Текст книги "1914–2014. Европа выходит из истории?"
Автор книги: Жан-Пьер Шевенман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Пункты, касавшиеся репараций, получили безжалостную оценку со стороны Кейнса[97]97
Keynes J. M. Les Conséquences économiques… P. 120–222.
[Закрыть]. Он обвинил Клемансо в том, что тот пытается навязать Германии «карфагенский мир». Он напомнил, что Ллойд Джордж чуть ли не собирался заставить Рейх возместить победителям все «военные расходы». По мнению Кейнса, сумма репараций, которые выставили Германии, могла оказаться настолько огромной, что та погрузилась бы в хаос. Глава немецкой делегации в Версале граф Брокдорф-Ранцау заявил: «Львиная доля немецкой промышленности будет обречена на исчезновение из-за отсутствия сырья […], а реализация пунктов договора неизбежно приведет к гибели многих миллионов немцев»[98]98
Ibid. P. 226.
[Закрыть].
Кроме того, по мысли Кейнса, то, что размер возложенных на Германию выплат не был четко определен, требовало дальнейших переговоров, а они вряд ли оказались бы плодотворными. Само собой, 19-я статья устава Лиги Наций предусматривала, что договоры, оказавшиеся нереализуемыми, могут быть пересмотрены. Именно так в конце концов и случилось, но по совершенно другим причинам: по инициативе США план Дэвиса (1924 г.) значительно снизил обязательства Германии и предоставил ей кредит, который помог выплатить все же причитавшуюся с нее часть долга. Шесть лет спустя план Юнга (1930 г.) окончательно решил вопрос с репарациями. Он предусматривал дальнейшее снижение объема выплат и растянул их на пятьдесят лет. В 1931 г. перевод средств был приостановлен. Наконец, Лозаннская конференция, открывшаяся 9 июля 1932 г., через тринадцать лет после подписания Версальского мира просто аннулировала все дальнейшие выплаты.
В начале 1920-х гг. США приложили усилия, чтобы сократить объем репараций, которые были возложены на Германию, и в то же время твердо потребовали, чтобы страны Антанты целиком возвратили кредиты, предоставленные им США во время войны. Соединенные Штаты получили возможность вмешиваться в отношения между бывшими союзниками и Германией лишь потому, что после 1917 г. превратились в мирового финансового гегемона. На момент их вступления в войну (6 апреля 1917 г.) Великобритания и Франция были финансово обескровлены. Без экономической помощи со стороны США они не смогли бы продолжить войну. Ж-А. Суту показал, что в этот период США отказались от своей традиционной политики, которая в духе доктрины Монро противодействовала любому вмешательству европейцев в дела Северной или Южной Америки, и сами стали активно вмешиваться, как в финансовом, так и в политическом плане, в мировую политику. В 1917 г. доктрина Монро (1823 г.) приказала долго жить!
Лондонский Сити безропотно согласился на англо-американский финансовый кондоминиум. С этого момента между Великобританией и США установились «особые отношения»[99]99
Soutou G.-H. L’Or et le sang… P. 410–411.
[Закрыть]. Теперь мировым гегемоном стала держава, лежавшая на другом берегу Атлантики.
В 1919 г. Кейнс попытался оценить общий объем долгов между союзниками. Из приблизительно 4 миллиардов фунтов 1,85 миллиарда союзникам выделили США, 1,74 миллиарда – Великобритания и 355 миллионов – Франция (160 из них получила Россия). Однако Франция набрала в два раза больше долгов: 855 миллионов, из которых 505 предоставила Великобритания, а 350 – США. В заключение своей книги (это была самая новаторская ее часть) Кейнс предложил план глобального финансового урегулирования, который предусматривал значительное сокращение объема репараций, аннулирование военных долгов между союзниками и огромный международный заем в 200 миллионов долларов (большую часть которого должны были предоставить США) – своего рода прообраз плана Маршалла, призванного помочь европейским странам профинансировать их закупки, и, наконец, снятие блокады с России и возобновление торговли с ней.
Кейнс указал на один важный момент: Версальский договор, который был сосредоточен на политике, не касался вопроса об экономическом устройстве послевоенной Европы. Это упущение на пять лет затормозило «перезапуск» немецкой экономики.
Однако мрачные предсказания Кейнса не сбылись – последствия Версальского мира все же не стоит путать с последствиями войны. Решения Версаля по поводу репараций были лишь частично воплощены в жизнь, прежде всего из-за высокой инфляции, которую поддерживал Рейхсбанк (в июле 1919 г. за один доллар давали 14 рейхсмарок, в июле 1921 г. – 75, в июле 1922 г. – 493, в ноябре 1922 г. – 9000, а в ноябре 1923 г. – 4200 миллиардов!). Точно так же на условия Версальского договора не спишешь то, как по Германии ударил экономический кризис 1930-х гг., который, как известно, начался в 1929 г. в США.
В книге «Оболганный мир», опубликованной в 1946 г., уже после гибели автора, историк Этьен Манту, пилот, сражавшийся на стороне «Свободной Франции» и сбитый в апреле 1945 г., указал на изъяны в аргументах, выдвинутых Кейнсом в его «Экономических последствиях мира». Он справедливо подчеркивает, что Версаль должен был в первую очередь разрешить накопившиеся территориальные проблемы: без демаркации границ новых государств восстановление европейской экономики было невозможно. Манту напоминает, что в условиях свободной торговли границы вовсе не служат помехой для экономических отношений. Поэтому мирный договор не мог быть сосредоточен на экономике, как это подразумевал Кейнс.
Говоря о размере репараций, Манту указывает, что здесь столкнулись два принципа: справедливости и политической целесообразности. Саму идею репараций вряд ли можно было подвергнуть сомнению. По Франкфуртскому договору 1871 г. Германия потребовала от Франции 5 миллиардов золотых франков, которые та выплатила до последнего су. Ущерб, нанесенный Первой мировой войной, был несопоставимо больше. Конечно, Этьен Манту соглашался с Кейнсом, что для союзников было политически нецелесообразно настраивать против себя униженных немцев, тем более что, утратив единство, они не имели сил, чтобы в длительной перспективе принудить Германию к выплате репараций. Мы знаем, что в 1923 г. англосаксонские страны осудили оккупацию Рура французскими и бельгийскими войсками. Версальский договор, естественно, можно упрекать в том, что он не зафиксировал конкретной суммы репараций и слишком растянул во времени их выплату, при том что у союзников уже не хватало ни политической воли (со стороны франко-британского союза и тем более со стороны США), ни, конечно, военных возможностей (французские войска ушли с левого берега Рейна в 1930 г., на пять лет раньше, чем планировалось), чтобы добиться от Германии выплат.
Версальский договор изначально оставил многие вопросы открытыми. Его политическая программа была неустойчива: в отсутствие гарантий со стороны США равновесие сил и мир в Европе зависели от того, сохранит ли Франция устойчивое военное превосходство над Германией. Его экономическая и финансовая составляющие, по мнению Кейнса, были нереалистичны и, по сути, глубоко ошибочны: договор возлагал задачу перезапуска европейской экономики на рыночные механизмы. Этот строго либеральный подход следовало дополнить макроэкономическими оценками, учитывающими и финансовые факторы. Книга Кейнса, вышедшая в конце 1919 г., пользовалась колоссальным успехом не только в Германии, но и в США, и, вероятно, способствовала тому, что в ноябре 1920 г. Вильсон проиграл на выборах бесцветному Уоррену Гардингу, стороннику «возвращения на круги своя», т. е. изоляционизма.
Могли ли страны Антанты сделать ставку на немецкую социал-демократию?Историк Эдуард Юссон[100]100
Keynes J. M. Les Conséquences économiques…; Bainville J. Les Conséquences politiques de la paix / Préface d’Édouard Husson. P.: Gallimard, 2002. P. LX.
[Закрыть] сожалеет о том, что с ноября 1918 по июнь 1919 г. составители Версальского договора бросили на произвол судьбы «дело немецкой демократии и революции, которые бы смогли защитить их от немецкого милитаризма намного надежнее, чем любые гарантии безопасности». Как они позволили Генеральному штабу выдвинуть на первый план политические партии и в конечном счете переложить на них ответственность за «позорный» мир? Он напоминает тезис, который Жан Жорес отстаивал еще до войны: подобно тому как Бисмарк использовал немецкое национальное чувство, чтобы сохранить привилегии прусской аристократии, успехи социал-демократии до 1914 г., по мысли Жореса, должны были способствовать делу мира и подрыву власти Гогенцоллернов.
Мне же, напротив, кажется, что уже в 1914 г. надежды Жореса разбились о противоположный замысел Бетмана-Гольвега, который благодаря войне хотел интегрировать социал-демократов в систему империи и вполне преуспел в своих начинаниях.
10 ноября 1918 г., накануне заключения перемирия, между Фридрихом Эбертом – главой фракции большинства Социал-демократической партии и новым канцлером Рейха и генералом Грёнером, который 26 октября сменил Людендорфа во главе имперского Генштаба, было подписано секретное соглашение. В соответствии с ним Рейхсвер должен был помочь расправиться со спартакистами и покончить с диссидентством Карла Либкнехта и левого крыла немецких социал-демократов (Независимой социал-демократической партии Германии – НСДПГ). В начале декабря в Берлин начали прибывать возвращавшиеся с фронта войска. 11-го числа Эберт встретил прибывшие части гвардии следующими словами: «Я приветствую вас, не сокрушенных врагом на поле битвы!» В январе 1919 г. восстание спартакистов было подавлено. Это событие, случившееся еще до того, как стали известны условия мирного договора, надолго разделит и превратит во врагов немецких социалистов и коммунистов.
Лишь 17 мая 1919 г. союзники по Антанте наконец сумели договориться и объявили немецкой делегации в Версале условия мира. Если они не хотели сделать Германию арбитром в своих внутренних разногласиях, другого выбора у них, видимо, не было. Однако явно можно было как-то «подсластить пилюлю». Условия мира, кажущиеся на первый взгляд весьма жесткими, были навязаны Германии. Эдуард Юссон справедливо подчеркивает, что «впечатление», которое произвел договор, было, как минимум, столь же значимо, как и его содержание[101]101
Keynes J. M. Les Conséquences économiques…; Bainville J. Les Conséquences politiques de la paix / Préface d’Édouard Husson. P.: Gallimard, 2002. P. VI.
[Закрыть]. Однако к 17 мая 1919 г., когда требования союзников стали известны, от единства немецкой социал-демократии не осталось и следа.
Накануне перемирия фракция большинства СДПГ решила войти в состав последнего правительства Второго Рейха во главе с Максом Баденским, ясно давая понять, что ни о каких революционных выступлениях и речи быть не может. В изложении партийной газеты Vorwerts («Вперед») от 17 октября 1918 г. позиция большинства звучала следующим образом: «Германия и немецкий народ в опасности… 4 августа 1914 г. мы объявили, что в час беды никогда не оставим наше отечество. Сегодня эти слова звучат актуально как никогда»[102]102
Badia G. Les Spartakistes, 1918: l’Allemagne en révolution. P.: Julliard, 1966. P. 40.
[Закрыть].
19 января 1919 г., через неделю после расправы над спартакистами и скорой казни Карла Либкнехта и Розы Люксембург, на выборах в Национальное собрание СДПГ получила около 40 % голосов, а НСДПГ – 7,8 %. Вместе с Партией Центра и Немецкой демократической партией СДПГ обеспечила себе подавляющее большинство. Временный союз между армией и социалистическим большинством ярче всего воплощал Носке – министр Рейхсвера[103]103
Название «министр Рейхсвера» было сохранено и при Веймарской республике.
[Закрыть]. Новый режим, Веймарская республика, с самого начала обладал весьма солидной опорой. Очевидно, что немецкий народ в своей массе вовсе не желал того, чтобы Германия повернулась в сторону большевистской России. Однако на деле левые силы вышли из испытаний разделенными, а правые (те, кто поддерживал «Бисмарковский компромисс между военной аристократией юнкеров и кругами промышленников») сохранили свое единство. Парадоксально, но консервативные силы, которые стремились к войне, единолично ее вели и потерпели в ней поражение, сохранили весь свой престиж и лидирующие позиции в обществе. Напротив, демократическим силам пришлось взвалить на себя ответственность за последствия войны. Именно этим объясняется слабость Веймарской республики.
Могли ли страны-победительницы за несколько месяцев позабыть о пережитых страданиях и превратить навязанный Германии, но вполне разумный по своим территориальным требованиям мир в мир компромиссный? Это было очень непросто, но никто не попытался хотя бы смягчить его психологические последствия. Рейхстаг одобрил договор 237 голосами против 138. Националистические партии не преминули использовать «Версальский диктат» как аргумент в борьбе против левых (правые и крайне правые давно обвиняли их в том, что они «нанесли Германии удар в спину») и против Веймарской республики как таковой.
В течение четырнадцати лет, которые просуществовала республика (1918–1933), электоральная база левых партий неуклонно сжималась (за исключением 1928 г., когда их результаты вновь пошли вверх). Первые всеобщие выборы президента, состоявшиеся в 1925 г., привели к власти Гинденбурга, который обошел кандидата от партии Центра Вильгельма Маркса, поддержанного СДПГ. В апреле 1932 г. Гинденбург, за которого призывали голосовать и СДПГ, и партия Центра, противостоявшие ему за семь лет до того, получил 19 миллионов голосов (т. е. 53 %) и был переизбран, одержав верх над Гитлером, которого поддержали 13 миллионов человек.
Старый маршал, который год спустя призвал Гитлера к власти, был не просто немецким Петеном. Победитель битвы при Танненберге 1914 г., живое олицетворение Генерального штаба, он воплощал в себе всю историю Рейха тех лет: от концентрации полноты власти в руках военной элиты в 1914 г. до секретных соглашений Грёнера – Эберта в ноябре 1918 г. Именно он, став с 1925 по 1933 г. президентом Рейха, передал власть и даже свой авторитет тому, кого в узком кругу называл не иначе, как «австрийским капралишкой».
Экономический кризис и конец Веймарской республикиКрах Веймарской республики был спровоцирован в первую очередь экономическим кризисом: падением промышленного производства на 25 % с лета 1929 к лету 1930 г. из-за обвала немецкого экспорта в США. Американские капиталы спешно покидали страну. На выборах 30 сентября 1930 г. нацисты, которые в 1928 г. набрали всего 2,8 % голосов, получили поддержку 6383000 избирателей и заняли 107 мест в Рейхстаге. Во Франции Бриан, видя, что происходит в Германии, понял, что его политика провалилась. Если принять уровень производства 1929 г. за 100, то в 1932 г. он упал до 58. Зимой 1931/32 г. число немцев, у которых не было никакой работы, достигло 6 миллионов; к ним следовало прибавить еще 8 миллионов частично безработных. Более половины занятых в промышленности потеряли свои места. Взлет популярности нацистов (37,7 % голосов в июле 1932 г.), неуправляемость Рейхстага, интриги фон Папена против генерала Шляйхера, прозванного «красным генералом», который сменил его на посту канцлера 2 декабря 1932 г., подписали Веймарской республике приговор.
Фон Папен встретил Гитлера 4 января 1933 г. в Кельне у банкира Шрёдера, тесно связанного с американскими финансовыми кругами[104]104
Bodgan H. Histoire de l’Allemagne… P. 373.
[Закрыть]. Фон Папен заявил, что убедит Гинденбурга назначить Гитлера канцлером, а его самого – вице-канцлером. Что до действующего канцлера генерала фон Шляйхера, тот собирался позвать в правительство Георга Штрассера, лидера левого крыла нацистской партии, чтобы этим ее расколоть. На взгляд Гинденбурга, это было слишком рискованно! 30 января Гитлер занял пост канцлера. 22 марта все политические силы страны, кроме социалистов (Коммунистическая партия уже была распущена), поддержали предоставление ему неограниченных полномочий.
Тезис о том, что нацисты пришли к власти в Германии по вине «Версальского диктата», не выдерживает критики. Он лишь замыкает нас в порочной логике и оправдывает демонтаж Версальского договора, которым нацисты занялись в 1936 г., когда провели ремилитаризацию левого берега Рейна. Реваншизм был порожден не Версалем, а поражением 1918 г.: добровольческие отряды «Фрайкорпс», которые сформировались уже в декабре 1918 г., изначально ставили перед собой цель поквитаться с «внутренним врагом», с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург, которых они считали предателями.
Версальский мир век спустя«Слишком сильный в своих слабостях и слишком слабый в своих сильных сторонах», Версальский мир в исторической ретроспективе вполне заслужил оценки, вынесенной в те годы Жаком Бенвиллем. Точно так же его оценивает и Йошка Фишер, чьим острым умом я не устаю восхищаться: когда Фриц Штерн возразил ему, что «эмоциональная реакция, вызванная условиями Версальского договора, была характерна для всех лагерей» и что «среди тех, кто его оплакивал, были и подлинные патриоты»[105]105
Fischer J. – Stern F. Gegen den Strom. P. 36.
[Закрыть], Фишер ответил: «Я сомневаюсь, что более мягкий мир сделал бы немцев менее агрессивными и менее склонными к реваншизму». Он сослался на английского историка Тейлора: «С чем немцы не могли смириться, так это с самим поражением».
И Фишер, и Штерн отвергают идею, что Гитлер пришел к власти из-за слишком жестких условий Версальского договора. Штерн предлагает сравнить положения Версальского и Брест-Литовского мира (март 1918 г.), который был намного более жестким. В 1933 г., когда Гитлер пришел к власти, те пункты Версальского договора, которые касались репараций и оккупации французскими войсками левого берега Рейна, давно утратили силу.
Фишер отмечает, что «все партии были едины в том, что на Востоке последнее слово еще не было сказано» и что «никогда (даже в Локарно) Германия не соглашалась признать новую линию своих границ с Польшей».
Спор между Фишером и Штерном показывает, насколько поздно распался сформировавшийся при Бисмарке классовый компромисс между земельной и военной аристократией Пруссии и промышленниками с запада Германии. Именно он позволил Гитлеру прийти к власти. Хотя в среде военной аристократии порой звучали сомнения (Шляйхер в 1932 г., позже Хаммерштейн, да и многие другие), решительный разрыв между ней и режимом произошел лишь 20 июля 1944 г., когда граф фон Штауффенберг совершил покушение на Гитлера. Как справедливо отмечает Йошка Фишер, пришлось дождаться 1945 г. и притока на запад Германии беженцев из восточных земель, чтобы юнкеры с востока склонились к делу мира. Его вывод таков: «Для обновления нашей страны понадобилось тотальное поражение. До 1945 г. подобное обновление было попросту невозможным. Вот почему я считаю, что условия Версаля были слишком мягкими»[106]106
Ibid. P. 41–42.
[Закрыть]. В другом месте он говорил о «непоследовательности» Версальского мира.
Можно ли было избежать того, что Вторая мировая война окажется еще более кровавой, чем Первая? Мощь прусского милитаризма не была сокрушена. Кроме того, реализация права народов на самоопределение привела к тому, что Германия, с ее 60-миллионным населением, напоминала скалу посреди раздробленной Европы, где во многих странах проживали немецкие и венгерские меньшинства, в той или иной степени зараженные сепаратизмом.
Однако через полтора века после первого раздела Польши между Пруссией, Россией и Австрией, между новыми нациями Центральной и Восточной Европы требовалось установить границы. Можно ли было помыслить о том, чтобы не возродить Польшу? Более спорным было решение включить в новую Чехословакию регионы, в основном населенные судетскими немцами: могли ли стратегические аргументы (задачи обороны Чехословакии) заменить признание новых границ самими народами?
Те же проблемы встали в связи с венгерскими меньшинствами: требовалось провести рубежи Румынии, Словакии и новой Югославии, причем так, чтобы их очертания максимально учитывали интересы этнического большинства. Конечно, новые границы в Центральной и Восточной Европе были несовершенны. Однако претензии, которые венгры выдвинули против Клемансо, который якобы по Трианонскому договору отрезал от их страны две трети территории, исходили из ложной посылки, что им по праву принадлежала вся Транслейтания[107]107
Часть Австрийской империи, расположенная на другом (если смотреть из Австрии) берегу реки Лейты. Ее столицей с 1867 г. стал Будапешт. Вена осталась одновременно столицей Цислейтании и всей Габсбургской империи.
[Закрыть], которую венские Габсбурги передали им в 1867 г., создавая под собственным сюзеренитетом «двуединую монархию».
Руководствуясь той же логикой, Германия могла воспротивиться тому, как победители решили судьбу немцев Силезии. Однако по сравнению с границами 1945 г. территориальные решения Версаля сегодня могут вызвать у немцев лишь ностальгию.
Версальский мир попытался с минимальными издержками, воплотить в жизнь право народов Европы на самоопределение. С этой точки зрения он имел историческое значение: большинство наций, которые он создал или воссоздал, выдержало испытание временем – пусть даже Югославия, подорванная изнутри сепаратистскими движениями (прежде всего в Хорватии), которые получили поддержку извне, распалась в 1991 г., после того как Германия поспешно признала хорватскую независимость, а Словакия в 1992 г. полюбовно отделилась от Чешской республики. Распад Югославии может восприниматься как запоздалый реванш за расширение Сербского королевства, освященное Версальским договором. Границы, которые он прочертил, вероятно, были небезупречны, но все же в пределах разумного. Можно ли было приблизить их к ожиданиям народов без колоссальных перемещений населения, как те, что развернулись в 1944–1945 гг.? Тем не менее изъяны Версальского мира не сводятся к тем границам, которые он нанес на карту.
Демографическое и экономическое превосходство Германии, которое существовало до 1914 г., не было, да и не могло быть ликвидировано. Немецкая экономика с большим отрывом оставалась самой мощной в Европе. Она привлекала иностранные, прежде всего американские, инвестиции. В 1929 г. Германия вновь, как в 1913 г., стала вторым (после США) экспортером промышленных товаров в мире. Сближение с Советской Россией (Рапалло, 1922 г.), потом Локарнский договор (1925 г.) и вступление Германии в Лигу Наций вывели ее из дипломатической изоляции. Возвращение США к изоляционизму после 1920 г. переложило поддержание политического и военного порядка в Европе на Францию, которую поддерживала Великобритания.
Французская армия была важнейшей силой, обеспечивавшей спокойствие на континенте. Другие положения Версальского договора (запрет на аншлюс Австрии, ограничение численности Рейхсвера 100000 человек, демилитаризация левого берега Рейна, оставленного французскими войсками в 1930 г., гарантии границ новых государств) были ничем не подкреплены. Что бы произошло, если бы Германия вдруг решила сбросить с себя обязательства, навязанные ей в Версале?
Хотя во время Первой мировой войны Франция была основным бастионом сопротивления, она не смогла добиться мира, который бы выдержал испытание временем. История с репарациями, как мы видели, исходно была осложнена тем, что их точный объем не позаботились зафиксировать. Военное превосходство французской армии постепенно сошло на нет из-за устаревания ее вооружений и особенно ее военной доктрины, а также из-за охватившего общество (как левых, так и правых) пацифизма. Ставка на Линию Мажино отражает противоречия между дипломатией (гарантии, данные странам Малой Антанты – Чехословакии, Югославии и Румынии) и стратегией военных, окопавшихся на рубежах страны. Версальскому договору не хватило одновременно и силы, и щедрости: силы, которая бы придала французской армии наступательную мощь и мобильность, способные удержать в узде Германию, мечтающую о реванше; щедрости – нужно признать, грандиозной после всех пережитых страданий, – которая бы в 1919 г. помогла ей согласиться на компромиссный мир, который шесть лет спустя попытаются заключить в Локарно Штреземан и Бриан.
Можно сколько угодно мечтать о том, как могла повернуться история: когда Штреземан отказался признать восточные границы Германии, пацифист Бриан, конечно, должен был попытаться найти компромисс; однако его миролюбие ничего не могло противопоставить воинственному реваншизму, который Гитлер сумел разжечь и поставить себе на службу, когда кризис 1930-х гг. с полной силой обрушился на немецкое общество и экономику. Бриан избрал ошибочную стратегию. Его пацифизм невольно лишь разжигал воинственность нацистов. В долгосрочной перспективе его взгляды были щедры и, без сомнения, справедливы. Однако может ли политик довольствоваться тем, что время покажет его правоту? Фигура Аристида Бриана свидетельствует о гуманизме Франции, и прекрасно, что такой человек появился на свет – его именем названо много улиц. Но я бы предпочел, чтобы он, скорее, брал пример со статуи «Франция в каске»[108]108
Только с оливковой ветвью в руках.
[Закрыть], изваянной Бурделем в 1922 г. «Прочь пушки, прочь пулеметы!» – этот поэтический призыв Бриана отражает настроение французского народа, который давно был ослаблен демографическим спадом и только что героически перенес большое кровопускание.
Означал ли крах Франции в 1940 г., что эта жертва была напрасной? Без Вердена она не смогла бы в 1945 г. занять свое место за столом пяти великих держав. Черчилль потому помог де Голлю вернуть Франции ее былой статус, что прекрасно знал: Вторая мировая война была прямым продолжением Первой, помнил о «пуалю» 1914 г. и о том, как британский экспедиционный корпус в 1940 г. не слишком помог французам в сухопутных боях.
Сколь бы в тогдашних условиях позиция Бриана ни была легкомысленна, она помогла франко-германскому примирению после 1945 г. Однако в 1930 г., хотя никто не мог вообразить, что нацизм вскоре полностью овладеет Германией и к чему это приведет, человек, мыслящий реалистически, вряд ли должен был верить, что немецкий народ сможет мгновенно избавиться от того утрированного чувства несправедливости, которое оставил у него Версальский договор.
После 1920 г. Франция оказалась в изоляции. Без американских гарантий, которые в конце 1918 г. Вильсон дал Клемансо, Версальский мир был обречен на то, чтобы остаться набором благих пожеланий. Отзыв этих гарантий, решение США заключить сепаратный мир с Берлином и, наконец, американский отказ входить в Лигу Наций отдали разбалансированную Европу на волю германского реваншизма, который ни один здравомыслящий человек не стал бы списывать со счетов. Своим неприятием Версальского договора Германия, как показывает Йошка Фишер, сама поспособствовала тому, что спустя много лет на конференции в Касабланке (1943 г.) ее противники по Второй мировой войне договорятся требовать от нее полной и безоговорочной капитуляции. На беду немцев, Вторая мировая была продолжением Первой.
Американские финансисты, заинтересованные в том, чтобы Германия была в состоянии выплачивать репарации, как мы видели, пролоббировали снижение их суммы, тогда как в отношении французских и британских займов они были непреклонны. Вряд ли тут стоит искать какой-либо скрытый замысел. Однако на деле все обернулось так, будто США считали Версальскую Европу все еще слишком французской и замкнулись в изоляционизме, который сделал Вторую мировую войну неизбежной. Позже новая война дала США, которые вовсе к ней не стремились, повод, одержав блестящую победу, утвердить в мире свою гегемонию, потеснив как растерявшие свою мощь Францию и Великобританию, так и угрожавшую штатам Германию. Для Соединенных Штатов Вторая мировая война тоже была продолжением Первой. Следует тем не менее повторить, что до 1939 г. американское общественное мнение было глубоко пацифистским и что Рузвельт, который стремился к войне, но лишь когда настанет нужный момент, дождался, чтобы Гитлер сам объявил ее Штатам. Конечно, приняв весной 1941 г. закон о предоставлении помощи (ленд-лиз) Великобритании, США однозначно дали понять, какую сторону они поддерживают. После того как Америка вступила в войну, сразу же стало ясно, что отныне она возглавляет западный мир. Англия, которая в течение 18 долгих месяцев в одиночку героически противостояла Гитлеру, передала ей бразды правления.
После 1920 г. Великобритания осталась единственным крупным союзником Франции. Однако быстро обеспокоившись тем, что Париж установит в Европе свою гегемонию, она сделала ставку на «умиротворение» (appeasement) Германии и следовала этому курсу вплоть до 1939 г.
Наконец, даже после прихода Гитлера к власти СССР казался западным демократиям не слишком надежным союзником. В тогдашней Европе идеологические линии разделения смешали карты прежних национальных противоречий. Французская политическая элита совершила тяжкую ошибку, когда сочла антикоммунизм важнее патриотизма. С 1936 по 1940 г. все выглядело так, словно единственной войной, которую наш Генеральный штаб считал желательной, было столкновение на Востоке между Германией и Советской Россией. Одновременно проводившаяся англосаксами политика «умиротворения» связала нам руки. В тот момент, когда Гитлер ввел войска на левый берег Рейна, высшие интересы Франции требовали, чтобы она, если придется, то в одиночестве приняла ответные меры и не следовала переданной через Лондон позиции США, призывавших Францию «первой не разрывать пакт Бриана – Келлога 1928 г., объявивший войну вне закона». Йошка Фишер и Фриц Штерн единодушны в том, что в марте 1936 г. западные демократии упустили последний момент, когда они еще могли свалить режим Гитлера.
В это время Франции было необходимо правительство общественного спасения. Однако у нее было лишь то правительство, которое палата депутатов отправила в отставку и которое продолжало выполнять свои функции в ожидании парламентских выборов июня 1936 г. Невмешательство в Испании, согласие на аншлюс Австрии, Мюнхенское соглашение, «Странная война» 1939–1940 гг. свидетельствуют о паническом страхе перед перспективой новой мировой войны. Как писал Рене Жирар, «Верден не повторяется дважды».
* * *
Вторая мировая война отчасти (но лишь отчасти) была попыткой немецкого пангерманизма взять реванш за поражение 1918 г. Германия считала себя не побежденной, а лишь преданной теми, кто 9 ноября 1918 г. сверг Второй Рейх, чтобы провозгласить республику. Гитлеру просто оставалось возложить всю вину за поражение на евреев.
Как подчеркивает Эрнст Нольте, Вторая мировая война также была столкновением идеологий: чудовищным сведением счетов между коммунизмом (который Нольте характеризует как «эгалитаристское варварство») и фашизмом, основанным на теории неравенства рас и стремившимся создать для Германии жизненное пространство на Востоке. Однако ставить на одну доску фашизм и коммунизм – значит скатываться к упрощениям, забывая о том, сколь различны были их философские основания и культурный фундамент. Конечно, я понимаю, что Эрнст Нольте стремится выявить контекст зарождения и развития нацизма, чтобы тем самым снять с Германии часть ответственности. Однако мне никогда не казался убедительным сформулированный Ханной Арендт тезис о двух схожих, как близнецы, «тоталитарных режимах»: нацизм пришлось уничтожить бомбами; коммунизм рухнул сам потому, что советские лидеры, разуверившись в своих мифах, стали проповедовать возвращение к «универсальным ценностям». Проект «реального коммунизма» был закрыт Горбачевым.
Конечно, Вторую мировую войну не сведешь лишь к идеологическому противостоянию (даже если считать, что оно было укоренено в европейской культуре XIX в.) по той причине, о которой мы уже говорили выше: Вторая мировая война по многим параметрам была продолжением Первой.
