Текст книги "Женские церемонии"

Автор книги: Жанна де Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Катрин Роб-Грийе
«Интервью с Жанной де Берг»

ПРЕДИСЛОВИЕ

Это может начаться с обычного разговора за завтраком, когда речь заходит о последней модной книге, и собеседники принимаются обсуждать ее с таким воодушевлением, что разговор переходит в спор, и, продолжая его, говоришь себе, что он вполне мог бы стать темой для интервью – почему бы и нет? Именно это и произошло с нами в прошлом году в Сомюре дождливым весенним днем, за разговором о «Сексуальной жизни Катрин М.»[6]6
  «Сексуальная жизнь Катрин М.» (2001) – автобиографический роман арт-критика Катрин Милле, ставший бестселлером (русский перевод 2004).


[Закрыть]. Мы – это Ирен Френ и я, Катрин Роб-Грийе. Я уточняю это потому, что разговор с самого начала велся между двумя женщинами и касался наших женских реакций на это захватывающее произведение. Потом, ради удовольствия, мы продолжили нашу беседу в Париже, встретившись в отеле Изящных искусств, в летнюю жару, и на сей раз она превратилась в интервью – Ирен Френ, с блокнотом в руке, принялась расспрашивать Катрин Роб-Грийе. И, разумеется, двойник последней, Жанна де Берг, появилась очень быстро, уже с первых фраз. Позже, осенью, уже одна, внося исправления в запись беседы, я сделала их ответы более подробными, и в результате получилась эта небольшая книжка.

Катрин де Берг

– Вы были достаточно близки с Катрин Милле, чтобы, войти или часто бывать в том мире, который можно назвать «оргиастическим»; как вы относитесь к ее свидетельствам?

– Мне с самого начала было интересно увидеть описание святилищ этого мира, который я в самом деле посещала лишь изредка, прежде всего из любопытства, в ту великую эпоху беспутства, тогда как она принадлежала ему всецело. У нее интересная манера описания: с неожиданных сторон (количество действующих лиц, место действия и т. д.), отстраненным тоном, очень сдержанным языком, избегающим тех крайностей, которые свойственны произведениям порнографического характера. Больше всего мне нравится, что она смотрит на себя как бы со стороны, словно говорит о двойнике, который одновременно и она сама, и кто-то другой: Катрин М. – это и Катрин Милле, и другая женщина.

– А вы каким-то образом присутствуете в ее творчестве?

– В ее стиле – да, конечно; но также и в подробном описании тех мест проведения «оргий», которые я посещала, при этом, как я уже говорила, не принадлежа к числу постоянных участников. Я узнавала себя и по некоторой застенчивости, послушности, неспособности «приказывать» (когда «другие» должны сами догадываться о ваших намерениях), – качествам, которые в молодости были мне присущи; по сладкому опьянению, забытью, когда словно погружаешься в волны неизмеримого океана; по той легкости, с которой отделяешь сексуальную жизнь от чувствительной. Мне также нравится точность ее описаний, и в особенности ее мастурбационные сценарии; по этому поводу я спрашивала ее, не потеряют ли они свою силу, воплощенные при свете дня; смогут ли они быть действенными при свете; и она ответила: да; что касается меня, когда я вижу их выставленными на свет, они теряют всю свою действенность, обесцениваются.

– Некоторые упрекают автора этих сочинений в излишнем нарциссизме. А вы не замечали за ней этого свойства?

– Лично я в принципе не испытываю враждебности к нарциссизму: все зависит от «Нарцисса». В данном случае я нахожу упрек необоснованным: конечно, она смотрит на себя, обращается к себе, пишет о себе очень подробно, но без особого самолюбования; таким образом, этот подводный камень, если он и есть, она обходит; упрек в эксгибиционизме кажется мне более справедливым. Ее безоговорочные сторонники пытаются отклонить его, приводя в качестве аргумента тот факт, что ее книга – литературное произведение, как будто это само по себе создает преграду для эксгибиционизма и, как следствие – для читательского вуайеризма; мне трудно представить, что Катрин Милле с тем же успехом смогла бы продать больше ста тысяч экземпляров эссе о понятии пространства в современном искусстве. Отвергать подобный упрек – значит скрывать свое истинное лицо! Что до меня, я не нахожу ничего предосудительного в эксгибиционизме как таковом: опять же все зависит от эксгибициониста, от того, кто именно выставляет себя напоказ и как.

– Какая связь между нарциссизмом и эксгибиционизмом в сексуальной сфере?

– Нет, одно не связано с другим: можно любить выставлять себя напоказ, не имея при этом особой склонности к нарциссизму или обладая ею в той же степени, что и любой другой человек; можно обвинить меня в эксгибиционизме, поскольку я описывала в книге эротические церемонии, которые сама устраивала (по крайней мере, некоторые из них) и поскольку я охотно демонстрирую себя на садомазохистских вечеринках, в импровизациях, которые я устаиваю с теми и над теми партнерами, которые сами любят выставляться напоказ – не являясь, насколько я знаю, сильно склонными к нарциссизму (впрочем, это относится и ко мне). В этом случае вуайеристы (вуайеристки) являются нашим естественным дополнением, и между ними и нами на время устанавливается связь – сильная и напряженная, как и само удовольствие. Все это знают (во всяком случае, всем стоило бы это знать). Эксгибиционизм также играет роль в моей личной сценографии, но в меньшей степени.

– Не кажется ли вам, что в рассказах Катрин Милле кое-что вымышлено?

– Я так не думаю. Ален Роб-Грийе (мой муж) утверждал, что ее рассказы частично вымышлены, потому что не мог вообразить, что нормальные женщины, без психических отклонений, способны предаваться подобным сексуальным извращениям. Но в этой сфере, как и в физической, нет равенства: некоторые обладают достаточной выносливостью, чтобы поддерживать сексуальную активность, которая показалась бы другим совершенно невозможной.

– Но как можно выдержать подобный разгул психологически? Существуют ли какие-то способы психологической тренировки, или же здесь, как и в физическом плане, все дело в выносливости?

– Это вопрос воображения. К. М. абсолютно ясно высказывается на этот счет: она слишком рано стала одержима многочисленностью партнеров (смотрите главу «Множество»); ее мастурбационные мини-сценарии еще более ясны и разворачиваются в том же направлении – быть «отданной на съедение» множеству мужчин, которые ее используют, не слишком заботясь о ней, как простую самку, предназначенную для удовлетворения мужского желания, на которое она отвечает, не делая из этого истории, и которое даже стремится предупредить; здесь она создает совершенный образец некоей разновидности женского подчинения: пассивной, «ложись без разговоров!», всегда безотказной, всегда готовой («недостаточно смелой, чтобы отказать»). Она, не скупясь, без колебаний придумывает унизительные ситуации и выбирает партнеров, в которых есть что-то отталкивающее. Зачем же в таком случае ей обращаться к каким-то «способам психологической тренировки», если все происходящее во время ее оргий совпадает с ее вымыслом? В том, что она переживает свои фантазии наяву, для нее есть что-то от исполнения художественного замысла! Что было бы действительно трудно перенести – так это провал, крах, да еще в одиночестве, без поддержки – это усугубило бы его; но она, как и я, пользуется постоянной поддержкой (у меня для этого есть Ален, у нее – Жак Анрик), прочной связью, которая смягчает издержки сексуальной, эротической жизни, выходящей за пределы норм: групповые оргии, даже если они имеют для нее большое значение, не являются единственным содержанием ее жизни, так же как мои церемонии не являются единственным содержанием моей.

– Но существуют не только общественные нормы – существует также, как вы уже говорили, бремя фантазий.

– Конечно. Большинство женщин, насколько я знаю, не находят ничего особенно привлекательного в идее многочисленных партнеров. Если они и ходят в свингер-клубы, то лишь для того, чтобы доставить удовольствие своим мужьям или любовникам, которые этого пожелали; сами они соглашаются на это из любви, из любопытства, ради того, чтобы осуществлять над своими спутниками тайный контроль (а, скорее всего, по всем трем причинам сразу). Некоторые, получив от этого опыта удовольствие, в конце концов говорят себе: «Это он меня сюда притащил, хотя я была против. Я бы хотела сюда вернуться, но одна. Он играл в „учеников чародея“ – тем хуже для него!» Так произошло с одной моей подругой, которая приобрела вкус к подобным вещам и, обладая достаточно властным темпераментом, предпочла «господство» – из присутствующих мужчин выбрала тех, кто ей понравился, и сказала: «Вы, вы и вы… остальные не стоят труда!» Но, как мне говорили, таких мало – тех, кто решил подобным образом предаться групповым сексуальным развлечениям и ходит в свингер-клубы без спутника и компании.

Наиболее раскованные – часто наиболее заметные. Я вспоминаю одну дружескую вечеринку в начале 70-х годов – ближе к ночи настоящую сенсацию произвело появление среди гостей юной блондинки с роскошными формами, очень эффектной. Едва войдя, она тут же принялась раздеваться (все остальные были одеты), а затем легла на пол и, раздвинув ноги, начала громко произносить провокационные фразы, крайне непристойные; я была ошеломлена, но в то же время зачарована такой невероятной наглостью и бесстыдством. Было заметно, что для части собравшихся вечеринка сразу же приняла неожиданный оборот, и они поспешили удалиться. Что сделала я? Кажется, я тоже не задержалась. Потом я узнала, что эту валькирию звали Сильвия Бурдон, и что она была одной из наиболее известных участниц парижских оргий того времени.

Женщины, которые, будучи приведены на такие вечеринки друзьями-любовниками, хотят видеть себя, подобно Катрин Милле, покорными, подчиняющимися, позволяющими делать с собой все, образцовыми «сексуальными объектами», вызовут вожделение, даже если они не очень молоды и не очень красивы. Они тоже, пусть не столь заметно, более тонко, заставляют подчиняться себе.

– Что вы хотите этим сказать?

– В мире свинга и в мире садомазохизма – нужно особо подчеркнуть, что они не смешиваются друг с другом и пересекаются, скорее, в порядке исключения, – женщины являются королевами, потому что, как я уже говорила, именно мужчины чаще всего являются потребителями; объект этого потребления – женщина; и если бы владельцы клубов оставили такую ситуацию без внимания, то в клубах было бы гораздо больше мужчин, чем женщин. Заботясь о равновесии, в клубах не приветствуют одиноких мужчин – их либо не впускают, либо заставляют платить за вход. В частной сфере все обстоит иначе: недавно один муж-свингер представил своей жене на 38-летие целое дефиле из тридцати восьми мужчин в качестве подарка (какой же выносливостью надо обладать!) Выполняющая, на первый взгляд, всего лишь функцию «самки», женщина тем не менее – редкий товар; она это знает, и те, кто хочет ее иметь, это знают тоже. Впрочем, Катрин Милле считает их весьма предупредительными: когда она, устав, хочет остановиться, они не протестуют: именно она – распорядительница на этих празднествах. Что бы ни происходило в свингер-клубах, где их «употребляют», или в садомазохистских, где их «не употребляют» (или делают это лишь в качестве дополнения к основным действиям), – то, что я сказала, остается в силе: женщины здесь – королевы.

– А почему женщин настолько меньше, чем мужчин? Влияние культуры?

– Это распространенное объяснение, в котором изначально присутствует мысль о том, что равенство полов приведет к угасанию влияния культуры и к гармонизации желаний… Может быть, может быть… В настоящее время, хотя западные женщины добились экономической независимости, мне не кажется, что их отношения с мужчинами в этом смысле фундаментально изменились.

– Может быть, эти желания сформированы социальными моделями?

– Я в этом не убеждена. Я думаю, у большинства женщин иная психология эротизма. Равенство между мужчинами и женщинами достигнуто во всех сферах, кроме этой: в женском эротическом воображении есть какое-то твердое ядро, которое этому сопротивляется.

– Вы хотите сказать, что территория женских сексуальных навыков не может, как в политике или в работе, быть расширена за счет освобождения нравов? Или, иными словами, то, что коренным образом отделяет мужчин от женщин, – это не протяженность сексуальной территории, а то, что на ней находится?

– Совершенно верно. Именно это несовпадение определяет гетеросексуальные отношения, и не нужно на него сетовать: если бы оно исчезло, то женщины, чьи вкусы выходят за рамки обычных, в том числе я и мне подобные, утратили бы свою привилегию – не быть великим множеством; например, в замкнутом мире садомазохизма, где я играю, помимо прочих, особую роль – распорядительницы действа.

– Что вы при этом хотите испытать? Чувство всемогущества, в котором вам отказано в повседневной жизни?

– На самом деле, это чувство вторично, и не оно заставляет меня придумывать и воплощать недолговечные театральные сцены, в которых эротизм драматизируется. Когда они удаются – да, я в самом деле испытываю ощущение всемогущества, но прежде всего – эйфорической полноты.

– Почему вы говорите о театре?

– Потому что здесь эмоция вызвана, порождена, создана в рамках сценографии, обстановки, актерской игры, условности, с некоторой долей эстетизма.

– Вы создали некую антологию избранных церемоний, которые проводили?

– Да, я описала некоторые из них в книге «Женские церемонии» (под псевдонимом Жанна де Берг) и собираюсь скоро закончить редактирование другой книги, сюжет которой довольно рискован, но развивается крайне интересно: дело происходит в Париже, в художественной мастерской, где какое-то время жил Мэн Рэй со своей натурщицей, Кики с Монпарнаса, у которой была фигура виолончели.

– Ваш муж знает о ваших церемониях?

– Да, но он остается посторонним наблюдателем: он в них не участвует.

– Вы говорите о них между собой?

– Конечно.

– Каким образом?

– Ален расспрашивает меня о новостях моего небольшого круга посвященных, о тех, с кем он знаком, пусть даже только по телефону, и о том, довольна ли я ими. Он также интересуется моими проектами, моими «произведениями» – поскольку речь идет именно о творчестве, и именно так он воспринимает мои церемонии.

– Он знаком с вашими сценариями?

– Иногда я ему о них рассказываю, уже после того как они были воплощены, если это его интересует. Но раньше – никогда, чтобы не «дефлорировать» их преждевременно.

– Ваши рассказы порой вдохновляют его?

– Не думаю, скорее наоборот: меня саму однажды вдохновил один из его фильмов, «Нарастающее удовольствие». Я воссоздала из него известную сцену с разбиванием яиц, однажды ночью, в комнате, где раньше жил Андре Жид, в замке Серизи-ла-Залль, где проходило сборище отъявленных роб-грийанцев, среди которых я выбрала самых способных и хорошо сложенных. Фильм был показан днем, и хотя это оставалось в секрете, по крайней мере, официально, вскоре распространился слух, что «что-то произошло». На следующий день об этом много судачили. Интересно, как отнеслись к этому духи предков Жида!

– Вы все время говорите об «организации». Вы пишете предварительные сценарии?

– Для заранее продуманных церемоний – да, всегда. К этому добавляется перечень участников, аксессуаров, указывается музыкальное сопровождение, представляемое в зависимости от обстановки, потому что зачастую меня вдохновляет именно обстановка: набережная Сены, лестница со стеклянными витражами 1900 года и т. д. Потом я стараюсь как можно точнее реализовать свой замысел с помощью одной или двух подруг. Удовольствие уже в том, что придумываешь все заранее. На предварительной стадии это прекрасно: как во сне, когда события разворачиваются без помех.

– Можно подумать, вы говорите о кино или театре. Вы также проводите кастинг для своих будущих «актеров», как вы их называете?

– Да, кандидатуры из тех посвященных, чья решительность и способности мне известны, обдумываются и утверждаются заранее. Существуют и «прослушивания», очень увлекательные сами по себе, где отбираются наиболее талантливые. Но отличие от театра состоит в том, что в театре существует предварительно написанный текст, известный актерам, и они разыгрывают одни и те же роли множество раз (по крайней мере, это желательно!) У меня представление проходит только один раз, и сценарий актерам неизвестен. Все должно быть неожиданным, за исключением даты. Время прибытия участников рассчитано так, что они не встречаются друг с другом до выхода на сцену. И попав туда, они должны действовать по законам моей эротической и театральной вселенной. Это идеал, и я должна в это поверить.

– Есть что-то маниакальное в этих приготовлениях и в манере все контролировать…

– Да, я признаю. Кроме того, когда я разработаю сложную мизансцену, я устраиваю репетицию с участием других актеров, не тех, кто будет участвовать в настоящем действе, чтобы не пропало необходимое условие – неожиданность.

– Тем не менее, наверное, происходят разные вещи…

– Да, конечно. Репетиция, вероятно, всегда содержит в себе эротические мотивы. Но актеры знают с самого начала, что они лишь дублеры и не будут настоящими участниками церемонии.

– Это их огорчает?

– Кого-то да, кого-то нет. Но меня это не слишком заботит.

– Должно быть, требуется невероятно много времени, чтобы организовывать подобные церемонии и воплощать в жизнь то, что обычным смертным может показаться явлениями параллельного мира…

– Дело не столько во времени, сколько, прежде всего, в возможности не отвлекаться ни на что другое. Но мне и в самом деле не хватает времени, чтобы заняться разработкой мизансцены, которую я мечтаю воплотить где-нибудь на публике (пока не знаю точно, где). Однако я уверена, что рано или поздно это произойдет.

– Ваши церемонии происходят с определенной периодичностью?

– Нет, в этом случае они приобрели бы обязательный характер, что могло бы привести их в упадок! Что мне нравится больше всего – встреча привлекательных персонажей, открытие обстановки, которая сама по себе обязывает, неожиданный поворот темы и в особенности – совмещение трех персонажей, которое позволяет мне воплотить желание, сформировавшееся уже давно: например, борьба между двумя молодыми людьми, красивыми и мускулистыми: я как раз знаю одного такого, и как только я найду ему партнера, эта сцена обязательно будет поставлена.

– Как вы отыскиваете тех, кого называете «актерами»?

– После выхода «Женских церемоний» я получила множество запросов от добровольных кандидатов – в виде писем, направленных моему издателю. Какое-то время я давала небольшие объявления в «Либерасьон», потом время от времени – в других местах. Были также уже упомянутые мною «прослушивания», которые я устраивала вместе с моими подругами; между нами происходил также обмен информацией, предоставление кандидатур «напрокат»…

– По каким критериям производится отбор? Я полагаю, ваши актеры всегда молоды и красивы?

– Да, разумеется, но одного этого недостаточно. Если речь идет просто о ком-то любопытном, оказавшемся у меня случайно, он меня не интересует, как бы красив он ни был! Нужно, чтобы я чувствовала его страсть, волнение, решительную готовность если не ко всем, то к очень многим вещам. Не слишком молодые и не слишком хорошо сложенные также могут быть признаны подходящими. Молодые, красивые и одновременно «верующие» – вот идеал. Но все же уточню: я менее требовательна, если мне нужен какой-то определенный состав участников и если я знаю, что вижу их в первый и последний раз.

– Если сравнить с рассказами Катрин Милле, какова специфика тех церемоний, которые вы устраиваете?

– Как я уже говорила, нас обвиняли именно в нашей манере разделять, в какой-то степени, сексуальное и чувствительное, что обычно не принято делать. За исключением этого, мы – прямая противоположность друг другу. Катрин Милле хочет видеть себя «женщиной-объектом», которую используют без всяких церемоний, без вступлений, сразу же, по прямому назначению, если можно так выразиться. Я же вижу себя «женщиной-субъектом», главным действующим лицом в игре, с ее медленным развертыванием, с преамбулами, с обрамлением желаний, перемещением сексуальности… Грубо говоря, в рассказах Катрин Милле «трахаются», на моих церемониях «не трахаются» или делают это редко – не в этом цель. Мне кажется, все это вытекает из того, о чем я говорила раньше.

– Чтобы обострить желание?

– Да, конечно, но еще и для того, чтобы избежать досадной, на мой взгляд (и не только на мой) банальности. Возьмем, к примеру, язык: он с юмором вводит шаблонные выражения в обиход участников оргий, полагая их, с полным на то основанием, частью общего достояния. Я их не использую. Почему? Чтобы они, внезапно возникнув, сохранили все свое разрушительное могущество и изначальный смысл. Катрин Милле охотно использует слово «жопа», непринужденно и спонтанно (при обозначении органа и действия); я – нет: если вдруг во время моих церемоний оно произносится, что бывает крайне редко, это вызывает шок, так же как и обращение на «ты», тогда как я в основном обращаюсь ко всем на «вы», или употребление непристойных выражений – тогда как я использую правильный и даже слегка чопорный язык. Одним словом, речь идет о профанации.

– Все, что вы говорите, означает, что сексуальность для вас – это чистая конструкция воображения…

– И да, и нет. Есть не только символ, видимость. Есть еще и реальность, которая возбуждает нас, странных людей: пощечина – это пощечина, удар кнута – это удар кнута, который может причинить сильную боль, каблук, вонзающийся в плоть – это настоящий острый каблук, борьба – это не притворство. Однако все это находится в обрамлении искусственно созданной драматизации.

– Вы часто используете слова, которые относятся к религиозной сфере.

– Да: речь идет о религии без трансцендентальности; я пытаюсь вновь напитать ощущением святости и тайны ту область, которая уже давно его лишилась: мода тут ни при чем…

– Говорили, что книга Катрин Милле пробуждает в памяти минувшую эпоху 70-х. Что вы думаете о ее взгляде на то время?

– Он представляется мне справедливым, насколько я могу об этом судить. Я побывала как минимум однажды во всех тех местах, которые она описывает, открытых для всех или только для избранных. Некоторые уже исчезли. Я больше не слышу о тех великолепных частных вечеринках, где можно было в свое удовольствие предаваться эйфории физического слияния. Или, может быть, я плохо осведомлена.

– Почему так произошло?

– Сложно сказать… Прежнее поколение состарилось, остепенилось. Некоторые выдающиеся фигуры той эпохи уже мертвы, как тот распорядитель парижских оргий, владелец необыкновенной виллы, хорошо известной в эпоху непрерывных сексуальных развлечений, находящейся в долине Шеврез, окруженной высокими стенами, похожей на пещеру у подножия каменистого откоса горы. Одна из ее стен была стеклянной, и сквозь нее можно было видеть, как резвятся приглашенные в бассейне. Кроме необходимых диванов, там была необычная мебель – кресло из оленьих рогов, предоставленное Кокто, и еще, кажется, гинекологический стол и исповедальня. Другие, кто устраивал подобные вечеринки в просторных апартаментах, пресытились; они переженились, завели детей… Ничего не поделаешь – такова жизнь!

– К тому же появился СПИД…

– Да, конечно, это тоже: групповой секс стал внушать ужас. Использование презерватива быстро остановило эту долгую сексуальную экспансию, грандиозную и буйную.

– Не появятся ли вместо этого менее элитные способы развлечений – товары массового потребления, которые уже существуют в сфере путешествий и моды?

– Думаю, да – такие места, как Агдский мыс, о котором мне рассказывали, свингер-клубы, куда открыт доступ для всех…

– Что вы думаете об этих клубах?

– Как я говорила, в основном я посещаю не свингер-клубы в чистом виде, а те, которые один-два раза в месяц устраивают в Париже «фетишистские», а точнее, садомазохистские вечеринки. Это мир, где постоянно что-то меняется: какие-то сборища проходят постоянно, какие-то нет, одни прекращаются навсегда, другие продолжаются где-то в другом месте. Пары становятся все моложе, они одеты по моде, приходят показать себя и потанцевать в искусно подобранных нарядах из тканей, называемых фетишистскими (кожа, латекс и т. д.), созданных с большой фантазией; другие, гораздо менее многочисленные, действительно предаются садомазохистским действам в укромных уголках, где их ждут аксессуары, способные их вдохновить. Мне очень нравится от случая к случаю посещать такие вечеринки вместе с моими подругами.

– А почему именно с женщинами?

– Мне нравится взаимопонимание, которое существует между мной и женщинами с похожими вкусами. Все мои подруги – «госпожи». Мы встречаем в клубах, наряду с прочими, одиноких мужчин, которыми занимаемся вдвоем или втроем, которых иногда делим между собой (что они, как правило, очень ценят).

– Такой тип мужчин легко встретить?

– Да, достаточно легко. Это мужчины, которым интересен садомазохизм. А умелые и незанятые «госпожи» не попадаются на каждом углу. Сделайте отсюда вывод!

– С ваших слов создается впечатление, что таких мест становится все больше…

– Да, их становится много, даже слишком! «Фетишизм» – привлекательная вывеска, которая собирает на одних и тех же вечеринках адептов садомазохизма и простых любителей «фетишистских» нарядов, среди которых довольно значительную часть составляют юные модники, имеющие довольно слабое отношение к садомазохистской практике. Досадно, что подобные вечеринки становятся все менее примечательными: они растворяются в атмосфере модных клубов, где посетители танцуют под современные шлягеры – разница только в одежде. Кажется, то же самое происходит в Англии, Голландии и других странах. Если что-то и побуждает посещать такие места, то только мысль о том, что может, даже должно произойти что-то необычное, захватывающее; иначе ради чего туда ходить?

– Кажется, вы об этом сожалеете…

– Да, в самом деле.

– Почему?

– Потому что это грозит распространиться, как эпидемия: эта новая публика мало-помалу заражает своим недостатком убежденности и самых ревностных садомазохистов, даже когда они предаются своим занятиям.

– Не заболеет ли наше общество отказом от желания?

– По поводу общества не могу ничего сказать; но в «фетишистской» среде, где я часто бываю, угроза двойная: она исходит, с одной стороны, от новой клиентуры, поскольку та, оказавшись в клубе, пытается во что бы то ни стало практиковать садомазохизм, чтобы «попробовать», по-настоящему не веря в него; с другой – от «истинно верующих», которые превратили его в привычку и тоже перестали в него верить. Изначальное и приобретенное неверие – вот в чем опасность… В связи с подобным оскудением веры я вспоминаю сцену, которая происходила уже давно, возле Вилль-д’Авре, в знаменитом свингер-клубе (почти официальном учреждении!) Обнаженная женщина («Катрин Милле» этого вечера), лежа на бильярдном столе, отдавалась череде мужчин, одному за другим. Я, в строгом черном платье со стоячим воротником, стояла чуть поодаль вместе со своим другом и молодой женщиной, и тут мне пришла мысль провести с нею сеанс «господства», совершенно здесь неуместный. Но какой-то молодой человек тотчас воскликнул, не обращаясь ни к кому в отдельности: «Ах, вот сейчас будет что-то интересное!» В самом деле: это на какое-то время отвлекло его от привычного траха.

– Тогда почему бы той горстке адептов, о которой вы говорите, не создать заново такие места, где будут чтить, если можно так выразиться, первозданную чистоту садомазохизма?

– Лично я воссоздаю ее на моих частных вечеринках. На самом деле, ситуация не настолько угнетающая: речь идет всего лишь о тенденции. Я уже давно не хожу в те фетишистские клубы, где не происходит каких-то непредвиденных действий, напряженных моментов, неожиданных встреч. И с точки зрения, которую я могла бы назвать социологической, мне любопытно наблюдать, как эволюционирует эта небольшая замкнутая среда.

– Возможно, вы сожалеете, что такой тип сексуальности тоже стал жертвой демократизации, как отдых и дальние путешествия…

– Эта демократизация, по крайней мере, в Париже, очень относительна: существует финансовая селекция. Так что нельзя сказать, что речь идет о сфере, доступной для всех. Прежде всего потому, что нельзя просто так попасть в те клубы, куда принято приходить в строгих костюмах (из кожи, латекса, винила) или в униформах (медсестры, горничной и т. д.), а также потому, что цены здесь немалые – правда, это не относится к женщинам, которых обычно приглашают. Парам придется выложить, в зависимости от места и от тематики вечеринки, до 45 евро, а одиноким мужчинам – до 90 евро. Кроме того, они должны договориться о своем посещении заранее. Это автоматически исключает некоторые категории – например, молодежь и людей со скромными средствами. В Нью-Йорке дела обстоят иначе: тарифы здесь вполне приемлемые – женщины платят совсем скромную сумму, а мужчины – около 20 долларов, что не слишком дорого. Там нет «дресс-кода»; клиенты в основном мужчины; обстановка не слишком роскошная; и атмосфера, конечно же, с первого раза кажется совершенно другой. Париж более шикарный, Нью-Йорк – более «трешевый».

– И каковы ваши личные впечатления?

– В нью-йоркских заведениях я бываю анонимно, в отличие от парижских. Разумеется, очень приятно быть узнанной и признанной, но это «признание» порой меня сковывает. В Нью-Йорке я чувствую себя совершенно свободной, и мне нравится, что клиентура там более смешанная и преимущественно мужская. В то же время меня не особенно привлекает захудалая обстановка нью-йоркских клубов, и я предпочитаю парижскую, более изысканную и роскошную. К тому же в парижских клубах меня постоянно кто-то сопровождает, тогда как в нью-йоркские я чаще всего хожу одна. Но в нью-йоркских я испытываю особенное возбуждение от использования языка: поскольку по-английски я говорю плохо и понимаю не лучше, то общение чаще происходит на уровне жестов, чем слов. Но мне случается импровизировать, придумывая небольшие сценки, во время которых я из чистого извращения говорю по-французски с партнерами, судя по всему, ничего не понимающими, и при этом произношу абсолютно непристойные вещи, чего никогда не позволила бы себе с франкоговорящими. Удовольствие заключается и в употреблении слов, и в том, что их не понимают. И в этом непонимании, или даже благодаря ему, и разворачивается действие. Я ловлю на себе чужие взгляды, наполненные ощущением загадки. В этом есть что-то от магнетизма, от магии.

– Но вернемся во Францию. Чем вы объясняете нынешнюю моду на обмен партнерами?

– Ну, об этом нужно спросить социологов. Они обычно знают ответы на все вопросы.