Текст книги "Троих надо убрать"

Автор книги: Жан-Патрик Маншетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Жан-Патрик Маншетт
Троих надо убрать

1

Иногда происходит и так: Жорж Жерфо выезжает на внешнее кольцо бульваров через заставу Иври. Сейчас половина третьего, может, четверть четвертого ночи. Один участок внутреннего бульварного кольца закрыт на ремонт, на остальных движение практически равно нулю. На внешнем кольце встречаются две – три, максимум четыре машины на километр. Некоторые из них – грузовики, двигающиеся крайне медленно. Другие – частные легковушки, несущиеся на большой скорости, намного превышающей допустимую. Многие водители пьяны. Жорж Жерфо в их числе. Он выпил пять стаканов бурбона «Четыре розы», а, кроме того, часа три назад проглотил две таблетки сильного снотворного. Все вместе вызывает у него не сонливость, а напряженное возбуждение, которое в любой момент грозит перейти в ярость или почти чеховскую горькую меланхолию – не самое приятное чувство. Жорж Жерфо гонит на ста сорока пяти километрах в час.

Жоржу Жерфо около сорока. Его машина – "мерседес" серо-стального цвета. Кожа сидений красная, как, впрочем, и весь салон автомобиля. Внутренний мир Жерфо смутен, в нем слабо различимы левые взгляды. На приборной доске машины, над циферблатами, прикреплена матовая металлическая табличка с указанием фамилии Жоржа, его адреса, группы крови, а также плохое изображение святого Кристофа. Через две колонки: одна – под приборной доской, другая – за задним сиденьем, из магнитофона тихо льется джазовая музыка в стиле "Уэст-Кост" ...

Причину, по которой Жорж с притупленными реакциями едет по внешнему бульварному кольцу, следует искать главным образом в его работе. Тот факт, что за год Жорж убил не менее двух человек, роли не играет. То, что происходит с ним сейчас, порой случалось и раньше.

2

Алонсо Эмериш-и-Эмериш тоже убивал людей, и в гораздо больших количествах, чем Жорж Жерфо. Между Жоржем и Алонсо не было ничего общего. Алонсо родился в двадцатых годах в Доминиканской республике. Удвоение его германской фамилии, как и в случае с его другом и соратником генералом Элиасом Вессином-и-Вессином, показывает, что его семья принадлежала к белой элите острова и хотела этим показать чистоту своей крови, сохраненной от любых смешений с низшими расами: неграми, индейцами, евреями и прочими.

В последний период своей жизни Алонсо был смуглым полным человеком с крашеными висками и жил на большой ферме посреди огромного поместья в деревушке Вильней, расположенной в тридцати километрах от Маньи-ан-Вексен, во Франции. В последний период своей жизни Алонсо назывался Тейлором. Присылаемая ему почта, которая была немногочисленной, адресовалась месье Тейлору, иногда полковнику Тейлору. Соседям и продавцам он выдавал себя за североамериканца или британца, который долго жил в колониях, где составил себе состояние в коммерции.

Алонсо действительно был богат, но вел убогую жизнь. Он жил абсолютно один. Он боялся. Никто не обрабатывал землю его большого поместья, в доме не было слуг: Алонсо не хотел никого впускать. Единственными, кого он впускал в дом в последний период своей жизни, были два субъекта с очень ограниченным и четким словарным запасом, в темных костюмах. Они разъезжали на броском ярко-красном седане "ланчия-бета", что вообще-то было на них не похоже. Один из них был пониже и помоложе, имел вьющиеся черные волосы и глаза красивого голубого цвета. Он нравился женщинам, но те очень быстро замечали, что ему в женщинах нравилось одно: чтобы они его били. Сам он их не бил и ни за что не хотел вступать с ними в половой контакт. Тогда женщины рвали с ним, кроме извращенных садисток, но с теми рвал он, когда чувствовал, что они входят во вкус, избивая его. Он говорил, что они ему опротивели.

Другой, лет сорока, имел выпуклый лоб с залысиной, длинные зубы и белые, как пакля, волосы. У него был большой впечатляющий шрам в форме радуги поперек горла. Чтобы скрыть его, он взял привычку прижимать подбородок к шее. Он был высоким и нескладным, а манера держать голову придавала ему странный вид. Эти двое убили много людей, но между ними и Жоржем Жерфо также не было ничего общего. Между ними и Алонсо – тоже. Убийство было второй профессией этих двоих. До того как заняться ею, молодой работал в гостинице официантом, а потом дежурным администратором, владел тремя языками. Второй был наемником – солдатом удачи.

Жорж Жерфо был служащим. Его работа заключалась в том, чтобы продавать частным лицам и организациям в различных уголках Франции дорогостоящие электроприборы, выпускаемые его фирмой – филиалом корпорации ИТТ. Он разбирался в них потому, что по образованию был инженером.

Профессией Алонсо была война. Он был офицером доминиканской армии и служил в военной разведке – СИМ. Лучшие годы своей жизни, с пятьдесят пятого по шестидесятый, он провел на воздушной базе Сан-Исидро. Войны не было. Единственное государство, с которым могла воевать Доминиканская республика, была республика Гаити, потому что обе находились на одном острове. Остальные страны отделены от Доминиканской республики морем. Но с Гаити войны тоже не было. Алонсо это нравилось. На базе Сан-Исидро в сговоре со своим другом и коллегой Элиасом Вессином-и-Вессином, командовавшим базой, он отправлял самолеты Доминиканских военно-воздушных сил на Пуэрто-Рико, откуда они доставляли спиртное и прочие товары, не платя таможенный сбор. Алонсо и Элиас катались как сыр в масле и были неприкасаемыми: если Санто-Доминго не вел внешнюю войну, то в этой стране, как и во многих других, шла война гражданская, и главной функцией доминиканской армии было выигрывать эту гражданскую войну всякий раз, когда она обострялась. В этих условиях СИМ играла основную роль. В Сан-Исидро часто привозили лиц, подозреваемых в шпионаже в пользу классового врага, и задачей СИМ, возглавляемой Алонсо, было выбить из них признания, избивая, насилуя, разрезая на куски, пытая электротоком, кастрируя, топя и отрубая голозы.

Тридцатого мая тысяча девятьсот шестьдесят первого года Трухильо Благодетеля изрешетила пулями группа, членов и сообщников которой впоследствии удалось поймать. Для Алонсо и Элиаса счастливая жизнь закончилась. Сыновья Благодетеля продержались сто восемьдесят дней. Затем, в президентство Балагера, Алонсо и Элиас еще успели подготовить выборы тысяча девятьсот шестьдесят второго года, расстреливая мужичье в Пальма-Соло и ликвидировав лоялистского генерала Родригеса Рейеса. Выбранного демократишку Хуана Боша Элиас сверг и посадил на его место Дональда Рейда Кабраля, резидента ЦРУ в Санто-Доминго. Меньше чем через два года Элиас увидел угрозу революции в бывшем полицейском демократе Каамано и с радостью бросил танки "мустанг" и "метеор" главным образом против северных предместий Санто-Доминго, ибо самая большая опасность действительно исходила оттуда. Рабочая милиция и прочие свиньи разграбили фабрику, производящую бутылки для "кока-колы", чтобы наполнять их "коктейлем Молотова". Но американцы тоже заметили опасность в умеренных, так сказать кеннедистских, прокламациях Каамано и предоставили Элиасу решающую поддержку поставками вооружений, боеприпасов, вертолетов, отправкой авианосцев и морской пехоты. После победы американцы обманули ожидания Элиаса и выслали его в Майами.

Что касается Алонсо, то он уехал в шестьдесят втором. В отличие от Элиаса он любил не власть, а комфорт. Он контролировал отъезд семьи Благодетеля со всем багажом – трупом, национальными архивами и огромным количеством денег, – и это подало ему идею. В тот момент, когда выборы шестьдесят второго года привели к власти Хуана Боша, Алонсо улетел в добровольное изгнание, предварительно переведя за границу большие деньги.

Возможно, его интеллект снизился в последующие годы скитаний, а может быть, Алонсо был полукретином с рождения. Не будем забывать, что высшим достижением в его жизни был лишь пост главы военной службы безопасности. Можно не удивляться, что последние годы своей жизни он провел в страхе, не имея ни садовника, ни слуг, боясь, что они могут оказаться агентами ЦРУ, доминиканского правительства или какой-нибудь организации доминиканских эмигрантов. На самом деле Алонсо старел. Он был совершенно разбит, когда поселился недалеко от Маньи-ан-Вексен во Франции, во всяком случае настолько, что решил никуда больше не уезжать. Кроме того, следует помнить, что речь идет о человеке, который, когда вдова одного казненного отказалась поверить в смерть мужа, прислал ей по почте посылку с головой мертвеца и кое-чем, засунутым в рот. Давайте согласимся, что если его страхи не были реальными, то все же имели под собой почву.

Он запретил входить даже почтальону, и тот клал редкую почту в ящик на решетчатом заборе поместья. На случай, если кто-нибудь все-таки заберется к нему, Алонсо держал бульдога.

Таким образом, земли вокруг поместья не обрабатывались, и на них ничего не выращивалось, а дом был запушен из-за отсутствия слуг. Окрестные крестьяне ворчали, видя невозделанную землю, много раз собирались устроить по такому поводу демонстрацию и однажды наверняка сделали бы это, но смерть Алонсо все отменила.

Обычно в последний период своей жизни Алонсо около пяти – шести часов утра прекращал попытки заснуть, вставал с измятой постели и выходил из спальни на втором этаже. В большой кухне он готовил себе английский завтрак, состоявший из стакана фруктового сока, тарелки каши на молоке, чашки горячего чая и тостов, которые он разрезал пополам треугольником, а потом мазал тонким слоем масла, меда или апельсинового мармелада.

После завтрака Алонсо надевал верхнюю одежду и прогуливался по своему поместью, заросшему сорняками, в сопровождении суки-бульдожки по кличке Элизабет. Потом он возвращался домой и никуда не выходил, разве что отвечал на звонки разносчиков. Понаблюдав за воротами из окна первого этажа в очень мощный бинокль и убедившись, что все в порядке, он выходил из дома, шел к воротам, вооружившись "кольтом" тридцать восьмого калибра, и брал то, что они приносили. Он не допускал, чтобы разносчики входили на территорию поместья и приносили товар к дому. Иногда груз, например ящик виски, был тяжелым, но Алонсо все равно тащил его сам, обливаясь потом. У него от этого дрожали ноги и угол рта.

В гостиной дома стояла дорогостоящая аудиосистема фирмы "Шарп" западногерманского производства. Алонсо тщательно следил за ней, в то время как остальные приборы и мебель почти никогда не вытирал, и они быстро покрывались толстым слоем пыли. Алонсо протирал и стереоколонки, установленные по всему дому так, чтобы музыка из проигрывателя была слышна везде, даже в двух туалетах и двух ванных комнатах. Музыкальные вкусы Алонсо сильно отличались от вкусов Жоржа Жерфо. Его фонотеку можно было разделить на две части. Прежде всего, классическая музыка: Бах, Моцарт, Бетховен. Потом слащавые американские мелодии: Мел Торме, Билли Мей. Эти пластинки Алонсо не слушал никогда. Вернувшись с прогулки с Элизабет, он слушал Чайковского, Мендельсона, Листа...

В кабинете на первом этаже, постоянно закрытые окна которого выходили на заросшие сорняками земли, Алонсо, положив на угол стола "кольт", слушал музыку и писал паркеровской ручкой на тонкой бумаге мемуары. Он писал очень медленно. Часто за десять – двенадцать часов работы не получалось и одной страницы.

Он не обедал, а примерно в половине седьмого ужинал на кухне консервами и фруктами. Посуду он ставил в посудомоечную машину к той, что уже стояла там с завтрака. Алонсо работал много часов, потом выключал музыку, включал посудомоечную машину, поднимался с книгой на второй этаж и ложился на измятую постель. Он ждал, когда придет сон, но сон не приходил. Алонсо слышал, как работает посудомоечная машина, проходя различные фазы программы с остановками и щелчками. Он равнодушно читал на английском, испанском или французском, главным образом мемуары полководцев и государственных деятелей, таких, как Лидделл Харт, Уинстон Черчилль, де Голль, или военные романы, в основном С. С. Форестера. У него имелись номера непристойного американского журнала "Плейбой". Каждый вечер Алонсо мастурбировал, но без особого успеха. Много раз за вечер он вставал, бродил по дому с книгой в руке, заложив средним пальцем страницу, и проверял, хорошо ли закрыты все окна. Они всегда были закрыты. И он давал дополнительную порцию мяса бульдожке Элизабет. Ее Жорж Жерфо убил тоже.

3

Жорж Жерфо ехал ночью на «мерседесе» по Девятнадцатому национальному шоссе. Он миновал Вандовр и направлялся к Труа. Две колонки играли Джона Льюиса, Джерри Маллигана и Шорти Роджерса. Темнота слева и справа была похожа на стену и проносилась мимо со скоростью сто тридцать километров в час. В ту ночь его обогнала «ДС».

Она появилась, в последний момент мигнула фарами, мгновенно обошла "мерседес" на закрытом повороте и исчезла быстрее, чем Жерфо успел пробормотать: "Козел!"

Десять минут спустя он увидел ее снова. За это время ничего не произошло, если не считать того, что Жерфо обогнал фургончик "пежо" со слабо горевшими фарами, а его самого обогнала маленькая ярко-красная машина, возможно итальянского производства. И больше ничего. Но вдруг его фары выхватили из темноты нечто. Одновременно Жерфо заметил на дороге два неподвижных задних огня. Он поднял ногу с педали. Задние огни пришли в движение, и ночь буквально проглотила их. Возможно, они не были неподвижными с самого начала, и это был только оптический обман. "ДС", во всяком случае, стояла неподвижно и не на шоссе. Одно крыло – в придорожной канаве, другое смято в гармошку от удара о ствол дерева. Одна дверца была сорвана и валялась на обочине метрах в десяти-двенадцати, наполовину зарывшись в траву. Стекло разлетелось. Жерфо увидел все это моментально, когда "мерседес" проезжал мимо дверцы. Скорость его машины равнялась восьмидесяти километрам в час, и Жерфо почувствовал искушение увеличить ее. Не чувство порядочности или категорическая необходимость удержали его от этого, а мысль, что люди в "ДС" наверняка заметили его номер и смогут привлечь за неоказание помощи. Жерфо плавно, довольно неуверенно затормозил и остановился дальше, метрах в восьмидесяти или ста.

Вдали задние огни совершенно исчезли. Жерфо с беспокойством посмотрел по сторонам, но увидел только темноту. "ДС" тоже растаяла в ней. Все еще чувствуя желание продолжить путь, Жерфо заворчал сквозь зубы и, дав задний ход, вернулся к месту аварии.

Жерфо остановился между двумя деревьями, рядом с оторванной дверцей, и выключил магнитофон. Возможно, он найдет страшно изуродованные трупы или раненых, удерживающих обеими руками кишки, и музыка будет неуместной. Он вышел из "мерседеса" с электрическим фонарем в руке, который тут же направил на "ДС", и, к своему облегчению, увидел только одного мужчину, стоявшего на ногах. Он был невысоким, светлые волосы слегка завивались, у него были залысины и острый нос, на котором сидели очки в пластмассовой оправе. Правое стекло раскололось. На мужчине были дождевик и коричневые вельветовые брюки. Он смотрел на Жерфо большими испуганными глазами, опираясь на правую сторону капота "ДС" и прерывисто дыша.

– Эй! – крикнул Жерфо. – Все нормально? Вы не пострадали?

Человек немного пошевелился, возможно покачал головой, и чуть не упал. Встревоженный Жерфо подошел ближе. Его взгляд остановился на темном мокром пятне, медленно расползавшемся по боку дождевика.

– Вы ранены в бок, – сказал Жерфо. В памяти у него всплыл запах крови, и Жерфо подумал: "Черт побери, я сейчас хлопнусь в обморок".

– Больница, – сказал неизвестный, и его губы шевельнулись еще, но он не мог добавить ни единого слова.

Кровь текла из левого бока. Жерфо обхватил раненого рукой за шею с правой стороны и, поддерживая, повел к "мерседесу". Мимо на огромной скорости пронеслась машина, марку которой он не заметил.

– Вы можете идти?

Раненый не ответил. Он шел, стиснув зубы. На его облысевшем лбу и над верхней губой, где торчали короткие волоски, выступили капли пота.

– Еси аи веу ся... – пробормотал он.

– Что? Что?

Но мужчина не мог или не захотел больше говорить. Они дошли до "мерседеса". Жерфо помог раненому опереться на машину и открыл правую заднюю дверцу. Держась за спинку переднего сиденья, мужчина медленно лег на спину на заднее.

– А, твою мать, я истекаю кровью, – сказал он с грустью и досадой. У него был парижский выговор.

– Все будет нормально.

Жерфо убрал ноги раненого внутрь машины, захлопнул заднюю дверцу и быстро сел за руль. Он подумал, что кровь запачкает кожу сиденья, а может, и не подумал. "Мерседес" тронулся с места. По дороге Жерфо говорил мало, а раненый – ничего.

Они доехали до Труа меньше чем за десять минут. Было двадцать минут первого. Ни одного полицейского. Жерфо обратился к запоздавшему прохожему, и тот указал ему дорогу к больнице. Прохожий был пьян, а потому его сведения оказались путаными. Жерфо заблудился и потерял время. Сзади, с трудом, но без стонов, раненый снял свой дождевик. Под ним был черный свитер под горло. Он сложил плащ вчетверо и прижал к боку, чтобы остановить кровотечение. После этого он потерял сознание.

Они приехали в больницу, и Жерфо резко тормознул перед отделением скорой помощи. Выскочив из машины, он побежал к входу в плохо освещенный холл.

– Носилки! Носилки! Быстро! – закричал он, вернулся к машине и открыл задние дверцы.

Из больницы никто не выходил. Справа, в застекленном холле, Жерфо видел стойку регистратуры, двух девушек в белых халатах за ней и еще четырех человек: пожилую пару, алжирца и парня лет тридцати с бледным лицом, в костюме, но без галстука – он стоял, прислонившись к стене, и грыз ногти.

– Да скорей же, черт бы вас подрал! – крикнул Жерфо.

Из холла вышли двое санитаров с носилками на колесиках.

– Идем, – сказали они.

Привычными движениями подняв раненого, они положили его на носилки и быстро покатили их в холл, а потом дальше. Прежде чем исчезнуть, один из них повернулся к Жерфо, неуверенно шедшему за ними.

– Надо зарегистрироваться, – заявил санитар.

Жерфо прошел по холлу четыре – пять метров и оказался рядом с открытой дверью в приемное отделение. Пожилая пара и алжирец не пошевелились, а тип без галстука подошел к стойке. Перед ним лежала карточка, в руке он держал шариковую ручку и взволнованно говорил девушке в белом халате:

– Я ее не знаю. Я нашел ее на коврике перед моей дверью, понял, что она наглоталась какой-то гадости, ну и не смог оставить ее там. Я привез ее на моей машине, но не знаю ни кто она такая, ни как ее зовут, ни почему она решила покончить с собой именно на моем коврике.

По его белому лбу тек пот.

Жерфо достал сигарету "Житан" с фильтром и, глядя в пол, как ни в чем не бывало вернулся к выходу. Он придал себе вид занятого человека, выходящего просто выкурить сигарету. Это было излишним: никто не обращал на него внимания. Выйдя на улицу, он сел в машину и уехал. Через несколько секунд в приемное отделение вбежали возбужденные врач и жандарм с непокрытой головой и громко спросили, где человек, который привез человека с пулевыми ранениями.

4

– Идиотская история, – сказала Беа.

Беа – Беатрис Жерфо, урожденная Шангарнье – происходила из бордоской католической буржуазной семьи по одной линии и из эльзасской протестантской, тоже буржуазной, – по другой. Профессия – свободный журналист, до того читала лекции по аудиовизуальной технике в Венсеннском университете и держала магазин диетических продуктов в Севре. Великолепная женщина-кобылица – высокая, элегантная, с большими зелеными глазами, длинными, густыми черными волосами, крупными упругими грудями, широкими круглыми плечами, большими крепкими ягодицами и длинными мускулистыми ногами. Одетая в зеленую шелковую пижаму, рукава которой доходили до локтей, Беа стояла босиком посреди гостиной на ковре сливового цвета, а когда начинала ходить по комнате, ее сопровождали тихие звуки музыки.

– Ты уехал, никому ничего не сказав? – спросила она. – Не назвав своего имени и не зная, как зовут того типа? Даже не сказал, где его нашел? Ты отдаешь себе отчет?

– Не знаю, – ответил Жерфо. – Мне вдруг так все надоело, даже затошнило. У меня иногда бывает такое ощущение.

Жорж сидел на кожаном диване. Он вернулся домой несколько минут назад, снял пиджак и галстук, расшнуровал ботинки и в одной рубашке и брюках сидел, прислонившись к спинке дивана. На его левом колене в неустойчивом равновесии стоял стакан "Катти Сарк" со льдом и минеральной водой. В углу рта была "Житан" с фильтром, под мышками – пятна пота. Смутно озабоченный, он вдруг фыркнул от смеха.

– Очень смешно! – сказала Беа. – Значит, тебя затошнило?

– Да, мне захотелось уехать.

– Ну ты дурак!

– Не понимаю почему, – возразил Жерфо.

– Потому. Что они подумают? Ты привозишь пострадавшего в автокатастрофе и удираешь. Ты знаешь, что они подумают?

– Он им все объяснит. И вообще мне на это наплевать.

– А если он не знает, что с ним произошло? Если он в шоковом состоянии? Если он умер?

– Не кричи, разбудишь девочек. – Было чуть больше четырех часов утра.

– Я не кричу!

– Тогда не говори таким атакующим тоном.

– Ты хочешь сказать – агрессивным?

– Я хочу сказать – атакующим!

– Теперь ты кричишь! Ха-ха-ха!

Жерфо взял свой стакан и осушил его, не переводя дыхания.

– Послушай, – сказал он, когда закончил, – давай подумаем об этом завтра. Я никого не убил, сделал все необходимое. Самое вероятное, что мы больше не услышим об этой истории.

– Господи!

– Беа, прошу тебя, давай завтра.

Его жена, казалось, была готова взорваться, а может быть, рассмеяться, потому что не была занудой, хотя нередко казалась таковой. Чаще всего Беа была веселой и обаятельной. Наконец она повернулась и бесшумно исчезла на кухне. Пепел сигареты упал на ковер. Жерфо встал, раздавил его ногой, растер и развеял, потом подошел к проигрывателю "Санио" и тихо включил Шелли Манна с Конте Кандоли и Биллом Руссо. На обратном пути он положил сигарету в алебастровую пепельницу, которую взял с собой на диван, и прикурил новую "Житан". Тихо играла музыка. Жерфо курил и смотрел на слабо освещенную гостиную. Уютный полумрак окутывал кресла из одного набора с диваном, кофейный столик, белые пластмассовые кубы, на которых стояли ящичек с сигаретами, лампа в форме гриба, лежали свежие номера "Экспресс", "Нувель обсерватер", "Ле Монд", "Плейбой" в американском издании и другие газеты и журналы. Также там стояли подставки с пластинками симфонической, оперной и джазовой музыки, стоимостью в четыре – пять тысяч франков. На книжных полках тикового дерева разместилось несколько сотен томов, почти все лучшее из того, что было создано в мире, а также жуткая дрянь.

Беа вернулась из кухни с двумя стаканами "Катти Сарк", нежно и иронично улыбаясь. Она села рядом с мужем, передала ему один стакан, поджала босые ноги под себя и намотала прядь своих черных волос на палец.

– Ладно, – сказала она, – не будем больше об этом. А как прошла поездка, если не считать этого? Все нормально?

Жерфо довольно кивнул и сообщил некоторые подробности того, как он успешно заключил сделку, с которой получит пятнадцать тысяч франков комиссионных в дополнение к зарплате, бывшей вполовину больше этой суммы. Он начал рассказывать, как на обеде жена местного представителя фирмы жутко напилась, и что из этого вышло, но история вдруг перестала казаться ему смешной, и он оборвал рассказ на полуслове.

– А как твоя работа? – спросил он.

– Нормально. Рутина. Завтра два последних показа Фельдмана. Это Кармиц вытащил его. Фу, как от тебя воняет потом.

– Вот кто я есть, – проговорил Жерфо. – Воняющий потом.

– Замолчи. – Беа поставила ноги на ковер и потянулась, изогнувшись, что позволяло оценить ее фигуру. – Замолчи, – повторила она, – допивай виски, прими душ и ложись.

Жерфо замолчал, допил виски, принял душ и лег. Но за это время он стукнулся плечом, о дверной косяк, поскользнулся в ванной и чуть не сломал себе шею, пока мылся, два раза ронял в раковину зубную щетку и чуть не разбил баллончик с дезодорантом "Аби Руж". Одно из двух: или он опьянел после двух стаканов, или – что?