Текст книги "На пути к истории (предисловие)"

Автор книги: Жан Жионо

Соавторы: Виктор Балахонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Мысли героя Жионо иногда словно колеблются между двумя полюсами – необходимостью самоутверждения (не исключающей готовности жертвовать собой ради исполнения нравственного долга) и признанием главенства революционного, патриотического действия. С одной стороны, полагает Анджело, «первая доблесть революционера – искусство поставить других по стойке «смирно», и вообще – прежде чем дать народу свободу, не нужно ли сперва стать его хозяином?». С другой – он готов признать: право говорить о родине имеешь лишь тогда, когда знаешь, что «любой пахарь и весь basso continuo незаметных жизней служат ей гораздо надежнее… нежели все карбонарии».

Как и в романах Стендаля, у Жионо в «Гусаре на крыше» появляется тема Наполеона. Наполеон был кумиром Жюльена Сореля и Фабрицио, но у Стендаля он же был «народным» императором, при котором любой человек мог занять подобающее ему место независимо от происхождения. Мы помним разговор каменщиков, подслушанный Жюльеном и вызвавший у него сочувствие. «Да, когда тот был, – рассуждает один из них об объявленном рекрутском наборе, – что же, в добрый час! Из каменщика ты офицером делался, а то и генералом, видали такие случаи». «Вот ведь какая получается разница, – отвечает другой, – как дела-то при том шли!»

На дороге скитаний Анджело попадается трактирщик, бывший наполеоновский солдат 27-го пехотного полка, возмущенный нынешним своим положением: быть трактирщиком на дороге, где почти никто не ездит, «разве это записано в правах человека?». У Анджело размышления старого вояки вызывают мысли, близкие к тому, о чем думал Жюльен. «Эти французы, – рассуждает он, – никак не переварят своего Наполеона, но сейчас, когда им не с кем сражаться, кроме ткачей, которые требуют права хоть раз в неделю есть мясо, то тут уже ничего не попишешь, они скорее будут в лесу вспоминать об Аустерлице, чем пойдут против рабочих с криками: „Да здравствует Луи-Филипп!"» Трактирщик, сетующий на свою судьбу, «ждет только случая, чтобы стать королем Неаполя», но времена, когда простой бочар мог стать, подобно Мюрату, маршалом Франции, а потом и королем, давно прошли.

«Гусар на крыше» в нарушение-неписаных законов жанра – роман без любви. Если для героев Стендаля любовь – одно из главных чувств, определяющих достоинство человека, то, верный своему долгу, своим представлениям о чести, постоянно размышляющий над мотивами своих поступков, Анджело словно не знает любви. На вопрос прекрасной Полины де Тэюс, какой он ее находит, все, что он может сказать, – это то, что она очень красива. Вообще у Жионо нет романов о любви. Любовь его персонажами не переживается, им самим не описывается и не исследуется.

«Гусар на крыше» – роман о бедствии, обрушившемся на обширный край, и о поведении людей в критические моменты их жизни. Жионо не просто точен в изображении последствий эпидемии, многие сцены здесь, как и в романс «Большое стадо», ужасают своей натуралистичностью. Страшны вымирающие города, обезлюдевшие деревни и хутора, еще страшнее обезумевшие люди, забывшие о сострадании и жалости, они отделываются от трупов своих близких, выбрасывая их на улицу, пряча в отбросах и навозных кучах. Теряя рассудок, они жестоко расправляются с теми, кого подозревают в злом умысле, или с тупой покорностью ожидают смерти в карантинных бараках. «Когда с криками «Святая дева! Святая дева! Святая дева!» барабанят в запертую дверь церкви, чем тут помогут разум и логика…»

Вторая мировая война резко изменила представления Жионо о возможностях человека. В том, что произошло на юге страны, пораженном холерой, во многом виноваты сами люди, их жестокость, глупость, страх, лицемерие. В «Гусаре на крыше» нет речи о всеобщем счастье и радости. Но и в нем есть нота оптимизма: бескорыстие и бесстрашие, верность долгу отдельных людей оказываются сильнее зла.

К проблеме зла Жионо еще не раз обратится в своем послевоенном творчестве. В его представлении, зло – естественная сила природы, сопротивляющейся человеку, его власти. Борьба с нею естественна и вечна. Зло – это и рок, таинственная, непостижимая сила, преследующая человека. В борьбе с ним человек может рассчитывать только на себя, ибо не существует заботящегося о нем Провидения. Если в трилогии «Пан» он мог надеяться на победу, то теперь исход борьбы ставится под сомнение, но, чтобы оставаться человеком, нужно продолжать сражение.

Честная игра идет только до той поры, пока в нее не вмешиваются дурные человеческие страсти. Новым в понимании зла у Жионо и в «Больших дорогах», и в «Польской Мельнице», отчасти в романах об Анджело Парди является то, что носителями его оказываются не какие-то исчадья зла, а самые обыкновенные люди. Это прежде всего городские обыватели, мелкие собственники, в том числе и крестьяне, с их эгоизмом и жестокостью. В изображении жителей города в «Польской Мельнице» (1952) Жионо неожиданно обнаруживает несомненный сатирический талант, который, как нам кажется, несет на себе отпечаток влияния Стендаля, в «Красном и черном» описавшего Верьер, где начинался жизненный путь Жюльена Сореля.

«Польская Мельница» – трагическая история некоего Коста и его потомков. Кост, вернувшись в родные края после долгого пребывания в Мексике, приобрел на окраине города поместье. Злой рок преследует его: еще из предыстории романа известно, что у него умерли жена и двое сыновей. Кост бросает вызов судьбе; чтобы сохранить жизнь оставшимся у него двум дочерям, он выдает их замуж за простых, но здоровых и крепких молодых людей. Рок оказывается сильнее: одна за другой погибают дочери Коста, их мужья, дети, дети их детей, сам Кост.

Пожалуй, центральное место в романс занимает ежегодно устраиваемый в городе «Бал дружбы» – местный праздник, на который собирается все местное общество, столь «приятное на вид», как отмечает не без иронии рассказчик. Здесь, как всегда, можно любоваться «прекрасными проявлениями взаимной ненависти, великолепной злобы», глупости и жестокости. Общее внимание на балу привлекает фигура Жюли, правнучки родоначальника семьи, живое воплощение двойственности человеческой природы, фигура жалкая и одновременно прекрасная, как прекрасна одна и уродлива другая сторона ее лица. Жюли пытается узнать, можно ли выиграть в устраиваемой на балу лотерее счастье, вызывая «великолепный хохот буржуа, жирный и могучий, идущий прямо из живота». Но счастье в конечном счете не суждено и ей.

Мы ничего не сказали о господине Жозефе, которого городские «умники» долго принимали за иезуита, занимающего высокое положение в ордене, а между тем господин Жозеф, к общему удивлению, женился на Жюли, унаследовал владения Костов и привел их в должный порядок. Но и он умер, не сняв проклятия, тяготеющего над угасающим родом.

Роман заканчивается «по-флоберовски» – благополучием, если не торжеством, посредственности, того самого «маленького человека», который рассказал историю Польской Мельницы и ее хозяев.

«Польская Мельница» – роман печальный: счастье, радость нельзя выиграть в лотерее, да и возможность их в обществе лавочников и тщеславных «умников», завистливых стяжателей и бездушных мещан вообще сомнительна. И все же, вероятно, в чем-то права французская исследовательница творчества Жионо К. Шоне: «Удивительно, что последние произведения Жионо, в которых столько человеческого зла, миазмы холеры, самоубийства, траур, сумасшествие, не пессимистичны… можно было бы сказать, что каждый персонаж повторяет вслед за автором: "Это так. Это нормально. Таков закон жизни"». Действительно, есть у Жионо своеобразный фатализм, не покорность судьбе, но принятие ее законов, самой природы. Ими нужно уметь пользоваться, но ни победить, ни обойти их нельзя.

В 50-е годы Жионо совершает путешествие «к источникам», в глубь собственной истории и Истории с большой буквы. Он едет в Италию, пишет книгу об этом путешествии, занимается историей Франции.

Окидывая взглядом созданное Жионо, невольно приходишь к мысли, что писатель показал нам свою особую Францию, не такую, какой мы ее представляли по другим произведениям французской литературы. Как-то Сименон, совершив большое путешествие на лодке по рекам и каналам страны, увидел, по его словам, более древнюю Францию. Именно эту непривычную для нас, уходящую в прошлое Францию видел с холмов Прованса и Жионо.

Жионо любил свое писательское ремесло. Выступая по телевидению, он говорил, что не понимает романиста, писать для которого – мука. Художник, говорил Жионо, подобен любому ремесленнику, сапожнику например, а ведь нельзя представить себе сапожника, страдающего над парой сапог. Хороший сапожник вправе рассчитывать на благодарность тех, кто будет носить сделанную им обувь, писатель – на признательность своих читателей. Будем надеяться, что так и примут опубликованные здесь два романа Жионо. Они заслуживают этого.