Текст книги "Курсанты. Путь к звёздам"

Автор книги: Женя Маркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава XIV. Караул! Снег…

Зима в этом году удалась и постаралась на славу: навьюжила, заснежила, принесла горы белоснежного сокровища в человеческий рост. Несколько дней подряд мела метель, не прекращаясь, шел снег, как будто извиняясь за месяцы без обильных осадков. Зима подарила столько сугробов курсантам, что они с утра до вечера боролись с очередным равнением. В этот раз они равняли сугробы, по словам комдива, «от меня до следующего столба!»

Таранов еще на первом курсе пришел к собственному осознанию избитой истины: в советских войсках конца прошлого века абсолютно нормальная работа та, где подчиненные командиров не сидят без дела. Причем, любого дела. Не важно, над чем и как работать. Важно чем-то заниматься!

Нет, чтобы непосредственные начальники – офицеры – изучали с курсантами и солдатами боевую подготовку. Но не хотелось, видимо, им лишний раз напрягаться. Готовили себя младшие офицеры, видно, к чему-то другому: что-то читали, о чем-то писали, куда-то смотрели. А чаще пили горькую, ругались матом и спали, успевая озадачить рядовых внеочередными нарядами или строевыми занятиями, где хорошо или плохо проявляют себя не они – офицеры, а сержанты. Вот и работа тут же появляется: спрос с сержантского состава за эти самые занятия!

Или организация политической подготовки: что может быть проще, чем приказать подчиненным самостоятельно учить материалы пленумов и съездов «от сих до сих».

Однако курсанты помнили девиз прошлых поколений: «как задача ставится, так она и выполняется», – поэтому не напрягались в выполнении бестолковых приказаний, а старались увильнуть. Или как они сами говорили: сачкануть или шлангануть.

«Спрашивается, зачем мне все это? – задавал себе вопросы Таранов, и часто не находил ответа. – Зачем трясти листья с деревьев в осенних платьях желтого или багрового цвета? Приближать зиму? Зачем красить крышки канализационных и водопроводных люков под мухоморы? Что бы разведка супостатов не могла определить месторасположение воинских частей с воздуха? Неужели такие дураки изобретатели атомного оружия? Зачем равнять снег по линейке на одной высоте во всем училище вместо того, чтобы уделять больше внимания изучению вооружения вероятного противника или тактико-технических характеристик нашего вооружения?»

Тем не менее, досадное зимнее событие – непрекращающийся снегопад – повлекло за собой ранний подъем всех дежурных подразделений. Сонные курсанты с лопатами в руках не спеша выходили из казарм, и в меру сил и желания, которых по такому случаю никогда не было, кидали снег без всякого фанатизма. Известный принцип: «бери больше – кидай дальше», – не для этого случая.

Таранов стоял в карауле и наблюдал из-за колючей проволоки, как сержанты покрикивают на подчиненных, курсанты выравнивают горы снега в аккуратные кубы и параллелепипеды, напоминающие огромные торты. В окнах казарм зажигается свет, и утро медленно, но верно завоевывает у ночи пространство розоватой подсветкой темных туч, неспешно уплывающих на восток. «Все-таки выравнивать снег кирпичиком лучше, чем гробиком. Хотя, в чем разница, кроме размера?» – он вспомнил, как в соседней батарее посмеялись над своим комбатом подчиненные. На проверке в казарме майор обнаружил в каждой курсантской тумбочке по одному кирпичу. 120 обычных красных или белых строительных кирпичей лежали внутри, как напоминание о том, что «равнять надо все кирпичиком!».

Именно так: «Равнять снег, как кирпичи!» – комбат говорил постоянно, организуя уборку территории зимой. Как кирпичи, он требовал равнять на кроватях подушки, отбивая их специальными досками. Эту батарею так и прозвали: «кирпичи».

Из трех смен в карауле Таранову больше всех нравилось стоять в первой и на посту номер два. Здесь, на складах, чувствовалась ответственность, часовой ясно понимал свою задачу, когда кругами обходил довольно большую территорию в ожидании нападения, воровства или еще чего-нибудь страшного. Считать шаги на каждом кругу, количество столбов «колючки», смотреть во все стороны или «бдить!», как верно подмечал Генка, было любимым занятием Семёна, когда Таранов стоял в этой караульной смене.

Здесь намного интереснее, чем задрав подбородок, смирно стоять на посту номер один «Знамя училища», самом важном и ответственном, куда ставят только отличников боевой и политической подготовки. Несколько раз Таранова ставили на этот пост в штабе. На пятачке второго этажа недалеко от дежурного по части «бдить» было тепло, но скучно. Через пятнадцать минут неумолимо тянет в сон, и все два часа на посту идет борьба с закрывающимися глазами. Чтобы отвлечься, он считал мух на потолке или отверстия в декоративной плитке стен. По принципу «четное количество дырок – повезет, нечетное – не повезет». Вспоминал в эти минуты все знакомые стихи и песни, таблицу умножения, воинские уставы, статьи гарнизонной и караульной службы. Даже пытался точить на мизинце свой длинный ноготь, который незаметно от замка отращивал не в первый раз… Но все равно его постоянно клонило в сон.

Самая спокойная смена – третья: лежишь себе на кушетке в «караулке», и спишь целых два часа перед выходом на пост. Ко второму курсу курсант способен засыпать мгновенно в любой ситуации. В любое время суток сладкую возможность провалиться в царство Морфея он не упустит и воспользуется случаем. Третья смена – время законного сна.

Меньше всего нравилась Таранову вторая смена: сидишь, как дурак, в караульном помещении, читаешь устав, а чаще убираешь, чистишь оружие – тоскливое время. И что самое противное – это жутко-кислый, до отвращения противный запах комнаты приема пищи в караульном помещении. Там прокисшим винегретом смешались ароматы остатков пищи и чая из двух десятилитровых фляг-бачков для еды каждой смены, запах прокисших «бычков от сигарет», свежеснятых портянок, пота часовых, кожи сапог, насыщенного гуталина, оружейного масла, талого снега с шапок и шинелей….

Этот запах окутывал все караульное помещение, и был типичным практически во всех воинских частях. Достаточно заглянуть на минуту в «караулку», чтобы потом месяцами срыгивать ее вонь. Сколько ее не моют, не чистят, а выветрить «духан», как называл Таранов этот аромат, никому не по силам. Только запах не стиранных неделю портянок, мог забить его.

Ох, армейские портянки! Вы заслужили не одну оду в свою честь. Вы сохраняли тепло ног у российских солдат сотни лет! Создавали уют и комфорт пяткам и пальцам! Ублажали бойца в длинных переходах, сокращали время его подъема, быстро сохли и легко стирались! Ваш запах слышала старушка Европа, и наслаждалась вашим «ароматом» Средняя Азия. Вы радовали глаза солдат своей новизной, и огорчали доблестных воинов своими дырками или застиранным видом. Ваше время прошло, и на смену подтянулась новая форма одежды… Четыре года в конце 20 века ходить в портянках?! Когда есть легкие и теплые носки, когда можно забыть сапоги, бегать в кроссовках и кедах, ходить в берцах и туфлях. Сложно понять, почему курсантам нужно было париться в этой исторической одежде, которую многие годы назад завещали им в пехоте отцы и деды. А о переходе на новую форму курсанты только мечтали. Иногда незаметно пододевали под гимнастерки «вшивники» – теплые вязаные жилетки, вместо портянок носили теплые носки, связанные мамами и бабушками. Каждый курсант знал: найдут или заметят командиры – придется расстаться с неуставной, но такой уютной формой одежды.

Таранов просто ненавидел запах караульного помещения, и был готов поменять караул на любой наряд, лишь бы не слышать жуткие запахи… Лучше три наряда вне очереди в казарме, десяток ходок в патруле, только не туда. Даже наряд на «Балтику», он не променял бы на караул. Сюда Семен шел с некоторым удовольствием. В наряде по столовой, где насчитывалось 2 посудомойки, жизнь была веселее. Внизу, на первом этаже мыли посуду после приема пищи одним дивизионом (350 едоков) и работало 2 мойщика.

В верхней посудомойке курсантам приходилось мыть посуду за тремя дивизионами (почти 1000 столующихся) с соответствующим количеством тарелок, мисок, кружек, ложек, вилок, а также бачков и чайников. Делать это полагалось в 3-х огромных чанах с горячей водой, мылом, содой или горчицей. Работало там 5 «мойщиков» из состава наряда, и без дела никто не скучал, а по окончании мойки все были мокрые буквально с головы до ног. За это, и за обилие воды, верхняя мойка носила гордое имя «Балтика», и заслуженно считалась одним из самых тяжелых нарядов.

В этот свой караул Таранов попал на двусменный пост. Два часа через два часа – так было принято в этот раз – очень даже хорошо ложились в ритм его курсантской жизни – два часа бдить, два часа спать. Сменился утром, и отправился готовиться к докладу на семинаре, его утренние часы после караула в библиотеке были своего рода компенсацией за ночной труд.

К сожалению, подготовиться Семену не дали. Почему командиры и начальники считают, что они умнее подчиненных?! Почему они измеряют знания и умения подчиненных не по ответам на вопросы и результатам работы, а по росту, возрасту, полу, красоте, званиям и прочим неадекватным невнятным показателям?

Таранов сменился с караула и отправился в читальный зал, чтобы завтра не подвести товарищей. Существовала нормальная практика курсантской жизни, когда докладчик, имея хоть часовую возможность соприкоснуться с литературой, затягивал свое выступление. И чем дольше, тем лучше. Его друзья в это время или учили свои вопросы, или слушали интересное сообщение, получали новую информацию, так как в наряде и на работах не могли получить ничего иного.

Но тут Таранова пригласил к себе замполит.

Этого лысого человека, он недолюбливал в первую очередь за то, что, казалось, майор не умел делать ничего, кроме умного лица в своих очках с золотой оправой. Внешне его деятельность выглядела, как у игрушечного болванчика, которому заложили одну-единственную программу с девизом: «Давай!» Он выступал перед личным составом, и говорил «Давайте догоним и перегоним!» Или вызывал к себе в кабинет с предложением «Давай, Таранов, сделай это!» Причем, делали всё реально существующие и окружающие его люди, а Череп бежал вприпрыжку дальше с новым «Давай!»

Вот и сегодня он громко окликнул «Курсант Таранов, ко мне!» с убежденностью, что будет услышан. Отговорки: «Не слышал из-за ветра (звука машины, нахлобученной шапки и проч.)», – в таком случае не проходили. Понеслись вопросы: «Как дела у комсомола?», «Давай, комсомольский секретарь организуем торжественный митинг по случаю очередной сессии?!», со своими же десятиминутными ответами. В результате читальный зал закрыли, и Семен не успел получить литературу. Подготовиться к докладу на семинаре не получилось.

Кому и что объяснишь в таком случае? Какую правду и у кого искать юному курсанту? Подготовка доклада сорвалась, не успев начаться, как это чаще всего и бывало в учебных армейских буднях. Работа ради работы, как суета ради суеты, собрание ради собрания казалась основным принципом деятельности в этом зазеркалье. Сразу вспомнилась поговорка: «Под забором лежит офицер ПВО – он не пулей убит – задолбали его»… Грубо?! Да. Но, по сути, понятно. Главное, что понималось при этом каждым курсантом: так делать нельзя в войсках. Не поймут. А вот как надо? И что делать? Эти загадки с вопросом русского классика каждому предстояло разгадывать самостоятельно.

Иногда находились тому замечательные примеры. Как-то Слон и Марк вместе сдавали экзамены по диалектическому материализму. Философов древнего мира и средневековья Слон вспомнил с грехом пополам, а современных мудрецов не знает ни одного. Тут Марк в ответе на свой вопрос, между прочим, говорит о нашей победе на чемпионате мира по хоккею, как подтверждение мощи СССР. Подмигивает Слону, и тот – страстный спортивный болельщик – начинает в качестве философов перечислять запасных игроков Швеции и Норвегии с европейскими именами. Преподаватель, восхищенный памятью курсанта, ставит ему отличную оценку.

Или еще случай, когда группа Таранова при подготовке очередного ответственного семинара так распределила вопросы и построила ответы, что вошла в историю училища «отличной группой». Они сотворили невозможное, как потом сами же писали в местной многотиражке: пятерки получили все, кто участвовал на занятии: за полные ответы, отличный доклад, убедительные дополнения, подготовку диаграмм и графиков, четкую организацию, отличную дисциплину на занятии, качественный обзор литературных источников, умелое руководство подчиненными, грамотные вопросы из аудитории. При этом каждый курсант отвечал только за свой участок, свое поручение и не лез глубже в суть. Внешне: отличная работа! Как выровненный снег кирпичиком на плацу. А по сути, как ни знали курсанты содержания темы, так ее и не узнали.

Таранов лишний раз понял, что в этой организации учебы память курсанта, как экскаватор. Сегодня учишь, зубришь, забиваешь свой пустой ковш информацией, а завтра выкладываешь ее на семинаре, зачете или экзамене в виде знаний. Послезавтра ковш – пустой! Ни-че-го в нем не остается. Заполняй его снова, чем хочешь, или радуйся металлическому звону пустой головы.

Его размышления прервала музыка. Дневальный громче, чем обычно, включил радиоприемник. Передавали новую песню со словами, которые аккуратно легли в пустой ковш курсанта: «Снег кружится, летает, не тает, и поземкою звеня, напевает зима, напевает все, что было у меня…». За окном продолжался снег. Густые пушистые снежинки кружевным ковром ложились на выровненные утром по линейке сугробы. Природа совсем не предполагала, что кто-то возьмется ее подравнивать, применяя армейский глазомер и курсантскую рабочую силу.

«Новые подразделения вышли навстречу непогоде», «Мы победили снег!», «Равнение на десятую батарею!» – такие появятся завтра заголовки в боевых листках. Всех, кто вернется с караула, отправят после ужина чистить, равнять, убирать снег, апеллируя к партийной совести каждого курсанта, важности выполнения ими комсомольского долга, необходимости поддержать добрые традиции и т. д., и т. п.

Полуметровый ночной снегопад вымахал в два раза выше за последние три часа, снег кружился, летал и не таял… Впереди у Таранова была еще одна бессонная ночь с лопатой в руках, а утром – чистый плац для передвижения курсантов и офицеров, очередные учебные занятия, суточные наряды и караулы. Мальчишечьи мечты о «ласточке» грели его озябшие руки, а мысли о её восточных глазах уносили в тепло, на юг, к дому.

Глава XV. Ласточка: вторая встреча

Недели проскакивали от спортивного праздника к соревнованиям на первенство училища, месяц летел от культпохода к увольнению, а Таранов так и не встретил свою «ласточку». В мечтах она всегда находила местечко рядом, а в буднях Семен сублимировал свою неуемную энергию во все, что его интересовало, привлекало новизной или лелеяло результатом.

Однажды на построении Слон склонился к нему, и прошептал тихо на ухо, чтобы никто рядом не услышал.

– Таран, мне диск Тухманова подогнали…

– Жду через полчаса в артистической…

Как и во все времена, молодежь семидесятых была неравнодушна к музыке. «Цветы», «Песняры», «Верасы», «Самоцветы», «Поющие гитары», «Битлз», «Ролинг стоунз», «Абба» и другие группы были на слуху у большинства. О диске «По волнам моей памяти» Давида Тухманова много говорили в казарме, но слышали его единицы.

В курсантской градации тех лет каждый курс носил свое имя: первый курс называли «Без вины виноватые», второй – «По тонкому льду», третий – «Веселые ребята», четвертый – «Как вас теперь называть?» К концу первого курса сложилась теплая компания «без вины виноватых», которые были неравнодушны к театру и могли выступать на сцене, декламировать, петь, танцевать, музицировать. На «тонком льду» второго курса призывом к их творчеству выступил, как уже бывало, комдив. На очередном построении он озвучил приказ руководства: готовим художественную самодеятельность на первенство училища.

Внутренних резервов второго взвода хватило бы на дивизион, поэтому к назначенному времени общими усилиями был сформирован вокально-инструментальный ансамбль «Комиссары» плюс хор с театральной и танцевальной группами, пара гимнастов, скрипач и фокусник.

Репетировали чаще всего в одной из артистических комнат, построенного к тому времени клуба, которым заведовал его начальник – майор Плетичев. Чем-то Матвей Пучик завоевал его доверие, и получил в свое полное распоряжение ключ от комнаты, где можно было складировать аппаратуру ВИА, репетировать диалоги и сценки, отрабатывать танцевальные «па», и просто слушать музыку на виниловых пластинках.

Вот на эту легкую возможность добраться до проигрывателя Слон и намекал. Ключ был у Пучика, о том, где он в это время находился, курсанты узнали от Мули. К поискам подключились Марк и Генка. А потому в артистическую комнату набилось с десяток меломанов в курсантских погонах.

Только заиграла первая мелодия, как шум и гвалт мгновенно прекратились. Даже те, кто с дикой жадностью к новинкам рассматривали грампластинку, оформленную непривычно для них, отложили конверт от диска в сторону. Музыка захватила каждого, и, похоже, давала новый импульс к развитию творчества.

В названии диска «По волнам моей памяти» и разных по стилю, тексту, исполнению, песнях заключался тот взгляд на жизнь, который выглядел противоположным армейскому «равнению». Слон и Генка тут же стали напевать «По французской стороне, на чужой планете…» из «Песни студента», Пучик вспомнил, что где-то уже слышал «Когда это было, когда это было? Во сне? Наяву?», у Чичи родился новый танец, с которым можно выступать на конкурсе самодеятельности по музыкальному ассорти из произведений диска.

Курсанты привычно загалдели, зашумели, перебивая друг друга. Только Марк и Таранов ставили одну сторону диска и меняли на другую, слушая без перерыва новую для них музыку молча. Романтический ряд им понравился больше, чем танцевальные шлягеры, а тексты песен приводили в изумление.

– Ничего себе, – повторял Марк после каждой мелодии, – офигеть…

«Таранов, и музыка рядом не лежали» – когда-то дал свою стандартную оценку Генка после того, как друга не взяли в училищный хор. Семен на прослушивании не попал ни разу в ноты, и его кандидатуру отклонили, как, впрочем, и половину батареи.

– Не всем петь! Кому-то надо слушать, – заключил тогда несостоявшийся певец.

«Хоровики» часто освобождались от хозяйственных работ и занятий, уходили строем репетировать. Те, кому не удалось попасть в «певческую элиту» придумывали себе другие номера самодеятельности.

Самым не ординарным признали номер Марка. Накануне со сцены клуба выступал Лев Бенедиксис – артист оригинального жанра, который гастролировал в СССР с психологическими опытами «по чтению мыслей» зрителей. В ЛВВПУ ПВО приезжали с концертами и творческими встречами многие творческие коллективы, заслуженные и народные артисты. В блокнотике у Таранова красовались автографы Ю. Никулина, А. Папанова, А. Миронова, Л. Касаткиной, М. Ульянова и многих других знаменитостей. Не каждое училище могло похвастаться таким репертуаром и приглашенными звездами, а здесь ежемесячно они давали новые концерты. Некоторые артисты по несколько раз появлялись с шефскими выступлениями, а знаменитый на весь мир армейский тренер Анато́лий Влади́мирович Тарасов вручал знаки «мастер спорта СССР» Генке и еще нескольким курсантам из сборной.

Гипнотизер, предсказатель, ясновидящий, телепат, сподвижник и последователь великолепного Вольфа Мессинга был один раз, но всем запомнился. Он объявил залу, что сможет найти по биению пульса любого, кто загадает желание. Мало того, маэстро уверенно заявил, что исполнит его. Через несколько мгновений Бенедиксис спускается в зал, берет за руку одного из курсантов, выводит на сцену и осуществляет его «мечты».

Эту идею решили воплотить в жизнь следующим образом: Таранов и Пучик разыгрывают диалог, где Пучик обещает по принципу Бенедиксиса найти необычайно талантливого курсанта. Он держит за руку Таранова, оба идут в зал, щупая по ходу друзей и отпуская шуточки в зал. В конце концов, они останавливаются перед Дымским и объявляют его, как артиста больших и малых, академических и драматических, художественных и самодеятельных театров. В зале аплодисменты, Марк стоит на сцене, читает монолог «Почему меня женщины так любят», над текстом смеются, над артистом тоже, и конферанс с участием этой троицы ставится в план училищных концертов. Благодаря необычному номеру друзья часто освобождались от нарядов и занятий, ездили с шефскими встречами по ленинградским школам, заводам и фабрикам, радовались нежданно свалившейся им свободе.

Слова монолога не всем тогда известного Михаила Жванецкого они нашли с помощью руководителя драмкружка в тоненьком сатирическом сборнике, не представляя, что его одесский автор с потертым портфелем через несколько лет будет собирать стадионы, и считаться самым популярным в когорте отечественных юмористов.

Курсанты целые стадионы не собирали, но при их участии зал в клубе училища регулярно заполнялся, как любителями этого жанра, так и всеми, кого привели строем «общаться с искусством» на концерт в честь красного дня календаря.

Номера шли легко, на одном дыхании, и преподаватель драмкружка уже подумывала замахнуться «на нашего с вами Шекспира, понимаешь ли». Но не один серьезный спектакль они не поставили, хотя самодеятельность захватила друзей не на шутку.

Таранов помимо конферанса с Марком и Матвеем, танцевал кавказский танец со старшиной, и готовил бальный номер с Чичей. Тот специально ездил в Красное Село и нашел партнершу – «милую Милу», как они ее звали. О ней можно было с уверенностью говорить: «хороша по милому, а не мила по-хорошему». Девушка обаяла всех добротой, отзывчивостью, пластикой и хореографией, она великолепно двигалась, открыто говорила на все темы с партнерами, задорно смеялась армейским шуткам, и настойчиво их учила – готовила ребят к конкурсу.

В какой-то момент Чича начал правдами-неправдами проводить с ней вместе времени больше, чем удавалось Таранову. Похоже, она ему нравилась не меньше, чем Семену «ласточка». Неизвестно, чем могли закончиться намечающиеся между курсантами «терки», только решение подсказало время. На конкурс комбат решил отправить всего одну пару, а не две, как раньше планировал. Выбор пал на тех, кто танцует лучше и слаженнее, и Таранов остался со своим кавказским танцем и конферансом. Переживал не много, так как уяснил давно, что все, что делается, – к лучшему. А тут еще этот случай…

Спешили как-то после очередной репетиции довольные «артисты» из клуба на вечернюю поверку. Интуиция подтолкнула Пучика обернуться и взглянуть на окна фойе второго этажа. Он увидел неровный свет, пробивающийся из-за тяжелых гардин в зале, где должны репетировать первокурсники.

Похоже, там пожар! – успел крикнуть он.

Марк с Семеном прибежали назад и вместе с Матвеем принялись тушить возгорание. В ход пошли скатерти со столов, мокрые тряпки, одежда. Закончилось все огнетушителем, который принес Пучик из артистической. К приезду пожарных пожар в фойе клуба был уже потушен, и только едкий дым валил от тлеющей ткани, разъедая слизистую глаз.

В итоге начальнику клуба объявили выговор, курсантам первого курса запретили там репетировать, а Пучику, Марку и Семену сняли ранее наложенные взыскания. Они не обижались, что медаль «За отвагу на пожаре» не нашла своих героев. С первокурсниками сурово поговорили о правилах пожарной безопасности, где одна непотушенная сигарета – причина курсантских проблем; второй курс лишили артистической.

После пожара Муля предложил друзьям вести конферанс у музыкального ансамбля. Это предложение Марк и Таранов приняли на «ура!», так как ВИА «Комиссары» к тому времени набирал популярность за пределами училища тем, что играл на танцевальных вечерах лучше остальных ансамблей гарнизона. По крайней мере, такая молва шла не только в поселке Горелово, но и в Красном Селе, нескольких заводах, институтах и школах, куда ребят приглашали выступить.

Таранов часто вспоминал, как в первую свою творческую поездку агитбригаду вышел напутствовать Череп, но вместо доброго приветствия перед дорогой у него получились очередной нудный инструктаж и маленькая взбучка. Вокально-инструментальный ансамбль он построил перед машиной, на которой предстояло колесить по Ленинградской области. Инструменты лежали в чехлах, курсанты в парадной форме одежды стояли в одну шеренгу, сверкая бляхами и кокардами.

В начале своей речи майор вспомнил апрельский пленум партии, потом сказал о важности отношений между советскими людьми и Вооруженными силами. Фразу «Народ и армия – едины» почему-то повторил трижды. Тут ему попался на глаза Муля, который не ел привычно замполита глазами, а смотрел чуть в сторону. Он, ушел глубоко-глубоко в себя и учил текст новой песни из репертуара «Машины времени». Её предстояло петь через пару часов.

– Как вы стоите в строю, товарищ курсант! – накинулся на него Череп. – Неуважение к армейскому строю и его командиру подрывает основы воинской дисциплины! Вы не дорожите честью политработника! Курсант политического училища – это почти коммунист! Как вам не стыдно! Накануне великого праздника вести себя недостойным образом!..

Поездка задержалась. До тех пор, пока Череп не выложил дюжины две своих дежурных цитат, и всего, что его мучило в последнюю неделю, курсанты стояли неподвижно в ожидании завершения потока избитых слов и однобоких мыслей замполита дивизиона. Каждый знал, что сесть в машину и уехать подальше от училища – важнее получасовой стойки «вольно» с поникшей головой перед Черепом.

«Восклицательных знаков в его речи больше, чем слов, – подумал тогда Таранов, и взглянул на Мулю. – А курсант тихо стоит и думает, как ежики трахаются».

В какой-то момент крик прекратился, и тут же сквозь седые облака мелькнул тонкий и бледный, как нежная паутинка, луч солнца.

Несите культуру в массы! – сказал напоследок замполит, пожал всем руки, и агитбригада «Комиссары» двинулась в путь по фабрикам и заводам, техникумам и школам.

Курсанты пели, декламировали, за работу их вкусно кормили, они знакомились с очаровательными девушками и радовались жизни. Марк или Таранов объявляли номера, а по ночам Семен еще рисовал пригласительные билеты на танцевальные вечера. Отдавал макет фотографу, а тот размножал на сотни копий.

Еще на первом курсе считался фотографом Дымский. Ему мама переслала фотоаппарат «Зоркий» с выдвигающимся тубусом. Марк знал, что такое выдержка, диафрагма, слышал о фиксаже и проявителе. Задача взводного фотографа заключалась в фотографировании курсантов и, главное, преподавателя во время экзамена. Дело в том, что во время этой фотосессии, Пучик успевал светить билеты, и несколько человек получали те вопросы, на которые знали ответы. Прекратилась отработанная практика по нелепой случайности. Зная «засвеченный» номер, Муля на подходе к экзаменационному столу, назвал его вслух, а только потом взял билет и наивно подтвердил «удачное совпадение».

Фотоаппарата Марк на время лишился…

Ровно через год без трех дней после первой встречи с «ласточкой» (Таранов зачеркивал дни в маленьком карманном календаре) праздновался юбилей образования училища. По такому случаю решили провести торжественный концерт и танцевальный вечер, на который пригласили студентов ленинградских ВУЗов. По такому случаю Семен нарисовал праздничные пригласительные, которые разнесли по городу.

В актовом зале, где ожидались танцы, дивизионные умельцы соорудили огромный шар, увешенный маленькими зеркальными пластинками. Командование училища запрещало танцы в темноте, а отраженные от этого шара лучи создавали иллюзию света в полумраке зала. Высокие белоснежные потолки, увешенные разноцветными бумажными гирляндами, созданными руками курсантов, свисающие водопадами к полу, прямые шторы из темно-красного бархата, аккуратные фикусы в бочках по углам и яркие люминесцентные лампы над головой – оформление зала вызывало восторг от проделанной работы.

Таранов улыбнулся, когда выключенный свет и зайчики от зеркального шара по периметру создали ту интимную обстановку, которая напомнила школьные вечера. Теперь и здесь можно целоваться, теснее прижимать, чувствовать себя в интимной атмосфере общения с партнершей.

В этот вечер он танцевал в компании с Чичей и Милой, которая по такому случаю привела подружку в приталенном розовом платье намного выше колена. Ее густые черные волосы, постриженные в каре, напоминали знаменитую Мирей Матье, которой Семен восхищался в то время. Впрочем, как и Анастасией Вертинской, Татьяной Дорониной, Натальей Варлей. В повседневной жизни юный курсант искал тех женщин, что напоминали его идеалы в отечественном кино.

Одно появление в зале точеных ножек подружки Милы вызвало у всех, кто танцевал рядом, чувство маниакальной страсти и влечения. Генка называл это чувство «голод по бабам». Конечно, вульгарно, но, по сути, верно. Курсанты месяцами не слышат аромат женских духов, не прикасаются к нежному телу, не наслаждаются красотой девичьей грации.

«Конечно, в этих условиях им любая девушка – красавица, а если улыбнулась в ответ, то в жены брать можно!» – говорил Бобрин, и окружающие соглашались, кивая головами и вспоминая тех, кто сгоряча женился, а потом долго мучился или быстро развелся. Каждому хотелось схватить черненькую, крепко-крепко прижать к себе, и не выпускать из рук.

В ее быстрых латиноамериканских танцах с Семеном и Чичи с Милой, этой группе не было равных, и движения подруг вызывали восхищенные взоры и аплодисменты танцующих рядом. Проявить себя в ритмичной мелодии Семену было просто, наработанные за время подготовки к конкурсу движения под музыку давались легко, и он весело отплясывал с «черненькой» в коротком розовом платье. Но, как только зазвучала медленная мелодия, и Таранов пригласил девушку, оказалось, что не все так просто, как ему хотелось. Вроде бы руки лежат там, где надо, вроде бы ростом они подходят друг другу, и танцуют слажено быстрые танцы, а при медленных, спокойных движениях – неувязка. Внезапно пропала дикая страсть плоти, быстро улетучилось волнующее влечение, возникшее две минуты назад.

Не танцуют, мучаются. Друг на друга не смотрят.

Семен впервые почувствовал, что запах изо рта партнерши может вызвать у него отторжение, вплоть до отвращения. Еле выдержал этот танец и ушел, извинившись, на перекур. В эту минуту Таранов видел обрадованный взгляд Бобрина, который не сводил своих глаз с «черненькой». «Почему бы им не потанцевать вместе? Может быть она для Рыжего – пара?» – мелькнула озорная мысль.