Текст книги "Возле ада (СИ)"

Автор книги: Женя Стрелец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Трамвай постукивал, поскрипывал, тихо, злобно переругивалась молодая пара возле кабины. Громко и беззаботно крыли матом приятелей школьники на задней площадке, для которых уже закончилась учёба в субботний день. Дзинькали и замолкали телефоны, сменялись болтовнёй и хохотом.

Реквием заиграл в голове. Кажется не теперь. С утра подспудно хотел пробиться. В прекрасном оркестровом исполнении.

"Говорят, такое у психов бывает? Да и чхать, Моцарт все-таки, не про Витю, которому надо выйти! Ой... Зря я это подумал! Теперь не отвяжется. Мозг что ты делаешь ахаха перестань. Остановите, Вите надо выйти... Верните Моцарта, суки!"

Как ни странно, реквием взял верх. Труба мусоросжигающего завода под великую, готическую скорбь предстала за торговым центром "Радуга".

"Металлургический комбинат. Следующая..."

Не дослушал, вышел на остановке.

"На завод у нас, помнится, самые больше надежды возлагались. Лифт предполагался в нём для чертей".

Обойди торговый центр и сразу не понять, город или пригород. Пустыри, кусты между цехами.

Шлагбаум, проходная. Пёс волочит говяжьи кишки, растянувшейся по двору кровавой связкой.

"Кто это его так богато подкармливает?"

Притащил к конуре. Толстый пёс, бока потёртые от лежания. Настоящая деревенская будка. Из-за шлагбаума пахнет плохо. Делегация покидает завод недеревенская.

"Азиаты... Представительные, костюмы – шик. Чой-то подписывали. Есть ли рога у них? Нет рогов. А вот и машинки их ждут. Зря я так пялюсь, из машинок-то на меня пялятся в обратку давно, небось".

Всё это время, наглая как чёрт, ворона бочком подходила, подскакивала ближе и ближе к конуре... Пёс огляделся, пригнул башку и низко гавкнул на неё, на любопытствующего, на бизнес-азиатов, уровняв их полностью и бесповоротно.

Шестой трамвай. Что-то народу вдруг набилось...

"Ах, ну да, конец смены".

По плечу тук-тук. Сухеньким таким царапаньем. Вполоборота глянул. Дёрнулся и затошнило. Всем существом напоминающий те, сморщенные коричневые ручки в детском ведёрке, рукав теребил городской сумасшедший. Неестественно оживлённое, спрессованное годами и безумием лицо.

Шёпот придушенный, торопливый:

– Видишь, ви-ишь, что делается-то? – сумасшедший трогал ручонкой за локоть, толкался, дёргал лысоватым черепом. – Ага? Видишь, ага. И они тебя видят. Они видят. Они за всеми следят. Не скрываюс-ся...

Протиснулся на шаг вперёд. Бесполезно.

– Я и тебя вычислил! А-ха-ха, я знаю, кто ты, зачем ты тут...

Бормотание пустопорожнее и бронебойно, адово убедительное.

– Едем, да? Приедем, скоро мы все приедем. От них не уедешь. Знаешь куда, знаешь. Едем, а они смотрят... Они всё видят, кто откуда, кто куда. Ты сам не знаешь, куда, а они уже всё знают. Следят за мной. Потому что я их разгадал. Я их вычислил. За тобой один, два. За мной сто сразу следят!

Дыхание сумасшедшего сипело...

"Ё-моё, а вдруг это ЛА, и ей всё-таки можно заразиться?"

– Вы выходите?.. Пропустите!

Трамвай заскрипел, останавливаясь. Плечистый мужик хмыкнул, если бы не толкучка, сплюнул, но убрал руку с верхнего поручня. На плече фирмовая сука с эмблемой "ААС", Ад-Агнищевская Скотобойня, кисти нет, вместо неё – вилка расщепленных костей, обтянутых сиреневатой кожей.

6.

Вывалился из трамвая. Отдышка, словно не ехал, а бежал.

Остановка: "Алые Зори". Между Фармкомбинатом и первой колючкой тюрьмы. Их разделял водоём. Пятачок условного пляжа в летние месяцы оживал, прованивая шашлыками. Купались тут круглый год, хотя от комбината – сточные воды. Очищенные. Зимой тёплые.

"Алые Зори", это исходно название тюрьмы, но вдобавок искусственное озерцо, чем ближе к августу, тем ярче окрашивалось алым на закате. Особенно в августе, второй пик в январе-феврале, когда лютые морозы. По берегам снег розовел... Подо льдом, словно флаги текут...

Фармкомбинат заодно назвали Алыми Зорями, и гематогенки пресловутые, на всю страну известные. Откуда кровь для гематогенок – тайна, трубы под землёй идут. А там уж их чертей дело.

Теперь под брендом Алые Зори наборы конфет выпускают. Пансионат одноимённый суперсовременный поставили на берегу. Дымящая адская труба опять-таки торчит на территории пансионата. Может, чтобы чертям подлечиться доступ был прямо из-под земли?

Тропинка, знакомая до камня, до – спотыкнуться об ту же ржавую арматуру.

Забор пластиком обшитый. Что за дрянь. Естественно, колотая уже.

Больно схватившись за выбоину, подтянулся, заглянул. Очень толстый мужик шлёпал к бассейнам. От них и от него валил пар. Копыт в шлёпанцах не заметно. Дно бассейна, хоть и первая половина дня, пылает, плещется алым.

"Подсветка для понтов".

Девка в коротком белом халатике образовалась возле мужика, спросила что-то и побежала включать массаж. Пузырьки зашипели. Мигом пошла розовая пена. Запах железа.

Спрыгнул и лишь тогда озадачился на предмет видеонаблюдения. Цифрового не обнаружил. Аналоговое наблюдало за ним в упор – два нетрезвых, заплывших от синьки, прищуренных от удовольствия глаза:

– Роман! Романьчичек!

– Дядь Слава!

С удочкой. Вот кто ни капли не изменился!

– За яблоками полез? В м-марте, э-хе-хе!

– А что, там выращивают?

– Молодильные, ёпт!

– Нет, серьёзно?

– Ромушка, ну, какие яблочки, тут одна кровушка! Шучу. Какими судьбами, чо искал-то?

– Дык, дядь Слав, чорта ищу! Я ж, типа, корреспондент, мне интервью сделать надо!

– Эхе-хе, не там ищешь!

– Слушай, дядь Слав, а ты на развязке-то, на Нулевой Сортировке так там и работаешь?

– А то!

– Не, ну, скажи честно, ты ж их встречаешь, честно, а?

– Да каждый день! Ну, вот буквально, каждый! Вчерась, утречком, мне бы закрыть шлагбаум-то в ад и чаёвничать уходить, так его итить! А маленький чертёнок в наших вагонах закопался, на свой поезд не успевает, бежит! Дядь Слава, орёт, погодите, оставьте мне ключ, я сам всё закрою!

– А ты?

– Что, я? Как можно! Ну, подождал я его, пока чемодан свой громадный дотащит. Мельтешит копытцами и не тяжело ему! Они, черти, сильные! – басом. – Подожда-ал... Ключ, дело серьёзное, как можно!

– Выдумщик ты.

– А то! Не без этого. Ты сам направлялся-то куда?

– Да к марь Лексеевне. Там уж собрались.

– И как в противоположную сторону тебя занесло, заблудился что ль? А собрались, так не уйдут! Пошли ко мне, тяпнем. Если с тобой, то Нюрка ругаться не будет, за встречу.Посидим до пересменки, сдам пост рогатым и вместе к Лексеевне пойдём.

– А чорта мне покажешь?

– Чорта я тебе покажу!

– Ой, к Лекссевне-то ведь поздно уже будет.

– Да ничо! На поезде чёрти нас подкинут, прям на Вышенку по-свойски.

– Серьезно, что ли? До туда возят адские поезда?

– Эхехе-хе, – закашлялся.

– Трепло ты, дядь Слав, то ещё!

– Что ль бо пешкодралом айда?

И то сказать, велик ли наземный Агнищев? Пошли.

Отработанная годами, при каждом шаге заново ловящая равновесие, походка старого алкоголика. Невозможно подладится под его гироскоп. Темп соответствующий. Просто смирись.

– Давно этот, – глянул через плечо, – санаторий у вас отгрохали?

– А как дурку-то перенесли. Слышал, не? Провал грунта под ней образовался, не? Да ты чо, про нас даже в газетах писали! Хватит, мол, вам одного бережка купаться. И с детдомом объединили. Ну, и рядом как-то сразу местечко свободное образовалось. Э, ты ещё не видал, какие пиджаки заезжают к озерцу! У вас, грят, озеро целебное, хе-хе, знаем, мы зачем они приезжают. Любашку, как зачудила опять, саму в дурку, ну дочку-то отняли в детдом на то время. Куда её девать? Лёха на северах далеко, вахтой. Года не прошло, в больничку – хлоп, да поздно, так и померла, грят, с аборта. И было-то ей одиннадцать годов всего, даа... Хрен знает, я грю, чо все говорят. А ведь ребятишки за территорию-то не выходят, они коррекционные, убогие считаются, вот и суди сам. Их много к нам привозят... Да и забирают не меньше. На усыновление.

– Ничего про детдом не слышал. Бл, тебе как самому-то эта история?

– Мне-то чо? Это адские дети. Их Агнищев давно на баланс передал, как финансирование из столицы прекратилось, так сразу.

– О, бл... То есть, прямо вагонами они, как туши мясные едут?

– Едут, оформляются на Ноль Сортировке, а уж там, кто неликвид, кто полуфабрикат, эх-ха... – закурил, закашлялся.

Бессмертный дымок беломора...

"Першит с него. Как будто я не сто тыщ чужих папирос за детство вынюхал".

Дядь Слава жестом предложил папироску, отмахнувшись на полпути:

– Так и не куришь, Ромка?

– Не.

– Ма-лад-ца!

Весь Агнищев прошли насквозь. Круг замкнулся.

Вокзал. Культи опиленных старых тополей идут от универмага до самой железки и дальше провожают её из города прочь, безлиственная чёрная аллея. Паутина провисших кабелей. Не вообразить листву. Но ведь она раскроется, и пух полетит.

"Совсем не пахнет весной. А, вроде, пора".

7.

Конурка-будочка, табачищем и перегаром с крыльца шибает. Один шаг и всё – ты в прошлом. Тесновато в плечах. Пригнулся в дверном косяке. А сел на топчан и забыл, сколько лет прошло, всё в размер стало. Полка застеклённая отражает непонятно кого, но только не тебя. Жрать охота, как набегавшемуся пацану! Длинная вышла прогулочка.

– Ща всё будет!

Окошко маленькое, грязненькое. Рамы двойные с зимы. Дядь Слава подмигнул в него с той стороны и поковылял за стену. Как раз туда, где с адом развязка буквой Т в обе стороны. Вертикальная черта от этой будки, взгляд упирается в кирпичную стену на расстоянии двух шагов. Верхняя, перпендикулярная черта, где адские поезда пойдут, отрезком рельс блестит под лампочкой без плафона. Направо там – общий вокзал и коллектор Ноль Сортировки, налево – тоннель в ад.

"Э, лучше б я за беленькой-то по пути зашёл! Самогон ить у него! Бутыль, не бутылочка. После такого я хороший дойду, пожалуй, до Лексеевны!"

– А закусь...

– Какой ты, Рома, жалобный! У меня две руки, поди возьми.

– Там?

Фирменный прищур, брюс уилльис местного, сорока процентного разлива:

– Тама, тама, у чертей в холодильничке! Гриша отдал старый. Ты, Ромка, в деда мороза-то веришь ещё?

– Не понял?

"Допился дядь Слава".

Резкий гудок. Приказующий крик тёть Нюры. Эти стальные женские голоса.

– Что-то случилось?

– Ага! – ухмыльнулся довольно так. – Контрабанду надо принять! Шутю. Посылки с проводниками. Нюрка подрабатывает. Погоди чуток... Вот возьми пока, чтобы не скучать, детство вспомни.

Грохнул кружкой об стол. Уковылял.

Детское домино в кружке, очень его любил. "Доминоготки". Ко всем приставал: "Поиграйте со мной. Хоть разочек!". Она самая, пивная кружка, и щербинка вот. Костяшки настоящие: первые фаланги пальцев с ноготками, вторые без. Все, кроме ноготков маркированы, как полагается точками до трёх числом. А ноготков пять штук, и они вроде козырей, куда хочешь клади. Высыпал. Все пять легли перед ним. До сих пор на них держался облупленный красный лак, подружка однажды покрасила. Безладонная пятерня тянулась, взывала, из последних сил цеплялась за стол. И ладно бы в ней была угроза, но нет – крик отчаянья.

"Как же умудрялся не замечать всего этого? Куда я смотрел?"

«Закусь принести... Вертушка открыта».

Сразу за шлагбаумом, за поворотом направо белел древний холодильник.

Резко глянул налево и ещё резче обратно: за холодильником шлагбаум, за ним вокзал, развязка, вагоны в коллекторе, шныряют экспедиторы, грузчики ждут...

Опять резко влево... Кирпичная стена. Десять шагов до тупика левой стены. Больше ничего.

Ничего, так на что и смотреть? Смотри в холодильник. Сало, ага. Пучок свежего лука, с огорода, факт. Открытая банка килек...

Захлопнул холодильник, открыл. Захлопнул снова. Втянул голову в плечи, снова обернулся. Ничего. "Т" – тупик. Электропроводка. Один ключ, заржавевший, не использовавшийся никогда торчал из выбоины, обмазанной цементом.

Окончательная правда добывается на ощупь. Развернулся, подошёл, провёл по стене рукой. Ну, да кирпич. Приехали.

Тихо вышел прочь. Незамеченным встал на эскалатор. Хотел взбежать по нему, но не смог, притаился, сгорбился. Трамвайная остановка в двадцати недоступных шагах. Не дошёл до скамейки, лишь до фонарного столба. Прислонился к нему и сел на корточки.

Нашарил последний леденец в кармане. Дюшес. От леденца стало лучше и сразу намного хуже. Порезал язык. И от этого лучше, и опять хуже.

"В общем, должно происходить хоть что-нибудь. Кроме любых мыслей. Этого не надо, не сейчас".

Трамвай.

"Встань и зайди".

Стоя на первой ступеньке, так и ехал до кольца. Полупустой трамвай, но кондукторша не проявила желания обилетить. Провинциальные люди приметливые, жизнью учёные.

За кольцевой остановкой, за Агнищевым в широком небе плескалась настоящая весна. Слякотная, в проплешинах и лужах. Драные мартовские облака, в кустах воробьи прыгают, галдят, ветер.

Ветер, воздух... Он был зрим, но и только. Его можно было видеть, но нельзя вдохнуть.

Сильная боль под ключицами, под пальцами, люто вцепившимися в них.

Красивейшая полифония сотового: хорал Баха.

Не сразу ответил. С рукой было невозможно, как если она принадлежала бы герою дешёвого хоррора, и в неё вселился дьявол.

– ...Мария?

– Ты где?

– ...я? Возле ада.

– Что ты там делаешь? То есть, ты не приехал? Ты не в столице?

– ...да, нет.

– Почему ты так сопишь? Ты простыл? Ромка! Где ты конкретно? Отвечай, бл!

– ...возле ада.

Дальше с той стороны было:

...так это не шутка? Родился в Агнищеве? Что я знаю о нём? Да уж побольше твоего! И про виварий, и про детдом, и про живодёрни! Суки, суки лицемерные! Стой... Никуда не уходи! Я скоро приеду!.. Ты в чём себя винишь? Не дёргайся, Ромка. Просто посиди, полежи, я скоро буду. Слышишь, тебе кажется, что не вдохнуть, это не в самом деле, это кажется! Не выключай телефон! Всё, вижу, нашла, где ты. Сколько у тебя зарядки? Не выключай и не посади аккумулятор, не болтай долго! Всё хорошо, всё будет нормально! Ромка, я скоро приеду! И много-много мата...

Всё это было прекрасно, но только её звонкий голос не имел отношения... Совершенно как март возле ада. Отдельный от него.

Паническая жажда вдохнуть. Немедленно, любой ценой освободить путь воздуху, процарапать напрямую, скорее.

Весна драла когтями облака и сугробы, бурунами шла навстречу, сносила и звала. Небесное море. Тело сопротивлялось каждому шагу. Мелькнуло солнышко. Скрылось, ещё промелькнуло. Рукой подать до свежего воздуха.

"Дойти бы до него. Как бы к нему дойти..."

– Тебе не надо идти! Куда, зачем, господи, тебе нужно остановиться! Посиди где-нибудь, послушай разговоры, сам поговори с людьми. Ты их слушал вообще-то когда-нибудь, вслушивался? Это интересно, Ромка, не все те, кем кажутся, не всё так просто, как на вид... Съешь ватрушку что ли, главное не на ходу!

– Не могу, Машка, извини, сидеть я не могу. Чёрт с ним, с аккумулятором, он живучий... Машуня, Марийка, давай я с тобой поговорю, расскажи мне что-нибудь... Как у вас дела, как Мефодий?