Текст книги "Повседневная жизнь Монпарнаса в Великую эпоху. 1903-1930 гг."

Автор книги: Жан-Поль Креспель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Монпарнас гурманов

В жизни Монпарнаса гостиницы играли меньшую роль, чем кафе, но совсем не рассказать о них нельзя. Поначалу местные гостиницы предназначались для путешественников, прибывавших на близлежащий вокзал. Даже сегодня большинство отелей на улицах Деламбр, де-ла-Гэте, Дю Депар, Де л'Ариве, на бульваре Монпарнас и даже на бульваре Распай носят названия, так или иначе связанные с Бретанью и океаном.

Очень долго эти невзрачные заведения были начисто лишены всяческих удобств. Ими пользовались для коротких свиданий, платных любовных услуг, и один их вид призывал к бдительности и осторожности. Некоторые сдвиги к лучшему произошли лишь после 1920 года, но горячая вода в кранах, ванна на этаже все еще казались необычайной роскошью. Вертес, венгерский рисовальщик «легких женщин Парижа», человек изысканного вкуса, рассказывал мне, как, остановившись в одном из этих нищих «караван-сараев», он брал такси и ехал в «Кафе де Пари» на площади Оперы, чтобы оказаться в «пристойном месте». И это, повторяю, в 20-е годы. Другой очевидец, голландский сюрреалист Корнелиус Постма, вспоминает, что принять душ можно было лишь в одном из специальных заведений. Вокруг вокзала их располагалось не меньше десятка; некоторые из них, на улицах Кампань-Премьер, д'Асса, Деламбр, Одессы, сохранились без изменений, со своими керамическими украшениями и вечнозелеными растениями в глиняных вазах. Фудзита, сделавший ванную у себя на улице Деламбр, слыл богачом, и натурщицы частенько испрашивали у него разрешения ею воспользоваться, чтобы лишний раз не тратиться. В то время даже напевали песенку:

 
Если хочешь быть моделью
У мазил, У мазил,
Мало только быть красивой –
Надо чаще в душ ходить, в душ ходить!
 

От всех этих гостиниц резко отличался только «Медикаль Отель» на бульваре Араго, где как-то останавливались Шагал и Ив Танги: в его коридорах пахло эфиром. На самом деле это была клиника, сдававшая палаты, когда они пустовали. Вальдемар Жорж уверял, что в коридоре неизбежно встречались хирурги в запятнанных кровью халатах, медсестры, толкавшие перед собой металлические каталки с только что прооперированными пациентами… Монпарнас был переполнен, и где только не приходилось жить. Самая крохотная комнатенка на улице Бломе, улице дю Шато или в гостинице, зараженной клопами и пропитанной запахом гари (постояльцы готовили еду прямо в комнатах на спиртовках), стоила 250 или 300 франков в месяц, как сообщает Миллер в своем «Тропике Козерога».

Полу сельский район, каким Монпарнас оставался до 1914 года, не имел на своей территории больших ресторанов, только несколько неплохих бистро. Здесь не знали изысканной кухни, и обычное меню состояло из вареной говядины, телячьей головы в соусе, свежепросоленной свинины с чечевицей и рагу из баранины, к превеликому удовольствию посетителей: каменщиков, маляров и кучеров, к которым присоединялись и художники.

Из многочисленных питейных заведений упоминания заслуживают лишь немногие: ресторан «Лавеню», переименованный в «Дюпон-Парнас» (сегодня это «Таверна мэтра Кантера»), куда старики приходили поиграть в домино, рассеянно слушая скрипача-немца, исполнявшего для них Бетховена. После 1919-го здесь собирались политики, как сегодня «У Липпа»… Ресторан «Бати», находившийся на углу бульваров Монпарнас и Распай, напротив кафе «Дом»… И наконец «Ле-Вигурей», расположенный выше по бульвару Распай, на углу улицы Кампань Премьер. Оба эти ресторана воспеты Аполлинером. Автор сборника «Алкоголи» вовсе не гурман, а, к сожалению, просто обжора. Весело смеясь, Вламинк рассказывал о соревнованиях в поглощении пищи, какие Аполлинер устраивал вместе с ним и Дереном. Они должны были заказывать из меню все блюда подряд, начиная с закусок и заканчивая пирожными и фруктами… Затем предполагалось начинать все с начала. Тот, кто первым просил пощады, оплачивал общий счет. Старый фовист вспоминал, как однажды выдержал это испытание аж до половины второго раунда, ведь при большем проигрыше он уже не смог бы заплатить нужную сумму.

Похоже, «Бати», где любили бывать Макс Жакоб, Аполлинер, Сальмон, Андре Бийи, Венсан д'Энди и где, говорят, видели Троцкого (что касается русских революционеров на Монпарнасе, ничего нельзя утверждать наверняка), считался рестораном более высокого разряда, чем остальные. Его меню ограничивалось блюдом дня, всегда очень вкусным. Его вина из Сансерруа и Луары пользовались популярностью. Цены здесь оставались вполне умеренными, хотя для художников частенько бывали недоступны. Для многих этот ресторан символизировал удачные дни. Шагал, приглашенный на обед Аполлинером, не мог забыть своего изумления от предложенной ему еды, так сильно отличавшейся от его обычных огурцов с селедкой. По словам Анри Рамея, в 1913 году здесь удавалось поесть в среднем на 2,5 франка, но некоторые вина могли удвоить счет. Поэтому… если только подумать, что у мадам Ледюк, в кафе-молочной на бульваре Распай, еда обходилась в 1,25 франка, почему оно и стало резиденцией английских художников, становится ясно, какой сказочной роскошью представлялся ресторан «Бати». Стоит еще добавить, что в кафетериях позволялось заказывать по полпорции каждого блюда, так что из двух полупорций получался вполне сносный обед.

Бати, хозяин ресторана (еще мальчишкой ему посчастливилось обслуживать Жорж Санд в Ноане), выглядел хмурым и малообщительным человеком. Его угрюмость еще больше усилилась в 1914-м из-за мучительного беспокойства о сыне, находившемся в окопах. Все четыре военных года его ресторан, в большей мере, чем «Ротонда», служил чуть ли не пристанищем для мобилизованных писателей и художников. Отпускники приходили сюда получить какие-нибудь известия с фронта о своих товарищах. Блез Сандрар обедал здесь в последний раз вместе с Аполлинером, за шесть дней до смерти поэта. Под впечатлением от процессии катафалков, двигавшейся по бульвару Распай к Монпарнасскому кладбищу, Аполлинер не переставая говорил об обрушившейся вслед за войной «испанке». А вернувшись домой, почувствовал первые признаки болезни.

По окончании войны безутешный Бати, не дождавшийся возвращения сына, продал свое дело, и с его исчезновением частично разрушился привычный облик старого Монпарнаса.

Сальмон и Аполлинер также заходили в «Ле-Вигурелль», более скромное бистро, чьим основным украшением были две миловидные дочери хозяина, мсье Вигуру. Добрые и не слишком стеснительные девушки охотно принимали участие в студийных гулянках. Художники оспаривали сестричек друг у друга. Их же, должно быть, Аполлинер описал в «Сидящей женщине».

Мсье Вигуру отличался простотой и наивностью. Чтобы расположить к себе клиентов-художников – Дюнойе де Сегонзака, Дерена, Люк-Альберта Моро, – он говаривал им: «Господа, хоть я и трактирщик, но очень люблю искусство: по воскресеньям я хожу либо в кино, либо в Лувр!»

Начало перемен

В 1911 году открыли бульвар Распай, и над огромной сценой Монпарнаса словно поднялся занавес. Пятьдесят лет создавался этот бульвар. Тридцать пять из них ушло на преодоление последнего участка: улица Вожирар – перекресток Вавен. Но, как только умчался блистающий экипаж президента Пуанкаре, все стало стремительно меняться. Заманивать артистическую публику принялась «Ротонда», несколькими месяцами раньше открывшаяся на одном из перекрестков.

В предвоенные годы изменился и состав населения района: появились новые типы и социальные категории. Заметно оживились улицы, строительство новых зданий вызвало интенсивное движение грузового транспорта. «Монпарнас в то время, – говорил Цадкин, – представлял собой обширную строительную площадку, вверенную землекопам и каменщикам…» Маляры, штукатуры, каменщики и рабочие всевозможных организаций пополнили собой первичный контингент баров, состоявший из кучеров, конюхов и перевозчиков, переставших быть королями этих мест. Появились и первые прибывшие с Востока художники. Они затесались в ряды местных жителей, стараясь не привлекать к себе внимания. Главным образом это касалось евреев, которых царский режим сделал очень пугливыми.

За ними со всех концов земли последовали художники, поэты, писатели и даже музыканты; мощным потоком они хлынули на тротуары бульваров, захлестнув террасы кафетериев.

Аполлинер, как и все поэты, многое предчувствовавший заранее, первым констатировал происходящие перемены и предсказал, что принесут с собой последующие годы. Как завсегдатай «Клозри де Лила», он частенько бывал на Монмартре. В статье, опубликованной журналом «Меркюр де Франс» в 1913 году, он писал:

«Держу пари, что очень скоро, хотя мне этого бы не хотелось, на Монпарнасе появятся свои кабаре и свои шансонье, как сейчас есть поэты и художники. В тот день, когда какой-нибудь Брюан «восславит» различные уголки этого полного фантазии и кафетериев района, студию-казарму улицы Кампань-Премьер, удивительное кафе бульвара Монпарнас с гриль-камерой, китайский ресторан, «Клозри де Лила», – в тот день Монпарнаса не станет. Агентство Кука [10]10
  Агентство Кука – туристическое агентство. – Примеч. пер.


[Закрыть]приведет сюда свои караваны…»

Глава вторая
ХУТОРОК БЕЗ СИРЕНИ

У истоков расцвета Монпарнаса стоит «Клозри де Лила». Все зародилось именно в этом скромном заведении, без ослепительных люстр, без оркестра, без сверкающего бара: обычное кафе, где зимой – тепло, а летом, выйдя вечером на террасу, можно насладиться ароматным свежим воздухом. Аромат, впрочем, исходил не от сирени [11]11
  Название кафе «Клозри де Лила» в переводе означает «Хуторок в сирени». – Примеч. пер.


[Закрыть](свое название кафе унаследовало от сельского танцзала, находившегося на другом конце бульвара Монпарнас), а от платанов, чьи густые кроны образовывали тенистый свод над террасой. Посетителей кафе от прохожих отделяли ящики с посаженным в них бересклетом. Теплыми июньскими ночами легкий ветерок окутывал ароматом цветущих лип сады соседних монастырей.

Существующая легенда недооценивает роль этого кафе: но именно здесь Монпарнас появился на свет, и не случайно, а по воле конкретных людей. Поль Фор и Андре Сальмон рассказали – многое, естественно, приукрасив, – как весной 1905 года, в момент выхода в свет журнала «Стихи и проза», они разослали невероятное число приглашений – 23 тысячи, по словам Сальмона, и 10 тысяч, по подсчетам Поля Фора, – литераторам и художникам всего мира, приглашая их на Монпарнас, где предлагали организовать Международный центр искусства и литературы. Неожиданно многие откликнулись на призыв, и, к их великому изумлению, сюда прибыли настоящий краснокожий, маг из Батавии, факир-индус… и сто двадцать китайцев, учеников шахтерской школы в Монсе! Так рассказывали они…

В действительности все выглядело менее красочно: отправлено могло быть лишь несколько десятков писем, поскольку финансировавший это мероприятие Морис Рейналь сократил свой вклад с обещанных двадцати тысяч франков до двухсот. Но верно то, что с этого момента Монпарнас пришел в движение, позднее набиравшее силу, и стал местом сосредоточения писателей и художников со всех четырех сторон света. Кафе «Клозри де Лила» оказалось в центре событий благодаря своему удачному расположению. Последнее кафе бульвара Сен-Мишель или первое – бульвара Монпарнас, находившееся вблизи Латинского квартала, а также рядом с Сен-Жермен-де-Пре – старым издательским центром, оно волей-неволей становилось местом встреч. Издатели, писатели, критики, журналисты очень быстро добирались до этого кафе, уже облюбованного теми, кто жил в районе Обсерватории. Летом в часы аперитива здесь наблюдалось солидное скопление людей, предвкушавших наступление сезона отпусков. Деревня с полями и лесами была совсем рядом.

В ноябре 1953 года«Клозри де Лила» отпраздновало свое сто пятидесятилетие. Разумеется, го роскошное заведение, что знаем мы с вами, не имеет ничего общего ни с первоначальным крохотным кабачком, разместившимся на стоянке дилижансов из Фонтенбло, ни даже с излюбленным кафе писателей и художников начала века.

Первые перемены произошли в нем уже в 1900 году в связи с Всемирной выставкой. Благодаря ей кафе превратилось в одно из самых приятных местечек Парижа, привлекавших как спокойной атмосферой, так и своей постоянной клиентурой.

Литераторы облюбовали его еще в то время, когда «Клозри» было пригородным кабачком. Здесь бывали Верлен, Стриндберг, Жан Ришпен, Оскар Уайльд, Поль Бурже… Громогласный Мореас, единственный, кто пережил те времена, остался верен старому кафе. Как отставной генерал от литературы – друзья даже прозвали его «Матамореас», – восседал он на молескине, с моноклем в глазу, с нафабренными и закрученными кверху усами а-ля Дали, с убежденностью полишинеля изрекая язвительные замечания, в окружении юных поэтесс, восхищавшихся им, и в то же время его побаивавшихся, и давал иронические советы молодому поколению: «Опирайтесь посильнее на принципы, – говаривал он… – и, в конце концов, они пошатнутся!»

Прожив долгое время на субсидии своего соотечественника – торговца оружием Василия Захарова, этот персонаж былой эпохи, рожденный под сенью Акрополя, если, конечно, так можно сказать про место, залитое беспощадным светом, вел жизнь, полную случайностей, сотрудничая в разных журналах, из-за их недолговечности постоянно находясь в затруднительном материальном положении, что старательно и с достоинством скрывал от других. Страдавший чем-то вроде мании к перемене мест, он сделался просто чемпионом по числу переездов. Безденежье заставляло его бесконечно выискивать жилье подешевле. В 1905 году он платил 175 франков в квартал, включая услуги, за маленькую квартирку на бульваре Брюна в новом доме. И это не мешало ему считать, что хозяин дерет с него семь шкур.

Но настоящим его домом было «Клозри де Лила», где он «священнодействовал» вместе с Полем Фором. Иногда его резкий голос перекрывал шум кафе: он принимался декламировать какой-нибудь из прославивших его стансов. А иногда, в легкомысленном расположении духа, запевал старую песенку, словно вспоминая бурную молодость, пришедшуюся на времена Второй империи:

 
У кого есть?
У кого есть?
У кого есть коко?
Ко в Тро, Тро в ко,
Коко в Трокадеро.
 

Никто не удивлялся его выходкам. В «Клозри» царила несколько странная атмосфера. Официанты и те изъяснялись в стихах. Знаменитый Исидор декламировал, поднося кофе:

Господину Мореасу принесу я кофе чашу!

Да, Мореас умел удивить словечком! Однажды, зайдя в зал в середине дня, он обвел взглядом посетителей и ушел со словами: «Никого нет!» А среди тех, кого там «не было», сидели Ленин и Троцкий… Этот случай, так веселивший Бурделя, который, кстати, сам жил на Монпарнасе с 1884 года, рассказала мне его дочь Родя. «Клозри» объявило траур, когда в конце марта 1910 года гемиплегия [12]12
  Односторонний паралич. – Примеч. ред.


[Закрыть]унесла жизнь Мореаса. Сотни поэтов, художников и писателей провожали его в последний путь на кладбище Пер-Лашез. Аполлинер плакал горючими слезами. А через восемь лет проводили в последний путь и его…

Поэты журнала «Стихи и проза»

Менее громогласный, но не менее выдающийся Поль Фор оказывал еще большее влияние на литературных деятелей. В тридцать три года вместе с Андре Сальмоном он основал журнал «Стихи и проза» (название придумал Поль Валери, став душой журнала на двадцать два года). У этого нескладного человека все было черным: волосы, одежда, взгляд. Типичный надзиратель лицея перед дисциплинарным судом. Внешность обманчива: Поль Фор был на деле веселым и дружелюбным человеком, вокруг него в «Клозри» всегда складывалась очень приятная обстановка.

Кафе, куда он заходил каждый раз в час абсента, находилось в нескольких шагах от его жилища – бывшей мастерской Дирикса на улице Буассонад. Это странное помещение, разделенное на несколько «отсеков», предвосхищало планировку, через двадцать лет предложенную миру Ле Корбюзье. Один отсек он обустроил для себя с женой, другой – для дочери, будущей жены Джино Северини, третий – для своего племянника. Четвертый отсек служил рабочим местом Андре Сальмона, секретаря журнала «Стихи и проза». Здесь же часто появлялся Аполлинер, в самом начале ему – смешно сказать! – поручили подбирать рекламу. Днем из нескольких объединенных отсеков образовывалось свободное жизненное пространство, служившее одновременно и столовой, и кабинетом, и библиотекой.

Андре Сальмону случалось спать на диване в «журнальном отсеке», когда уж очень поздно заканчивался вечер в «Клозри де Лила» и не хотелось возвращаться на Монмартр, где возле кладбища Сен-Венсан находился его дом. Будущий историограф Монпарнаса, тогда еще шустрый юноша, несмотря на мефистофельское выражение лица, умел расположить к себе людей, будучи прекрасным рассказчиком. Мастер сенсационных материалов, поэт и журналист в одном лице, он без колебаний искажал информацию о событиях, участником или свидетелем которых являлся, ради результата, достойного самого крупного заголовка. Масштабы его вымыслов позволяют назвать Сальмона самым достоверным лжесвидетелем своего времени. Похоже, он специально подбирал неправдоподобные факты. К примеру, он мог написать, что на похоронах Модильяни, где он лично присутствовал, траурную процессию якобы возглавлял брат несчастного, Амедео, хотя прекрасно знал, что тот – депутат итальянского парламента – задержался в Риме из-за неотложных дел… Он мог утверждать, что первая выставка того же Модильяни прошла на улице Лафит у Берты Вейл, тут же воспроизводя приглашение, в котором в качестве адреса галереи значилась улица Тэбу… Или пуще того: дескать, Ренуар никогда не бывал в Италии, хотя всему свету известны написанный им в Палермо портрет Вагнера и знаменитые венецианские картинки… Фернанда Оливье, знавшая его по «Бато-Лавуар», где он занимал студию, расположенную над мастерской Пикассо, тонко проанализировала характер журналиста в своих воспоминаниях:

«Великолепный рассказчик, Сальмон преподносил скабрезные истории в самом изысканном ключе. Сильно отличавшийся от своих друзей – Гийома Аполлинера и Макса Жакоба, Сальмон обращал на себя внимание своим острым, изворотливым, тонким и проницательным умом; элегантный, язвительный, но в то же время любезный; как поэт он, возможно, был более сентиментален, чем другие. Мечтательный, на редкость восприимчивый, высокий, тонкий, изящный, с пронзительно умными глазами на слишком бледном лице, он казался совсем юным… Его длинные и тонкие пальцы в присущей только ему одному манере сжимали деревянную трубку, которую он непрестанно курил. Немного угловатые, неловкие движения выдавали застенчивость…» [13]13
  Fernande Olivier. «Picasso et ses amis». Stock.


[Закрыть]

В 1909 году, после женитьбы на Жанно, чья шокирующая безобразная внешность вызывала молчаливое оцепенение в собраниях непосвященных, он покинул Монмартр и стал часто бывать в «Клозри де Лила», уже тогда авторитетном центре искусства и литературы. Остановившись поначалу в доме 3 по улице Жозеф-Бара, где уже жили Пер Крог, Кислинг и Паскен, два года спустя Сальмон переехал в богатый дом напротив – дом 6, где и прожил двадцать лет, наблюдая из своего бельэтажа «артистическую комедию», разыгрываемую в доме 3 с того момента, как там начал работать Модильяни, поселившись в квартире Зборовского, который заключил с ним контракт.

В 1912 году, после смерти Леона Дирикса, Поль Фор, всеобщее признание и славу которому принесли его «Французские баллады», избирается «Принцем поэтов» (этот не слишком остроумный титул когда-то придумали для Малларме). В этом звании ему предстояло оставаться почти пятьдесят лет. Его избрание совпало с пиком популярности «Клозри де Лила»; по вторникам после обеда, который устраивали себе в «Бати» самые обеспеченные, вокруг новоиспеченного «принца» собирался весь его двор. Роже Уайльд, один из приближенных, так вспоминает об этих «ассамблеях»: «Иногда по случаю «вторника Поля Фора» сюда стекалось до двухсот человек: писатели, музыканты, критики, художники, журналисты и комедианты. Впоследствии подобные собрания никогда больше не повторялись». Около двух часов ночи хозяин, мсье Комб, чье имя вызывало непрестанные шуточки в его адрес, выставлял за порог последних самых ярых любителей литературных споров. Припозднившаяся компания отправлялась через Буль-Миш в сторону Латинского квартала. Надо отметить, что ни Монпарнас, ни перекресток Вавен еще не обладали тогда своей магической притягательной силой.

В этих вторниках, объединявших весь литературный мир под воздействием крепких сортов абсента, лимонной водки, пикон-кюрасо и анисовки (мода на кофе с молоком установилась лишь во время войны) – изысканных ядов по двадцать сантимов за бокал – принимали участие самые выдающиеся литераторы предвоенного времени. Альфред Жарри, никогда не разлучавшийся с револьвером, приезжал на велосипеде из своего убогого жилища на улице Кассетт, вычурно именуемого «великой ризницей». Он обычно развлекался тем, что приводил в замешательство других; скажем, в «Клозри» он послал пулю в зеркало и, обращаясь к сидевшей рядом с ним девушке, произнес: «Ну, вот, лед [14]14
  Во французском языке слово «glace» имеет два значения – «зеркало» и «лед». – Примеч. пер.


[Закрыть] сломан, теперь можно и поговорить».Таким способом он перебарывал в себе робость, распознаваемую в нем очень немногими.

Ален– Фурнье, работавший тогда над «Большим Мольном», жил на улице Кассини, и от кафе его отделял только перекресток. Инспектор террас VII округа, Шарль-Луи

Филипп, чей «Бюбю с Монпарнаса» вдохновлен интрижкой с одной из девушек с Севастопольского бульвара, тоже иногда заглядывал в «Клозри» перед началом своего обхода. Вне всяких сомнений, именно из-за должности, которая его кормила, он пристрастился к «аперитивам», часто преподносимым ему официантами, почтительно величавшими его при этом «господином инспектором». Однажды он заявился в «Клозри» уже навеселе, и гиганту Эжену Монфору пришлось отнести его домой в Иль-Сен-Луи под мышкой, словно какой-нибудь пакет: Шарль Луи был карликового роста.

Другие завсегдатаи: умерший во время войны символист Стюарт Мерилль, мастер свободного стиха, как и Вьеле-Гриффен; Месислас Гольдберг, поэт, философ и сифилитик, чей сын [15]15
  Этот ребенок, рожденный в результате короткой связи с проституткой, став взрослым, убил пассажира скорого поезда Париж – Марсель. Несмотря на защиту г-на Цезаря Кампинчи, он получил смертный приговор, который был приведен в исполнение. (Из кн. Андре Сальмона «Souvenirs sans fin», т. 1, Gallimard.)


[Закрыть]окончил свою жизнь на гильотине. О. В. де Л. Милош, добродушный литовец, сочинитель поразительных эпических поэм, обнаруженный Жаном Лорреном, с одинаковой ловкостью умевшим «откапывать», правда, для разных целей, поэтов и… мясников, склонных к греческой любви… И затем еще многие: Верхарн, Лафорг Анри де Ренье, Лоран Тайад, Метерлинк, Поль Клодель, Пьер Луис, Франсис Жамм, Баррес, Реми де Гурмон, Франсис Карко, Доржелес, Леон-Поль Фарг, ослепленный нетерпеливым основателем футуризма – Маринетти, появившимся из своего невероятно белоснежного лимузина, того самого, что 28 августа 1913 года доставил в мэрию XIV округа юную Жанну Фор для бракосочетания с Джино Северини. Это событие заснято на кинопленку, позволяющую нам сегодня увидеть действующих лиц старого Монпарнаса, навсегда ушедших в царство теней.