Текст книги "Конец Великолепного века, или Загадки последних невольниц Востока"

Автор книги: Жерар де Нерваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ВИЗИТ К ФРАНЦУЗСКОМУ КОНСУЛУ

В путешествиях я стараюсь, если это возможно, не прибегать к рекомендательным письмам. В тот день, когда в городе становится известно о вашем приезде, увидеть что-либо уже невозможно. Наши соотечественники согласно светским приличиям даже на Востоке ни за что не осмелятся ни появиться в местах, которые считаются неподобающими для европейцев, ни разговаривать на людях о представителем низшего класса, ни прогуливаться в определенное время дня одетыми не столь тщательно, как подобает. Мне всегда очень жаль этих чопорных, безукоризненно причесанных, затянутых в перчатки джентльменов, которые опасаются слиться с толпой, чтобы рассмотреть какую-либо любопытную подробность местного колорита, танец или церемонию, боятся показаться в кофейне или в таверне, остерегаются пойти вслед за женщиной или побрататься с восторженным арабом, который от всего сердца готов предложить вам свою длинную трубку, угостить вас кофе возле дверей своего дома, как только вы остановитесь там из любопытства или от усталости. Особенно безупречны в этом отношении англичане, и всякий раз, когда я вижу их на улицах, то веселюсь от всей души. Представьте себе господина, сидящего верхом на осле так, что его длинные ноги почти касаются земли. Его круглая шляпа обтянута белым хлопчатобумажным пике. Это новшество предназначено для защиты от палящих лучей солнца, которые якобы поглощаются подобным головным убором, сделанным наполовину из фетра, наполовину из обивочной ткани. На глаза у этого джентльмена водружено приспособление, напоминающее с виду ореховые скорлупки в синей стальной оправе, чтобы уменьшить отражение света с земли и от стен; поверх костюма он носит зеленую женскую накидку от пыли. А на резиновый плащ надет еще сюртук из клеенки, чтобы защитить его владельца от чумы и опасных контактов с прохожими. В руках, затянутых в перчатки, он держит длинную палку, которой отталкивает от себя всякого подозрительного араба; как правило, англичанин выходит из дома лишь в сопровождении грума и драгомана.

Правда, познакомиться с подобными карикатурными персонажами удается нечасто, ведь англичанин никогда не заговорит с тем, кто ему не представлен; увы, немало наших соотечественников тоже живут на английский манер, но, как только вас познакомят с этими любезными путешественниками, все кончено – вам уже не избежать общения с ними. И тем не менее я в конце концов решился и разыскал на дне чемодана рекомендательное письмо к нашему генеральному консулу, который в то время жил в Каире. В тот же вечер я ужинал у него, к счастью, в трапезе не участвовали ни англичане, ни другие европейцы. Там были только доктор Клотбей, живущий по соседству с консульством, и месье Любер, бывший директор Оперы, ставший историографом египетского паши.

Эти два господина, или, если хотите, эфенди (это титул всякого человека, подвизающегося в области науки, литературы или на любом другом гражданском поприще), свободно себя чувствовали в восточной одежде. Сверкающая звезда – орден Нишан – украшала грудь и того, и другого, и было бы нелегко отличить их от остальных мусульман. Бритые головы, борода, чуть смуглый оттенок кожи, который можно приобрести лишь в южных странах, быстро превращают европейца в обыкновенного турка.

Я с волнением просмотрел французские газеты, разложенные на диване. Как странно устроен человек! Читать газеты на родине папируса и иероглифов! Или как, например, мадам де Сталь, сидя на берегу Женевского озера, вспоминать ручеек на улице Бак!

Во время ужина мы обсуждали весьма серьезное дело, которое взбудоражило все франкское общество. Один разорившийся француз, работавший здесь в услужении, решил перейти в мусульманство, и, что самое неприятное, его жена также склонялась к принятию ислама. Окружающие всеми силами старались замять скандал: франкское духовенство принимало эту историю близко к сердцу, но мусульманское во что бы то ни стало решило одержать верх. Первые предлагали неверной чете деньги, хорошее место и всевозможные блага; вторые говорили мужу: «Что бы ты ни делал, будучи христианином, ты всегда останешься тем, кто ты есть: это твой предел, в Европе еще ни разу лакей не становился господином. У пас же последний слуга, раб, поваренок может стать эмиром, пашой, министром или жениться на дочери султана: возраст не помеха; стремление быть первым оставляет нас только на смертном одре». Бедняга, вероятно наделенный некоторым честолюбием, поддался на эти уговоры. Перед женой открывались столь же блестящие перспективы: она сразу же могла стать кадиной, то есть сравняться со знатными дамами, которые вправе презирать всех христианок и евреек, носить черную хабару и желтые бабуши, разводиться с мужьями и, что самое заманчивое, выйти замуж за знатного человека, получить наследство, владеть землей, что запрещено гяурам, не говоря уже о том, что ей могло бы посчастливиться стать фавориткой принцессы или матери султана, правящей страной из глубины сераля.

^{Европейские дамы у крепостной стены Каира на старой фотографии}

Вот какая двойная перспектива открывалась перед этими бедолагами, и надо признаться, что по воле случая или благодаря своему природному уму представители низших классов независимо от своего прошлого, образования или происхождения действительно могут достичь больших высот, что свидетельствует о наличии там подлинного равенства, которое у нас в стране записано лишь в своде законов. На Востоке даже перед преступником, если он искупил свою вину, открыты все дороги: в отношении его нет никаких моральных предубеждений. И все-таки, несмотря на все соблазнительные стороны турецкого закона, вероотступничество здесь случается крайне редко. Свидетельство тому – та важность, которую придавали изложенному выше делу. Консулу пришла в голову мысль похитить супругов ночью и погрузить их на французский корабль. Но как перевезти их из Каира в Александрию? Нужно пять дней плыть по Нилу. Если же запереть их в закрытой барке, то крики могут услышать на берегу. В турецкой стране переход в другую веру – единственный случай, когда власть консула не распространяется на соотечественников.

– Но зачем нужно выкрадывать этих несчастных? – спросил я у консула. – Разве вы имеете на это право согласно французским законам?

– Да имею. В морском порту у меня не было бы никаких трудностей.

– Ну а если у них есть какие-то религиозные мотивы?

– Оставьте! Разве кто-нибудь вот так, ни с того ни с сего становится турком?

– Но ведь у вас здесь есть европейцы, надевшие тюрбан?

– Это высшие должностные лица у паши, которые иначе не могли бы получить заслуженных ими чипов и управлять мусульманами.

– Мне все же хотелось бы думать, что у большинства из них обращение в ислам было искренним, иначе в подобном шаге можно было бы усмотреть лишь корыстные побуждения.

– Я полностью разделяю ваше мнение, и именно поэтому, прибегая к данной нам власти, мы стремимся сделать все возможное, чтобы французский подданный не отрекался от своей веры, если, конечно, речь идет не о каких-то исключительных обстоятельствах. В нашей стране церковь отделена от государства; у мусульман же они составляют одно целое. Тот, кто принимает мусульманство, становится турецким подданным и теряет свое гражданство. И мы уже не в состоянии воздействовать на него; с этого времени он подчинен палке и сабле; если он вернется в христианство, то по турецким законам его приговорят к смертной казни. Становясь мусульманином, человек теряет не только веру, вместе с ней он теряет имя, семью, родину. Он становится совсем другим человеком – турком. Вот видите, как все это серьезно.

Тем временем консул угощал меня великолепными греческими и кипрскими винами, тонкие отличия между ними я едва улавливал из-за весьма ощутимого привкуса смолы, который, по мнению консула, говорил о подлинности этих вин. Требуется какое-то время, чтобы привыкнуть к этим эллинским изыскам, необходимым, наверное, для хранения настоящей мальвазии, командорского (кипрского) или тенедосского вина.

Наконец выдался удобный момент, и я попросил совета относительно моего положения. Я поведал историю моих несостоявшихся браков, рассказал о своих скромных приключениях.

– Я вовсе не наморен, – добавил я, – строить из себя соблазнителя. Я приехал в Каир работать, изучать местные нравы, знакомиться с прошлым. И вот выясняется, что здесь невозможно жить даже на шестьдесят пиастров в день, что, признаюсь, нарушает мои планы.

– Поймите, – сказал мне консул, – что в городе, где набобы встречаются с лордами и где иностранцы проводят лишь считанные месяцы в году на пути в Индию, три или четыре местных отеля легко договариваются между собой, чтобы взвинтить цены и исключить всякую конкуренцию.

– Поэтому-то я и снял дом на несколько месяцев.

– Это самое разумное.

– А теперь меня хотят оттуда выставить под тем предлогом, что я не женат.

– Они имеют на это право. Месье Клотбей уже описал подобный случай. Месье Уильям Лэйн, английский консул, рассказывает в своей книге, что тоже подчинился этой необходимости. Более того, прочитайте труды Майе, генерального консула при Людовике XIV, и вы увидите, что в его время все обстояло точно так же. Вам следует жениться.

– Я отказался от этой мысли. Последняя женщина, которую мне предлагали в жены, затмила собой остальных, по, увы, на нее мне не хватает приданого.

– Это другое дело.

– Рабыни стоят дешевле: мой драгоман посоветовал мне купить рабыню и поселить ее в доме.

– Отличная мысль.

– Таким образом закон будет соблюден?

– Неукоснительно.

Разговор на эту тему продолжался, и я был, право, удивлен, с какой легкостью дозволено христианам в турецкой стране покупать себе рабов. Мне объяснили, что это относится только к цветным рабыням, хотя можно найти абиссинку с почти белой кожей. У большинства купцов, обосновавшихся в Каире, есть такие рабыни. Месье Клотбей обучает их ремеслу повитух. Мне привели еще один убедительный довод, что это право европейцев никем не оспаривается: одна черная рабыня сбежала из дома месье Любера, ее вернула полиция.

^{На невольничьем рынке. Старинная гравюра}

Я выслушивал подобные рассказы с некоторым удивлением, так как еще не успел отвыкнуть от европейских предрассудков. Однако достаточно совсем немного прожить на Востоке, чтобы понять, что рабство здесь, по существу, своего рода усыновление. Положение раба лучше, чем положение свободного феллаха или райи. Кроме того, узнав много подробностей о том, как совершаются браки, я уже понимал, что между египтянкой, проданной своими родителями, и абиссинкой, выставленной на базаре, нет большой разницы.

У консулов на Востоке не существует единого мнения о праве европейцев на рабов. По этому вопросу в дипломатических правилах не содержится ничего конкретного. Впрочем, французский консул высказался за то, что нынешнее положение не следует менять. Дело в том, что по закону европейцы не могут владеть недвижимостью в Египте, но при помощи юридических фикций они тем не менее приобретают землю и фабрики. И одна из основных трудностей заключается в том, как обеспечить себя рабочей силой, так как местные жители не хотят работать и, получив самую мизерную плату, предпочитают бездельничать, пока не кончатся деньги. Кроме того, европейцы часто испытывают враждебность со стороны шейхов и влиятельных лиц – своих соперников на промышленном поприще, которые имеют возможность отозвать сразу всех рабочих под предлогом государственной необходимости. Имея же рабов, можно обеспечить себя постоянной рабочей силой, по лишь в том случае, если последние на это согласны, потому что, когда раб недоволен своим хозяином, он всегда может потребовать, чтобы его снова продали на базаре. Эта деталь лучше, чем другие, объясняет относительную мягкость рабства на Востоке.

ДЕРВИШИ

Когда я вышел от консула, была уже поздняя ночь. Бербериец ждал меня у дверей: его послал Абдулла, решивший, что сам он уже вправе лечь спать. Возразить по этому поводу мне было нечего: когда у тебя много слуг, вполне естественно, что они делят между собой обязанности… Впрочем, Абдулла полагал, что он не подходит под эту категорию! Он считал себя человеком образованным, филологом, который соблаговолил употребить свои знания на службу путешественнику. Он с радостью исполнит роль чичероне и не откажется при случае от обязанностей троянца Пандара [21]21
  Персонаж из пьесы Шекспира «Троил и Крессида».


[Закрыть], но на этом его возможности исчерпываются; впрочем, довольно и этого за ваши двадцать пиастров в день!

Но все же было бы неплохо, если бы он все время находился при вас, чтобы объяснять все, что вам неясно. Так, сейчас мне хотелось узнать, почему на улицах в столь поздний час царит такое оживление. Кофейни были открыты и полны посетителей; мечети освещены, оттуда доносились торжественные песнопения, а устремленные ввысь минареты, казалось, были опоясаны кольцами света. На площади Эзбекия были разбиты шатры, повсюду раздавались звуки барабанов и тростниковых флейт. Миновав площадь и выйдя на улицу, мы с трудом пробирались сквозь толпу, теснившуюся у открытых лавок, освещенных сотнями свечей и украшенных фестонами и гирляндами из золотой и цветной бумаги. Перед небольшой мечетью, посреди улицы, был сооружен огромный канделябр пирамидальной формы со множеством маленьких стеклянных ламп, а вокруг гроздьями подвешены фонари. Человек тридцать певцов расположилось вокруг канделябра, а четверо солистов, стоя внутри круга, по очереди исполняли куплеты песни. В этом гимне ночи, возносившемся к небу, было что-то нежное, что-то от любовных признаний и вместе с тем что-то меланхолическое, сопровождающее на Востоке как радость, так и грусть.

Несмотря на протесты берберийца, который хотел увести меня из толпы, я остановился послушать и заметил, что почти все вокруг были копты, которых легко узнать по черным тюрбанам; очевидно, турки позволяют христианам присутствовать на этом торжестве.

К счастью, я вспомнил, что лавка месье Жана находится неподалеку, и мне удалось уговорить берберийца отвести меня туда. Мы застали бывшего мамлюка бодрствующим, торговля напитками шла полным ходом. В галерее на заднем дворе собрались копты и греки, которые время от времени заходили сюда освежиться и отдохнуть от праздничной суеты.

Месье Жан объяснил мне, что я сейчас присутствовал на песенном радении, или зикре, в честь одного святого дервиша, похороненного в соседней мечети. Поскольку эта мечеть расположена в квартале коптов, богатые последователи этой религии ежегодно собирают пожертвования на устройство подобного торжества; этим и можно объяснить, почему здесь соседствуют черные и цветные тюрбаны. Кроме того, христиане из простонародья охотно чествуют некоторых дервишей, святых угодников, поскольку такие странные обряды зачастую не принадлежат пи к какому определенному культу и, возможно, просто восходят к древним суевериям.

И впрямь, когда мы с месье Жаном, который любезно согласился проводить меня, вернулись к месту, где происходило радение, я увидел, что это действо приобрело еще более необычный характер. Тридцать дервишей, держась за руки, раскачивались из стороны в сторону, а тем временем четверо корифеев, или зиккеров, постепенно входили в поэтический экстаз, в их песнях соединялись нежность и неистовство. Длинные, вопреки арабскому обычаю, вьющиеся волосы дервишей развевались, на них были надеты не тарбуши, а колпаки, напоминающие круглые шапочки древних римлян. Монотонное псалмопение порой достигало драматического звучания, куплеты явно были связаны между собой по смыслу, а пантомима, выражавшая грусть и мольбу, была обращена к неведомому мне объекту поклонения. Возможно, именно так в старину прославляли египетские жрецы тайну обретенного и вновь утраченного Осириса; таковы были, наверное, и молитвы корибантов или кабиров. Словно подчиняясь ритму того древнего обряда, в котором восторг доходил до экстаза, воющие дервиши пели, притоптывая; отзвуки этого ритуала некогда были слышны по всему восточному побережью – от оазисов Аммона до Самофракии. Я чувствовал, что мои глаза наполняются слезами, всех слушателей тоже охватывало восхищение от пения дервишей.

Месье Жан, закоренелый скептик республиканской армии, не разделял подобных эмоций, он находил это зрелище забавным и уверял меня, что сами мусульмане относятся к дервишам снисходительно.

^{Танец дервишей. Старинная гравюра}

– Перед ними преклоняется простонародье, – сказал он мне, – ведь, по сути дела, их обряды чужды подлинному мусульманству. К чему ломать голову? В том, что они поют, нет никакого смысла…

Я попросил его пересказать содержание хотя бы одной из песен.

– Все это чепуха, – сказал он, – любовные песни, которые они поют неизвестно зачем. Я знаю много таких песен; вот, например, одна из них:

«Мое сердце встревожено любовью, мне не сомкнуть глаз! Увижу ли я моего возлюбленного? Тяжкие бессонные ночи разлуки убивают мою надежду, мои слезы падают, подобно жемчугу, а сердце объято пламенем!

О голубка, поведай мне, о чем ты так жалобно плачешь? Может быть, и ты страдаешь от разлуки или скованы твои крылья?»

Она отвечает: «Наше горе схоже, меня снедает любовь. Увы! Меня гложет та же печаль, я горюю от разлуки с любимым».

Тридцать дервишей сопровождают эти куплеты одним и тем же припевом: «Нет божества, кроме Аллаха».

– Мне кажется, – заметил я, – что эта песня может быть обращена к божеству; вероятно, речь идет о любви к Богу.

– Вовсе нет, в других куплетах юноша сравнивает свою возлюбленную с йеменской газелью, он говорит, что у нее нежная кожа и что она совсем дитя… У нас такие песни назвали бы гривуазными.

Я же не был в этом уверен: если судить по тем куплетам, которые перевел месье Жан, то они скорее напоминают Песнь Песней.

– Кроме того, – добавил мой спутник, – послезавтра, во время праздника рождества Мухаммеда, вы сможете увидеть и иные безрассудства дервишей. Только я советую вам одеться в арабский костюм, потому что в этом году праздник совпал с возвращением паломников из Мекки, а среди них много жителей Магриба (западных мусульман), которые не любят европейских костюмов, особенно со времен завоевания Алжира.

Я обещал последовать его совету и отправился домой в обществе берберийца. Праздник продолжался всю ночь.

ДОМАШНИЕ НЕУРЯДИЦЫ

На следующее утро я позвал Абдуллу и послал его к повару Мустафе узнать, готов ли мой завтрак. Повар ответил, что для этого нужно прежде всего приобрести необходимую кухонную утварь. Справедливость его слов была очевидна, к тому же набор этой утвари весьма несложен. Что же касается провизии, то ее можно купить у крестьянок, которые ходят по улицам с клетками, полными кур, голубей, уток; здесь также продают на буассо [22]22
  Буассо– древняя французская мера веса.


[Закрыть]цыплят, вылупившихся в знаменитых египетских инкубаторах. По утрам бедуины приносят тетеревов и перепелок, зажав между пальцами их связанные лапки так, что они образуют на руке подобие короны. Все это, а также рыбу из Нила и особенно невероятных размеров фрукты и овощи – дары египетской земли – можно купить неимоверно дешево.

Если учесть, что, например, куры стоят здесь двадцать сантимов за штуку, а голуби – вполовину дешевле, то я мог гордиться тем, что долгое время мне удавалось избегать гостиничной кухни; к сожалению, раздобыть жирную птицу оказалось невозможно: мне приносили покрытые перьями скелетики. Феллаху выгоднее продавать таких птиц, чем долго кормить их маисом. Абдулла посоветовал мне купить птиц в клетках и откармливать их дома. Мы выпустили купленных кур на свободу во двор, а голубей – в одну из пустующих комнат. Мустафа, приметив петушка менее костлявого, чем остальные, взялся приготовить по моей просьбе кускус.

Никогда не забуду зрелища, которое являл собой этот свирепый араб, когда он вытащил из-за пояса ятаган, предназначенный для расправы с несчастным петушком. Бедняга поплатился за свой обманчивый вид: его яркое оперение скрывало тщедушное тельце, как у золотого фазана. Чувствуя приближение конца, он испускал хриплые, душераздирающие крики. Мустафа отрубил ему голову, и обезглавленный петух еще какое-то время метался по террасе, потом остановился, лапы у него подогнулись, и он рухнул в углу. Этого кровавого зрелища было достаточно, чтобы лишить меня аппетита. Я предпочитаю кушанья, которые готовят не на моих глазах… и теперь я чувствовал себя большим виновником смерти петушка, чем если бы он пал от руки хозяина отеля. Вы сочтете эти рассуждения малодушными? Но что поделаешь? Я не мог отрешиться от классических представлений о Египте и, возможно, в какой-то момент начал бы испытывать угрызения совести, доведись мне вонзить нож в какой-нибудь овощ, из боязни оскорбить древнего бога.

Однако мне больше не хочется злоупотреблять чувством жалости, которое может вызвать убийство худосочного петуха, скорее это чувство с полным основанием внушает сам человек, вынужденный добывать себе пропитание. В великом Каире можно найти множество других продуктов: свежие финики или бананы – прекрасный завтрак; правда, очень скоро я убедился в справедливости слов месье Жана. В городе мясники торгуют лишь бараниной, а в предместьях можно еще найти мясо верблюдов, которое подвешено на крюках в глубине лавки. Подлинность верблюжьего мяса ни у кого не вызывает сомнений, что же касается баранины – мой драгоман беспрестанно острил, утверждая, например (это была самая невинная из его шуток), что чаще всего это мясо собаки. Уверяю, что меня на этот счет не обманешь. Однако нее я никак не мог разобраться в системе взвешивания и приготовления блюд, потому что любое из них обходилось в десять пиастров, куда, впрочем, входила непременная приправа из мулюхийиили бамьи– это сочные овощи, первый по вкусу напоминает шпинат, а второй не имеет аналогов среди европейских овощей.

^{Фруктовая лавка. Художник Альберто Пасини}

Но пора вернуться к мучившей меня проблеме. Создавалось впечатление, что на Востоке владельцы отелей, драгоманы, слуги, повара единодушно настроены против путешественников. Теперь я понимаю, что помимо твердой решимости и даже некоторой доли воображения необходимо иметь целое состояние, чтобы прожить какое-то время на Востоке. Месье де Шатобриан признается, что разорился здесь; месье де Ламартин совершал безрассудные траты; большинство же других путешественников не видели ничего, кроме морских портов, или быстро пересекали страну, нигде не задерживаясь. Я же рискну осуществить свой план, который, на мой взгляд, превосходит другие: куплю рабыню, раз уж так необходимо иметь при себе женщину, и постепенно добьюсь того, чтобы она заменила мне драгомана, а возможно, и берберийца; кроме того, она поможет мне производить расчеты с поваром. Прикинув все расходы, связанные с моим долгим пребыванием в Каире, да и в других городах, я совершенно отчетливо понял, что наношу непоправимый ущерб своему кошельку. А женившись, я достигну обратного. Поразмыслив над этим, я пришел к окончательному решению и попросил Абдуллу отвести меня на невольничий рынок.