Текст книги "Искатель. 1977. Выпуск №1"

Автор книги: Жорж Сименон

Соавторы: Сергей Абрамов,Владимир Михановский,Сергей Наумов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

А сосунки тоже маются от той же неизвестности, и, может быть, только супермен Олег ждет этих пуль, надеется, что удастся ему проявить себя в настоящем деле, в мужском занятии. А физика, видите ли, не настоящее дело. Там, видите ли, никакого риска не наблюдается. Так и шел бы в военное училище, куда-нибудь в десантники, рисковал бы себе на здоровье и Отечеству на пользу. Хотя он и в физике умудрился найти самую рискованную тропку, помог ему Старков со своим генератором…

Димка поймал себя на том, что не совмещает он в собственном представлении Старкова-партизана и Старкова-ученого. Не может он себе представить, что это есть один и тот же человек. И не хочет представить. Воображения не хватает, сказал бы Олег. Да не в воображении суть, мил человек Олеженька, воображения у Димки хоть отбавляй. А суть в том, что разные они люди – партизан и ученый. Фамилия у них одна, верно. И биографии сходятся. Даже отпечатки пальцев совпадут – линия в линию. Так что же, возраст мешает, пресловутые тридцать лет? Мешает возраст, спору нет. Но главное – и Димка был твердо в том уверен – характеры у них неодинаковые. Партизан Старков казался мягче, спокойнее, не виделась в нем нервная ожесточенность Старкова – физика, сильного человека, фанатика найденной им идеи.

Сейчас Димка ощущал некое превосходство над комиссаром которое ни на миг не появлялось в отношениях с профессором. Профессор для Димки был богом, добрым и всемогущим богом из древнегреческой мифологии, где, как известно, боги прекрасно уживались с простыми смертными, делали подчас одно дело, но все же оставались богами – малопонятными и прекрасными. Димка ничуть не стеснялся своего преклонения перед профессором, даже гордился этим чувством, выставлял его напоказ. А комиссар был ровней ему – никакой не бог. Димка удивлялся, за что партизаны выбрали комиссаром Старкова. Не Торопова, например, который и постарше был и опытнее, а именно Старкова – в его щенячьи девятнадцать лет.

Удивляться-то Димка удивлялся, но предполагать мог: за характер и выбрали. Как раз за тот самый старковский характер, которого не мог пока углядеть в комиссаре Димка. И сила, и фанатизм – в добром смысле слова, – и ожесточенность, и воля, и решительность – все, вероятно, было у комиссара. Просто качества эти проявлялись в деле. В том деле, каким занимался Старков, какому был предан до конца.

Димка знал физика. А перед ним в полутемной землянке сидел партизан, боец, которого Димка впервые видел. И с делом его знаком не был. Но никакой мистики не существует, Димка, и партизан и ученый – один и тот же человек, пусть сей факт и не укладывается в твоем сознании. А ты бы смог представить комиссаром твоего Старкова? Димка усмехнулся: да он и так комиссар, чье слово – закон для студента. То-то и оно…

Но неразумные чувства противились строгой и точной логике. Димка аккуратно зачищал ножом контакты у лампы, поглядывал на Старкова, видел все того же парня, ровесника, которого и борода не спасала, и завидовал ему смертельно. «Ты ужасно легкомысленный», – говорила Димке мама. «Трепло ты великое», – осуждал его Раф, беззлобно, впрочем, осуждал, не без симпатии. А сам Старков подводил итог: «Быть бы тебе великим ученым, если бы не твоя несобранность».

Все они были собранные, серьезные, деловые, А Димка – нег. И он завидовал сейчас мальчишке Старкову, потому что все-таки тот стал комиссаром, проявив все вышеперечисленные распрекрасные качества, которые Димка в нем не признавал.

– Ну вот и все. – Димка привинтил крышку, повернул тумблер. Рация запищала, пошел грозовой фон. – Работает.

– Спасибо, – сказал Старков, протянул руку.

Пожатие было сильным, Димка поморщился, потер ладонь.

– Я пойду?

– Валяй. – Старков уже не смотрел на него, уселся перед рацией, прижал к уху эбонитовую чашку наушника, крутил ручку настройки.

Димка стал лишним. Ну что ж, он мальчик воспитанный, мешать не станет. Поднялся по земляным ступенькам, вдохнул холодный воздух, сощурился.

«Дождик-дождик, перестань, – закрутилась в голове детская считалочка, – мы поедем… Куда? Далеко не уедешь: вон Севка с автоматом сидит. А что, если остаться?..

А что, если остаться здесь, со Старковым, пройти с ним до конца войны, до Победы, поступить на физфак в МГУ, разработать вместе теорию обратного времени? Дурацкая мысль, – подумал Димка. – Как останешься, когда в Москве – привычные жизнь, мама, девчонки, диплом на носу. И главное, через полсуток Старков из будущего вырубит поле, и Старков из прошлого канет в прошлое. Без Димки. Вздор, вздор, будь реалистом, Дмитрий, не распускай слюни».

Он медленно пошел к землянке Макарыча. Сам Макарыч азартно резался в «дурака» с Олегом, с размаху шлепал на расстеленную прямо на земле плащ-палатку засаленные рваные картишки. Олег курил козью ножку – как свернуть сумел? – явно выигрывал, Севка с любопытством наблюдал за игрой. Рафа не было– видно, в землянку залез. Димка подошел, сел тихонечко на бревно. Он уже не ощущал того пьянящего азарта, с которым начал путешествие во времени. Неизвестно, почему пришла тоска – холодная и тусклая, как этот день.

– А где все? – спросил он у Севки.

– Кто?

– Ну, партизаны.

Севка смотрел на него с подозрением, недружелюбно.

– Где надо, там и располагаются, – мрачно сказал он.

– Дурак ты, Севка, – в сердцах ругнулся Димка. – С бдительностью перебарщиваешь. Кому я доносить пойду?

– Кто тебя знает? – хитренько улыбаясь, протянул Севка. – А за дурака можно и схлопотать.

– От тебя, что ли?

– А чем я плох? – Севка встал.

Димка тоже вскочил, но Олег, не глядя, поймал его за руку, потянул на место.

– Сядь, – приказал он, именно приказал, бросил карты на брезент. – И ты уймись, – это уже Севке. – Сейчас только драки не хватало. Своих бить будем?

– Знать бы, что своих, – буркнул Севка, однако сел, поставил автомат между ног, оперся подбородком о дуло.

– Придет время – убедишься.

Олег явно надеялся на то, что время это придет и что докажет он глупому Севке всю бессмысленность его подозрений. А впрочем, плевать ему было на Севку и на подозрения его плевать. Он просто ждал боя. Боя, ради которого он и пошел сюда.

И дождался.

5

Где-то совсем рядом послышался топот копыт. Макарыч поднял голову, прислушался. Севка снова встал, взял автомат наизготовку.

– Рытов, что ли? – спросил он.

– Кто же еще? – сердито сказал Макарыч. – Видать, стряслось что. Ишь гонит. Весь лес переполошил.

На поляну влетел всадник, осадил коня, спрыгнул на землю, побежал к землянке Старкова.

– Чего там. Рытов? – окликнул его Севка.

А Рытов только рукой махнул, нырнул в землянку. Брошенный им конь зафыркал, затряс головой, пошел к коновязи. Привязанные к слеге лошади заволновались, переступая с ноги на ногу, дергали поводья.

Из землянки выбежал Старков, Рытов за ним.

– Севка, – крикнул Старков, – подымай людей! Немцы!

Он спустился в соседнюю землянку, а из леса уже бежали люди – по двое, с разных сторон, с автоматами, с карабинами, кто-то даже с дробовиком.

«Вот и началось», – облегченно подумал Олег.

Да, он ждал боя, Димка не ошибся. Этим боем он и жил последний месяц, ездил в райцентр, сидел в музее, корпел над архивными папками, над запыленными папками с казенными титулами «Дело № …», хранившими пожелтевшие документы – письма, копии наградных листов, приказы, листовки, писанные от руки воспоминания, писанные корявым почерком, с ошибками и описками, писанные людьми, для кого автомат и граната были много привычнее авторучки или карандаша.

Что он хотел от этого – пока предполагаемого – боя? Славы? Но перед кем? Перед бойцами отряда, которые проживут с Олегом только полсуток, мимолетные двенадцать часов, забудут его напрочь, и славу его лихую и зыбкую забудут – те, кто выживет. Нет, не славы он искал, не гнался за ней, а если и мечтал о славе, то не о военной. Он был физиком, настоящим физиком вопреки сомнениям Димки, и слава талантливого ученого привлекала его значительно больше любой другой мирской славы. Если, впрочем, привлекала. Так мог подумать кто угодно – Димка, Старков, приятели по факультету, но не он. Сам он не слишком часто вспоминал о ней.

И не самоутверждения хотел он. Уж чего-чего, а всякими там комплексами Олег не страдал. Что умел, то умел, а умел немало. А коли не получалось что-то, знаний не хватало или опыта, то не мучился от бессилия, не страдал, не опускал рук, а раз за разом повторял это «что-то», пока не говорил себе: могу! И точка. А комплексы – для слюнтяев и лодырей. Как там у классика: талант – это терпение. Внесем поправку: и терпение тоже. Потому что, как считал Олег, талант суть сумма качеств, данных природой и скорректированных личностью. Итак, он был личностью, а личность не нуждается в самоутверждении.

И остается предположить единственное: бой, которого Олег ждал с великим нетерпением, был ему нужен… просто так. Как этап в биографии, какого могло и не быть – семидесятые годы на дворе! – но раз случился, то мимо пройти нельзя. Риск – вот что любил Олег. Ту самую зыбкую грань, за которой неизвестность, а значит, опасность. Опасность провала, просчета неудачи. Опасность для жизни, наконец. Но зато победа в обстоятельствах, неподвластных прогнозам, вдвойне, втройне сладка. А если ты ее рассчитал – свою победу, – запрограммировал, заранее выстроил, то цена ей невелика. Скучно. Книжный человек Раф цитировал как-то стих о «езде в незнаемое». Так себе стишок, рукоделие на подушку. Но запомнилась Олегу одна строка: «Не каждый приедет туда, в незнаемое». Верно, не каждый. А Олег приедет. Должен приехать. Ради этого стоит жить. Он и к Старкову пошел, потому что вся его теория обратного времени – езда в незнаемое. Старков – это сила, считал Олег. И если не молился на него, как восторженный Димка, то уважал его безоглядно. Как и должен уважать талантливый ученик талантливого учителя. Старков тоже любил риск. В конце концов, вся его жизнь была риском. Начиная с сорок первого военного года, когда он мальчишкой пришел в партизанский отряд. Тем самым бородатым мальчишкой, который сейчас собрал на поляне невеликий личный состав отряда. В отличие от Димки Олег не делил Старкова пополам: на партизана и физика. Олег чуждался подсознательных эмоций, обуревавших приятеля, и относился к комиссару с той же ученической почтительностью, как и к профессору. Что ему было до молодости комиссара! Он твердо верил: зелень узнают не по возрасту, а по цвету. Он и на собственный возраст скидок не делал.

…Они втроем по-прежнему сидели на мокром бревне, смотрели на неровный разномастный строй бойцов на поляне, прислушивались к тому, что говорил Старков. Слышно было плохо: комиссар говорил тихо-тихо, и слова его гасли в монотонном шуршании дождя.

– …обойдется… на рожон не лезть… предупредить… – даже не целые фразы, а отдельные слова доносились.

Олег сам складывал из них предложения. Получалось так: все обойдется, не стоит лезть на рожон, необходимо предупредить жителей деревни. Что ж, если Олег верно понял Старкова, тот не рвался первым вступать в бой, выбрал политику выжидания. Верное решение. Сил у отряда мало, главная задача – сохранить обоз и помочь деревне. Если гитлеровцы не собираются идти к ней, пройдут мимо, то и бог с ними. Другое дело, если это те самые каратели, которые существовали в действительном – не моделированном – сорок втором году. Олег спрашивал Старкова о точном дне сражения. Тот не помнил даты. Не мудрено: в те дни о календаре некогда было вспоминать. Но все события, все грустные перипетии сражения Олег со слов Старкова знал назубок. И все могло повториться, как тогда. Дополнительным фактором было присутствие здесь их самих – гостей из будущего. Тем самым дополнительным фактором, который перечеркивал всю запрограммированность событий, столь ненавистную Олегу. И хотя Старков строго-настрого приказал им ни во что не вмешиваться, Олег скептически отнесся к приказу. Что ж, по-вашему, сидеть сложа руки, с холодным любопытством наблюдать за тем, как убивают людей, не помочь им? Ну нет, фигушки!

Олег встал, нарочито лениво, медленно пошел к комиссару. Тот закончил инструктаж, и партизаны разошлись. Пятеро из них, забрав автоматы, ушли в лес, видимо на разведку. Остальные разбрелись по поляне, томясь ожиданием, собирались малыми группками, курили, с любопытством поглядывали на незнакомцев. Кто-то – заметил Олег – уже подошел к Рафу с Димкой, сел рядом, завел разговор.

– Что случилось, комиссар? – спросил Олег Старкова. – Может, поделишься всеведением?

– Отчего бы нет? – Старков будто впервые видел Олега, осматривал его с головы до ног, изучал, что-то прикидывал в уме. – Наша разведка обнаружила фашистов километров в четырех отсюда.

– Много ли?

– Девять человек в пешей цепи. Идут осторожно, высматривают. Похоже, дозор.

– А основные силы?

Старков пожал плечами.

– Не видно. Где-то позади. Гитлеровцы не рискуют ходить по лесу малым числом.

– Вас ищут?

– Сдается, что так и есть.

– Они знают о вашем местоположении?

– Точно – вряд ли. Ориентировочно – наверняка.

– Примешь бой, комиссар?

– Не хотелось бы… Сколько их там? А нас три десятка.

– Плюс три единицы.

– Себя считаешь?

– А ты не считаешь?

– С устным счетом не в ладах.

– Не прибедняйся, комиссар. Не до красивых слов, а скажу: рассчитывай на нас. Да и сами мы прохлаждаться не станем. Приставишь Севку, скрутим его – и в бой. Ты проверить нас хотел, комиссар? Так вот она, проверка, куда точнее.

Олег напирал, видел, что Старков готов отступить: три лишних человека ох как не помешают.

– Не дрейфь, комиссар. Ты нас всегда кокнуть успеешь, ежели не по-твоему будет.

– Вы без оружия, – отступал Старков, – а у нас лишнего нет.

– А бой на что? Добудем.

– Ладно, посмотрим, – вроде бы сдался Старков. – Будете при мне.

– Есть! – гаркнул Олег, даже Раф с Димкой услыхали, глянули на него: что он там задумал?

– Ждите команды, – сказал Старков, пошел к землянке, куда уже скрылся Торопов.

Да только не сдался Старков, Олег же понимал прекрасно. Сыграл этакую неуверенность, мучительные колебания, а на самом деле все давно решил. Бессмысленно оставлять пришельцев под чьим-то присмотром, даже под самым строжайшим глазом.

Бой и вправду лучшая проверка. Если друг, его помощь пригодится. А враг– так в бою партизанская пуля достанет.

Олег уселся на бревно рядом с друзьями, сказал им:

– Уломал комиссара.

– Поверил? – спросил Раф

– Поверить не поверил, а проверить решил.

– Бой всех проверит, – сказал партизан, сидевший напротив. Это он давеча прискакал на поляну с вестью о немцах.

Парень лет девятнадцати—двадцати, черный, цыганистый, даже с медной серьгой в ухе, буравил Олега взглядом, а глаза тоже черные, непрозрачные, колючие глаза. Улыбался в сто зубов.

– Дело говоришь, – поддакнул ему Олег. – Звать как?

– Василием нарекли. А по фамилии Рытов.

– Сам-то откуда?

– Степь мне матушка. Эх и приволье там!.. А туточки тесно, душно… – Он передернулся.

Что-то наигранное было в его поведении, искусственное. И голос с надрывом, с ноткой истерики, и банальщина насчет степи-матушки, и мимика третьесортного актера из провинции, и серьга в ухе. Олег сказал зло:

– Не задохнешься в лесу?

– Терплю, из сил выбиваюсь. А ты, громила, не шути шутки с Васенькой, обжечься можно.

– Ладно, поберегусь, – отмахнулся Олег, подумал: что-то все здесь на ссору набиваются. И рыжий Севка, и Васенька этот, лицедей липовый. Севка – тот хоть естественный, вся его задиристость от молодости да глупости, от избытка сил молодецких. А этот хитер, себе на уме. Старков ничего не говорил о нем. Может, забыл? Он всех и не назвал, не вспомнил. Мудрено ли: сколько времени утекло! Да и остались тогда с обозом под началом Старкова люди случайные. Не сам он их выбирал из двухсот с лишним бойцов отряда Петровича. А сродниться не успел: и пяти дней вместе не прожили. Так что на многих самим придется характеристики составлять и Старкову подсказывать. На Рытова, к примеру…

– Карабинчик бы сюда, – мечтательно протянул Димка, представил, видать, старковский карабин, зажмурился.

– А что ж это вы безоружными по лесу шастаете? – съехидничал Рытав. – Аль посеяли где?

– Тебя не спросили, – огрызнулся Димка. И снова Олег вмешался.

– Не только по лесу шли, в деревни заходили. С оружием опасно. Зарыли мы его.

Не хотел он ссор и скандалов, избегал их, сторонился – не к месту они, не ко времени. В другой раз Fie стал бы церемониться с поднатчиком, показал бы ему пару приемов самбо, а сейчас не стоило. И не потому, что любая грызня или – не дай бог! – драка осложнили бы их пребывание в отряде. Не это главное, хотя и это со счетов сбрасывать не годится. Олег понимал, что любое происшествие внутри отряда может лишить его сплоченности, организованности, взорвать и без того напряженную атмосферу. Тут искры малой достаточно. Да еще накануне боя! Нет, лучше смолчать, смириться, пусть Рытов задирается, еще зачтется ему.

– А оружие мы достанем, – успокоил Димку Олег. – У немцев автоматы неплохие, хотя и не сравнить их со шпагинскими. Кучности нет, а убойная сила – не придерешься.

– Может, без стрельбы обойдемся? – спросил Раф.

Ах, как не хотелось ему стрелять, тяготила его предстоящая схватка, никогда не любил он ни драк, ни боев, даже фильмы про войну не смотрел.

– Будем надеяться, – сказал Олег.

И Рытов не вмешался, не вякнул чего-нибудь про трусость, потому что сам понимал опасность, чуял ее. Не для себя опасность – для отряда, для трех десятков не шибко вооруженных людей, для вовсе безоружных и беззащитных жителей деревни.

– Давно партизанишь? – миролюбиво спросил Олег.

Рытов сощурился, грязной ладонью потер грудь под расстегнутым воротом рубахи. Блеснула под пальцами цепочка.

– Третий месяц на исходе.

– А раньше?

– Бродяжил по тылам у фашистских гадов. Сыпал им со-люшку на хвост.

– И много насыпал?

– Курочка по зернышку… Где дом подожгу, где черепушку камнем прошибу, где вещички «помою»…

– Цепочку тоже «помыл»?

Рытов помрачнел, запахнул ворот, зажал его в кулаке.

– Не суй нос куда не след. Материна цепочка.

– А мать где?

– Нету матери… – Он отвернулся. Видно было, как натянулась кожа на скулах, заплясали желваки. Проговорил глухо: – Убили ее. Год с того прошел. Она шла, никого не трогала, а они на машине мимо, полоснули очередью… Просто так, от нечего делать. Я ее у дороги и похоронил… – Он повернул к Олегу искаженное яростью лицо. – Знаешь, как я их ненавижу?

– Знаю, – сказал Олег.

Он смотрел на Рытова и думал, что ошибся, вероятно, в парне. Вся его опереточная «цыганистость» – только поза, не слишком убедительная игра во взрослого, много повидавшего человека, за которой – изломанная войной судьба мальчишки, кутенка, чижа, потерявшего мать, бездомного, вечно голодного, ожесточенного, злого.

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцать стукнуло…

Девятнадцатилетний комиссар, девятнадцатилетний боец. Война не смотрит в метрики, не отдает предпочтения мудрости и опыту, не разбирает, где отцы, а где дети. Она берет за шиворот вчерашнего школьника, швыряет в водоворот событий – плыви. И надо плыть, надо выплыть, не сдаться, преодолеть свою беспомощность, неумелость, слабость. И придет мудрость и опытность, потому что руководит таким мальчишкой всемогущее чувство ненависти, которую по справедливости назвали святой. Именно оно руководило мальчишкой Кошевым и мальчишкой Матросовым, мальчишкой Гастелло и совсем юным Ваней Солнцевым, чьи имена еще неизвестны их ровесникам, сражающимся на фронте, в подполье, в партизанских отрядах. Чувство ненависти и чувство любви. Любви к Родине, к матери, к дому своему. Ненависти к врагам, посягнувшим на эту любовь.

Девятнадцать лет… Честно говоря, Олег дал бы Рытову побольше года на три—четыре.

– Погибнуть не страшно? Ты же не жил еще…

Тот зыркнул глазом, будто ожег.

– Погибать не собираюсь. Еще поплясать охота, на гитаре струны поласкать. Да чтоб под конем степь простыней стлалась.

Опять театр. «Ромэн» или оперетта? Да пусть играет, нет в том худа. Как там в песне: «Не хочется думать о смерти, поверь мне, в семнадцать мальчишеских лет». В эти годы и вправду петь хочется, танцевать, любить. А, он не допел, не долюбил – не успел, не научился. Успеет?

Где-то вдалеке раздалась короткая автоматная очередь, словно рванули полотно, пополам разорвали. Василий вскочил.

– Наши?

Смолк автомат, и снова пришла тишина – напряженная тишина ожидания. Из леса вышли двое партизан, высланных Старковым в дозор. Старков пошел им навстречу, перекинулся парой слов, обернулся:

– Отряд, в ружье!

Быстро и бесшумно выстроились в короткую колонну, потекли в мокрый лес. Димка, Раф и Олег пристроились в хвост. Случайно или нет – сзади них шли Торопов с Севкой, шли замыкающими.

6

– Что он хочет делать? – спросил Димка Олега.

– Кто? – не понял Олег.

– Наш милый шеф.

Привычное определение и здесь не стало натянутым: Старков оставался их шефом, только в новой – партизанской – ипостаси.

– Полагаю, уводит людей.

– Куда?

– Не куда, а откуда. От немцев уводит.

– А деревня, значит, побоку?

Олег пожал плечами.

– Не думаю. Непохоже это на Старкова.

– Ты бы спросил…

– Считаешь, что он мне скажет? – огрызнулся Олег, но все-таки вышел из строя, стал пробираться вперед, к Старкову.

– Эй, куда? – взволновался Севка.

– По ягоды, – бросил Олег, не оборачиваясь.

Севка рванулся за ним, но Раф поймал его за рукав.

– Да не суетись ты! К комиссару он…

Севка выдернул рукав, вернулся в строй, шел позади, что-то ворчал под нос – недоволен был самостоятельностью Олега.

Олег догнал Старкова, пристроился рядом.

– Может, поделишься планами, комиссар?

Старков шел, втянув голову в поднятый воротник шинели, смотрел на мокрые, обшарпанные носы своих сапог, помалкивал. Олег не повторил вопроса, ждал.

– Какие там планы… – Старков по-прежнему не поднимал лица. – Поживем – увидим.

Темнит комиссар, не хочет делиться с посторонним военной тайной. Да какой тайной? Через полчаса-час все тайны станут явью и для своих и для посторонних. Что задумал Старков? Олег мог предположить, что комиссар пошел на какой-то отвлекающий маневр, хотел отвести гитлеровцев от деревни, принять их удар на себя. А если не деревня цель карательного отряда? Если эта цель – сама партизанская база? Все это можно было бы решить точно, если знать численность атакующих. Для деревни хватило бы и взвода. Для базы необходима рота, если не больше.

– Увидеть-то мы увидим, – сказал Олег. – Боюсь, как бы поздно не было. Не надо играть в прятки, комиссар, не в школьном дворе войну организуем. Ум хорошо, а вече умнее.

Старков хмыкнул, оторвался от изучения собственных сапог.

– А я на отсутствие умов не жалуюсь. Вон у меня их сколько, – кивнул назад, где неторопливо тянулась колонна отряда.

– Со всеми посоветовался?

– С кем надо.

– Может, и я пригожусь?

– Попробуй.

– Фашистов много?

– Хватает. На каждого из нас по трое выйдет.

Олег присвистнул.

– Ого! Выходит, рота?

– Выходит. Три бронетранспортера.

– Автоматчики?

– Если бы только! Еще и пулеметов пять стволов.

– Сдается мне, что не в деревню они направляются.

– Вот-вот. Их наш отряд интересует.

– Видимо, весь отряд, а не твой взвод охранения.

– Верно.

– И они не знают, что отряда нет.

– Логично мыслишь, товарищ, – не без издевки сказал Старков. – А я добавлю к твоей логике: тот, кто навел на нас фашистов, не знал, что отряд ушел к Черному бору.

– Подозреваешь кого?

– Тебя вот подозреваю. Ты тоже не знал об этом.

Олег засмеялся. Искренне засмеялся, без натянутости. Его забавлял и этот разговор, и сердитая недоверчивость Старкова, хотя он и понимал его, прекрасно понимал, сам на его месте точно так же подозревал бы чужака.

– Ладно, комиссар, допустим, я шпион. Тогда на кой черт мне идти в лес, рисковать, нарываться на твою пулю, если за мной – рота со взводом пулеметчиков. А я вот он весь, да еще с двумя «провокаторами». Какой смысл в том, а, комиссар?

– Смысла особого нет, – осторожно сказал Старков.

– То-то и оно. Хочешь совет? Наплюй на свои подозрения. Оставь людей здесь: место вроде подходящее, густое место, не три десятка – три сотни укроешь. А мы с тобой да еще с учителем или с Рытовым прогуляемся до немцев. Поглядим, куда они намылились.

Старков оглянулся. Люди шли один за другим почти вплотную, без уставных интервалов, шли молча – слишком велико было напряжение. «Два наихудших занятия: ждать и догонять», – вспомнил Олег. А тут не просто ждешь – ждешь опасность, может быть, смерть. Куда хуже!

Старков поднял руку. Колонна остановилась. Партизаны подтягивались к своему комиссару, вытирали мокрые лица рукавами телогреек, пальто, шинелей, просто ладонями, ждали.

– Передохнем малость, – сказал Старков. – Не курить, громко не разговаривать, оружие из рук не выпускать. Старший – Рытов. Мы с ним, – он указал на Олега, – пойдем на разведку.

Олег поймал Димкин взгляд, в котором удивление, нетерпение, обида. Кивнул легонько, едва заметно пожал плечами: мол, не я так решил, потерпите, ребята.

– Немцы километрах в трех отсюда, – негромко произнес Рытов, глядя куда-то вбок. Ему не хотелось оставаться старшим в группе, бездействовать, выжидать. Он не понимал, почему комиссар предпочел взять в разведку не его – аса, опытного бойца, а неизвестного сомнительного парня. Сомнительного во всем: и возник невесть откуда, и кто такой – неясно, и каков в бою – никто не знает.

Но Старков не собирался давать объяснения по этому поводу. Он просто сунул руки в карманы и пошел, не оборачиваясь, даже не усомнившись в том, что его приказ может быть нарушен. И Олег подхватился за ним, и Торопов закинул автомат за спину, следом пошел. И только успел сказать Рытов:

– Будь осторожным, комиссар…

Кого он наказывал сторожиться – немцев? Олега?..

До немцев они дошли довольно быстро. Три бронетранспортера, негромко урча, легко катили по грязной, податливой, но никем не разъезженной лесной дороге. Сзади колея в колею полз крытый брезентом грузовик. Из-под брезента над бортами устрашающе торчали тупые дула пулеметов. Впереди процессии, то и дело оскользаясь на мокрой глине, шли трое черномундирных солдат – автоматы наизготовку.

Старков присел на корточки за кустами, осторожно раздвинул ветки, поморщился от холодных капель, осыпавшихся на лицо.

– Уверенно идут, – сквозь зубы проговорил он.

– Вроде в деревню… – Торопов присел рядом.

– Эта дорога ведет в деревню? – спросил Олег.

– Ага, – Старков, не отрываясь, смотрел на машины.

– А к базе так не попасть?

– Метров через восемьсот в лес уйдет тропка, – сказал Торопов. – По ней и к базе можно прийти. Только тропка та в кустах скрыта, ее знать надо. Да и не пройдут по ней машины, пешком придется.

– Спешатся. – Олег пригляделся: идущий впереди солдат все время заглядывал в планшет. – Карта у него там, что ли?

– Нет, не карта… – Торопов сощурил глаза. ~ Похоже, кроки. Видишь: он то в планшет глянет, то по сторонам. Сверяет ориентиры. Значит, какая-то сволочь им кроки сняла…

– Знать бы какая… – протянул со злостью Старков.

– Живы будем – узнаем. – Торопов легонько хлопнул комиссара по плечу. – Двинулись. Только тихо. – Чуть пригнувшись, пошел вперед, бесшумно ступая в своих, казалось бы, грубых кирзовых бутсах.

«Лесной житель, – подумал Олег, пробираясь за ним. – Пожилой сельский учитель географии, который лучше всего знал географию окрестностей своего села, каждую тропу здесь знал, каждый куст, сызмальства привык ступать по лесу так, чтобы не потревожить зверье, не спугнуть птицу неверным шагом, хрустом нечаянно сломанной ветки. Интересно: охотник ли он? Или носил до войны ружьишко по лесу так просто, на всякий случай, не снимал с плеча, жалел живность? Лет через двадцать он наверняка станет приверженцем модной с конца пятидесятых годов фотоохоты, накопит на дорогое фоторужье, украсит стены школьного класса самодельными наглядными пособиями на фотобумаге. Если останется жив… Как он точно сказал: живы будем – узнаем».

В рассказанном Старковым варианте прошлого Торопов погибал. Олег мало верил в то, что их вариант будет сильно отличаться от старковского. Но немногословный мягкий Торопов был ему симпатичен, и он упорно гнал от себя мысль, что прошлое повторится и учитель все же погибнет. Впрочем, Олег надеялся, что сумеет сам присмотреть за ним, отвести его от пули. Жаль только, что не спросили у шефа подробности гибели каждого…

– Стоп, – неожиданно прошептал учитель, замер, прислушиваясь.

И будто по его знаку, остановились на дороге машины. Солдат с планшетом убеждал спутников, тыча то в кроки, то в сторону леса.

– Там как раз тропа начало берет, – Торопов вытянул худую шею, смотрел во все глаза на дорогу.

Из бронетранспортеров по-прежнему никто не вылезал. Трое солдат долго о чем-то препирались, потом один из них почему-то на цыпочках двинулся к сосне, оставшиеся вскинули автоматы, готовясь прикрыть его огнем в случае чего.

– Эх, полоснуть бы по ним… – мечтательно сказал Олег, поймал злой взгляд Старкова, стушевался. – Сам знаю, что нельзя, не вчера родился.

Посланный «на закланье» солдат раздвинул ветки орешника, заглянул в чащу, скрылся на минуту, потом выглянул на дорогу, гаркнул:

– Хир!

– Нашел, гад, – выругался учитель. – Точно им кроки составили.

Солдат выскочил из леса, неуклюже переваливаясь, побежал к переднему бронетранспортеру, взобрался на подножку, что-то рассказывал сидящему в кабине, взмахивал рукой. Потом соскочил на землю, предупредительно открыл дверь машины. Оттуда вылез офицер в длинном кожаном пальто с витым серебряным погоном, спрыгнул на дорогу, покачнулся. Солдат поддержал его.

– Гауптштурмфюрер, – сказал Старков.

– Невысоко они нас ценят, – усмехнулся Олег. – Могли бы кого поглавнее прислать.

Офицер прошел вдоль борта, заглянул внутрь, сказал что-то, потом махнул рукой, и из бронетранспортеров посыпались эсэсовцы, строились повзводно около машин. К гауптштурмфюреру подбежали четверо офицеров – видно, пониже чином. Олег не разбирался в эсэсовских знаках различия, а спросить у Старкова не решился. Выслушав командира, офицеры вернулись к своим взводам, а гауптштурмфюрер уселся на подножку машины, поглядывал на свою роту. Солдаты проходили мимо него, ныряли в лес, скрывались из виду. Последними прошли пулеметчики, вскинув на плечи тяжелые стволы с раскоряченными ногами-подставками. Около машин осталось человек восемь – охрана Гауптштурмфюрер лениво поднялся, похлопал по плечу здорового рыжего унтера – вроде бы на прощанье, – тоже пошел к тропе.

– Все ясно, – сказал Олег. – Не деревня им нужна, а база. Сейчас они рассыплются цепью, попытаются окружить отряд, залягут и пустят в ход пулеметы. Есть смысл вернуться к ребятам, обождать, пока фрицы уйдут ни с чем.