Текст книги "Низкий голос любви"
Автор книги: Жоан-Фредерик Эль Гедж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
Она протянула ему коричневую морщинистую палочку и вынула из чехла нечто, похожее на продолговатый снаряд, который поднесла к его уху.
– Прежде чем закурить гавану я ее слушаю. Сигара не должна потрескивать. – Она прижала ее к уху Артура. – Вы слышите мягкое шуршание осенних листьев во влажном подлеске?
Он кивнул с понимающим видом. Клер незаметно толкнула его локтем в бок.
– А что вы обычно курите?
– Ничего.
– Так, значит, вы девственник. – Эксперт по сигарам разочарованно протянула ему голландскую сигару и удалилась, изрыгая очередной султан дыма.
– Артур, я немного проголодалась, идите сюда. Мы покурим позже.
У буфета она накладывает себе на тарелку палтуса, копченую сельдь, салат из трески со шпинатом. Он выбрал тонкие ломтики утки по-китайски.
– Десерта не хотите?
– Я не люблю сладкого.
Он дополнил сервировку стола тремя гранатами в небольшой вазе.
– Гиппократ рекомендовал сок граната от лихорадки. А античные пророки утверждали, что этот плод избавляет от сатаны на сорок дней.
– Ха-ха! Только и думаете что о шайтане!
Сядем?
Они устроились на красном бархатном диване. Артур жадно принялся за еду. Клер приступила к своей порции, словно к ритуалу: вынула из сумки нож с ручкой темного дерева, со щелчком высвободила лезвие, наколола на него кусочек сельди и медленно просмаковала.
– Откуда этот нож?
– От деда.
Он вынул сигару из нагрудного кармана. Она протянула ему складной нож Он отрезал кончик сигары. Она глядела на него, как посвященный глядит на ученика. Артур сделал долгую, слишком долгую затяжку, закашлялся, выпил глоток вина. Клер положила руку на чашу с гранатами.
– Можно взять?
– Вы вдруг полюбили сладкое?
Она схватила три плода, кинула их в воздух, поймала, бросила вновь – три красных шара описали в сумерках полный круг. Артур медленно поаплодировал.
– Хотите научиться?
Она стала бросать медленнее, разложила движения на элементы.
– Сначала надо бросить один шар, говоря «брось… лови», чтобы дисциплинировать движение.
Говоря, она показывает: «Смотрите, усложняю – вот уже два шара». Каждый раз, когда она бросает и ловит, она повторяет: «Брось-брось, лови-лови». Она переходит к трем шарам, ловит только два. «Брось-брось-лови. Брось-лови-лови». Три граната летают из ладони в ладонь, они все быстрее, все краснее.
– Ну как, попробуете?
Артур кладет сигару, взвешивает в ладонях три граната, пробует бросок, плод катится по полу, он подбирает его, старается сделать движения точнее. Он дошел до броска двух гранатов, и третий летит вертикально вверх и падает прямо ему на нос. Из ноздри течет ручеек крови. Клер заботливо протягивает ему бумажную салфетку. Эта предупредительность – знак тревоги, кровотечение – подарок судьбы. Он героически пытается извлечь из него пользу, подбирает гранаты, вновь берется за трюк, ритмично аккомпанируя себе голосом. Но от напряжения кровь потекла снова. Он дает себе передышку, вытирает ноздрю тыльной стороной ладони, вновь бросает вверх фрукты – фаланги пальцев красны от крови, с носа капает. Снова пауза. Кончиком языка он слизывает кровь. Наконец смиряется, встает, не говоря ни слова. Три окровавленных шара остаются на столе.
В туалете есть только помещение для дам. Артур один. Он кладет сигару на край раковины и моет лицо. Кровь струится по фаянсу розоватыми волокнами. Белизна покрывается алыми созвездиями. Он вытягивает бумажное полотенце с рулона на стене, закинув голову, прижимает его к ноздрям. Он старательно изображает образраненого, зажимает сигару в зубах для полноты картины, становится перед зеркалом, опускает уже окрашенную кровью бумажную салфетку, взмахивает этим подобием мулеты, трижды топает ногой по полу и приказывает отражению: «Well, well, very well, Arturo!»
Вдруг за спиной его отражения затрещали каблучки по плитке, словно пулеметный залп. Женский бархатный голос зовет:
– Ирен, Ирен!
Обладательница голоса стоит к нему спиной, обернувшись к лестнице, и зовет невидимую Ирен. Она поворачивается к нему с сердитым видом. Она атлетического сложения, в высоких сапогах и камзоле морковного цвета, волосы собраны в пучок, ресницы накрашены тушью, живая цитата канонов красоты шестидесятых, – стоя за спиной Артура, она строго разглядывает его отражение.
– Вы не понимаете, как вам повезло, – с горечью бросает она. Поворачивается на каблуках и уходит.
Вернувшись в зал, Артур не нашел своей мотовсадницы. На диване, на том месте, где они только что сидели, одна женщина обнимает другую, похожую на нее настолько, что они напоминают близняшек, и говорит с ней так что ее губы в нескольких сантиметрах от губ той, которая слушает ее с таким восхищением, что Артур, не слыша ни слова из того, что она говорит, чувствует притягательность речи. Говорящая отворачивается от слушающей, чтобы пригубить шампанского из высокого бокала. В этом движении она оказывается лицом к лицу с Артуром, смотрит чистыми светлыми глазами в его глаза. Потом вновь поворачивается к слушающей, на губах ее расцветает улыбка ангельского блаженства. Артур делает глубокий вздох, отрывается от зрелища, наконец замечает Клер, поодаль, в глубоком кресле перед окном. Она сбросила туфли и, скрестив лодыжки, закинула ноги на ручку кресла напротив. Ее ноги вдруг напомнили два черных крыла стрижа. Он угадывает каждую жилку под вуалью чулка. Она молча курит сигару, окутывая голову дымом. Артур наблюдает за ее руками, пальцами, которые держат гаванскую сигару, – они похожи на когти представителя животного царства, но при этом такие хрупкие. Ее силуэт – обещание, опровергаемое угрозой пальцев и тайной рта. В кресле напротив устроилась госпожа президент, держа карликового йоркширского терьера Яго на согнутом локте. Клер рассеянно машет ему рукой. Артур, незаметно заткнувший тампоном из туалетной бумаги ноздрю, подходит к ним.
– Ну как, вам лучше? – бросает ему госпожа президент.
Она сует ему бутылку с рукописной надписью на наклейке: «Польская 70°».
– Помогает от всего, даже от мужских слабостей.
Госпожа президент наливает ему, он пьет, испытывая как раз такое ощущение ожога, какого ожидал. Он вновь берется за сигару, затягивается, но тщетно – сигара уже погасла.
– Дайте-ка мне.
Она чиркает спичкой и дует на сигару вместо затяжки. Показывается голубой уголек, тлеют огненные точки.
– Когда зажигаешь сигару, она как сено. Затем ее тело отдает свой аромат, это божественно. И наконец – навоз. Дойдя до навоза, следует вернуться к свежести.
– Она протягивает сигару Артуру.
– Ну? Так-то лучше?
– Почти такая же нежность, как при первой затяжке.
– Почти такое же богатство вкуса, как при божественной затяжке, без тусклости сена, – поправляет его госпожа президент. – Второе дыхание сигары. Эфемерность.
Артур повторяет:
– Божественная затяжка, второе дыхание, эфемерность… И все это в табаке?
– Дорогой мой, сигара – это земля, лес, огонь, дыхание. Подумайте об этом на досуге.
Госпожа президент, поднявшись, подходит к трем вновь прибывшим пожилым седовласым дамам в каракулевых шубках и маленьких шляпках с перьями по моде «безумных годов».
– Вторая затяжка, вторая жизнь, – иронизирует Артур и глубоко затягивается сигарой.
– Проживем сначала первую, а?
Он давится, из глаз бегут слезы, кашляя, произносит несколько слов.
– Но я не умею ничего, что умеете вы.
– Опять? Это прямо-таки идея-фикс, доктор. Здесь не место для таких разговоров. – Это сказано сухо.
Она наклоняется к его уху:
– И здесь не время заполнять ваши карточки. Вместо того чтобы интересоваться тем, что я делаю, пользуйтесь тем, что я из себя представляю.
Артур замечает любезную, слишком любезную улыбку президентши, присевшей у стойки бара.
– Прошу смотреть на меня, когда я с вами разговариваю.
Борясь с головокружением, Артур повинуется просьбе.
– Заметили? Невозможно смотреть человеку в глаза с близкого расстояния. Надо выбирать правую или левую сторону или чередовать. По-моему, этот выбор глаза весьма многозначителен. Вот вы, например, часто смотрите в левый глаз.
– Неужели?
Слегка опьянев от водки, Артур сосредоточился на песенке, витающей вокруг.
Тебя целовать – всегда целовать,
Тебя обнимать – всегда обнимать,
О нет, от тебя никогда не устать.
Алкоголь и песенка делают свое дело, придавая ему смелости.
– В языке аборигенов Огненной Земли есть слово, очень многозначительное: мами… нет, начну снова. Мамиблапинатапеи.
Она сразу же повторяет это слово за ним, без ошибки и запинки; интересуется его смыслом. Артур делает паузу, в которую вмещается, как торнадо в наперсток, звук всех ведущихся вокруг разговоров, и произносит:
– Двое смотрят друг другу в глаза, надеясь, что другой рискнет сделать то, чего оба желают, но на что ни один не отваживается.
Она сухо приказывает ему, словно он перешел некие границы:
– Ступайте домой и ложитесь спать.
Он не отводит от нее глаз, допивает свою водку, кланяется, целует ей руку и не может отказать себе в финальной дурацкой шутке.
– Будет исполнено, месье.
И уходит, твердо ступая. Вот он уже на улице. Он жадно вдыхает воздух. У него над головой название клуба – кроваво-красные буквы на фоне ночи: Кибер-Ева. Алкоголь, замедляющий работу мозга, побуждает цепляться за мелочи. Он не отводит взгляда от трех болтов, которые видны под новенькой светящейся вывеской, прикрепленной к алюминиевым кронштейнам. Вместо того чтобы вывинтить эти три ржавых болта, тот, кто прикреплял вывеску, только отделил их выступающую часть.
* * *
Он лег, но его тело отказывается сдаться на милость усталости. Переворачиваясь на живот, на спину, на правый бок, на левый бок, обнаженный и безоружный, он пытается уснуть. Сон не пожелал взять его в плен. Снотворные он не принимает, большой палец не сосет уже тридцать лет. Итак, он исчерпал все ресурсы. Он расшифровывает тени на потолке, выделяет одну, изучает ее, закинув голову, так что трещат шейные позвонки. Он видит женскую щелку – две мясистые половинки, разделенные нежно-серым промежутком, и это очаровывает его и огорчает. Нагло звонит телефон. В такой поздний час мало кого можно заподозрить в ночном вторжении. Он встряхивается. Некое имя возникает у него в голове и распространяется по всему телу.
– Вы были неправы.
Это она, ее голос, он еще ниже в этот час ночи. Ни «добрый вечер», ни многоточия, которое бы смягчило фразу. Протрезвев, он отворачивается от потолочных теней.
– Уже поздно, не так ли?
– Я вешаю трубку?
Он ставит на кон все, рискнув промолчать. Молчание. Раз позвонила она, то говорить тоже будет она.
– Вы ничего не понимаете. Вы были неправы, что меня послушались.
– Вы велели мне уйти, и я ушел. Странное место. Там женщины, которые предпочитают женщин?
– Не доверяйте внешнему впечатлению.
– Это бы меня не шокировало. Бывали случаи, когда я легче привлекал внимание представителей моего пола, чем противоположного.
– Вы этим пользовались?
– Никогда. Это внимание было мимолетной случайностью.
– Считайте случайностью и меня.
– Все важное и увлекательное в моей жизни происходило случайно.
– Вы назвали меня «месье». Вы не находите меня женственной?
Женственной? По правде? Я не знаю ничего обольстительнее, чем твой мужской голос в женском теле – голос, который я переделаю, оставив в нем мужские отзвуки.
– Вы и представить себе не можете, насколько женственной я вас считаю.
Снова начинается головокружение. Чтобы обрести равновесие, ему нужны зрительные образы – он включает телевизор без звука. Яркость кадров режет глаза. Трупы на земле, женщины в слезах, взрывающиеся корабли, лица и руки, забрызганные кровью. На трибунах аплодирует публика, камера проходит по рядам зрителей, выставляющих себя напоказ.
– Артур? Вы здесь?
– Да.
– Не запишете ли мой номер телефона?
– В такой-то час? Нет, лучше сами позвоните. Если у меня будет ваш номер, вы этого не сделаете.
– Да нет, я позвоню!
– Врунья.
– Я никогда не вру.
– Врунья.
– Только когда это не имеет значения. Вы правда не хотите? Ну что же, уже поздно, а завтра вас ждут пациентки. Я вас оставляю.
Пауза.
– Артур? Я хочу, чтобы ты знал. Я даю тебе все права.
Глава 4
Я сновидящая включает минуты и секунды – голубоватые цифры в сумерках. Она говорит, и в певучем голосе слышится контрапункт двух языков – французского и родного восточноевропейского.
– Ну, что нового?
– Ее зовут Клер, я подарил ей компас.
– Компас. Эта женщина заблудилась, компас ей понравился, точно тебе говорю!
Гадалка переворачивает две карты, накрывает их двумя другими.
– Вижу. Она воюет сама с собой. Мужественная женщина. Отрезает себя от женского корня. Ее отец не француз. Он игнорирует дочь. Когда-то он поднял на нее руку.
Она постукивает по карте ногтем.
– С материнской стороны есть наследственная тайна. Клер сомневается в своем поле. Она работает?
– Да. Но где и кем, я не знаю.
– Я чую спрятанные деньги или же она получает деньги не от живых. Наследство? Я вижу вокруг нее лица, но лица молчат, глаза их закрыты. Я уже говорила тебе, она работает с мертвыми.
– Да нет, конечно! Она даже говорить о них не любит. Но как-то она пригласила меня в музей на выставку масок.
– Возможно, она покупает и продает маски. Может быть, она их делает. Она борется с собой, чтобы не подходить к тебе. Когда ты рядом с ней, она хочет свободы. Когда она получает свободу, ей хочется, чтобы ты был рядом. Она хочет саму себя положить на лопатки. У нее старая душа. Надо дать ей время. Еще не закончится этот год, как вы станете жить под одной крышей. Послушай меня: чтобы избавиться от дурного влияния, пересеките воды. И снова слушай: между вами не должно быть ничего красного. Это важно. Сними карту.
Он снимает. Она переворачивает и улыбается.
– Опять тростник Что мне добавить? Самые чудесные лезвия в колоде. Твой меч. Тростник живет в воде, пьет воду, пьет воздух, кланяется ветру, гнется низко, но не ломается. И ты, я вижу, держишь оружие, которое для тебя благотворно.
– Оружие?
Черные глаза сверкают так же ярко, как голубые цифры часов.
– Да. У тебя оружие света. Ты взрежешь ее горло. Крови не будет. Это чисто. Чистый голос. Скоро. Очень скоро. Готовься. Пожалуйста, готовься. Еще что-нибудь?
– Нет, ничего. Хотя… Она живет в квартире подруги. Фамилия подруги означает «Опасно».
– Есть такая пословица: «Надо уметь жить опасно». Знаешь ее? – Указательным пальцем ясновидящая останавливает часы.
– Тридцать одна минута. Дай мне сто. Два билета по пятьдесят.
* * *
Клер пришла в кабинет Артура Летуаля вечером, как всегда.
– Ах.
Она произнесла это без наивного удивления, со спокойствием старой подруги. Он только что подтвердил ей необходимость оперативного вмешательства. Она поинтересовалась, он ли будет делать операцию. Он колеблется. Их отношения носят уже не только медицинский характер.
– Разве нет?
– Нет. Но я предпочитаю, чтобы ваш голос оказался в моих руках, а не в чужих. Предупреждаю, придется молчать. Я дам вам кое-какие подсказки. В детстве я молчал годами.
– Годами?!
– Ну да. Мне было нечего сказать, все меня устраивало, все было лучше некуда. Надо уметь терпеть. Прежде чем установится естественный тембр, ваш голос будет иногда срываться. Мы будем упражняться. И в итоге он станет гораздо лучше, чем теперь.
– И каким же он станет?
– Послушайте.
Он включил магнитофон. Раздался голос Клаудии Кардинале, говорящей по-итальянски под звуки вальса. Клер спросила, о чем говорит актриса. Артур ушел от вопроса. Важно не это. Важно прислушаться к тембру, решить, нравится ли он. Она колеблется – актриса говорит слишком быстро. Он перематывает и повторяет этот диалог с Бертом Ланкастером. Клер, кажется, с трудом подбирает слова.
– Это голос другой женщины, он не мой.
– Когда вы придадите ему форму, как скульптуре, он станет вашим.
– Когда это будет?
– Скоро.
* * *
Он вошел бесшумно. Клер лежит, последствия анестезии еще не прошли. На шее у нее желтый платок На полу ваза с лилиями. Стебли высокие; венчики, открытые, как морские звезды, заслоняют окно белыми купами. Солнце просвечивает сквозь полупрозрачные лепестки. Клер поворачивает голову к Артуру, делает гримасу, подносит руку к шее. Он подносит палец к губам, призывая ее к молчанию. Садится Она не должна двигать головой. Не должна поднимать подбородок Никаких резких движений. Не надо растягивать ткани шеи Пробуждение всегда несколько неприятно. Снимки задней стенки гортани превосходны. Судя по изображениям, операция прошла вполне успешно. Звук будет зависеть от нее. «Я настроил инструмент. Солисткой будете вы». Он молчит. Она жестами просит карандаш и бумагу. Он вынимает блокнот, открывает на чистой странице, протягивает ей. Она пишет одну фразу, вырывает лист, складывает его, нацарапывает еще несколько слов и отдает ему. Артур читает: «Прочесть позже». Он покорно кладет в карман листок, не разворачивая.
* * *
Октябрь. Клер выписалась из клиники «Ренессанс» и заставляет Летуаля ждать. Он не знает, чего ждет.
Как-то утром две женщины преподнесли ему два сюрприза.
Длинная голая рука его коллеги Сибиллы Франк, украшенная тяжелым медным браслетом, протянула ему через приоткрытую дверь кабинета книгу: «Посмотри, тебе будет интересно». Он задержался на названии: «История фамилий от Средневековья до наших дней». Открыл книгу наугад, поднес к носу и вдохнул лакричный запах типографских чернил.
На письменном столе – еще один сюрприз. Это композиция из упругих карликовых бананов, окруженных листьями. Он откалывает конверт, булавка скрипит под пальцами. На карточке написано: «Лилии + Бананы =? Я не свободна. Я уезжаю. Ждите меня». Она действительно умеет исчезать.
* * *
Двенадцать дней прошло. Уже двенадцать. Он не может не считать. Естественно, вечер. Еще светло. Он сидит у себя в кабинете. Она застала его врасплох. Он не уверен, что узнает, кто ему позвонил. Со смешком она повторяет:
– Это я. Я вернулась.
Тембр ее голоса невозможно узнать, в нем звучит необычная женственность. Он сразу же усугубляет невежливость неловкостью.
– Но это временно.
Это ее озадачивает.
– Что временно? – Она не дает ему ответить. – Знаете, я не могу привыкнуть к новому голосу, – признается она.
Он лавирует.
– Это еще не ваш новый голос – Беседа после разлуки начинается плохо. Этой темы надо избегать, а он, напротив, с нее начинает. Он переходит к разговору о ее путешествии. Спрашивает, отдохнула ли она.
– Там, где я была, было тихо, и весь лес был в снегу.
Он удивляется: снег в сентябре?
– Я уехала далеко на север. Небо, земля, деревья, ветер – все было бело, так красиво. В лесной тиши я слушала мой голос.
Ну вот, снова о голосе.
– Я гуляла. Я люблю, когда снег хрустит под ногами. Вы знаете, какой самый огромный живой организм на земле? Это осиновая роща. Оказывается, в Миннесоте есть равнина, где растет сорок семь тысяч осин, но на самом деле это одно дерево, увеличенное в сорок семь тысяч раз, ведь у осин общая корневая система. Это даже как-то пугает.
Она замолчала. Он затаил дыхание. Молчание прерывает она.
– Артур.
– Да.
– По-моему, ты поселился у меня в сердце.
Она обратилась к нему на «ты». Во второй раз. В этом, собственно говоря, нет ничего такого. Он чуть не ответил ей дерзко: «Значит, ты за мной поехала в этот осиновый лес?» Но обращение на «ты» его обезоружило. Действительно, сам он снова стал говорить ей «вы».
– И вам это мешает?
Она словно не замечает его упорного выканья.
– Нет, нет, нет.
Она предупреждает его:
– Прежде чем решиться, мне нужно время. Если я жду – значит, ты для меня важен. Когда мне все равно, я использую мужчин без промедления.
Артур не довольствуется этим предупреждением.
– Этот перс, который не выносил, чтобы его женщина разговаривала с ним мужским голосом – он ведь был любовью вашей жизни?
– Я его разлюбила после того, что он заставил меня пережить.
– Что он заставил вас пережить?
– Ничего. Эта страница закрыта.
– Закрыта, но не стерта.
– Правда. – Пауза. – Знаешь, когда я решусь, это надолго. Когда я тебя увижу?
– На днях.
– Ты не идешь вперед. Ты уже колеблешься. Ты занят, я тебя оставлю. Увидимся на днях.
– До встречи.
Еще одна пауза. И снова ее прерывает она.
– А если мы больше никогда не увидимся?
И сразу же она делает непринужденный шаг в будущее:
– Артур… Я уже не помню, как он выглядит.
Она смеется своим глуховатым смехом. Переходит на торжественный тон.
– Думаю, момент встречи настанет в путешествии. Нас уже ничто не будет удерживать. Каждый раз, уезжая, мы будем брать с собой сундук, а возвращаясь, привозить его полным сокровищ. Птичьи перья, камешки, песок, цветы.
– А между путешествиями мы не будем видеться?
– Нет, здесь ты угадал. Но надо же, чтобы ты ошибался, хотя бы иногда.
Артур говорит ей о сюрпризе Сибиллы, о книге «История фамилий от Средневековья до наших дней».
– Вы знаете, что первой эту фамилию носила женщина, известная в истории.
– Какую фамилию?
– Ту, что написана на вашей двери: Данжеро.
– Как звали эту историческую женщину?
– Данжероза.
– Вы были с ней знакомы?
– Она жила в 1100 году.
– Тогда это действительно немного я. Иногда у меня впечатление, что я как бы родилась в другом веке. Но я не люблю это «как бы». Пусть уж лучше будет «очень». Если бы я была «очень», то какой бы я была, как ты думаешь?
– Очень любимой.
– О!
Артур отважился сделать шаг, он в тревоге, и эта тревога – как наслаждение. Через окно он видит, как небо теряет прозрачность, становится матово-серым на несколько минут, пока не показываются первые городские огоньки, как блестящие искорки на волнах под луной. В кабинете совсем нет света. Мониторы погасли, потемневшие вещи надвинулись со всех сторон, даже воздух сгустился. Тело его также потяжелело. И единственное, что работает на полную мощность, – это его сердце.
– Артур?
– Да? (хрипло).
– Ты прочтешь мне историю Данжерозы?
– Конечно.
Еще пауза, более короткая.
– Артур?
– Да, Клер.
– Сейчас поздно?
Он не знает. Это не ложь. Есть лихорадка, которая выражается не в градусах ртутного столба, а в делениях циферблата. Его глаза смотрят на часы, но не видят, который час. Как загипнотизированный, он следит за секундной стрелкой. Никогда еще секунды не были так значительны. Между ним и Клер – лишь время в чистом виде, то, чего не может увидеть нормальный человек В эту минуту он чувствует, будто сквозь него проходит излучение, и ему это нравится.
– Артур?
– Да.
– Ты не хочешь есть?
– Да. Может быть. Сейчас.
– Я выйду, куплю что-нибудь перекусить. Ты возвращайся к себе.
– И…?
– Я позвоню и открою тебе тайну.
Артур вспоминает о фразе, услышанной в туалете «Кибер-Евы»: «Вы и не представляете, как вам повезло».
* * *
С тех пор, как они распрощались, прокатилась целая лавина секунд. Он вернулся к себе. Ни на минуту не расставался с телефоном. Налил себе стакан апельсинового сока положив аппарат на полку холодильника. Разделся, засунув его в ботинок. Принял душ, поставив телефон на столик в ванной, оделся, приткнув его в выдвинутый ящик с носками, и в тот момент, когда телефонная трубка застряла на полдороге в рукаве рубашки, раздался звонок. Его рука, вооруженная телефоном, вырвалась из манжеты, оторвав пуговицу. В трубке не тот голос, которого он ждал. Это рекламный опрос. Артур раздражен, линию занимают, когда должна позвонить Клер. От ожидания и этого короткого диалога у него пересохло в горле. Босиком он бросается к холодильнику. Обычно он мерзнет, но сейчас не ощущает холодной плитки, он едва чувствует, как его ноги касаются пола, все его тело легкое. Он наделен необычайным могуществом, противоположностью силы. Отныне решено – каждое движение в его жизни будет таким, он будет использовать как можно меньше энергии. Согнутым указательным пальцем он тянет на себя ручку холодильника, дверь распахивается, звякают бутылки. Недовольный результатом, он закрывает дверь и вновь повторяет маневр, дозируя движения по минимуму. На этот раз белая дверь открывается совершенно бесшумно.
«Достаточно приложить лишь малую силу… но правильно. Понимаешь?»
Что делать? Перекусить загодя, второпях и не чувствуя голода? Или потом, когда они расстанутся? Дождется ли он этого? Звонок бьет по обнаженным нервам. Он отсчитывает три пронзительных трели, дожидается, когда сердцебиение замедлится, снимает трубку. Перебивая его слова приветствия, она говорит первая.
– Это я. Доволен?
И снова на «ты», это сводит его с ума.
– Не терпится? Но я сдержу обещание. Вот секрет. Артур, которого я слышу, – не тот, кого я вижу. По телефону все легче и глубже. Что, если все бросить и разговаривать, но не видеться?
– Чтобы я лечил ваш голос на расстоянии?
– Почему нет?
Артур не может удержать фразу, бьющуюся как птица, у него во рту.
– Вы хотите сделать из меня кого-то другого?
– Ты думаешь, у меня получится?
– Думаю, да.
Она сразу же отступает.
– Не так быстро. Надо подождать. Ждать друг друга – это ведь интересное упражнение, не так ли?
– Каждому свои упражнения.
– Мои упражнения интереснее, чем твои доктор. Я проголодалась! Если услышишь хруст, не обидишься?
– А чем вы будете хрустеть?
– Я грызу орехи. Ты и правда не хочешь есть?
– Вы все настаиваете, чтобы я поел. Я вас слушаю, и это меня питает.
Он слышит, как произносит эту полуложь. Ответ не замедлил.
– Немного же тебе надо. Не возражаешь, если я пущу воду в ванной?
Не дав ему времени на ответ, она опускает трубку. Он настораживает уши, чтобы услышать шум воды, но не слышит ничего, она охраняет свое личное пространство. Эта женщина любит принимать ванну, думает он, она не боится неуязвимости, клятв, забвения. Он будет иметь это в виду. Секунда длится дольше, чем нужно, чтобы просто повернуть кран. Вокруг него темнота – только горит красная лампочка телефона.
– А вот и я. Я переоделась. Мне нравится ходить босиком. Даже когда я работаю, мне надо, чтобы ноги были свободны.
– Где вы работаете?
– У себя или у других.
– Своя клиентура?
– Если хотите.
Сколько таинственности. Но он не хочет разрушить впечатление легкости и не настаивает. Ночь за окном все глубже. Редкие шумы звучат в пустом расширенном пространстве, которое уже не стесняет звучная масса дня. То, что она сказала о ногах, попало в самую точку Он любит руки, но их всегда видно, и то, что они дают, предлагается всем взглядам Ноги вызывают больше тайного волнения.
– Я обращаю много внимания на ноги, – только и говорит он.
– Сейчас я тебя слушаю и смотрю на свои ноги. У меня узкие ступни.
– Не знаю, я их не рассматривал.
– Разве ты не смотришь на ноги всех своих пациенток?
– Нет.
– Мне трудно в это поверить.
– Мои ответы вам не нравятся?
– Я бы тогда повесила трубку. Я не против доверительных признаний.
Поймав ее на слове, он увлекся, он доверяет ей то, в чем никому никогда не признавался. Иногда он делает покупки для женщины. Ходит по модным магазинам. Покупает духи, туфли-лодочки, белье, украшения, книги о путешествиях, но никаких романов; расслабляющую музыку. Продавщица задает ему вопросы. Какие цвета она предпочитает? Какие духи? Острые каблуки или широкие? Она любит одеваться потеплее? Нет ли у нее аллергии? Она любит острые блюда? Любит поспать или живет ночной жизнью? И самый убийственный вопрос: «Что вам в ней больше всего нравится, месье?» Когда он только начинал свои походы по магазинам, этот вопрос заставал его врасплох. Он часто менял представление о своей воображаемой спутнице жизни, приписывал ей слишком разнообразные достоинства. Затем он понял, что некоторые продавщицы развлекаются тем, что учат господ мужчин уму-разуму. Они подсказывали ему ответы, и это помогало ему представить себе эту женщину.
Он почувствовал, что Клер напряглась, ее тон стал более холодным.
– Ты не хочешь, чтобы тебя заставали врасплох. А ведь в неожиданности есть много хорошего.
– Вы думаете?
– Ты сам достаточно взрослый, чтобы это знать.
Они дошли до предела. Надо перевести дыхание. В завершение своей исповеди он сбросил завесу тайны. Он никогда не знал, кому были предназначены эти покупки; он не знает этого до сих пор. Он не знает эту женщину, но уверен в том, что встретит ее когда-нибудь, добавляет он, как бы оправдываясь.
– И ты хранишь свою добычу?
– Да, я обожаю эти вещи.
– Надо говорить «люблю», а не «обожаю». Ты покажешь мне свои покупки?
– Вы меня поправляете. Забавно. Я к этому не привык.
– А я привыкла. Так покажешь?
– С удовольствием.
– Послушай. Я повторю еще раз. Мой дед ограничивал употребление глагола обожать. Он говорил, что можно обожать лишь что-то действительно божественное, например, симфонию, только так А тех, кто делал слишком много ошибок, он наказывал.
– Он был верующим?
– Он и сейчас верующий. Он верит в такие вещи, которые бы тебя удивили.
– Мне нравится, когда меня удивляют. Как зовут вашего деда?
– Андерс. Как неудавшийся композитор, он окрестил своих детей: Вольфганг, Людвиг и Бела. Он был антикваром и собирал древние музыкальные инструменты. На грани банкротства он продал всю свою коллекцию себе в убыток – она вернулась туда, откуда пришла: на аукцион. Он уехал и живет в одиночестве на вырученные средства.
– Вольфганг, Людвиг, Бела. Ваша мать носит мужское имя…
– Точно.
– А ваш отец?
Отец? В последний раз, когда я произнесла его имя, он обозвал меня лгуньей. Так что я никак его не зову.
«Он игнорирует дочь. Когда-то он поднял на нее руку».
– Почему «лгуньей»?
– Дело в том, что отец не любит тайн. Или скорее, он интересуется только собственными тайнами. На его взгляд, чужие тайны – всегда ложь. Ну ладно, это осталось в прошлом. Прошлое тебя интересует? Меня нет. Мне достаточно настоящего.
– Но ведь той ночью, в машине, вы попросили меня рассказать вам о моей жизни.
– Да. О твоей жизни, а не о твоем прошлом. Любой другой напоил бы меня прошлым допьяна. А в твоей жизни ничего не прошло. Прошлое просто впиталось в твое бытие, правда? Вот это мне и понравилось.
Он помолчал, в память обо всех годах, о которых не сказал ни слова. Когда настало время прервать паузу, ее настроение уже изменилось.
– Я хочу принять ванну. Ты не против? Главное, оставайся на проводе. Он такой тонкий, но порваться не может.
Он слышит, как она переходит в ванную комнату, пространство вокруг ее голоса становится более тесным. Он догадывается о плеске воды, капельках, катящихся по ее коже. Немного же ей надо было снять. И вот она обнажена, а он нет, и вот она в воде, они уже в разных стихиях, они больше не равны. Они никогда не будут равны.
– Тебе нравится принимать ванну?
Он не отвечает.
– А я могла бы жить в воде. В горячей ванне я как бы испаряюсь, становлюсь легкой. Но самый сильный страх я пережила в море. Я плыла на глубине десять метров. И вдруг темнота – передо мной встала черная стена. Пароход.
– Пароход!
– Да. Я сразу представила себе, как меня затянет под винты. А под водой невозможно закричать от страха. Секундой позже я прошла эту стену насквозь. Пароход превратился в облако, облако рассеялось, и море снова стало прозрачным. Вокруг меня рассеялся косяк рыб. Я люблю бояться. Когда боишься, не скучаешь. Ты не хочешь есть?
