Текст книги "Ундина"

Автор книги: Жан Жироду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Судья. Ты мелешь вздор. Ты понимаешь тявканье?

Ульpих. Обычное никогда. Тявканье есть тявканье. А это понял.

Судья. От нее пахло серой, когда ты ее вытаскивал?

Ульpих. Нет. От нее пахло водорослями, боярышником.

Второй судья. По правде сказать, это не одно и то же! Чем она пахла, водорослями или боярышником?

Ульpих. От нее пахло водорослями, боярышником.

Первый судья. Оставим это, любезный коллега,

Ульpих. От нее пахло запахом, который говорил: "Я изменила тебе с Бертраном".

Судья. Теперь у тебя уже и запахи говорят?

Ульpих. Верно. Вы правы. Запах есть запах. Но этот запах говорил.

Судья. Она отбивалась?

Ульpих. Наоборот! Она позволила себя схватить. Только дрожала! Дрожь ее бедер означала: "Я изменила тебе с Бертраном"!

Ганс. Довольно кричать, болван!

Судья. Извините его, рыцарь. Ничего удивительного, что он заговаривается. Простая душа не может вынести таких встреч. Но свидетельство профессионального рыбака требуется для опознания водяного чудища... Кажется, никаких сомнений не остается.

Ульpих. Перед богом клянусь, что это оно и есть. Голова и грудь у нее как у той, из Нюрнберга, которую вырастили в бассейне. К ней поместили тюленя.... Они играли в мяч... У них даже были дети... Я спрашиваю себя, может, это та самая... Ведь для людей духи двоятся, верно?

Первый судья. Не касайся нынче этого. Спасибо.

Ульpих. А моя сеть? Могу я получить обратно свою сеть?

Первый судья. Ты получишь ее в предписанный срок. На третий день после судоговорения.

Ульрих. Ну, нет! Я хочу получить ее сейчас же. Как же без сети? Мне нынче вечером надо рыбачить!..

Второй судья. Отлично! Уходи прочь. Она конфискована. В ней нет ячеек.

Первый судья. Заканчивайте установление личности, любезный коллега.

Ране. Стойте! Куда вы идете?

Второй судья. Я также и врач, рыцарь; мне необходимо обследовать тело этой девушки.

Ганс. Никто не будет обследовать Ундину.

Первый судья. Мой коллега – практик, не имеющий себе равных, сеньер. Именно он установил девственность курфюрстины Йозефы, с целью аннулировать ее брак, и она отдала должное его такту.

Ганс. Я удостоверяю, что данная особа и есть Ундина, этого достаточно.

Второй судья. Севьер, я понимаю, вам тягостно видеть, как пальпируют ту, кто была вашей подругой, но я могу, не дотрагиваясь до нее, изучить в лупу те части ее тела, в которых заметны отличия от тела человеческого.

Ганс. Осматривайте невооруженным глазом и с того места, на котором стоите.

Второй судья. Осматривать невооруженным глазом сетку трехлопастных вен, которую змей искуситель рисует под костяком русалки, представляется мне практически невыполнимой операцией. Не может ли она хотя бы пройтись у нас на глазах, скинуть эту сеть, расставить ноги?

Ганс. Не двигайся, Ундина!

Первый судья. Было бы неучтиво с нашей стороны настаивать, да и дознание, в целом, дало удовлетворительные результаты. Есть ли среди вас, добрые люди, кто-нибудь, кто оспаривает, что эта женщина русалка?

Грета. Она была такая добрая!

Второй судья. Это была добрая русалка, вот и все...

Свинопас, Она любила нас. И мы ее любили!

Второй судья. Имеются привлекательные разновидности даже у ящериц...

Первый судья. Перейдем к судоговорению. Итак, вы, рыцарь, истец, в качестве супруга и господина обвиняете эту женщину в том, что, будучи русалкой, она своею сущностью и присутствием произвела в вашем окружении беспорядок и смуту?

Ганс. Я? Никогда!

Первый судья. Вы не обвиняете ее в том, что она внесла в ваш дом сверхъестественное, странное, демоническое?

Ганс. Ундина, демоническое? Кто говорит такую ерунду?

Судья. Мы спрашиваем, рыцарь! Что в этом вопросе необычного?

Водяной царь (в облике человека из народа). Ундина демоническая!

Судья. А ты кто такой будешь?

Ундина. Велите ему замолчать! Он лжет!

Второй судья. В подобном процессе соблюдается свобода слова.

Водяной царь. Ундина демоническая! Наоборот, эта русалка отрицает русалок. Она их предала. Она могла сохранить их силу, их науку. Она могла Двадцать раз в день творить то, что вы называете чудесами, – наделить коня своего мужа хоботом, сделать его собак крылатыми. Река Рейн, небо могли бы откликаться на ее голос и показывать невероятные вещи. Так нет же, она выбрала сенной насморк, вывихи, пищу на сале! Это верно, рыцарь?

Судья. Если я правильно вас понял, вы обвиняете ее в том, что она коварно приняла самое подходящее и самое лестное обличье, чтобы похищать человеческие тайны?

Ганс. Я? Разумеется, нет!

Водяной царь. Ваши тайны? Ах, если кто и пренебрегал человеческими тайнами, так это она. Конечно, у людей есть сокровища – золото, драгоценности, но Ундина предпочитала предметы самые низменные: табуретку, ложку... У людей есть бархат и шелк, она предпочитала бумажный плюш. Она, сестра природных стихий, низко обманывала эти стихии: она любила огонь из-за каминных решеток, воду из-за кувшинов и водостоков, воздух – из-за простынь, которые развешивают между ивами. Если тебе надо записывать, писец, пиши вот что: это самая человеческая из всех женщин именно потому, что сделалась женщиной по доброй воле;

Судья. Свидетели утверждают, что она на целые часы запиралась на замок в своей комнате...

Водяной царь. Это верно; а что делала твоя хозяйка, Грета, когда сидела вот так, взаперти?

Грета. Пирожные, господин свидетель.

Второй судья. Пирожные?

Грета. Она трудилась два месяца, пока научилась делать рубленое тесто.

Второй судья. Это одна из самых приятных человеческих тайн... Но рассказывают, что она растила животных в неогороженном дворе...

Свинопас. Да, зайцев. Я приносил клевер.

Грета. И кур. Она сама снимала у них типун с языка.

Второй судья. Ты уверена, милочка, что ее собаки не разговаривали? Или ее кошки?

Грета. Нет. А вот я с ними разговаривала. Я люблю разговаривать с собаками... Они никогда мне не отвечали.

Первый судья. Спасибо, свидетель. Мы учтем это обстоятельство, когда будем выносить судебное определение. Поистине, мы не можем вменять в вину суккубам, инкубам {20} и прочим докучным посетителям, то, что они признают превосходство удела человеческого и людской изобретательности, что они ценят наши печенья, нашу луженую посуду, наши пластыри от ран и экземы.

Второй судья. Я лично обожаю рубленое тесто. Перед тем, как ему подойти, она, должно быть, клала туда масло?

Грета. Целыми комками!

Первый судья. Тише. Вот мы наконец дошли до сути дела, Я наконец понял вас, рыцарь. Женщина, этот сеньер обвиняет тебя в том, что вместо любящей жены, на которую он мог рассчитывать я которую ты на некоторое время вытеснила, ты ввела в его дом существо, целиком поглощенное мелочными делами и презренными житейскими удовольствиями, существо эгоистичное и бесчувственное...

Ганс. Ундина меня не любила? Кто посмел это сказать?

Судья. Поистине, рыцарь, нелегко следить за вашей мыслью...

Ганс. Ундина любила меня так, как никто не любил ни одного человека...

Второй судья. Вы так в этом уверены? Взгляните на нее; послушать вас, выходит, что она дрожит от страха.

Ганс. От страха? Поди, погляди на этот страх через свою лупу, судья! Она не дрожит от страха. Она трепещет от любви!.. Да, потому что теперь мой черед обвинять, и я обвиняю. Возьми свою чернильницу, писец! Надень свой колпак, судья! Когда голова в тепле, легче судить. Я обвиняю эту женщину в том, что она трепещет от любви ко мне, что не знает ни мысли, ни пищи, ни бога, кроме меня. Я бог этой женщины, слышите?

Судья. Рыцарь...

Ганс. Вы сомневаетесь? Какая твоя единственная мысль, Ундина?

Ундина. Ты.

Ганс. Каков твой хлеб, твое вино? Когда ты возглавляла мой стол и поднимала чашу, что ты пила?

Ундина. Тебя.

Ганс. Кто твой бог?

Ундина. Ты.

Ганс. Слышите, судьи? Она доводит любовь до богохульства.

Судья. Не будем преувеличивать. Не усложняйте дело: она хочет сказать, что почитает вас.

Ганс. Ничего подобного. Я знаю, что говорю. У меня имеются доказательства. Ты преклоняла колени перед моим изображением, не правда ли, Ундина? Ты целовала мою одежду! Ты молилась во имя мое!

Ундина. Да.

Ганс. Святые – это был я. Церковные праздники – был я. Кого ты видела в Вербное воскресенье, въезжающим на осле в Иерусалим {20}, с волочащимися по земле ногами?

Ундина. Тебя.

Ганс. А чем махали над моею головой все женщины, выкрикивая мое имя? То были не пальмовые листья, что это было?

Ундина. Ты.

Судья. Но куда все это заведет нас, рыцарь? Нам надо судить русалку, а не любовь.

Ганс. Однако судебное дело именно в этом и заключается. Пусть любовь предстанет перед этим барьером, пусть предстанет Амур со своим колчаном со стрелами и разукрашенным лентами задом. Это его я обвиняю. Я обвиняю самую истинную любовь в том, что на самом деле она – самая лживая, самую неистовую любовь в том, что она самая низкая, ибо эта женщина, которая жила одной лишь любовью ко мне, изменила мне с Бертраном!

Эхо. С Бертраном!

Первый судья. Мы тонем в неясности, рыцарь! Женщина, которая любит вас до такой степени, не могла вам изменить.

Ганс. Отвечай, ты! Изменила ты мне с Бертраном?

Ундина. Да.

Ганс. Поклянись перед судьями!

Ундина. Клянусь, что я изменила тебе с Бертраном.

Судья. Значит, она вас не любит! Ее утверждения ничего не доказывают: вы поистине не оставили ей выбора в смысле ответа. Любезный коллега, вы, кому удалось уличить саму Женевьеву Брабантскую, когда она уверяла, будто предпочитает своему мужу лесную лань, ноздри своей лани щекам своего мужа, задайте этой русалке три положенных вопроса... Первый...

Второй судья (указывая на Ганса). Ундина, когда этот человек бежит, что ты делаешь?

Ундина. Я задыхаюсь.

Первый судья. Второй!..

Второй судья. Если он ушибется, прищемит палец?

Ундина. Я истекаю кровью.

Первый судья. Третий!..

Второй судья. Когда он говорит, когда храпит в постели... Извините, сеньер.

Ундина. Я слышу пение.

Второй судья. В ее словах нет ничего сомнительного. Она кажется искренной!.. И этому человеку, который для тебя – все, ты изменила?

Ундина. Да, я изменила ему с Бертраном...

Водяной царь. Не кричи так громко, я слышу...

Второй судья. Ты любишь только его. Существует только он один. И ты ему изменила?

Ундина. С Бертраном.

Ганс. Ну, вот. Теперь вы все знаете!

Второй судья. Известно ли тебе, какое наказание положено жене, нарушившей супружескую верность? Известно ли тебе, что признание не только не смягчает вину, а лишь усугубляет ее?

Ундина. Да, но я изменила ему с Бертраном.

Водяной царь. Ты обращаешься ко мне, не так ля Ундина? Ты вовлекаешь в судебный процесс меня? Как тебе угодно! Мой допрос будет короче, чем допрос твоих судей. Где Бертран, Ундина?

Ундина. В Бургундии. Я должна встретиться с ним там.

Водяной царь. Где изменила ты с ним своему супругу?

Ундина. В лесу.

Водяной царь. Утром? Вечером?

Ундина. В полдень.

Водяной царь. Было холодно? Или тепло?

Ундина, Подмораживало. Бертран даже сказал: "Пусть лед поможет сохраниться нашей любви"!.. Такие слова не забываются.

Водяной царь. Отлично... Приведите Бертрана... Из очной ставки всегда рождается истина.

Судья. Вот уже полгода, как Бертран исчез. Человеческое правосудие не смогло разыскать его.

Водяной царь. Потому что оно не очень-то могущественно... Вот он!

Появляется Бертран,

Ундина. Бертран, мой возлюбленный!

Судья. Вы граф Бертран?

Бертран. Да.

Судья. Эта женщина утверждает, что изменила с вами рыцарю.

Бертран. Если она так говорит, значит это правда.

Судья. Где это было?

Бертран. В ее собственной спальне, в этом замке.

Судья. Утром? Вечером?

Бертран. В полночь.

Судья. Было холодно? Тепло?

Бертран. В очаге горели поленья. Ундина даже сказала: "Как жарко в преддверии ада"... Такие слова нельзя выдумать.

Водяной царь. Превосходно. Теперь все ясно.

Ундина. Что ты находишь превосходным! Зачем сомневаться в моих словах? Если наши ответы не совпадают, это потому, что мы любили друг друга беззаветно, без удержу, потому что страсть лишила нас памяти... Только сговорившиеся лжецы и преступники отвечают одинаковыми словами!

Водяной царь. Граф Бертран, обнимите эту женщину и поцелуйте ее...

Беpтpан. Я получаю приказания только от нее.

Первый судья. А ваше сердце вам не приказывает?

Водяной царь. Веля ему поцеловать тебя, Ундина. Как тебе верить, если ты не позволяешь ему тебя поцеловать?

Ундина. Как угодно. Поцелуйте меня, Бертран.

Бертран. Вы этого желаете?

Ундина. Я этого требую. Поцелуйте меня! Это всего одна секунда, одна короткая секунда... Если при вашем приближении, Бертран, я отскочу, стану отбиваться, это будет помимо моей воли. Не обращайте внимания.

Водяной царь. Мы ждем.

Ундина. Нельзя ли мне получить плащ, платье?

Водяной царь. Нет. Пусть руки у тебя останутся голыми.

Ундина. Очень хорошо... Тем лучше... Я обожаю, когда Бертран целует меня, лаская мои обнаженные плечи. Помните тот прекрасный вечер, Бертран!.. Погодите!.. Если я закричу, когда вы меня обнимете, Бертран, это потому, что у меня натянуты нервы, потому что сегодня такой день. Не надо обижаться на меня... Впрочем, весьма возможно, что я не закричу...

Водяной царь. Решайтесь.

Ундина. Или если я потеряю сознание. Если я потеряю сознание, вы можете целовать меня как вам будет угодно, Бертран, как вам будет угодно!

Водяной царь. Пора.

Бертран. Ундина!

Он целует ее.

Ундина (отбиваясь). Ганс! Ганс!

Водяной царь. Вот и доказательство, судьи. Для рыцаря и для меня процесс окончен.

Ундина. Какое доказательство? (судьи поднимаются со своих мест). Что с тобой? Что ты думаешь? Что если я кричу "Ганс!" Когда Бертран меня целует, это доказывает, что я не изменяла Гансу? Если я по любому поводу кричу "Ганс!" это как раз потому, что я больше не люблю Ганса! Потому что его имя испаряется из меня. Когда я говорю "Ганс", это значит во мне осталась самая его малость. А как я могу не любить Бертрана? Поглядите на него. У него рост, как у Ганса! И лоб, как у Ганса!

Второй судья. Суд говорит.

Первый судья. Рыцарь, наша роль в этом деле окончена. Разрешите огласить наше суждение. Эта русалка виновна в том, что ввела вас в заблуждение, что покинула свою природную среду. Но выясняется, что она принесла сюда, к людям, только доброту и любовь.

Второй судья. Немного больше, чем следует: если люди примутся так любить, это не облегчит нашу жизнь...

Первый судья. Почему она хотела уверить нас в своей связи с Бертраном, этого мы не внаем и не желаем выяснять, поскольку это область отношений между супругами и мы уважаем ваше право проявлять в этом вопросе сдержанность. Пытка и публичная казнь для нее отменяется. Нынче ночью ей отрубят голову без свидетелей, а до тех пор мы назначаем ей в качестве стражей палача и этого человека, в благодарность за его помощь суду.

Указывает на Водяного царя.

Второй судья. И поскольку брачный кортеж ожидает перед часовней, позвольте нам следовать за вами и принести вам наши поздравления!

Появляется Судомойка; для одних она красавица, для других замарашка...

Ганс. Кто это?

Судья. О ком вы, рыцарь?

Ганс. Кто она, та, что движется прямо на меня, как слепая, как ясновидящая?

Судья. Мы ее не знаем.

Слуга. Это судомойка, сеньер, вы ее вызывали.

Ганс. Как она прекрасна!

Первый судья. Прекрасна? Эта карлица?

Грета. Как она прекрасна!

Слуга. Прекрасна? Ей шестьдесят лет!

Судья. Пожалуйте вперед, мы за вами, рыцарь.

Ганс. Нет, нет, сначала положено выслушать судомойку. Мы узнаем от нее конец этой истории... Мы слушаем тебя, судомойка.

Второй судья. Он решился ума...

Судья. Мне жаль его. Но тут можно голову потерять...

Судомойка. Я судомойка. С виду я грязна.

Но чистых чувств душа моя полна.

Ганс. Это рифмуется, не правда ли?

Судья. Ни коим образом.

Судомойка. Занятье незатейливо мое:

Чулки заштопать, починить белье.

Ганс. Вы скажете, что и эти стихи не рифмуются?

Судья. Эти стихи? У вас в ушах звенит. С чего вы взяли, что это стихи?

Свинопас. Разумеется, это стихи!

Судья. Для твоих свиней – да! А для нас это проза.

Судомойка.

Я – судомойка, женщина простая,

Но от любви не меньше я страдаю,

Чем королева или сам король,

И от измен моя не легче боль.

Я в конюха, не в принца влюблена,

Но и моя душа оскорблена

Его обманом: я горю от гнева

И слезы лью, совсем как королева.

Коль пред тобой предстанем мы, о боже,

Поймешь ли ты, что с нею мы похожи,

Что горьких мук на нас одна печать?

Ты с ней меня не станешь различать,

На нас обеих глянешь благосклонно,

Наденешь мне, как у нее, корону

И скажешь: вы страдали, но теперь

Для вас обеих в рай открыта дверь!

Ганс. Это то, что называется стихотворением? Это стихотворение?

Первый судья. Стихотворение! Я слышал, как замарашка жаловалась, что ее обвинили в краже серебряных ложек.

Второй судья. И что ступни у нее кровоточат с самого ноября.

Ганс. Что она держит сбоку, косу?

Судья. Нет, тряпку.

Грета. Косу, золотую косу!

Слуга. Тряпку.

Свинопас. Косу. И хорошо наточенную. Я в этом толк знаю!

Ганс. Спасибо, судомойка. Я приду на свидание!.. Пойдемте, господа!

Слуга. Служба начинается, сеньер...

Все уходят, кроме Ундины, ее дяди и палача.

СЦЕНА ПЯТАЯ

Ундина, Водяной царь, который мановением руки превратил палача в

красную снежную статую.

Водяной царь. Конец близится, Ундина...

Ундина. Не убивай его...

Водяной царь. Этого требует наш договор. Он изменил тебе.

Ундина. Да, он мне изменил. Да, я хотела, чтобы ты поверил, будто я изменила первая. Но не суди о чувствах людей по нашим меркам водяных духов. Часто мужчины, которые изменяют, любят своих жен. Часто те, кто изменяет, самые верные. Многие обманывают тех, кого любят, чтобы избежать гордыни, чтобы отречься от любви, чтобы почувствовать себя ничтожными рядом с женщинами, которые для них – все. Ганс хотел сделать из меня лилию своего дома, розу рассудительности, ту, кто никогда не оступается... Он был слишком добр... Он мне изменил.

Водяной царь. Вот ты уже почти женщина, бедная Ундина!

Ундина. У него не было иного выхода... Я иного не вижу.

Водяной царь. У тебя всегда не хватало воображения.

Ундина. Нередко вечерами, после народных гуляний, видишь, как мужья возвращаются опустив голову, с подарками в руках. Они только что изменили. Но их жены сияют.

Водяной царь. Он причинил тебе горе...

Ундина. Конечно. Но и тут мы все еще находимся среди людей. То, что я несчастна, еще не доказывает, будто я несчастлива. Ты в этом ничего не понимаешь; а ведь выбрать на этой земле, пестрящей красотами, единственное место, где непременно встретится измена, двусмысленность, ложь и ринуться туда сломя голову – именно в этом и состоит счастье для людей. Те, кто этого не делают, резко выделяются среди прочих. Чем больше человек страдает, тем более он счастлив. Я счастлива. Я самая счастливая.

Водяной царь. Он умрет, Ундина.

Ундина. Спаси его.

Водяной царь. Что тебе за дело? Человеческая память сохранится у тебя всего еще на несколько минут. Твои сестры трижды призовут тебя, и ты все позабудешь... Я сделаю так, что он умрет в тот самый миг, как ты его забудешь. Это достаточно человечно. Впрочем, у меня даже нет надобности его убивать. Он на пределе своей жизни.

Ундина. Он такой молодой, такой сильный!

Водяной царь. Он на пределе жизни. И это ты убила его. Ундина, ты пользуешься метафорами только, когда дело касается акул-катранов, так вот вспомни тех акул, которые однажды надорвались на плаву. В разгар бури они с легкостью пересекли Океан. А в один прекрасный день, в мирном заливе, при низкой волне, какой-то орган в них лопнул. Вся стальная сила моря собралась в гребне одной волны! Целую неделю глаза у них были тусклее обычного, губы обвисли... Они говорили, что здоровы... Они умирали... Так и с людьми. Дровосеки, судьи, странствующие рыцари истощают свои усилия не в борьбе с мощными дубами, преступлениями, чудовищами, а в соприкосновении с веточкой ивы, с невинностью, с любящим ребенком.... Жить ему осталось один час...

Ундина. Я уступила свое место Берте. Все для него складывается хорошо.

Водяной царь. Ты так думаешь? У него уже все смешалось в голове. В мозгу у него звучит предсмертная музыка. Эта история о ценах на сыр и яйца, которую рассказала судомойка, нестерпимым гулом отдалась в его ушах. Напрасно ожидают его в церкви; он не рядом с Бертой, он рядом со своим конем... Конь с ним разговаривает. "Прощай, прощай, мой добрый господин, говорит ему конь, – недолго в вышнем мире будешь ты один!.." – Ибо сегодня его конь изъясняется стихами...

Ундина. Я тебе не верю. Слышишь песнопение? Это его венчают.

Водяной царь. Что ему венчание! Самая мысль о женитьбе соскользнула с него, как кольцо со слишком тонкого пальца. Он бродит по замку. Говорит сам с собою. Он несет околесицу. Так люди выходят из положения, когда натолкнутся на правду, на искренность, на сокровище... Они впадают в безумие, как это у них называется. Внезапно они становятся логичными, не отрекаются больше, не женятся на тех, кого не любят, обретают рассудительность, присущую растениям, водам, самому господу богу, – они безумны.

Ундина. Он проклинает меня!

Водяной царь. Он безумен... Он тебя любит!

СЦЕНА ШЕСТАЯ

Ганс. Ундина.

Он подходит к Ундине сзади, как когда-то в рыбацкой хижине Ундина подошла

к нему.

Ганс. Меня зовут Ганс.

Ундина. Красивое имя.

Ганс. Ундина и Ганс – это лучшие имена на свете, правда?

Ундина. Или Ганс и Ундина.

Ганс. О, нет! Сперва Ундина! Ундина – это заглавие... Ундиной будет называться сказка, в которой я появляюсь то тут, то там совершеннейшим дураком, просто олухом, в этой истории речь идет и обо мне! Я полюбил Ундину, потому что она этого захотела, я ей изменил, потому, что так было надо. Я родился для жизни между моей конюшней и псарней... Так нет же. Я, как крыса, попался в ловушку между всей природой и всею судьбой.

Ундина. Прости меня, Ганс.

Ганс. Почему они всегда так обманываются, зовут ли их Артемизией, Клеопатрой {23} или Ундиной? Мужчины, созданные для любви, – это маленькие длинноносые учителя, вислогубые рантье, очкастые евреи; у этих-то есть время доказывать свою любовь, наслаждаться жизнью, страдать... Так нет!.. Женщины бросаются на бедного полководца Антония, на бедного рыцаря Ганса, на жалкого среднего человека... И отныне для него все кончено. У меня вот не было в жизни ни одной свободной минуты, только воевал, чистил коня, возился с гончими псами, ставил капканы! Куда там, надо было прибавить к этому огонь в жилах, яд в глазах, ароматы и горечь во рту. На всем пространстве от неба до ада меня трясли, толкли, коверкали! Не говоря уже о том, что я лишен дара видеть живописную и романтическую сторону жизни... Не очень все это справедливо.

Ундина. Прощай, Ганс.

Ганс. И вот вам! В один прекрасный день женщины тебя покидают. В тот день, когда все становится ясно, когда ты понимаешь, что никогда никого не любил кроме нее, что ты умрешь, если она исчезнет хоть на минуту, – в этот самый день она уходит. Того дня, когда ты снова ее обрел, когда все вновь обретено навсегда, этого дня она не упускает, – ее челн подплывает к берегу, ее крылья распускаются, плавники бьются, она говорит тебе "Прощай".

Ундина. Я скоро потеряю память, Ганс.

Ганс. И настоящее "Прощай", понимаете? Влюбленным, которые обычно прощаются на пороге смерти, суждено немедленно увидеться снова, постоянно сталкиваться друг с другом в будущей жизни, то и дело сближаться, непрерывно проникать друг в друга, потому что они станут тенями в одних пределах. Они расстаются, чтобы никогда больше не расставаться. Но мы с Ундиной уйдем навеки каждый на свой борт. На бакборте – небытие, на штирборте забвение... Не надо упускать случая, Ундина... Это первое настоящее "Прощай", сказанное на земле.

Ундина. Постарайся жить!.. Ты тоже забудешь.

Ганс. Постарайся жить!.. Легко сказать. Если бы мне хотелось жить! С тех пор, как ты ушла, мне приходится приказывать своему телу делать то, что прежде оно делало само собой. Я смотрю только, если велю своим глазам смотреть. Я вижу траву зеленой только, когда велю своим глазам видеть ее зеленой. Думаешь очень весело видеть черную траву?.. Это управление самим собой так изнурительно. Мне приходится приказывать пяти чувствам, тридцати мускулам, даже костям. Минута невнимания – и я забуду что надо слышать, дышать... Люди скажут: он умер потому, что ему надоело дышать... Он умер от любви... Что ты пришла мне сказать, Ундина? Зачем ты позволила себя поймать?

Ундина. Затем, чтобы сказать тебе, что я буду твоей вдовой Ундиной.

Ганс. Моей вдовой? Верно, я об этом уже думал. Я буду первым из Витгенштейнов, чья вдова не станет носить по мне траур и говорить: "Он меня не видит, надо быть красивой... Он меня не слышит, надо разговаривать для него". Останется только Ундина, все та же Ундина, и она меня забудет... Это тоже не слишком справедливо...

Ундина. Вот, вот. Успокойся... Я приняла меры. Иногда ты упрекал меня в том, что я хожу взад и вперед по комнатам твоего дома, делаю одни и те же движения руками, отсчитываю шаги. Это потому, что я предвидела день, когда мне придется потерять память и вернуться в глубину вод. Я упражняла свое тело, принуждала его к неизменному маршруту. На дне Рейна, лишенное памяти, оно сможет лишь повторять те движения, к которым я привыкла близ тебя. Порыв, что отнесет меня от грота к корню дерена, будет таким же, как тот, что относил меня от моего стола к окну; я буду катать раковину по песку теми же движениями, какими раскатывала тесто для моих пирожных... Я поднимусь на чердак... я высуну голову. Среди русалок-сумасбродок всегда будет одна русалка-мещанка. О, что с тобой?

Ганс. Ничего. Я забыл.

Ундина. Что ты забыл?

Ганс. Что надо видеть небо синим... Продолжай!

Ундина. Они будут называть меня русалкой людской породы. Потому что я не стану больше нырять головой вниз, а буду спускаться в воду по лестницам. Потому, что я буду в воде переписывать книги. В воде отворять окна. Все уже готово. Ты не нашел моих светильников, моих стенных часов, моей мебели, потому что я велела все это бросить в реку. Там у лих есть свое место, свой этаж. Я уже от них отвыкла. Они кажутся мне неустойчивыми, зыбкими... Но нынче вечером, увы, они представятся мне столь же надежными и прочно стоящими, каковы для меня течения и водовороты. Я не сумею понять в точности, что они такое, но останусь жить близ них. И будет очень странно, если я ими не воспользуюсь, если мне не придет в голову усесться в кресло, зажечь рейнский огонь в подсвечниках. Поглядеться в зеркала... Иногда зазвонят часы. Целую вечность я буду слушать, как они отбивают время... У меня под водой будет наша спальня.

Рыцарь. Спасибо, Ундина.

Ундина. Так, разлученные забвением, смертью, веками, природными различиями, мы будем хорошо понимать друг друга, будем друг другу верны.

Первый голос. Ундина!

Ганс. Они тебя требуют.

Ундина. Они должны позвать меня трижды. Я все забуду только после третьего зова... О, милый мой Ганс, дай мне воспользоваться этими последними мгновениями, спрашивай меня! Оживи воспоминания, ведь через миг они превратятся в пепел. Что с тобой? Ты так побледнел...

Ганс. Меня тоже призывают, Ундина; великая бледность, великий холод зовут меня! Возьми это кольцо, будь моей настоящей вдовой в глубине вод.

Ундина. Скорее! Спрашивай меня!

Ганс. Что ты сказала, Ундина, в тот первый вечер, когда я тебя увидел, когда ты отворила дверь во время бури?

Ундина. Я сказала: "Как он прекрасен".

Ганс. А когда ты застала меня за блюдом с заварной форелью?

Ундина. Я сказала: "Как он глуп"...

Рыцарь. А когда я сказал тебе: "Думай об этом издали"?

Ундина. Я ответила: "Мы потом будем вспоминать этот час... Час, когда вы меня еще не поцеловали".

Ганс. Теперь мы не можем доставить себе удовольствие ждать, Ундина: поцелуй меня.

Второй голос. Ундина!

Ундина. Спрашивай! Спрашивай еще! У меня все уже мешается в голове!

Ганс. Надо выбирать, Ундина: целовать меня или говорить.

Ундина. Молчу!

Рыцарь. Вот судомойка... С виду грязна, но чистых чувств душа ее полна...

Входит судомойка. Он падает замертво.

Ундина. На помощь! На помощь!

СЦЕНА СЕДЬМАЯ

Ундина, Берта. Слуги. Грета. На приподнятой плите лежит Ганс со

скрещенными руками. Водяной царь.

Беpта. Кто зовет?

Ундина. Гансу нехорошо. Ганс умирает.

Третий голос. Ундина!

Берта. Ты убила его. Это ты его убила?

Ундина. Кого я убила?.. О ком вы говорите? Кто вы?

Берта. Ты меня не узнаешь, Ундина?

Ундина. Вас, госпожа? Как вы прекрасны!.. Где я!... Как здесь плавать? Все твердое или пустое... Это земля?

Водяной царь. Это земля...

Русалка (беря ее за руку). Покинем ее, Ундина. Скорее!

Ундина. О, да, покинем ее... Погоди! Кто этот прекрасный юноша на ложе... Кто он?

Водяной царь. Его зовут Ганс.

Ундина. Какое красивое имя! Почему он не двигается?

Водяной царь. Он мертв.

Другая русалка (возникает). Пора... Пойдем!

Ундина. Как он мне нравится!.. Нельзя ли вернуть ему жизнь?

Водяной царь. Невозможно!

Ундина (позволяет увлечь себя). Как жаль! Я бы так его любила!

Конец третьего действия

Занавес

ПРИМЕЧАНИЯ

Ипполит Жан Жироду (1882-1944) – один из наиболее значительных французских писателей периода между двумя мировыми войнами. Родился в провинциальном городке Беллаке, уже в детстве обнаружил блестящие способности, в числе первых окончил престижное педагогическое заведение в Париже Эколь Нормаль Сюперьер, после чего получил место наставника в знатном семействе в Германии. С этого времени начинается серьезный интерес Жироду к немецкой истории и культуре, углубленное изучение германской филологии (чему способствовало прекрасное знание языка). Впоследствии в качестве высокопоставленного дипломата Жироду подолгу живал в Германии, продолжал свои историко-литературные занятия, особенно увлекаясь эпохой Гете и немецкими романтиками.

Фронты первой мировой войны Жироду прошел в качестве сержанта французских войск и проявил личную отвагу, однако не поддался шовинистической пропаганде и, оставаясь патриотом, сумел сохранить уважение к культурным ценностям немецкого народа. Уже в ту пору он был убежденным антимилитаристом.

В писательских кругах имя Жана Жироду стало известно еще до войны. В последующие два десятилетия он опубликовал около десятка романов, создавших ему популярность у читающей публики. Но определяющую роль в литературной судьбе Жироду сыграла встреча в 1926 г. с выдающимся французским актером и режиссером Луи Жуве, который побудил его обратиться к драматургии. С этого момента и до конца жизни писателя продолжалось творческое содружество Жироду и Жуве, – эти два имени неразрывно связались в сознании современников. Жироду стал постоянным автором труппы Жуве, сочетавшей смелый театральный эксперимент с возрождением на сцене классики. В парижском Театре Елисейских полей, затем театре Атеней, руководимых Жуве, в течение многих лет произведения других драматургов ставились только между пьесами Жироду, заслонившими его известность как романиста.