Текст книги "Крылья мужества"

Автор книги: Жорж Санд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

III

Часа через два его разбудил какой-то странный шум. Волны так сильно бились о скалу, на которой он спал, что она, казалось, дрожала, да и скалы-то почти не было видно.

Белая пена окружала ее широкой каймой. Прилив был высок. Ребенок не понимал, что такое творилось вокруг него. Он хотел было убежать в ту сторону, с которой влез на скалу, но везде была вода, так что под нею исчезли даже все черные скалы. Волны доходили до подошвы белых скал и, казалось, хотели подняться еще выше. Хромуша опустил ноги в воду, чтобы узнать, глубоко ли. Он не достал до дна, но почувствовал, что если соскользнет со скалы, то волны унесут его. Тогда он подумал, что теперь уже непременно в погибнет, вспомнил о матери и закрыл глаза, чтобы, по крайней мере не видеть, как будет умирать.

Вдруг он услышал над головой те же самые детские голоса, которые слышал на холме, и приободрился. Ведь он уже летал, отчего же не полетать ему еще? Он закричал, стараясь подражать голосам невидимых духов, и вдруг услыхал, что они парят над ним, точно призывают и ждут его. Он снова сильно размахнул руками, которые, вероятно, обратились в крылья, так как он поднялся на воздух. Но на этот раз он полетел не под облака, а понесся над морем. Он летал туда и обратно, касаясь крыльями волн, возвращался отдыхать на скалу, снова взмахивал крыльями, опять улетал, плавал и чувствовал необыкновенное удовольствие. Морская вода казалась ему теплой; он держался в ней очень легко и свободно, как будто был отличным пловцом. Ему захотелось заглянуть в морскую глубину, он сложил крылья и погрузил голову в воду. Вода была вся из белого огня, но не горела. Наконец, он устал, возвратился на скалу и снова крепко заснул, убаюканный мелодическим плеском волн и тихими голосами духов, которые еще звучали как голоса маленьких детей в воздушном пространстве.

Когда он проснулся, солнце вставало в серебряном тумане, который широкими полосами уходил за горизонт. Свежий ветер рябил зеленоватую поверхность моря, а там на восточной стороне в нем отражались широкие сверкающие розовые и лиловые полосы; туман быстро рассеялся на горизонте, и Хромуша с высокой скалы, на которой спал ночью, увидел все морское пространство. Море сегодня было более спокойно, нежели накануне, и ушло гораздо дальше. Мальчику захотелось рассмотреть его поближе при дневном свете. Он слез со скалы и побежал по песку, не боясь замочить ноги в больших лужах, оставленных морским приливом, напротив, он был даже очень рад, когда забрался по колено в воду. Он набрал множество разнообразных раковин, все они были очень красивы; затем он возвратился к подошве холма, здесь струилось несколько ручейков – Хромуша напился. Вода была сладковата, но все же не такого едкого отвратительного вкуса, как морская, которой он уже было попробовал. Мальчик был так доволен, что видел, наконец, это чудное море, о котором прежде так много мечтал, что ему не хотелось возвращаться домой. Он почти забыл все, что случилось с ним накануне. Он ходил по берегу, на все смотрел, до всего дотрагивался и старался разъяснить себе все, что было у него перед глазами. Вдали плыли барки, он увидел на них людей и паруса, надутые ветром, и в первый раз стало ему понятно значение лодки. Он даже увидел вдали на горизонте корабль и вообразил было, что это церковь. Но эта диковинка плыла так, как и барки, и у Хромуши сильно забилось сердце. “Что, – подумал Хромуша, – это корабль, или плавающий дом?” На таком корабле путешествовал и его дядя. Мальчику захотелось также попасть на корабль и посмотреть, где кончается море, там, за сероватой линией горизонта, отделяющей его от неба.

Он совсем уже было забыл о портном, как вдруг увидал вдали, на берегу какого-то человека, который шел в его сторону. Хромуша испугался сначала, но очень скоро успокоился, увидев, что человек этот был вовсе не урод, как портной, но такой же, как и все люди; ему даже показалось, что это был его старший брат Франсуа, погрозивший накануне портному кулаком; Франсуа терпеть не мог портного и очень любил своего маленького братишку Хромушу.

В самом деле, это был он – Франсуа. Хромуша побежал навстречу ему и бросился в его объятия.

– Откуда ты взялся? – вскричал Франсуа, обняв его. – Теперь только семь часов, а ты не из Дива. Где ты ночевал?

– Вот там, на этом большом черном камне, – отвечал Хромуша.

– Как! На Большой Корове?

– Это не корова, мой милый Франсуа, это настоящий камень.

– Э, да я и сам это знаю, а ты разве не знаешь, что эти большие каменья называют Черными Коровами? Но где же был ты во время морского прилива?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Ведь морские волны доходят сюда, вот до этих камней, которые называют Белыми Коровами.

– Ах да, я видел, как они подходили сюда, но духи моря не дали мне утонуть.

– Не говори глупостей, Хромуша, морских духов нет. Вот про земных я не скажу…

– Земные это или морские духи, – живо перебил его Хромуша, – я не знаю, только я тебе говорю, что они помогли мне.

– Ты видел их?

– Нет, я слышал их. Видишь, я остался жив и здоров и даже славно спал, хотя со всех сторон вокруг меня была вода.

– Ну, так я тебе скажу, что ты очень счастливо отделался. Я знаю, что во время прилива, когда море тихо, только вот этот камень, Большая Корова, не покрывается водой; но если бы поднялся ветер, хоть и не очень сильный, вода покрыла бы камень, и тебя не было бы уж на свете, мой бедный мальчик.

– Как бы не так! Я умею прекрасно плавать, нырять, летать над волнами. Это превесело.

– Полно, полно, не говори пустяков. Твое платье сухо; тебе было страшно, холодно, ты был голоден, а все-таки ты, по-видимому, совсем здоров. Поешь-ка хлеба, который вот я принес тебе, и выпей несколько глотков сидра из этого меха, а потом расскажи мне толком, как ты убежал от этой собаки – портного, так как я вижу, что ты улизнул из его когтей.

Хромуша рассказал все, что случилось с ним.

– Ну, – сказал Франсуа, – я очень рад, что он не успел еще помучить тебя, ведь он злой человек, я знаю, что он морил своих учеников голодом и колотил их без пощады. Наш отец не верит мне и убедил и матушку, что я зол на портного и лгу на него. Ты ведь знаешь, что она очень боится отца и всегда пляшет под его дудку. Вчера мать очень плакала и не ужинала, а сегодня поутру послушалась отца и перестала плакать; оба они теперь воображают, что ты перестал горевать, как и они, и что ты привык уже к твоему хозяину. Нет никакой возможности разубедить их. Если ты вернешься домой, отец тебя прибьет и сам отведет сегодня же вечером в Див, где портной – он вечно там шляется по чужим домам, не имея настоящего пристанища. Мать не заступится за тебя, она будет только плакать. Послушай-ка лучше моего совета – иди в Трувилль к дяде Лакилю, ты попросишь его, чтобы он определил тебя юнгой на какой-нибудь корабль, ты будешь доволен, так как всегда желал плавать по морю.

– Да меня не примут на корабль, – проговорил Хромуша уныло. – Отец говорит, что хромой не человек и ни на что не годится, как только в портные.

– Ты совсем не так сильно хромаешь, если мог пробегать всю ночь без башмаков по таким местам, как здешние, ведь их недаром называют пустынями. Разве у тебя болят ноги?

– Нисколько, – отвечал Хромуша, – только правая нога устала побольше левой.

– Это ничего, ты только не говори об этом у дяди. Делать-то тебе больше нечего. Если бы отец был здесь, он велел бы мне волей-неволей отвести тебя к портному и мне это было бы очень горько, так как я знаю, что ждет тебя у портного; но отец ничего не знает и, если ты хочешь, я провожу тебя в Трувилль. Это недалеко отсюда и я успею еще до вечера вернуться домой.

– Так пойдем в Трувилль, – вскричал Хромуша. – Ах, мой милый Франсуа, ты спасаешь мне жизнь! Что ж! Если мама не захворала с тоски по мне, а отец и совсем не думает тосковать, так уж лучше мне уехать на корабле в море, море будет радо мне, оно было для меня таким добрым.

Через три часа они пришли в Трувилль, в те времена это была бедная деревня, населенная рыбаками.

Дядя Лакиль жил на самом берегу моря в собственном домике; у него была жена и семеро детей; все его имущество состояло из этого домика и большой лодки. Он обласкал Хромушу, похвалил его за то, что не хочет быть портным, выслушал с восторгом рассказ о том, как он провел ночь на Большой Корове, и с жаром уверял, что он самою судьбою назначен для самых чудных приключений. Он обещал начать с завтрашнего же дня хлопотать о том, чтобы мальчика приняли на какой-нибудь купеческий или военный корабль.

– Теперь иди домой, – сказал он, обращаясь к Франсуа, – я знаю, что отец Дуси упрям, а потому ты хорошо сделаешь, если не скажешь ему, что проводил мальчугана ко мне. Пусть он думает, что он у портного; знаю я этого морского рака, портного, он большой негодяй, скуп, трусит перед сильными и обижает слабых. Признаюсь, мне было бы очень обидно, если бы мой племянник попал в учение к такому скверному человеку. Иди с Богом, Франсуа, и будь спокоен. Я беру все на себя. Со временем отец и мать Хромуши еще будут гордиться им. Пусть пока думают, что он в Диве. Тяни-влево зайдет к вам, может быть, не раньше еще, как месяца через два или три. Когда отец твой узнает, что Хромуша улизнул, то мальчуган тогда будет уже плавать на корабле; если его там и будут когда кормить колотушками, так все же на корабле совсем другое дело. Моряки хорошие люди, так от моряка можно перенести побои, а уж терпеть побои от горбуна самое последнее дело, хуже этого позора и быть не может.

Франсуа и Хромуша нашли, что все это очень справедливо. Последнему даже не пришло в голову, что можно поколотить кого-нибудь без всякой вины – ни за что, ни про что. По его понятиям только портной мог быть способен на такую жестокость. Франсуа отправился домой. Уходя, он дал своему братишке узелочек с бельем, которое его матушка исправно перечинила, новые башмаки и немножко денег; он прибавил к ним две собственные большие красивые монеты в шесть ливров каждая и маленький кошелек с медными деньгами для того, чтобы Хромуше не пришлось без крайней нужды разменять монеты; затем Франсуа поцеловал Хромушу в обе щеки и наказал, чтобы он хорошо вел себя.

Дядя Лакиль был очень добрый человек, очень восторженный, даже немножко легкомысленный, но кроткий, как большею частью бывают люди, которым пришлось много натерпеться горя на своем веку. Он много путешествовал и насмотрелся разных разностей, зато он давал волю своей фантазии, в особенности, когда ему случалось выпить лишний стакан сидра. Тогда все ему казалось в преувеличенном виде, так что рассказы его не отличались строгой правдивостью. Хромуша слушал с жадностью и задавал ему тысячу вопросов. Когда подали ужин, пришла тетушка Лакиль. Это была высокая сухощавая женщина в грязной поношенной юбке и в коленкоровом чепчике, какие носят крестьянки в той стороне. У ней росло на подбородке, пожалуй, еще больше волос, чем было их в бороде ее мужа, и по всему видно было, что он у ней под башмаком. Она не особенно ласково поздоровалась с Хромушей, муж поспешил объявить ей, что он у них только на время. Она подала Хромуше тарелку, нахмурив брови, и сказала за ужином, что у него такой же аппетит, как у морской свинки. На следующее утро Лакиль исполнил свое обещание. Он сводил Хромушу к нескольким судохозяевам, но те отказались принять мальчика на свои суда, потому что он хромал. На военные корабли также не приняли мальчугана. Бедняга Хромуша возвратился с дядей домой очень огорченный; Лакиль должен был сознаться жене, что план его не удался, потому что мальчик хромал и, кроме того, так как он вырос не на морском берегу, то казался на вид робким и мешковатым.

– Я это знала заранее, – сказала тетушка Лакиль, – он ни на что не годен, и крестьянин-то из него выйдет плохой; напрасно ты взялся за это дело, ты вечно наделаешь глупостей, когда сделаешь по-своему. Надо отвести его к портному или к отцу и матери. У меня и без него много детей, к чему мне еще брать на себя лишнюю обузу.

– Подожди, жена, – сказал Лакиль, – имей терпение, может быть его еще и возьмет к себе какой-нибудь рыбопромышленник.

Тетушка Лакиль пожала плечами. В деревне было и без того много детей, приученных к рыбной ловле. Кому нужен был Хромуша, который ничего не умел и до которого никому не было дела? На другой день, однако, Лакиль опять попробовал куда-нибудь пристроить его, и это ему опять не удалось. У всех было больше детей, нежели работы для них. Тетушка Лакиль кричала, что у ней и без того слишком много расходов и что она не намерена кормить лишнего дармоеда. Муж просил ее потерпеть еще несколько дней и поехал с Хромушей на рыбную ловлю. Мальчик забыл все свои горести, когда очутился на лодке, которую тихо качала морская волна среди неизмеримого водного пространства, которое ему так нравилось.

– Он, однако, сильный мальчуган, – сказал дядя Лакиль, возвратись домой, – он не труслив и не страдает морской болезнью. Он даже, как настоящий моряк, может стоять в лодке, когда она качается. Если бы его можно было оставить у нас, я бы из него сделал человека.

Тетушка Лакиль ничего не ответила; но когда настала ночь и дети все улеглись, Хромуша, которого так сильно тревожила мысль о своей участи, что он не мог заснуть, слышал, как тетушка Лакиль сказала мужу:

– Довольно уже няньчиться с ним. Портной пойдет за товаром в Гонфлер и завтра он будет у нас в деревне. Я хочу, чтобы ты отдал ему его ученика, он образумит его. Если хочешь, чтобы ребенок был послушен, так самое лучшее средство выпороть его до крови.

Лакиль только опустил голову и молча вздохнул. Хромуша понял, что участь его решена и что дядя не спасет его от портного, и решился убежать. Он дождался, когда все уснули, тогда он потихоньку оделся, взял свой узелок, который заменял ему подушку, и пересчитал деньги. У Хромуши была очень оригинальная спальня. Дети Лакиля спали с отцом и матерью на двух кроватях и, так как кроме этих кроватей лечь было не на чем, то Хромушу поместили на палатях, над которыми было слуховое окно. Там спал он на вязанке водорослей. К палатам приставляли лестницу. Хромуша уже вытянул было ногу, чтобы ступить на нее, но лестницы не оказалось. Он вспомнил тогда, что тетушка Лакиль переставила ее на другой конец комнаты, когда забиралась по ней на чердак. Хромуша отдернул задвижку, которою было закрыто слуховое окно, и увидел, что ночь была светлая. Он рассмотрел также и лестницу, она стояла очень далеко, палати же были очень высоки, нельзя было спрыгнуть с них в комнату, не сломав себе шеи.

Странно, что Хромуша не вспомнил о своих крыльях. Но с тех пор, как брат его посмеялся над его видениями, он не смел никому говорить о них и думал, что видел крылья во сне. Однако, надо было убежать еще до рассвета. Он опять отворил слуховое окно и убедился, что пролезет в него; но окно находилось очень высоко от земли. Море было еще далеко. Накануне во время прилива он заметил, что вода доходила до столбов, поддерживавших дом, но когда начнется опять прилив? Он слыхал, что прилив бывает через двадцать три часа, но он плохо знал счет и не мог рассчитать времени прилива.

– Что ж за беда, если море придет за мной, – рассудил он наконец, – я не боюсь его, оно доброе для меня.

Долго стоял он так с узелком в руке, не зная, на что решиться, сон одолевал его. Ему уже мерещилось, что он на лодке вместе с дядей, как вдруг порыв ветра распахнул плохо запертое окно. Хромуша совершенно проснулся и услыхал детские голоса маленьких духов. На этот раз он разобрал, что они пели.

– Лети, лети скорее на море, на море, – пели духи, – не спи, расправь свои крылья и лети с нами на море, на море.

У Хромуши сильно забилось сердце, он почувствовал, что крылья его раскрылись. Он выпорхнул в окно и спустился по старой мачте, стоявшей близ стены и служившей насестом для голубей, или, как почудилось ему, полетел и очутился посреди воды в дядиной лодке.

Она была прикреплена к столбу цепью, запертой на замок. Впрочем, морские волны только еще лизали берег, и там, где стояла лодка, вода была неглубока; не знаю, полетел ли Хромуша над водой, как летают морские чайки, или поплыл, но знаю только, что он очутился, нисколько не замочив одежды, на большой песчаной равнине, поросшей местами очень сухим морским тростником; нелегко было бежать по такой равнине, к тому же было поздно, и Хромушу клонило ко сну. Он прилег на мягкий, теплый песок и проспал до солнечного восхода. Он славно выспался и был очень рад, что ему удалось вырваться на свободу; только, к сожалению, радость его скоро омрачило неприятное открытие: он думал, что летел накануне по направлению к Гонфлеру, так как видел Гонфлерский маяк, но он ошибся. Он узнал место, где находился. За несколько дней перед тем он проходил тут с братом своим Франсуа, когда шел к дяде. Следовательно, он возвращался теперь к Черным Коровам. Портной на обратном пути из Дива должен был пройти здесь, и Хромуша мог встретиться с ним. Что было делать? Идти обратно в Трувилль так же было опасно: его там увидели бы и выдали бы врагу.

Хромуша решился идти вдоль морского берега между дюнами, держась подальше от дороги, которая шла повыше песчаной равнины. Он слыхал от дяди, что портной терпеть не мог моря, – он боялся его до сумасшествия и говорил, что всякий раз, когда ему случалось ехать на лодке, то он бывал болен. Его тошнило от одного вида морских волн, и он всегда избегал идти берегом, а обходил его окольным путем.

Хромуша пришел в Виллер, где, осторожно осмотревшись, торопливо купил большой хлеб и тотчас пошел опять вдоль берега. Он снова увидел Черных Коров с тем же удовольствием, с каким увидел бы свой родимый дом с садиком, и снова очутился в совершенном одиночестве.

Теперь, однако, он уже не хотел возвратиться домой; из слов брата он понял, что нет никакой надежды смягчить отца и найти защиту у матери. Он принялся есть, осматривая берег. В несколько дней, проведенных у дяди, он получил кое-какое понятие об окружающей местности. День был ясный. Он видел вдалеке устье Сены и открытые равнины, по которым шла дорога в Гонфлер. Дюны были единственным надежным убежищем во всей окрестности, где он мог жить в безопасности. Бедный ребенок боялся всех на свете, а знакомство с тетушкой Лакиль еще больше запугало его и не могло внушить доверия к роду человеческому. К тому же он давно привык к одиночеству, так как пас коров в безлюдной стране, где было мало прохожих; да и с тех к пор, как он познакомился с духами, ему вовсе уже не казалось страшно жить одному в пустыне. Пораздумав хорошенько о своем положении, Хромуша порешил обойти дюны и, выбрав местечко, поселиться в нем навсегда.

Навсегда! Вы, может быть, скажете мне, что это невозможно, скажете, что стал бы делать Хромуша, когда настала бы зима, и что денег, которые были у него, было слишком мало, чтобы он мог покупать еду, и наконец, откуда бы он брал одежду в такой пустыне, где ничего не росло, кроме плохой травы, которую даже не хотели есть коровы?

Правда, что на морском берегу было несметное множество ракушек; но ведь все ракушки, да ракушки, надоест наконец, особенно, когда еще притом и вода очень невкусна. Я вам скажу на это, что Хромуша был совсем не такой ребенок, как те дети, которые в двенадцать лет умеют читать и писать. Он ни о чем не имел понятия, ничего не предвидел, не умел размышлять, даже, может быть, не привык и думать. О нем всегда заботилась мать, и ему невольно казалось, что она все еще тут, подле него, что она даст ему супу, когда он захочет есть, и закутает его одеялом, когда он ляжет в постель. Он только машинально твердил себе, что поселится тут навсегда, потому что вся будущность для него заключалась в том, чтобы спастись от портного.

Он забрался в расщелины дюны. Около Черных Коров дюна была более ста метров вышины, с остроконечными верхушками, красивая, но мрачная; бока ее пестрели красным, серым и темно-оливковым цветами, отчего она походила на настоящую скалу. На ней-то и захотелось приютиться Хромуше, но это оказалось невозможным; а впрочем, может быть, ведь и можно было как-нибудь взобраться на нее? Брат так напугал его, что очень опасно спать на Черных Коровах, что он обещал никогда больше этого не делать. К тому же днем он становился не так уже храбр, как ночью, и терял веру в свои ночные грезы. Он попробовал вскарабкаться на дюну в том месте, где ему показалось удобнее, и это удалось ему лучше, нежели он ожидал. Вскоре он узнал, по каким местам можно было ходить безопасно и что опасные, которые осыпались, надо было обходить там, где росли известные ему растения. Наконец, он добрался до самой большой дюны, некоторые расщелины ее поросли травой, по которой нога его не очень скользила и по которой можно было ходить, не проваливаясь. Долго-долго бродил он таким образом по этим более или менее окрепшим холмам и увидал наконец род пещеры, сделанной отчасти самой природой, отчасти рукою человека. Он вошел в нее. В ней была точно комнатка, нарочно устроенная для жилья. У стены стояла деревянная скамья. Одно место было совсем черно, как будто здесь кто-то разводил огонь; но в то же время видно было, что тут уж очень давно никто не жил, так как пышная зеленая трава, которая росла у входа, вовсе не была измята. Даже целые кусты хворостника заграждали вход в пещеру, и никто не думал рубить их.

Хромуша завладел этой кельей, покинутой уже много лет тому назад, вероятно оттого, что холм осыпался. Он положил на скамью узелок свой, нарезал сухой травы и устроил себе из нее постель.

– Теперь, – думал он, – ни портной, ни тетушка Лакиль никогда не отыщут меня. Я славно заживу здесь! Вот если бы только была у меня здесь хоть одна корова из нашего стада, мне было бы повеселей.

Он задумался о коровах, которых, впрочем, никогда особенно не любил; ему взгрустнулось; делать ему было нечего, так как хлеба у него было достаточно еще дня на два, и он решился не выходить из дюны, пока, по его соображениям, портной мог быть в окрестностях; со скуки он залег спать, хотя было еще светло, и проспал до вечера. Проснувшись, он обрадовался темноте, потому что впотьмах портному было труднее найти его, и вышел из пещеры. Перед нею был овраг, поросший травой и испещренный множеством цветов.

– Это будет мой садик, – решил Хромуша и стал прогуливаться по этому странному садику.

Овраг был окружен почти прямыми скатами холма, так что из него был виден только клочок неба. Хромуша был в нем точно в норе. Он не помнил, с которой стороны попал в него, и задумался о том, как же он выберется оттуда, когда захочет выйти из своих владений?

Теперь усталость его прошла, он был сыт и спокойнее духом и в первый раз в жизни принялся соображать и размышлять. Он сообразил, что так как в пещере кто-то жил, то непременно должен быть какой-нибудь путь, которым приходили и уходили оттуда. Он решил также, что море должно быть где-нибудь близко, потому что он находился в глубине дюны, далеко от тропинки, прорезывающей ее почти посредине той самой тропинки, по которой он убежал от портного. Но отчего же не было видно моря? Овраг поворачивал несколько вправо. Хромуша пошел влево и скоро пришел к невысокой стене, очевидно сделанной рукою человека; в стене было пробито отверстие; мальчик взглянул в него и увидел море футов на сто ниже того места, где он стоял. Из-за темных туч выплывала луна. Хромуша очень обрадовался, что море было близко, так что он во всякое время мог любоваться на него и слышал плеск его волн, этот плеск станет убаюкивать его, и под мерный ропот его он станет спать в пещере гораздо спокойнее и безопаснее, чем на Черной Корове, которая вся дрожала от напора волн. Он внимательно осмотрел внутреннюю стену утеса; в этом месте дюна была так тверда, что ее можно было назвать утесом. Стена была совершенно отвесная и неприступная. Человек, живший здесь когда-то, должно быть, также скрывался, потому что пробил себе сторожевое окно в таком диком и крутом утесе.

Потом Хромуше захотелось посмотреть другой конец этого оврага, в котором он был заключен, и пошел было туда, но вдруг ему загородила дорогу глубокая расщелина в совершенно прямой естественной стене.

При свете месяца, полузакрытого тучами, мальчик старался отыскать тот путь, которым попал в овраг. Ощупью пробрался он около расщелин по грудам осыпавшейся и загромоздившей их земли; но дорога эта оказалась так опасна, что он решился отложить поиски до утра. Луна все более и более заволакивалась тучами, но надо рвом было еще не совсем темно. Хромуша пробрался в пещеру по окраине своего садика; ему не хотелось спать, но ему было скучно в темной пещере; он думал, что маленькие духи прилетят утешить его своим пением, но вокруг него раздавался только глухой рев разыгрывающейся бури; мальчик заснул тревожным сном.

Он, обыкновенно, спал так крепко, что никогда не видал снов, а если и видел когда, то не помнил. Но в эту ночь ему много грезилось. Он видел, будто ходит по дюне и никак не может выбраться из нее; потом вдруг он очутился как-то в родительском доме, отец его считал деньги и все твердил: “Восемнадцать, восемнадцать, восемнадцать!” Дуси предлагал портному восемнадцать ливров за первый год ученья Хромуши, а портной хотел двадцать. Отец Дуси крепко стоял на своем и все твердил: восемнадцать да восемнадцать, до тех пор, пока портной не согласился. Тогда Хромуша почувствовал, как на него опустилась безобразная, крючковатая рука портного; он вскрикнул от ужаса и проснулся.

В пещере было темно как в могиле. Хромуша насилу сообразил, где он, и начал уже было успокаиваться, как вдруг, в двух шагах от него, совершенно внятно раздалось: “Восемнадцать, восемнадцать, восемнадцать!”

Хромуша замер от ужаса, волосы у него стали дыбом, на теле выступил холодный пот. Голос, сказавший это роковое число, не был похож на звучный, сильный голос его отца. Нет! Это был какой-то хриплый, разбитый голос, ну вот точно как у портного! Неужели портной был в пещере? Неужели он отыскал-таки приют Хромуши и уведет его с собой? Мальчик вне себя от ужаса, спрыгнул со скамьи, на которой лежал… что-то зашумело около него.

– Восемнадцать, восемнадцать, восемнадцать! – затвердило невидимое существо хриплым голосом и что-то вихрем вылетело из пещеры. – Восемнадцать, восемнадцать, восемнадцать! – раздалось еще несколько раз, пока наконец голос замер вдали.

Хромуша немножко опомнился, когда враг его удалился.

– Может быть, – пришло ему в голову, – буря случайно загнала портного в пещеру. Он не видал меня, пока я спал, а когда я проснулся и соскочил со скамьи, он, верно, испугался меня, поэтому и убежал.

Мысль, что портной был трус, даже, может быть, еще более трус, чем сам он, Хромуша, воодушевила его необычайной храбростью. Он взял палку, положил подле себя на скамью и снова улегся, с твердой решимостью не давать пощады врагу, если он появится.

Он заснул, но через несколько времени опять проснулся; буря прошла, трава у входа в пещеру была освещена луной. Пока Хромуша спал, шел дождь, и листья висячих растений, спускавшихся над отверстием пещеры, сверкали как изумруды.

Вдруг Хромуша, к крайнему своему удивлению, услыхал где-то недалеко мычанье быков, блеянье коз и собачий лай. Голоса этих животных раздавались так часто, что он, закрыв глаза, мог вообразить, что находится дома; однако он очень хорошо знал, что он в пещере посреди пустыни. Каким же чудом могло быть в этих местах стадо? А если это было стадо, то, значит, где-нибудь неподалеку жили и люди.

Сначала голоса эти нравились ему; слыша их, он чувствовал себя уже не таким одиноким в пустыне, но вдруг с разных сторон множество голосов опять закричало диз юйт, диз юйт![2]2
  По-французски dix-huit – восемнадцать звучит очень похоже с птичьим чириканьем.


[Закрыть] Точно, будто, на всех вершинах дюны сидело по портному, и все они пугали Хромушу и смеялись над ним. Он не мог уже снова заснуть и, притаясь в уголке стал дожидаться, когда рассветет, но крики затихли. Наконец занялась заря. Хромуша вышел из пещеры и посмотрел вокруг. Нигде не было ни души, только на вершинах дюны сидело множество птиц. Несколько птиц пролетело над головою мальчика. Тут были болотные кулики разных видов, пиголицы с блестящими как изумруды зелеными перьями порхали, рассекая воздух грациозными движениями крыльев; большая выпь летела уныло, закинув на спину голову и вытянув лапки. Хромуша никогда не видал таких птиц и не знал, как они называются, потому что в той местности, где он жил, не было ни озерка, ни реки, и перелетные птицы не останавливались там для отдыха. Он рассматривал их с удовольствием, но все-таки не мог объяснить себе причины странных голосов, слышанных ночью, и решился посмотреть, нет ли поблизости какого жилья.

Прежде всего надо было выйти из оврага. При дневном свете Хромуша очень легко отыскал выход и так же легко пролез в него, несмотря на то, что он был тесен и отчасти зарос кустами колючих растений. Он хорошо приметил это место, так что мог даже и ночью найти его; а затем он влез повыше на скалу, откуда была видна вся окрестность. Но куда ни смотрел он, всюду была только пустыня, нигде не было ни клочка обработанной земли, ни домика.

Он вообразил тогда, что все слышанное им ночью было проделками леших, которым вздумалось попугать его. Ведь брат его Франсуа сказал:

– Нет морских духов, но что касается земных духов, то это другое дело.

Родители его верили в домовых, которые будто бы охраняют лошадей, коров и других домашних животных от всяких бед или насылают на них болезни. Хромуша слепо верил тому, что слышал от родителей. Пока он жил дома, ему не случалось иметь дела ни с какими духами, но с той ночи, которую он провел на Черной Корове, он стал верить в морских духов; если были морские духи, то отчего же не могло быть земных. Мысль эта встревожила его, так как он имел повод полагать, что земные духи были не расположены к нему. Уж не хотели ли они выжить его из дюны, или, может быть, портной был колдун и, превратись в невидимого духа, мучил его ночью. Словом, в голове Хромуши бродила всякая чепуха; впрочем ведь дух, твердивший диз юйть, диз юйть, убежал от него, а другие не посмели даже войти в пещеру. Они только кричали на разные голоса, подражая крику животных, может быть с тем, чтобы заставить его выйти, и, если бы он вышел, они сбили бы его с пути, так что он бы заблудился.

– Пусть в другой раз они кричат, как хотят, – подумал он, – я не высуну носа из пещеры, в дюне я не заблужусь, потому что знаю ее теперь вдоль и поперек; если же духи придут ко мне в пещеру, я их славно отколочу; ведь дядя недаром же говорил, что у меня вырастут крылья мужества.