Текст книги "Курсанты. Путь к звёздам"

Автор книги: Женя Маркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава XI. Ширшасана

Из очередного отпуска Таранов привез общую тетрадь, испещренную мелким почерком и многочисленными фигурками странных человечков. Дома, у соседа с первого этажа он выпросил ротапринтное печатное издание, которое за две ночи сам переписал и проиллюстрировал. На серой обложке тетради в клетку красовалась аккуратная надпись, выведенная красным фломастером «Хатха-йога».

Таранов положил два спортивных мата рядом в том месте казармы, где планировался спортивный уголок, разделся до трусов и встал на голову. Ни руками, ни ногами он ничего не касался. Стоял на голове и думал: «Все хорошо, все замечательно, сейчас вылетит из моей головы ласточка, и я о ней забуду».

Вокруг собралась толпа курсантов. Смотрели с недоумением и чувством беспокойства: «Как бы шею не свернул».

Прежде он часами крутился здесь на турнике, делал склепку, подъем переворотом, пытался крутил «солнце». Но в такой статичной позе перевёрнутого вниз головой курсанта друзья его видели впервые.

– Крыша у парня поехала. Ловит, – как всегда вовремя сострил Генка.

Бобрин выделялся на фоне остальных призывников атлетическим сложением. Сам мог дать фору любому гимнасту. Рифленые бицепсы, гармонично прикрученные к бюсту, посаженному на торс и крепкая, от веснушек рыжая, шея делали его похожим на вурдалака из какой-то диковинной книжки сказок. Может быть, за счет серых до водянистости глаз с редкими бледными ресницами? Или цвета волос с испестренным канапушками лицом, на которое неловкий художник опрокинул маленькую баночку с оранжевой краской. Таранову бабушка в детстве говорила, что «Рыжий да красный – человек опасный!», но Бобрин совершено не вызывал у Семена чувство реальной опасности, если молчал. Но (!), когда он был в кураже… Приколы и подколки, шутки и остроты сыпались из него в таком изобилии, что увернуться было невозможно. Казалось, что Генка, как умелый лучник, стреляет стрелами с перчинкой и горчинкой на конце.

Рыжий умело импровизировал по поводу и без. Ему было важно зацепить неловкого прохожего, случайную девушку, соседа по парте или курсанта в строю, если хотелось кого-то «окучить». Это словечко придумал он сам в ходе очередной юмористической тирады и с удовольствием занимался «окучиванием» людей вокруг.

– Якорем голову поставил, – добавил Муля, – чтобы мозги не убежали.

– Эта поза – центральная в хатха-йога. – Не вставая на ноги, ответил ему снизу вверх Таранов, и показал на тетрадку глазами.

– В древних книгах ее называли «королем всех асан, – Генка открыл первую страницу и стал читать остальным. – Она пробуждает дремлющие способности ума и тела, стимулирует мозговую деятельность, изменяет циркуляцию жидкостей в организме…

Тут его речь остановил Барыга, который при слове жидкость чаще всего вспоминал деревенский самогон или вино из соседнего к училищу магазина.

– Как это изменяет циркуляцию? Как я теперь буду пить после этой йоги?

– Как все будешь пить, Шурик, как все ртом… – Марк подобрал тетрадь, брошенную на маты Генкой, и принялся рассматривать картинки, где рукой друга-художника были нарисованы многочисленные позы индийской гимнастики. Его заинтересовал текст на третьей странице, подчеркнутый синим карандашом: «увеличивает приток крови к голове, улучшает память, зрение и быстроту реакции».

– Дружище, я с тобой поработаю? – несколько робко спросил он Таранова.

– Давай, только включайся не спеша, постепенно.

Они прежде играли вместе в настольный теннис, показывали друг другу спортивные упражнения и научились понимать друг друга с полуслова. Но «Марк и гимнастика рядом не лежали», совершенно справедливо утверждал Генка, и в этом его поддерживал Таранов. В лучшем случае Марку подходила тяжелая атлетика с пудовыми гирями, где он впоследствии выполнил первый разряд, и спокойненько уходил в увольнения, сбрасывая лишний вес к чемпионатам училища в бане на проспекте Ветеранов.

А тут йога. Марк попробовал встать в позу лотоса и тут же свернулся калачиком, неловко растопырив ноги. Полистал страницы тетради, и решил сделать стойку на руках, прыгая лягушкой. Итог – растянутое сухожилие и ноющий локоть.

– Тебе это надо? Я же говорил, постепенно включайся. Иди лучше книжки читай! – Таранов свернулся удавом на мате, и медленно сделал стойку на руках, расставив ноги с оттянутыми носками в стороны. Марк лежал рядом на матах, и пытался держать привычный всем «уголок», поддерживая поясницу руками. Даже чуть согнутые в коленях ноги предательски кренились вниз и падали, не продержавшись и 5 секунд. Остальные курсанты разошлись по своим делам, понимая, что у каждого своя дорога релаксации в армейских буднях. – Мозги есть. Память. Что еще тебе надо? Медитируй без напряжения.

– А ты?

– Мне надо отвлечься от «ласточки». Она вытесняет мое сознание своим постоянным присутствием в воспоминаниях…

– Сублимируешь? Прячешься от нее?

– Отвали! Не мешай перевоплощаться…

Таранову совсем не хотелось говорить о девушке, которая заняла его мысли так, что он вновь почувствовал себя на курсе молодого бойца. Только полтора года назад наряды и взыскания летели в его адрес по неопытности, а сейчас он получал их по невнимательности и рассеянности. Влюбленность не зря считают недугом люди, которых коснулось это чувство. Больной решил выбить клин клином – уйти в экстремально возможный для казармы спорт. Пусть не обычный, но действенный.

В батарее была группа людей, которые отстаивали не только честь взвода, дивизиона, но и училища, гарнизона, округа, и даже Вооруженных Сил. Генке не было равных в военном троеборье, Фил отлично фехтовал, замечательно бегал кроссы Зуб, без лыж невозможно было представить Мулю. У них в период подготовки к соревнованиям создавался специальный режим посещения учебных занятий и тренировок, учащалось количество увольнений и ограничивалось число дежурств. Пребывание за стенами учебного заведения лишало их нарядов вне очереди, а завоеванные победы приносили поощрения, благодарности, грамоты и даже отпуска.

Всех остальных курсантов делили на две большие группы: бегуны и тяжелоатлеты. Первые бегали с утра до вечера на различные дистанции от 100 метров до 12 километров; вторые поднимали гири на количество раз в зависимости от собственного веса. И в том, и другом случае можно было выполнить различные спортивные нормативы от третьего разряда до мастера спорта.

В этом году по решению командира дивизиона всем курсантам объявили задачу, от которой они расстроились не на шутку. В увольнение теперь можно попасть, только получив первый разряд. Первенство дивизиона с зачетом спланировано комдивом в плане мероприятий один раз в месяц. Получалось, что не выполненный норматив по физической подготовке (которую в батарее кратко называли «физо»), лишает курсанта посещения города на все остальные субботы и воскресенья до следующих зачетных соревнований.

Переживания второразрядников и третьеразрядников подтвердились в первый же день соревнований – они не пошли в увольнение!

Таранов метался меж двух направлений достаточно долго. Но ни там, ни там первого разряда у него не было. Пробовал проскочить по сумме двух нормативов второго разряда, но остался в казарме со всеми теми, кому не хватило положенных баллов.

Однако он подсчитал (вот она, прелесть первого математического образования!), что сбросив четыре килограмма своего веса, реально можно выполнить норматив перворазрядника по гиревому спорту. Задачу он себе поставил быстро, и неделю боролся за ее выполнение. Ежедневные тренировки, мозоли на руках, ограничения в еде, бег до седьмого пота в противогазе и резиновом ОЗК по кругу, советы с теми, кто прошел подобный путь, должны были показать действенные результаты. Но к субботе лишних полтора килограмма помешали ему покинуть стены училища. Пришлось менять тактику, результаты которой появились на следующий месяц. На смену напряженным тренировкам пришел сброс веса в бане, где вместе с ним скребли руки, ноги, спины его товарищи, стараясь убрать мозоли, старую кожу и «выпотеть» лишние граммы.

Он выполнил норму первого разряда! С потом, рваными мозолями, но довольный и счастливый, Таранов в том увольнении просто бродил по городу, любовался его архитектурой и радовался про себя: «Я сделал это!»

Хатха-йога определенно шла ему на пользу. Не столько своими необычными гимнастическими упражнениями, сколько правильным дыханием и регулярной медитацией. Упорство пришло на смену упрямству. Он ложился или садился вечерами на маты, и расслаблялся, стараясь не о чем не думать, отвлекаясь от окружающей суеты. Иногда рядом мостился Марк, и сидел, прикрыв глаза. Пробовали присоединиться ребята из соседнего взвода. Получалось не всегда. То дневальный помешает, то командир отделения или замкомвзвода вызовет, то еще кому-нибудь он понадобится. Свободное время курсанта – лишь полчаса после обеда и столько же перед отбоем. Да и это время часто расписано по секундам: подшить воротничок, почистить зубы, надраить сапоги, написать письмо домой…

– Катастрофически мало минут для личной жизни оставил нам Министр обороны! Все – для армии, все для Родины, все – для победы! – констатировал Бобрин.

– Над самим собой… – добавлял Таранов.

Глава XII. Баня с изюминкой

Прикинь, а натовские солдаты после обеда спят! – заявил как-то Марк, который успевал читать журнал «Зарубежное военное обозрение», и старался жить в курсе последних новостей, как в СССР, так и за рубежом. – У нас это невозможно.

А адмиральский час на флоте? – возразил Семен.

– У нас есть баня! А баня с парилкой слаще сна…– Генка обожал парилку, рассказывал часами, как у них на Урале мужики парятся, и сам любил русскую радость с березовым или дубовым веничком.

Отдушиной в беге на длинные дистанции, поднятии и выжимании гирь с утра до вечера, считались походы в баню. Курсанты прежде ходили в баню не реже, чем раз в 10 дней, а по уставу 1975 года могли посещать это заведение раз в 7 дней, и командование с организацией помывки личного состава справлялось без сбоев. Шли в баню строем, часто с песней, хорошим настроением и полотенцами под мышкой. Все знали, что там можно смыть грязь и пот яичным мылом, натереться мочалками из лыка, порадоваться свежим портянкам и чистому белью, окатиться из шаек несколько раз с головы до ног. В итоге почувствовать себя новым, свежим человеком.

Клубы пара, в которых наслаждались обнаженные мужские тела, стирали служебное неравенство, а простые разговоры о доме, парилках, деревенских колодцах и городских ваннах мирно вплетались в помывочный процесс. Особенно приятно было очутиться в наряде по бане, где только и работы, что перетаскать мешки с бельем, разобрать грязные полотенца, кальсоны, портянки по своим местам; тебя не гонят назад в казарму, есть время расслабиться, отдышаться и … выпить. Нет, не водку или вино, ни о каком спиртном Таранов не мечтал в то время. «Зачем?» – спрашивал он сам себя, и задорно отвечал: «Мне дури своей хватает!»

В маленьком киоске с одним невзрачном окошком продавали лимонад. Обычный холодный лимонад и сдобные булочки с изюмом. Может быть, по вечерам, в те дни, когда мылось поселковое население, здесь торговали пивом и водкой, какой-нибудь не замысловатой закуской: вяленой рыбой или бутербродами. Все было проще тогда, когда приходили курсанты.

Если в кармане находились 28 копеек на лимонад и 9 копеек на сдобу, то счастливее минут просто сложно было себе представить. Таранов медленными кусочками ел булку, смакуя изюминки. Он их перекатывал по нёбу и не спешил глотать. Запивал лакомство лимонадом, вспоминая, как непозволительно был расточителен, и не оставил себе денег на вторую бутылку. Часто и этой, одной, приходилось делиться с товарищем, потому что прожить на первое денежное довольствие в 8 рублей 30 копеек было сложно. Когда присылали денежные переводы мать или бабушка, то все равно рубли улетучивались на какие-то денежные сборы старшины или замкомвзвода для оформления казармы, на дни рождения друзей и сослуживцев, покупку зубной щетки, мыла и мыльницы, гуталина, асидола, пасты гойя, ткани на подворотнички, для новых погон, конвертов, марок, спичек. Без этой мелочевки был невозможен полноценный курсантский быт.

Основными пожирателями денег служили папиросы и сигареты. Сидя в предбаннике и лакомясь лимонадом, Семен удивлялся сам себе, зачем на курсе молодого бойца принял решение курить постоянно. Где-то здесь, недалеко от бани в местном поселковом магазине он вместе с Марком купил первую пачку «Беломора» фабрики Урицкого. На коробке был нарисован фирменный красный якорь, который запал в памяти еще до того, как появились на том же месте три банана. Затягивался быстро, торопясь на очередные построения, и кашлял так, как будто прежде ни разу не курил в виноградниках за домом или в пионерских лагерях. Голова болела от табачного дыма, нос разъедал терпкий дух известного бренда папирос, а внутренний голос твердил: «Я научусь курить, как и все!» Прошло несколько дней регулярного травления, и организм согласился с предметным насилием над собой. Пачка «Беломора» стала ежедневной нормой молодого курсанта, и лишь в посылках из дома ему присылали болгарские сигареты «Стюардесса», «Интер» или «БТ», которые поштучно они смаковали с друзьями.

– Как устоять и не насладиться никотиновым опиумом после бани и лимонада с булочкой, перед тем, как поднять тюки с бельем? – как-то заявил Марк, выпуская красивые колечки дыма. У него согласие с куревом прошло быстро и без проблем. Правда, курил он реже и мог прожить без папирос несколько дней. – Отказаться от сигареты нет никакой возможности!

Вместе в наряд по бане они не попали ни разу. Как-то порознь получалось, а вместе нет. Но брали друг другу лимонад в казарму, где в лучшем случае им перепадал глоток-другой. «Коммунизм в казарме, где все вокруг народное и все вокруг мое, – по словам Генки, – появился прежде, чем советская власть». Курсанты делились конфетами и сгущенкой, домашним вареньем и салом из посылок от родни, передачами от тех знакомых, кто приезжал на КПП. Новая пачка в 20 сигарет разлеталась с друзьями быстрее, чем за пять минут. «Припрятать, и в одиночку съесть под одеялом вкусное, способен только Парамоша! Но голодное детство извиняет парня…», – констатировал по этому поводу Генка.

Отец Таранова, сам бывший курсант летного училища, как-то с оказией передал сыну в казарму огромный арбуз и чемодан, набитый фейхуа. Этот день запомнился всем в казарме по Генкиному объявлению в кубрике «Приходите пробовать фейхуевый фрукт». Разрезать полосатую ягодку на всех, и поделить необычный для северных и средних широт фрукт оказалось легко, и каждому из курсантов досталась южная сладость. А Таранов с Марком наслаждались воспоминаниями о доме, закрыв глаза и сплевывая семечки через нижнюю губу.

Не редко курсанты ездили на завод «Монумент», где таскали цемент, гипс, арматуру. Собирали морковь, капусту и свеклу в областных колхозах. Счастливчики попадали на работы в колбасный цех мясо-молочного комбината, с которым шефские связи существовали испокон века. Там только душевые кабины позволяли смыть с себя пыль и пот, а аромат докторской колбасы Марку смывать не хотелось вовсе. Дымский хвастал, как ему за отличную работу разрешили съесть мяса столько, сколько влезет в том цеху, где оно варилось для зельца и холодца. Он воспользовался предложением, и наел вперед на неделю: «Больше просто не влезло!» – поглаживал он свой распухший живот.

Таранову в одну из таких поездок не повезло – его распределили в цех, где перемалывалась костная мука. Рабочие, что выполняли здесь свой план, спускались в свой «забой» после стакана водки или в противогазах. Отвратительный запах забивался так плотно в складки одежды и пропитывал кожу, что смыть его оказалось невозможно. Глаза разъедало от жуткой вони, и Таранова пару раз вывернуло наружу. И после этого случая на докторскую колбасу он не мог смотреть несколько месяцев.

Несколько раз курсанты ездили в городскую баню на проспекте Ветеранов. Здесь были свои прелести. Во-первых, вокруг находились одни гражданские люди. Во-вторых, там продавалось настоящее бутылочное пиво. В то время и в том возрасте, горечь ячменного напитка уступала друзьям в своей вкусовой гамме более привычному лимонаду «Дюшес», но многие курсанты пили его с удовольствием. В-третьих, на Балтийском вокзале продавали замечательные пирожки с ливером по 7 копеек. После напряженного дня, бега по достопримечательностям города, встреч с девушками, посещений театра или бани пустой курсантский желудок ждал наполнения. Эти дешевые пирожки – мясной деликатес – любили практически все, кто служил в Горелово. Даже те, кто ливер прежде ненавидел. На ужин электричка опаздывала по расписанию, для кафе или ресторана денег нет, а молодой организм кушать просит. Два-три сочных, с корочкой, горячих ароматных пирожка решали проблему в момент. А после сигареты на десерт вечер казался праздником, проведенным с друзьями не зря.

Правда, в этой бане были свои конфузы. Как-то на первом курсе, Марк, проглатывая первый пирожок на перроне, поделился впечатлением от встречи с «местным, – он прошептал, – пидором». О людях с нетрадиционной сексуальной ориентацией или «голубых» в те годы не говорили просто потому, что терминология ЛГБТ на советской почве только зарождалась. Мат цвел, других слов не знали, а мужчины, симпатизирующие мужчинам были. Оказалось, что в парилке бань, к его рыхлому белому телу с мягкими розовыми щечками и пухлой попкой, пристроился странный гражданин, который пообещал десять рублей за интимную встречу. Марк опешил, так как считал себя человеком традиционных отношений, и этот пассаж вызвал в нем лютую злость. Не привлекла даже огромная для курсанта сумма, превышающая его месячное денежное содержание. Он резко развернулся, вылил полный ушат холодной воды на домогающегося гражданина, и гордо ушел в раздевалку. Конечно, в этом мире много разных людей с индивидуальными запросами, но тот случай ему вспоминали не раз.

– Как наш розовый поросеночек? Не ждет ли он своего голубого дружка?! – прикалывался позже Генка при очередном посещении бани, пока другие события не увлекли курсантов своей неповторимой чередой взлетов и падений.

Глава XIII. Общество «Глобус»

После одной из вечерних медитаций, перед отбоем, к Таранову подошел Слон. Этот белорусский парень необъятных размеров выступал в тяжелом весе, играя гирями, как снежками. Именно с ним часто повторял Генка: «Воля есть, а силы нет. А надо, Федя, надо!», – глядя, как Семен старается выполнить первый разряд по гирям до 60 килограмм.

Слон часто ездил на различные спортивные соревнования и входил в состав сборной училища по тяжелой атлетике. Постоянно что-то жевал, и хранил в карманах шинели или гимнастерки сухари, хлеб или булочку. Парню такой комплекции есть хотелось постоянно, а нормы питания были рассчитаны, скорее на Таранова, чем на этого великана. Правда, Слон, которого редко кто называл по имени Толя, получал двойной паек, но и этих продуктов не хватало утолить потребности бурно здорового мужского организма в масле и сахаре.

Оба сидели за соседними столиками в курсантской столовой, часто оказывались в одном наряде, их койки стояли голова к голове в казарме. Ночные разговоры перед сном с рассказами о детстве и юности, мечты о будущей службе сближали лучше, чем, что-либо. Они знали друг о друге достаточно много, чтобы считаться хорошими товарищами. Но не настолько близкими, как Марк или Генка.

Великан выглядел задумчивым и отрешенным, когда шел в строю или отвечал на занятиях. Но если в его руки попадала бумага и ручка, он располагал свободным временем, его никто в эту минуту не трогал, то Слон творил. Он писал заметки, статьи, эссе, рассказывал по ночам Таранову, как работал до училища в городской многотиражке и мечтал стать корреспондентом.

В львовское военно-политическое училище, где готовили военных журналистов и клубных работников, его не пустили родители. «Прикинь, во Львов не поехал. По политическим причинам. Бабка заявила, что сдохнет, если я буду ходить по одной земле с бендеровцами!» – сокрушался Толя, и продолжал мечтать о карьере газетчика.

– Слышь, Таран! Я тут вычислил одно издательство, при котором есть общество «Глобус!» Давай, в него запишемся?

– Я географию недолюбливаю. Что мне там делать?

– Это такой журналистский кружок при окружной газете. Мы там будем учиться на внештатных корреспондентов. Ты – карикатуры рисовать. Я тексты писать. – Чаще всего он говорил короткими предложениями, избегал деепричастных оборотов, слыл лаконичным при ответах на семинарах, а преподаватели литературу считали его косноязычным. При этом писал так, что невозможно было поверить в его авторство. Он накручивал сложные предложения, придумывал замысловатые метафоры, кружевные обороты из предложений, которые Таранова умиляли.

– Тебе учиться надо. А мне какой смысл?

– В увольнения будут чаще пускать. На эти занятия. И мне веселее. У меня там земеля служит. Он организует бумагу с печатями. Пришлет нашему комдиву. По этой команде свыше нас будут отпускать по средам.

– По средам? – Таранов чуть задумался. Выбить будний день на пару часов, чтобы не сидеть с глазами в кучу на самостоятельной подготовке, что может быть лучше! Только спортсменам, женатым и четверокурсникам разрешали иметь третий день для увольнения. У него мелькнула озорная мысль: «Изучив маршрут троллейбуса, можно найти место учебы или работы «ласточки». Перерыть все, что можно и отыскать ее! Ради такого можно еще и четверги в этой газете зацепить…». – От этого предложения невозможно отказаться!

Слон слово сдержал, и они зачастили в окружной Дом офицеров. Правда, военные журналисты занятий с ними там практически не проводили, но кто же об этом должен знать в училище?

Общество «Глобус» позволило три месяца радоваться двухчасовой свободе, а обошлось в пару карикатур и заметок, которые появились на страницах окружного издания «На страже Родины» и армейской газеты «Часовой Родины». Их перепечатал училищный вестник «Политработник», и репутация армейских журналистов среди однокурсников им была обеспечена. Плюс ко всему, обоим выдали удостоверение внештатного корреспондента военной газеты, отпечатанное синей типографской краской на маленькой картонке. Этим мандатом Слон крутил перед носом Таранова и повторял:

– Не за горами «Красная звезда!»

Потирал руки Слон, мечтая о большем, а Таранов практически каждую среду садился на троллейбусы у той самой остановки, где встретил ласточку, и проезжал маршрут за маршрутом. Он внимательно слушал объявления кондуктора, опрашивал пассажиров, искал глазами девушку с восточными глазами, но все безрезультатно. Слон посмеивался, иной раз составлял компанию, как мог, помогал с расспросами. Искали долго, но неудачно. Ласточка словно улетела той весной, и не вернулась.

– Платонические чувства меня окрыляют, Толян, – откровенничал порой влюбленный юноша. – Я напоминаю себе Дон Кихота, средневекового рыцаря с мечтами о недосягаемой красивой даме. «Ласточка» – моя Дульсинея! Я рад поклоняться женщине, в которую влюблен… Не поверишь, был готов целовать асфальт, по которому она ходила. Но так хочется встретить, и заглянуть в ее глаза, словно окунуться в прозрачное утреннее море…

– Таран, ты романтик. А я никогда не видел моря.

В какой-то момент Таранов решил бросить поиски, а обстоятельства этому помогли.

С первого курса Слон мечтал наесться пирожными. Сладкое он любил больше всего из тех яств и разносолов, о которых знал и мечтал. Каждое увольнение он накручивал Таранова идеей о том, как приятно съесть сладкую ложку крема, откусить огромный кусок пропитанного коньяком бисквита или одновременно заглотить несколько розочек. Как только они получили свой гонорар за публикации в газете, его терпение лопнуло. В одну из увольнительных сред тяжеловесный кондитерский гурман уговорил товарища купить в магазине огромный торт на двоих.

Сказано – сделано. Но купить торт оказалось не так просто, как они предполагали. В нескольких магазинах по дороге к Дому офицеров тортов не было в продаже, не говоря уже о бисквитах, эклерах, пирожных. В главном продовольственном магазине Ленинграда им повезло. Отстояв солидную очередь в Елисеевском, они купили торт килограмма в три, за который отдали почти все свои деньги.

Поздним зимним вечером пара курсантов скорым шагом прошли вдоль Петропавловской крепости, и расположилась на берегу Невы «трапезничать», как потом рассказывал комбату Слон. Ложки взять забыли, и ели торт полосками картона, оторванными от крышки коробки. Вспомнили Муху, может быть, его руки произвели это чудо. Первая половина торта прошла на ура без чая и лимонада. В училищной столовой кроме сахара в чае и желудевом кофе, они сладкого не видели, и соскучились по нему. Вторую половину стали заедать снегом, который нежно таял во рту, и был постоянно под рукой. Отрезанные бисквитные куски с кремом поглощались все спокойнее и медленнее. Через какое-то время даже Слон подумал, что погорячился с объемом – силы не рассчитал.

Таранов ел меньше товарища, но с не меньшим удовольствием. «Съел бы больше, да не вместилось!» – делился он утром впечатлением с Марком и Генкой.

Вдруг сквозь снежную завесу, что кучерявила вечер у тронутой льдом Невы, он увидел приближающихся людей в черной форме с красными повязками на рукавах. «Патруль!» – крикнул он Слону, и оба мгновенно сделали грустный вид. Курсанты встали, как по команде, бежать смысла не было. Что они противозаконного сделали? Стоят и смотрят на флотских. Слон жует. Таранов докладывает, что в командировке, мол, оба. Вот специальная увольнительная на двоих по такому случаю в Дом офицеров.

Но в поведении моряков гарнизонного патруля какая-то заминка. «Могучий каплей смотрит на Слона непонятным туманным взглядом, как убить на месте готов, а вроде не за что!», – рассказывал Таранов друзьям.

Старший патруля взял у него из рук увольнительную записку, и написал пару строк на обороте. Отдал честь, и посоветовал быстрее направиться в училище. Тут Слон дожевал свой кусок торта и говорит:

– Жора, может по сладенькому?!

Каплей смотрит на него также туманно, но уже мягче:

– Толян? Ты что ли? – Они наконец-то узнали друг друга. «Правильно говорят, чем здоровее и длиннее, тем тормознутее. Доходит им все, как до удавов», – Таранов в красках показывал друзьям в казарме движение мысли тяжеловесов.

Курсант и офицер оказались из одной сборной Ленинградского гарнизона, где они видели друг друга чаще всего в тренировочных костюмах или трико. Великаны обнялись и присели рядом. Таранов нарубил всему патрулю по куску торта. Дружно поели, пожалели, что нечего выпить, посмеялись. Капитан-лейтенант вложил оставшийся кусок торта себе в рот, заел снежком, и моряки пошли своей дорогой, выполнять патрульные обязанности. А курсанты поехали в училище.

В темноте ночи они не стали читать запись в увольнительной записке, а только жалели, что случайная встреча подняла им аппетит, а выпить было нечего. Особенно сильно сетовал по этому поводу Слон, который не сразу узнал в каплее своего соперника на последних соревнованиях округа. Тот был не менее тормознутый, и не исправил, не стер, не зачеркнул запись в увольнительной. Одна фраза начальника патруля на клочке бумаги оказалась для юных журналистов роковой. Получалось, что за отклонение от маршрута в командировке, курсанты получили замечание патруля.

Они давно привыкли, что дежурный по батарее им верит, когда «редакционный совет немного задержался, и их не отпускали вовремя в училище». Несколько раз такие опоздания сходили им с рук, а за случай с «трапезой» комбат лишил обоих увольнений по средам. Запись мелким каплеевским почерком в увольнительной стала основанием для прекращения поездок «корреспондентов» в город.

Закончилась учеба военкоров в «Глобусе» плачевно. Однако, учеба журналистике и «Ширшасана» по вечерам с медитацией на старых матах помогли увести на второй или даже третий план воспоминания о «ласточке», накрыв с головой новыми заботами курсанта Таранова.