку. Консьержка мела лестницу.

Он позвонил, ему открыла женщина в шлепанцах, одетая по-домашнему.

– Что вам нужно?

– Мсье Верн дома?

– Да, но он лежит в постели, у него грипп.

– Не мог бы я обменяться с ним парой слов?

– Вы инспектор из торгового дома «Белор»?

– Нет.

– И не доктор?

Она смотрела на него подозрительно.

– Пойду посмотрю, проснулся ли он…

Через некоторое время она вернулась.

– Не обращайте внимания на беспорядок. Я еще не закончила уборку.

Она провела его в узкую спальню, где лежал не бритый уже дня два мужчина.

Он немного приподнялся, чтобы откинуться спиной на подушку, и с любопытством посмотрел на посетителя.

– По-моему, я никогда раньше вас не видел…

– Да. Но вы видели мою жену.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы давали показания в качестве свидетеля по поводу несчастного случая на улице Вашингтона.

– Правильно. А вы кто?

– Ее муж.

– И что вы хотите узнать?

– Если вы действительно видели, как моя жена вышла из дома…

– Только теперь вы пришли спросить меня об этом? Не очень-то вы торопились…

– Вы ее видели?

– Как вас сейчас вижу. После того как это случилось, я посмотрел на номер дома. Сорок девятый. Там еще две медные таблички слева от входа, какие бывают у врачей. Да полиция все это знает…

– Она бежала?

– Не то чтобы бежала… Шла очень быстро, как человек, который спешит, и вдруг захотела перейти улицу… Шел сильный дождь… Она поскользнулась и упала прямо перед колесами грузовика…

– Вы уверены, что она вышла из какого-то дома?

– Я достаточно наблюдателен, чтобы быть в себе уверенным.

– Благодарю вас… Извините, что побеспокоил…

Он вернулся на метро до станции «Авеню Георга Пятого». В самом деле, он взялся за это слишком поздно, но если до сегодняшнего дня он ничего не делал, так это из уважения к жене. Точно так же за двадцать лет брака он ни разу не открыл ни одного ее ящика.

Начал он с номера сорок седьмого. Ему повезло: консьержка была у себя. У него в бумажнике все еще хранилась фотокарточка Аннет.

В помещении пахло тушеным мясом с луком. Консьержка была молодая и приветливая.

– Если вы насчет найма квартиры…

– Нет.

Он протянул ей фотографию.

– Вы когда-нибудь видели эту женщину?

Она внимательно посмотрела, потом подошла к окну, чтобы лучше видеть.

– Она мне кого-то напоминает… Даже этот белый воротничок… Не та ли это дама, которую задавила машина недалеко отсюда?

– Да. Приходила ли она к кому-нибудь в вашем доме?

– Нет, насколько я знаю. А проникнуть в дом так, чтобы я не знала, очень трудно. Особенно после обеда, когда я шью в маленькой гостиной…

– Благодарю вас… Извините…

Он то и дело извинялся. Наверное, от застенчивости, которая сохранилась у него с детства.

Соседний дом был побогаче. Консьержка подметала лестницу, и ему пришлось подождать перед застекленной дверью швейцарской, пока она спустится с ведром в одной руке и шваброй в другой.

– Что вам надо?

Она была постарше консьержки из сорок седьмого, и у нее были маленькие подозрительные глазки.

– Меня зовут Селерен…

Он воображал, что все должны знать подробности несчастного случая и фамилию жертвы.

– И что же вы хотите этим сказать? – И она добавила, открывая дверь швейцарской:

– Подождите, пока я освобожусь от этого…

Черная кошка спрыгнула со стула, на котором лежала бархатная подушечка, и, выгнув спину, стала тереться о ноги посетителя.

– Проходите. И скажите мне прямо, что вам от меня нужно. Надеюсь, вы не продаете пылесосы или энциклопедии? А что касается ясновидящей с шестого этажа, так она уже почти год, как умерла… А люди все еще приходят и спрашивают ее…

Как бы нехотя он протянул фотографию.

– Вы знали эту женщину?

Она с живостью подняла голову и посмотрела на него более внимательно.

– Вы ее муж?

– Да.

Она явно колебалась.

– Вы обращались в полицию?

– Да, и снова обращусь, если понадобится.

В груди у него сжалось, ноги дрожали. Было очевидно, что консьержка знала нечто для него очень неприятное.

– Вы давно были женаты?

– Почти двадцать лет.

– Так вот, восемнадцать лет она приходила сюда.

В горле у него встал комок, он едва мог говорить. Теперь он проклинал сержанта Ферно и его двусмысленный тон.

– И часто она приходила?

– Не каждый день, но не меньше трех раз в неделю. Ничего не поделаешь!

Раз вы муж, так имеете право все знать, так ведь? Сперва, когда они сняли квартиру, я приняла их за супругов… Всем занимался он: покупал мебель, обои, словом – все-все… И должна вам сказать, что все это роскошное…

– Он расторг договор?

– Нет. Иной раз он приходит сюда… Ночевали они здесь, по-моему, не больше двух раз… Первый раз года три назад…

Да, тогда Селерен ездил ненадолго в Антверпен покупать камни.

– Другой раз, – продолжала консьержка, – несколько месяцев назад… Про этих двоих можно сказать, что они любили друг друга. Мсье Брассье всегда приносил ей всякие лакомства, он приходил первым…

– Как вы его назвали?

Он не верил своим ушам.

– Мсье Брассье, а что? Он же должен был назвать свое настоящее имя, чтобы оформить договор… Сперва я подумала, что долго это у них не протянется, что вскоре станут приходить другие женщины… Так нет… Они все время были такими же влюбленными, как в первые дни…

– Человек, о котором вы говорите, действительно Жан-Поль Брассье?

– А кто же еще?

– И долго они оставались наверху?

– Обычно он приходил около трех, она немного попозже. А уходила между пятью и шестью и всегда торопилась…

– Кто там делал уборку?

– Я… Потому-то я их и знаю хорошо… Представьте себе, в спальне стены обиты желтым шелком… Повсюду шелк… Когда она приходила и уходила, на ней не было ничего нарядного… Почти всегда костюм или платье цвета морской волны. Но если бы вы видели постельное белье и халаты там наверху…

Он не посмел попросить ее подняться в квартиру. Он был ошеломлен. Удар оказался сильнее, чем смерть его жены.

Его жены? Он больше не смел употреблять это слово.

Ведь это не было мимолетным увлечением, страстью, которая длится несколько недель или месяцев.

Восемнадцать лет она постоянно приходила на улицу Вашингтона, и не в какие-нибудь номера, а в квартиру, обставленную специально для нее. И хранила здесь белье.

Он ездил повидать отца, и когда вернулся, она небрежно сказала ему, словно что-то совсем неважное:

– Прошлую ночь мне пришлось провести у изголовья одной старушки. Она была в агонии, и больше никто не мог облегчить ей смерть…

Она ему врала. Врала целых восемнадцать лет. Она не была ему женой.

Скорее, женой Брассье.

И тот тоже врал ему, рассказывая о своих послеобеденных походах по магазинам.

А была ли в курсе Эвелин? Возможно. Ведь она была слишком занята самой собой, чтобы ревновать.

– Благодарю вас, мадам…

Он уходил, едва волоча ноги. Ему не приходило в голову чего-нибудь выпить. Он бесцельно плелся в направлении Елисейских полей.

Селерен никогда особенно не ценил Брассье, теперь же он его ненавидел.

Напротив, на Аннет он не держал зла. Виноват был он сам. Не годился он ей в мужья. Считал ее заурядным человеком, думающим только о своей самоотверженной работе. Не смог разглядеть в ней ту женщину, какой она была.

Можно сказать, из-за этого она и погибла. Она бежала. Возможно, опаздывала домой. Она бросилась к станции метро, в пути могла бы перевести дух, успокоиться и выглядеть безмятежной, как всегда.

Не его она любила, а Брассье.

И тем не менее продолжала жить с ним. Восемнадцать лет она вела себя как его жена.

Что ему было делать? Убить своего компаньона?

Он не представлял себе, как это он купит пистолет, дождется, когда Брассье войдет в мастерскую, и, не говоря ни слова, застрелит его.

Что от этого изменится? Он забыл войти в метро.

Он все шел и шел. Время от времени шевелил губами. Зажег сигарету, она тут же погасла и прилипла к верхней губе.

Двадцать лет он был самым счастливым человеком на свете. Жил скромно, но у него была жена, которую он сам себе выбрал, была работа, от которой он каждый день получал удовлетворение.

Бывало, он говорил Аннет:

– Знаешь, я слишком счастлив… Временами меня это пугает…

И он не напрасно пугался. Аннет не просто умерла, она любила другого.

Брассье был на похоронах. Селерен не обратил на него внимания. Он ни на кого не обращал внимания – настолько был подавлен. И все же он припомнил, что Брассье первый бросил в могилу цветок, только один цветок – алую розу.

Это был любимый цветок Аннет. Ему редко приходило в голову покупать ей цветы. Это было не в его духе. Он даже немного смущался, когда ему случалось приносить их жене.

Может быть, он полагал, что любовь превыше всего?

Никогда ему и в голову не приходило, что жене этого недостаточно. А Брассье думал о таких вещах и поэтому распорядился обить стены их спальни ярко-желтым шелком.

А было ли там белое атласное покрывало, как на вилле в Сен-Жан-де-Марто?

Так он незаметно дошел до площади Согласия. Что делать дальше? Куда идти?

Он подумал было, не вернуться ли ему домой и облегчить душу, поговорив с Натали? Разве не относилась она к нему всегда лучше, чем к Аннет? Быть может, какие-то мелочи не ускользнули от ее женских глаз?

Подло, конечно, перекладывать часть своего отчаяния на чужие плечи. Что случилось, то случилось, и нужно смотреть действительности прямо в лицо.

А действительность заключалась в том, что Аннет умерла дважды.

Он шел по улице, как деревенский дурачок: размахивал руками, глазел по сторонам. Когда ему случалось столкнуться с кем-нибудь из прохожих, он очень удивлялся и бормотал извинения.

Наверное, его принимали за пьяного. Его потянуло было выпить, но он понял, что от этого ему станет только хуже и горе его обострится.

Сам того не сознавая, он быстро пошел по улице Риволи, время от времени останавливаясь, когда ему в голову приходила новая мысль.

Ему не хватало мужества встретиться лицом к лицу со своими товарищами по работе. Он зашел в бар, заказал бутылку минеральной воды виши и телефонный жетон.

– Добрый день, мадам Кутанс… У вас все в порядке?

Голова у него была еще достаточно ясной, и он мог разговаривать любезно.

– Будьте добры, позовите к телефону Давана.

Он услышал, как того зовут, затем из мастерской донеслись шаги.

– Значит, старик, ты не в порядке?

Было непривычно, чтобы все мастера пришли, а его еще не было. За все время существования мастерской он и трех дней не отсутствовал.

– Не совсем, – пробормотал он.

– Лежишь в постели?

– Пока нет. У меня кое-какие дела в городе.

– Ты был у врача?

– Нет.

– А надо бы. Кстати, здесь Брассье. Не хочешь с ним поговорить?

– Нет. Я только хотел тебя предупредить, что несколько дней я буду отсутствовать.

– Можно тебя навестить?

– Это очень любезно с твоей стороны, но лучше не надо…

– Желаю тебе поскорее поправиться.

– Спасибо. До свидания.

Он вернулся домой. Все окна были распахнуты, Натали пылесосила в гостиной. Она оторвала взгляд от аппарата, внимательно посмотрела на Селерена и выключила пылесос.

– Вам совсем плохо, правда?

– Да.

– Сегодня вы пережили удар.

– Очень тяжелый.

– Идите в спальню. Вам нужно отдохнуть. Как только вы ляжете, я принесу вам кое-что такое, от чего вы проспите крепким сном несколько часов. Хорошо, что вы не пили…

Он подозрительно смотрел на нее.

– Почему вы сразу заговорили о тяжелом ударе?

– Потому что человек вашего склада не впадает без причины в такое состояние…

– Вы все знали?

– И знала, и не знала. Есть множество мелочей, которые не ускользают от женского глаза… Когда приходили ваши друзья, я подмечала некоторые знаки, взгляды, которыми они обменивались, у вашей жены глаза блестели и лицо розовело…

– Мы с вами говорим об одном и том же человеке?

– Да, о мсье Брассье.

– Вы думаете, его жена тоже знала?

– Я в этом не сомневаюсь, ведь ее совсем не беспокоило, что происходит рядом.

– Они любили друг друга…

– Да…

Он снял пиджак, ему было жарко.

– Вы ходили на улицу Вашингтона?

– Я только что оттуда… А откуда вы знаете адрес?

– Когда я узнала, что она вышла из дома и бросилась бежать на другую сторону улицы, я сразу же догадалась… Я боялась, как бы вам не пришло в голову то же самое и как бы вы не поехали туда…

– Восемнадцать лет они снимали эту квартиру, и консьержка сказала, что они ее великолепно обставили… Если бы только…

– Если бы только что?

– Если бы только она мне сказала…

– У нее не хватало мужества лишить вас радости жизни… Вы были человеком счастливым, доверчивым. Вы купались в своем счастье.

– Это правда. Порой я боялся. Может, это было предчувствие.

– Сейчас вам нужно перестать думать об этом, хотя бы до завтра… Вы на нее очень сердитесь?

– Даже не знаю. Я еще не задавался этим вопросом.

– Не надо на нее сердиться. Такому сильному, такому прочному чувству невозможно противиться. Я уверена, что она страдала, оттого что была вынуждена вам лгать.

– Вы так думаете?

– Она была из тех женщин, которые идут до конца…

– А он?

– Он никогда не был мне симпатичен из-за своей самоуверенности. Но то, что эта связь продлилась восемнадцать лет, говорит все же в его пользу. Без настоящей любви так долго не встречаются.

– Но почему? – воскликнул Селерен.

Почему он? Почему они? Если бы не этот дурацкий несчастный случай, он так ничего и не узнал бы и по-прежнему жил бы своей тихой, безмятежной жизнью.

– Консьержка говорит, что у нее там было тонкое постельное белье, необыкновенные пеньюары…

– Я знаю.

– Откуда?

– Как-то вечером она переодевалась при мне. Мой взгляд сразу упал на лифчик, какого я никогда не видела. Она покраснела, поспешно накинула халат и послала меня уж не помню за чем в кухню… Это было совсем не такое белье, какое она носила здесь…

– А я-то всегда думал, что она любит простые вещи…

– Только не на улице Вашингтона. А там, скорее всего, под влиянием мсье Брассье.

Его лицо ничего не выражало, а крупное тело, казалось, обмякло. Он смотрел на кровать, на окно, словно не знал ни что ему делать, ни куда себя девать.

– Что мне сказать детям?

– Я им скажу, что вы еще плохо себя чувствуете, что не совсем оправились от своей простуды.

– Бедняжки. Они-то тут ни при чем.

– Я пойду на кухню, приготовлю вам фруктовый сок. А вы тем временем переоденьтесь в пижаму.

Он послушался. Он не знал, что бы стал без нее делать. Десять раз, идя по Елисейским полям, потом по улице Риволи, он думал о самоубийстве.

Это было радикальное решение. Не нужно было бы больше думать. Не нужно было бы страдать. Но как же дети, у которых уже не было матери и которые теперь стали сближаться с ним?

Он направился к аптечке за пузырьком со снотворным, которое употребляла Аннет, когда ей не удавалось заснуть.

– Нет! Не эти таблетки. Они хороши для детей. Я вам сейчас найду кое-что у себя. Мне тоже случается их глотать. У каждого бывают минуты слабости…

Она вернулась с тремя голубоватыми таблетками на блюдечке.

– Примите все три… Не бойтесь.

– Я принял бы и двадцать…

– Тогда пришлось бы мне отвозить вас в больницу, где вам затолкали бы в желудок вот такую толстую трубку… Вы думаете, это шутка? А теперь хватит разговоров. Ложитесь и спите.

Она пошла закрывать ставни, задергивать шторы, и легкий золотистый полумрак воцарился в спальне.

– Спите крепко… И не беспокойтесь за детей. Я придумаю, что им сказать.

Он лежал на спине, вперив взгляд в потолок, уверенный в том, что, несмотря на лекарство Натали, не заснет. Однако уже через несколько минут мысли его стали нечеткими. В памяти возникали забытые образы, особенно из времен его детства. Он даже вновь ощутил вкус супа, который варила его мать.

Она умерла, когда он был еще совсем юным, так что он мало знал ее.

Сегодня ее лицо привиделось ему удивительно отчетливо.

И был еще пруд за лугом возле двух плакучих ив, в котором он ловил лягушек.

Все это виделось так четко и ярко, словно в книжке с картинками. Он снова увидел своего школьного учителя с бородкой клинышком и одного из своих соучеников с заячьей губой, и дочку булочника, которую дергал за косы.

Потом все стало расплываться. Дыхание выровнялось. Он спал.

Он проспал не до вечера. Он проспал до утра следующего дня. И сон был таким сладким, что он попытался снова в него погрузиться. Он проснулся на середине сновидения, и ему хотелось узнать, чем оно кончится.

Он посмотрел на будильник. Было половина седьмого.

Он встал, накинул халат и направился в кухню, где, сидя у стола, завтракала в одиночестве Натали.

– Вот вы и встали…

– Доброе утро, Натали… Вы доедайте… А я пока сварю себе чашку кофе…

– Вы не хотите есть?

– Нет.

Отныне нужно было учиться и жить, и думать по-другому.

– Дети еще спят?

– Жан-Жак вчера сдал свой экзамен… Он был так измотан после этой нервотрепки, что лег спать без ужина. Пусть поспит вдоволь… А у Марлен еще неделю будут занятия. Скоро пойду ее будить.

Она ела толстые тартинки с вареньем, и ему тоже захотелось есть. Он поставил чашку с кофе на стол, намазал маслом кусок хлеба, а сверху положил смородинового варенья.

Еще одно детское воспоминание.

– Удивительное у вас лекарство… Оно воскресило в моей памяти то, что я считал давно забытым.

– Что-нибудь неприятное?

– Да нет. Некоторые воспоминания о детстве…

Он съел три тартинки, и Натали встала, чтобы приготовить ему еще чашку кофе.

– Пора идти будить Марлен. Она так долго принимает ванну…

В отличие от него Марлен всегда выходила из дому в последнюю минуту, и ей приходилось бежать.

Он причесался, побрился, потом, все еще в пижаме и халате, стал бродить по квартире. Когда Марлен пришла завтракать в столовую, где уже стоял ее прибор, она была очень удивлена.

– Ты поправился?

Он чуть было не сказал, что не поправится никогда, но удержался и попытался ответить шуткой:

– Как видишь… Мне никак не удается поболеть по-настоящему, как все люди.

– И все же ты не идешь в мастерскую?

– Ни сегодня, ни, по-видимому, в ближайшие дни… Мне нужно отдохнуть.

– У тебя неприятности?

– Есть кое-какие.

– Полагаю, ты не можешь мне о них рассказать?

– В самом деле не могу.

Она ела яйца всмятку, обмакивая в них кусочки хлеба, как делала, когда была совсем маленькой.

– Тебе известно, что Жан-Жак сдал экзамен?

– Да. Он доволен своим успехом?

– Ведь ты его знаешь. Он не из тех, кто считает, что хватает звезды с неба. Результаты объявят только двадцать шестого, и до этого дня он будет грызть ногти.

Жан-Жак не мог избавиться от этой привычки, когда бывал чем-то обеспокоен. Он никогда не рассказывал ни о себе самом, ни о своих товарищах по лицею. И не потому, что был замкнутым парнем.

– Он спит?

– Главное – дайте ему выспаться, – вмешалась Натали.

Марлен побежала за своим портфелем, поцеловав отца в лоб влажными губами.

– Пока. Береги себя!

– Теперь пойдите в гостиную, посидите там. Я принесла вам газету. А я тем временем уберу в спальне.

Он уселся в свое кресло, кожа которого пропахла табаком, как старая трубка, и попытался читать. Какая-то девушка бросилась в Сену, но была спасена в последний момент. Четверо налетчиков, совершивших множество hold-up [1]1
  Ограбление (англ.)


[Закрыть], сегодня предстанут перед судом присяжных.

Нет, больше он не мог. Он делал над собой усилие хотя бы для того, чтобы не огорчать Натали, но в голове вертелись все те же мысли.

Это было какое-то наваждение. И как нажимают на больной зуб, так и он вызывал в памяти самые жестокие картины, порой с ужасающей отчетливостью.

– А сейчас примите ванну…

Он вытянулся в теплой воде и чуть не уснул. Затем он медленно намылился.

Делать ему было нечего. У него был отпуск, как и у его сына. Но отпуск совершенно иного рода.

Надел он только брюки и рубашку. Надевать пиджак и выходить на улицу не хотелось. Даже из спальни он выходил неохотно.

Жан-Жака он нашел в кухне, куда тот всегда забегал посмотреть, нет ли чего вкусненького в холодильнике.

– Доброе утро, отец…

– Доброе утро, сын…

– Ну как? Тебе получше?

– Лучше, чем вчера, но я пока не совсем в форме.

– А чем ты, собственно, болен?

– Сам не знаю. Возможно, легкий грипп… Ты доволен тем, как сдал экзамен?

– Скажем так: я не очень недоволен. Увидим двадцать шестого.

– Что ты собираешься делать на каникулах?

– В этом году они у меня будут совсем короткими, ведь я должен ехать в Англию в начале сентября… Кстати, тебе нужно подписать кое-какие бумаги. И уплатить вперед за первый триместр… Мне неловко, что я буду обходиться тебе так дорого…

– Давай мне эти бумаги прямо сейчас. Ты знаешь, что твоя сестра поедет сперва на две недели к подруге в Сабль-д'Олон?

– Да, Марлен говорила мне об этом. А потом она приедет к тебе на Поркероль.

– Верно. Я хотел бы знать, приедешь ли ты.

– Может быть, дня на два-три… Так как несколько лет я буду жить далеко от Франции, мне хочется получше узнать ее. Мы с приятелем возьмем рюкзаки и пойдем пешком из деревни в деревню, а когда представится случай, воспользуемся автостопом.

Селерен не стал возражать. Впрочем, он и не рассчитывал, что во время отпуска сын будет с ним.

– Вы уже наметили маршрут?

– Нет. Отправимся наобум, начиная с Бретани.

Кому он теперь нужен? А был ли он вообще кому-то нужен?

Без него Аннет не пришлось бы жить во лжи. Насколько он ее знал, она, должно быть, страдала от этого. Но почему никто из них не поставил вопрос о разводе? Из-за детей? Или же Эвелин была категорически против?

Он склонялся к этому предположению. Она любила роскошь. Ее очень интересовали деньги. Брассье познакомился с ней, когда она была молоденькой продавщицей в ювелирном магазине, где они оба начинали работать.

Не прошло и двух месяцев, как они поженились.

Теперь, когда ей уже за сорок, у нее было меньше возможностей найти себе мужа, которому был бы обеспечен успех. Зачем же ей соглашаться на развод?

Аннет развода тоже не просила. Если бы только он знал, что она любит не его, а другого, он бы согласился. Он даже взял бы на себя вину.

Не лучше ли было бы поступить так, чем обнаружить двадцать лет спустя, что все эти годы были лишь иллюзией?

Он всегда был с нею откровенен. Доверял ей больше, чем кому бы то ни было. Не таил от нее своих самых сокровенных мыслей.

Она слушала. Смотрела, как он бреется и гримасничает при этом. И он не раз удивлялся, что она никогда ничего не рассказывает о себе.

А зачем ей рассказывать о себе ему, чужому ей человеку? Ведь – к чему скрывать от себя самого? – он был для нее чужой. Чужой, спавший с ней в одной постели, с которым она занималась любовью. Чужой, простодушно рассказывавший ей обо всем.