Текст книги "Преступный синдикат"

Автор книги: Жан-Мишель Шарлье

Соавторы: Жан Марсилли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава вторая. Дело поважнее, чем у Генри Форда

«Банда четырех» вскоре отказалась от мелких барышей и принялась за более крупные аферы. В результате всякого рода махинаций был сколочен капитал в три тысячи двести долларов. Сумма в ту пору довольно значительная, которую членам банды хотелось сохранить, не подвергаясь при этом риску.

Мейер Лански предложил открыть счет в Банке Соединенных Штатов, учреждении Лоуэр Ист-Сайда, о котором хорошо отзывался его дядя.

Фрэнк Костелло фыркнул:

– Я не доверяю этим чинушам. Когда хочешь вложить деньги, они всегда на месте, но, когда хочешь получить их обратно, получишь…

Недоверие к банкам заставило его на месте проверить свои сомнения. Вернулся он значительно повеселевшим:

– Ребята, у меня предложение. Я готов пойти в Банк Соединенных Штатов… но не для того, чтобы всучить ему наши деньги, а чтобы избавить его от своих.

Во время своего посещения банка Костелло отметил, что он плохо охраняется. Спустя две недели без единого выстрела члены банды совершили успешное нападение на банк, что принесло им немногим более восьми тысяч долларов.

Теперь они представляли свое будущее в самых радужных красках. Однако вступление Соединенных Штатов в мировую войну едва не поставило под угрозу само существование их союза. Весной 1917 года Костелло был освобожден от воинской повинности в связи с хроническим заболеванием горла. Его единственный физический недостаток и тот принес ему пользу. Багси Сигел и Мейер Лански были еще слишком молоды для ужасов войны.

– Обхохочешься, – так реагировал на это Багси. Но оставался Чарли Луканиа, которого признали годным к военной службе. Его дружки не хотели его отпускать, чтобы, кто знает, не убили б их приятеля ни за что, ни про что. Оставалось найти выход. Но какой?

Несмотря на длительные раздумья, ничего подходящего не придумали и уже начали свыкаться с мыслью о Чарли-солдате, как вдруг самый молодой, но самый искушенный в возможностях прекрасного пола, другими словами, Багси Сигел, предложил:

– Лучший способ – это подхватить хорошенькую гонорею…

Поначалу Луканиа, проявив некоторую стыдливость, свойственную сицилийцам, воспротивился, но затем, будучи реалистом, попытался отклонить этот вариант по другой причине:

– Мне не нужна эта гадость ни за какие деньги. За два месяца меня вылечат и заарканят.

– Не совсем, – вмешался Фрэнк Костелло, – хороший врач может сделать так, что ты будешь фонтанировать круглый год, и так до самого окончания войны.

Мейер Лански утверждал, что война больше года не продлится. Благодаря его настойчивости удалось уговорить Луканиа. И он подцепил что хотел. Однако избавиться от этого приобретения ему стоило большого труда. В дальнейшем это привело к загадочной слабости, на которую он с горечью жаловался своим близким друзьям. Но на войне как на войне. Во всяком случае, он избежал участия в боях во Франции, ранено было лишь его самолюбие, за что не предусмотрено ни пособий, ни орденов.

Доход от преступных махинаций рос, становился все более значительным. Квартету стало тесно в своем районе, и его участники не мешкая пристроились к грозной в то время «Банде пяти точек» – самой старой шайке Нью-Йорка. Название свое она получила в связи с тем, что орудовала на стыке Бродвея и Бауэр-стрит. В основном она состояла из уцелевших в междоусобной войне членов других шаек. За эти годы полиция насчитала свыше шестидесяти жертв сведения счетов.

Джонни Торрио в это время курсировал между Нью-Йорком и Чикаго. Там, в Чикаго, его дядя Джеймс Колосимо, он же Джим Кид, он же Биг (большой) Колосимо, контролировал всю проституцию, получал долю доходов от спекуляции и содержал ресторан на Саут-Вабах-авеню. Ресторан пользовался популярностью у самых влиятельных людей Чикаго, второго по величине города Соединенных Штатов. Здесь они любили пощеголять друг перед другом.

Джонни Торрио отличала некая двойственность. Он имел огромное влияние не только на своего дядю Колосимо, исполина с огромными усами, похожими на руль велосипеда, но и был одним из предводителей нью-йоркского дна. Он не походил ни на кого из тех, с кем ему приходилось иметь дело. Элегантный, с хорошими манерами, он всячески старался не выглядеть вульгарным. «Ни ярких галстуков, ни грубых слов – и считай, что полдела сделано», – любил повторять Торрио. Что касается его самого, то он уже успел сделать больше половины своего дела. Он не курил, не пил и, как говорили, никогда не изменял жене. Среди владельцев домов терпимости – явление довольно частое. Джонни Торрио, неаполитанец, часто бывал на 107-й улице. Его, обладающего столь респектабельной внешностью, можно было встретить среди зрителей в зловещей «скотобойне» Игнацио Саетта, где хозяин порой подвешивал свои жертвы на крюках для разделки мяса, прежде чем их сжечь, зачастую еще живых, в кремационной печи.

Джонни был большим другом Чиро Террановы. Короля артишоков, дружил с Фрэнком Айяле, сицилийцем, возглавлявшим «сицилийский союз» и распространявшим свои заботы на всех, хотя бы потому, что заведовал преуспевающей похоронной конторой. Он был уверен, что не следует оставлять без должного внимания процедуру предания земле своих жертв, тем более что на этом можно еще кое-что заработать. Стремясь к известности, Фрэнк Айяле организовал изготовление отвратительных сигар со своим изображением, В престижных целях он продавал их буквально втридорога, навязывал их всем табачным киоскам своей вотчины и даже по соседству с ней. Поговаривали, что характер Айяле еще сквернее, чем его сигары, и потому не без оснований побаивались шефа, скорого на руку. Джонни Торрио с первого взгляда отметил способности Фрэнка Костелло и Чарли Луканиа. Зато он совершенно проигнорировал Мейера Лански, так же как и Багси Сигела, с их слишком бросающимися в глаза повадками, а скорее всего, потому, что был яростным антисемитом, как все неаполитанцы и мафиози.

Костелло не скрывал своего восхищения Торрио и старался во многом ему подражать. Впоследствии он признался, что брал уроки жизни у этого магистра преступности с манерами аристократа.

Торрио представил их Фрэнку Айяле. Последнему только что удалось завербовать одного горячего молодца по имени Аль Капоне, неаполитанца, родившегося в Бруклине 17 января 1899 года, стало быть, на год позже Чарли Луканиа. Капоне был сильным, злым и безжалостным, и Фрэнк Айяле решил использовать его в качестве вышибалы в своем заведении «Оберж Гарвард». Клиентуру этого заведения составляли отчаянные типы, болезненно впечатлительные и вдобавок всегда пьяные. Капоне полностью отрабатывал свое жалованье, орудуя где дубинкой, а где просто по-американски – кулаками.

В этом заведении и познакомились Чарли Луканиа и Фрэнк Айяле. Случайно они оказались свидетелями одного кровавого эпизода, после которого Аль Капоне постоянно старался демонстрировать лишь правую сторону лица. В тот вечер Капоне заменял бармена! Неожиданно заявился один тип из Бруклина, Фрэнк Галлучио, со своей сестрой Франческой. Персонажи пришлись явно не по вкусу присутствующим. Аль заметил это и решил покуражиться. Не сообразив, что женщина была сестрой его клиента, он обратился к ней с такими словами, от которых покраснела бы и шлюха. Поскольку оскорблена была его сестра, Галлучио не раздумывая кинулся на обидчика. Не испугавшись ни репутации, ни габаритов Аль Капоне, он одним прыжком очутился за стойкой, на ходу раскрывая нож. Несколькими стремительными движениями он исполосовал лицо Капоне. Регистрационная карточка его жертвы навсегда зафиксировала результат: «Лицевой косой шрам длиной шесть с половиной сантиметров; вертикальный шрам на челюсти с левой стороны; косой шрам такой же длины на шее под левым ухом». Весь в крови, Капоне не мог продолжать борьбу. Удивительно, но он никогда не искал возможности отомстить Галлучио. Возможно, он понимал, что был не прав, без всяких оснований оскорбив сестру своего соотечественника. Позднее он даже сделает человека, обезобразившего его на всю жизнь, своим телохранителем. Следует, пожалуй, упомянуть о том, что Аль неоднократно рассказывал своим людям, как на фронте, во Франции, он получил эти ужасные рубцы в результате взрыва осколочной гранаты. На самом же деле этот славный боец 77-й дивизии никогда и не надевал военную форму. Однако Галлучио поддерживал эту версию, чтобы сохранить честь шефа и скрыть правду о том, что произошло в «Оберж Гарвард».

Начиная с этого вечера Аль Капоне получил кличку Скарфас (Шрам), но горе тому, кто бы осмелился, хотя бы невзначай, произнести ее в его присутствии.[21]21
  Прозвища бандитов не полагалось произносить в их присутствии.


[Закрыть] Лицо его бледнело, тогда как шрамы на левой стороне наливались кровью. Когда начал сниматься фильм «Скарфас» («Лицо со шрамом») по сценарию Бена Хекта, Капоне клялся, что «сдерет шкуру с этих кляч, желающих поиздеваться над ним и заработать на этом». Актер Джордж Рафт, в какой-то степени причастный к преступному миру, организовал секретную встречу Аль Капоне с Говардом Хоуксом, продюсером фильма. О содержании беседы никто из троих не обмолвился ни словом. После этого фильм был снят без каких-либо помех. Актер Пол Муни, сыгравший главную роль, имел огромный успех и ввел в моду новый блатной стиль, что принесло гангстерам немалую пользу. И все это благодаря его таланту и Говарду Хоуксу.

Не только прилежные студенты высшей школы преступности получили готовеньким нужный им опыт, но и многие другие начали обзаводиться полезными связями.

Требовалась лишь благоприятная ситуация для того, чтобы они смогли применить свое умение. Свалившаяся с неба удача как хмельное вино ударит им в голову. Наиболее сильные не потеряют рассудка, остальные поплатятся жизнью. Такой вступила Америка в десятилетие безумия, приняв решение о введении «сухого закона».

* * *

Все началось с созыва президентом Вудро Вильсоном 65-й сессии конгресса США 16 апреля 1917 года и декларации о том, что Соединенные Штаты находятся в состоянии войны с Германией.

Незамедлительно, истолковывая каждая на свой лад меры по нормированию, все лиги, боровшиеся за запрещение спиртных напитков, активизировали свою деятельность. Хорошо известно, что для изготовления и переработки алкоголя требуется огромное количество хмеля, солода, маиса, сахара и т. д. И хотя сам этот факт не имел особого значения, он, однако, послужил удобным предлогом для тех, чью точку зрения выразил президент одной из лиг, Вайнер Веслер: «Алкоголь должен исчезнуть в нашей стране, как кайзеризм – в мире. Алкоголь разрушает патриотические чувства, потому что пиво ставится превыше родины».

Вайнер Веслер сформулировал в качестве 18-й поправки к конституции проект федерального закона, запрещающего продажу спиртных напитков на период войны. Представитель от штата Миннесота, республиканец Андре Джозеф Уолстед, должен был представить его для обсуждения в палате представителей. Общественность приписала ему «отцовство» и окрестила закон законом Уолстеда.

Самое удивительное заключалось в том, что закон был принят только 21 ноября 1918 года, то есть ровно через десять дней после заключения перемирия, когда было уже очевидно, что нет оснований для проведения такой меры. Было предпринято несколько попыток отложить вступление его в силу. Президент Вильсон использовал даже свое право вето, однако 16 января 1919 года в полночь «сухой закон» начал действовать на всей территории Соединенных Штатов.

И как только закон приняли, его сразу же стали нарушать. Делали это с особым, неистовым рвением, положив начало десятилетию необузданных беспорядков. Последствия этого ощущаются и поныне, так как, не будь «сухого закона», гангстеры не смогли бы сколотить баснословные капиталы, организовать фонд оборотных средств, перевод огромных сумм в заграничные банки. Не смогли бы они и так быстро усвоить, что все покупается, в том числе люди, которые обязаны следить за соблюдением законов.

В первые дни после вступления в силу «сухого закона» никто по-настоящему не воспринял его всерьез. Веселились вовсю. По Нью-Йорку сновали катафалки, но вместо покойников в них развозили бутылки с джином и виски, провожаемые в последний путь под траурные звуки похоронного марша Шопена. Но мало-помалу граждане осознали очевидное: железный занавес надежно и прочно закроет заведения, традиционно торговавшие спиртным. Возникла парадоксальная ситуация: труднее всех переживали запрет почему-то трезвенники. Употребление спиртных напитков превратилось в запрещенное удовольствие, которое сразу стало желанным и приятным. Закрыв один «кран», закон Уолстеда вызвал чудовищный водопад, которому предстояло затопить Америку. Первыми, кому удалось взломать плотину пуританизма, были члены «Банды четырех». По крайней мере в том, что касается Нью-Йорка.

В Чикаго, городе номер два Соединенных Штатов, ситуация прояснилась довольно быстро.

Не оценив по достоинству перспектив, которые сулило введение «сухого закона», исполин Бит Джим Колосимо пострадал в числе первых. Правда, погубило его не столько то, что он не понял, какие фантастические возможности открываются в связи с запрещением продажи алкоголя, сколько то, что он просто-напросто по уши влюбился как последний дурак. Разменяв пятый десяток, он неожиданно открыл свое сердце для любви. Верные ему люди за его спиной хмурили брови. Для них любовь представлялась самой худшей из всех постыдных слабостей, для них она означала болезнь. Женатый в молодые годы на стареющей своднице Виктории Мореско, Колосимо при виде одной певички, с которой его познакомил журналист Жак Ле в 1917 году, разволновался так, что его длинные усы затрепетали. Девятнадцатилетняя, весьма привлекательная Дэйл Уинтер благодаря заботливому воспитанию, природному таланту, высокому и чистому голосу выделялась из всего хорового ансамбля методистской церкви на Саут-Парк-авеню. Биг Джим пригласил ее выступать в своем «Кафе Колосимо». Разразился первый скандал. Методисты осудили поступок этой овечки, сбившейся с пути истинного и идущей к своей гибели.

– Я не понимаю, в чем меня упрекают. В этом кафе я буду честно зарабатывать на жизнь тем, что буду петь арии из оперетт, – недоумевала Дэйл.

Выгнать ее из хора было равносильно тому, что сунуть в пасть волку. Что и произошло. Но ради нее Биг Джим превратился в ягненка. Выполняя все ее капризы, он пригласил послушать ее великого Энрико Карузо и короля Бродвея самого Флоренса Зигфилда. Оба искренне подтвердили, что у Дэйл исключительный талант. Морис Гест предложил невероятный контракт. Слишком поздно. Отказавшись от респектабельности, она не принадлежала больше себе. Попав в руки Колосимо, она уже не представляла себе других уз. Они обожали друг друга. Биг Джим подал на развод и начал вести себя более чем странно. Он открыто ходил с ней под руку и готов был даже щеголять в жокейских брюках только потому, что она любила верховую езду.

Хуже того, он стал сентиментальным.

– Я словно заново родился, начал понимать, что значит жить, понял, куда я иду, – доверительно сообщил Колосимо своему племяннику Джонни Торрио.

– Ты роешь себе могилу, – услышал он в ответ. Атмосфера все более сгущалась.

Биг Джим нанял учителя, чтобы обучиться хорошим манерам и не шокировать изящную и благовоспитанную Дэйл. Занятый этим, он совсем забыл о манерах куда менее деликатных, которых от него требовало общение с гангстерами, если он хотел оставаться их главарем.

Джонни Торрио не на шутку забеспокоился. Глава империи размяк окончательно. Некоторые доверенные лица стали обсуждать между собой поведение босса, скрывать от него доходы, что было совершенно немыслимо еще год назад, когда одной неосторожной реплики в его адрес было достаточно, чтобы отправить на тот свет провинившегося. Джонни по прозвищу Лис первым почуял опасность. Кто не идет вперед, тот скатывается назад. Кто перестает добывать, рискует потерять добытое. Биг Джим забыл об этом.

Предпоследний шаг был сделан 20 марта 1920 года. В этот день Биг Джим и Виктория оформили развод. Теперь для женитьбы на Дэйл преград уже не существовало. Для медового месяца был выбран курортный городок в штате Индиана. 4 мая Колосимо ввел свою жену в роскошно обставленные апартаменты в одном из кварталов Чикаго. Можно было начать красивую жизнь.

И мая 1920 года племянник Джонни Торрио вернул Биг Джима к действительности, сообщив по телефону о прибытии в «Кафе Колосимо» двух автомашин с очередной партией виски.

– Ты должен принять ее не позднее 16 часов, чтобы успеть дать расписку сопровождающему, – сказал он.

Колосимо в это время отдыхал с Дэйл после обеда. Он не торопясь поднялся, принарядился, нацепил на мизинец кольцо с бриллиантом в пять каратов, вставил красную розу в петлицу пиджака, чуть подогнул поля бежевой фетровой шляпы с черной лентой и только после этого направился в свое заведение. Когда он пришел туда, то вначале проверил, все ли на месте. После этого он позвонил своему адвокату Рокко де Стефано, но не застал его. Секретарь Фрэнк Камилла видел, как он в недоумении покачал головой и направился к выходу. В 16 часов 25 минут прозвучало два выстрела. Фрэнк бросился вслед за шефом, Колосимо лежал на полу лицом вниз. Красная роза плавала в растекающейся луже крови. Первая пуля застряла выше правого уха, другая, пройдя насквозь, ударилась в стену и отколола большой кусок штукатурки. Правая рука Биг Джима находилась в кармане пиджака. Когда полицейским с трудом удалось вытащить ее оттуда, они увидели, что пальцы сжимали перламутровую рукоятку пистолета калибра 6,35, украшенную жемчужинами, одна из которых была черной. Оружие более чем странное для главаря гангстеров. И действительно, это был подарок молодой жене, от которого она отказалась. Биг Джим был увлечен идеей вовлечь ее в дело и надеялся, что со временем ему это удастся. Поистине зловещий подарок.

Это означало; однако, что он успел заметить убийцу, скрывавшегося в гардеробе, но послеобеденный отдых с молодой женой замедлил реакцию даже самого лучшего стрелка.

В Чикаго ему организовали столь пышные похороны, что, как сообщала пресса, они носили общенациональный характер. Уже зараженную вирусом преступности Америку это не смутило.

Впервые глава преступного сообщества окончил жизнь таким прискорбным образом. Обеспокоенный преступный мир поспешил осудить это. Все, что случилось с Джимом Колосимо, могло произойти и с другими боссами. Событие, немыслимое вчера, ставшее реальностью сегодня, грозило повториться в будущем. Дурной пример заразителен. Поэтому пришедшие на похороны гангстеры были преисполнены искреннего негодования, пачками швыряли деньги продавщицам цветов, а огромные венки украшали траурными лентами: «Моему дяде…», «От Аль Капоне…», «Генри Гузик не стыдится скорбеть…» и т. д.

Бронзовый гроб мог бы теперь храниться в музее современного искусства.

Жители итальянской колонии выразили возмущение по поводу того, что архиепископ Георг Мундегин запретил проводить погребение по христианскому обычаю. Возмущение было настолько велико, что епископат счел нужным дать необходимые пояснения:

«Его преосвященство хочет, чтобы прихожане ясно понимали, что не каждого гангстера церковь рассматривает как грешника, а только того, кто отказывается следовать ее законам, требующим посещения религиозной службы и пасхальных причастий… В этом случае в проведении похорон по христианскому обычаю будет отказано. Не следует думать, будто того факта, что кто-либо является гангстером или контрабандистом, достаточно для отказа в таких похоронах, так как в отношении каждого вопрос будет решаться особо…»

Некоторые наиболее набожные доны мафии стали советовать своим мафиози, в чьи обязанности входило исполнение приговоров, осенять себя при этом дулом пистолета крестным знамением и произносить вслух «во Имя Отца, и Сына, и Святого духа…». Совершать все это нужно было до выстрела, до того, как будет совершен акт, содействующий переселению «клиента» в рай. Как это ни трудно себе представить, но многочисленные вальтеры, кольты, браунинги вначале использовались как кропила. Заявление епископа успокоило итальянцев. Все они, во всяком случае те, кто занимался преступной деятельностью, восприняли его как благословение.

Итак, церковь обвиняла Джима Колосимо только в том, что он развелся со своей женой, и на это ей нечего было возразить. Это был грех, олицетворением которого считали Дэйл Уинтер. Но поскольку с Джима уже нечего было взять, его простили, и за звонкую монету жалкий калабрийский священник по христианскому обряду благословил его в последний путь.

Едва похоронная процессия пришла в движение, во главу ее встали многочисленные представители демократической партии. Пятьдесят три важные персоны оспаривали честь нести покров. И пришлось назначить «почетных носильщиков». Среди провожавших Джима Колосимо в последний путь можно было увидеть главу республиканской партии штата Огайо, окружного атторнея, сенатора, трех мэров, двух членов конгресса, девять советников. Остальные – гангстеры, если только можно было провести различие между теми и другими.

Два духовых оркестра, состязаясь в исполнении траурных маршей, сменяли друг друга. Дэйл Колосимо ехала следом за гробом в черной машине, за ней шел пешком Джонни Торрио в сопровождении заросшего Аль Капоне, у которого белела только левая, изуродованная сторона лица (по обычаю жителей Юга Италии, друзья покойного не бреются с момента его убийства до похорон).

Похоронная процессия насчитывала около пяти тысяч человек. Все горячо обсуждали прекрасную речь Айка Блюма, владельца самых дешевых публичных домов. Он сказал:

– Наш дорогой Джим никогда не мухлевал. Он всегда играл в открытую. Он не был завистливым человеком. И если дюжины других получали свою долю, это его не смущало. Чем больше довольных, тем лучше. Он имел то, чего нет у большинства из нас, – класс. Это он смог привлечь на свет красных фонарей богачей и даже миллионеров, что было полезно всем, и особенно этим заведениям, получившим то, что им оставил Колосимо. Наш Джим никого не предал в своей жизни, ни одного не оттолкнул и умел держать язык за зубами.

Именно этого не хватало самому Айку Блюму. Вскоре в «Америкэн джорнэл» появилась его статья, в которой были и такие слова: «…Неважно, кем он был когда-то в прошлом, не имеет значения, какие ошибки он совершал. Джим был моим другом, и я был на его похоронах…» Подобные высказывания можно было услышать в день похорон от многих жителей Чикаго. Их можно было услышать и в том квартале, где Джим хозяйничал столько лет, при этом по размалеванным щекам дам преступного мира текли обильные слезы. Но то же самое можно было услышать и от деловых людей, внешне вполне респектабельных, в их конторах, расположенных в небоскребах, и от людей знаменитых или находящихся на пути к славе, подвизающихся в мире искусства и литературы и в большей или меньшей мере связанных с промышляющими по ночам преступниками.

Эти похороны, подобных которым Америка еще не знала, настолько переполошили власти, что в штате Иллинойс создали специальную комиссию по расследованию для установления связей, существующих между гангстерами и политиками. Окончательный доклад комиссии выглядел вполне авторитетным. Но, по-видимому, именно по этой причине он не получил широкой огласки. Мы упоминаем о нем сегодня потому, что он не потерял ни своей актуальности, ни значимости. Вот несколько выдержек из него.

«…В демократическом обществе власть основана на содружестве. Феодальный строй основывался не на законе, а на узах верности между людьми. Политика тяготеет к феодальной системе отношений. Шайки также организованы на феодальных началах, иными словами, взаимоотношения внутри них строятся на принципах верности, содружества и главным образом доверия. Вот одно из обстоятельств, объясняющее, почему гангстеры и политики так хорошо понимают друг друга и часто связаны между собой, к великому несчастью для страны…

Ни для кого не секрет, что такая дружба подрывает моральные устои общества. Она приводит к тому что законное правительство перестает быть беспристрастным. Профессиональные политики всегда считали целесообразным присутствовать при важных событиях в жизни их друзей и знакомых: на крестинах, свадьбах, похоронах, – причем отнюдь не потому, что их побуждают к этому искренние чувства. Присутствие на торжественных похоронах политического деятеля свидетельствует о чистосердечном и личном характере его связей с покойным».

Эта цитата позволяет понять, каким образом в результате компромиссов, на которые шли власти, в стране со времени «сухого закона» воцарилась преступность.

Биг Джима Колосимо похоронили, его племянник Джонни Торрио принял дела дяди и возглавил преступный мир Чикаго. Рядом с ним находился человек, готовый на все, чтобы противостоять возможным конкурентам, – Аль Капоне.

* * *

Джонни Торрио еще задолго до введения в действие «сухого закона» со знанием дела рассуждал в Нью-Йорке, у своего друга Фрэнка Айяле в «Оберж Гарвард», о том, какие выгоды может принести это событие. Все слушали его с открытыми ртами. Джонни чувствовал, что никто его не понимает, за исключением, быть может, одного Фрэнка. Тот сразу сообразил, каким неисчерпаемым источником доходов может оказаться этот закон. Надо отдать ему должное, он не думал тогда о своей похоронной конторе.

Как только «сухой закон» начал действовать, Джонни Торрио решил, что наступило время претворить в жизнь свои замыслы. На первых порах, чтобы избежать возможных осложнений, он решил действовать вместе с Фрэнком Айяле, главой «сицилийского союза». Как человек здравомыслящий, Торрио счел, что лучше быть первым во втором городе Соединенных Штатов, Чикаго, чем вторым в Нью-Йорке. Он доверительно рассказал Фрэнку о том, в каком плачевном состоянии находятся дела его дяди Биг Джима Колосимо, что их надо поправить и расширить, но… молодожен Джим этого уже потянуть не может. С этим жестоким тираном, хозяином Чикаго, проявляющим крайнюю подозрительность во всем, что касается его прерогатив, невозможно достичь никакого соглашения, Фрэнк Айяле внимательно посмотрел на него.

– Ты хотел бы там обосноваться?

– Хотел бы… Ты здесь, я там, мы могли бы оказывать друг другу большие услуги.

– Ты прав. Дело это очень сложное, поэтому о нашем разговоре никому ни слова. Я поеду повидаю Джима. Ты останешься здесь. Тебе следует держаться в стороне.

Джонни предпочел сделать вид, что не понял.

– Что ты собираешься делать? Фрэнк усмехнулся.

– Я хочу устроить тебе место под солнцем, которое и меня не оставит в тени.

– Но нет смысла обсуждать это с Биг Джимом. Правая рука Фрэнка исчезла за спиной и через мгновение появилась оттуда с кольтом 45-го калибра, бывшего в то время на вооружении в армии Соединенных Штатов.

– Посмотри хорошенько. Последнее слово всегда за ним.

Так закончилось первое великое разделение и была решена судьба Биг Джима Колосимо. Полиция Чикаго установила, что в момент убийства Айяле находился в городе. Швейцар «Кафе Колосимо» подробно описал приметы убийцы, которого он успел заметить. Они полностью совпадали с приметами Фрэнка Айяле, но на очной ставке с ним швейцар утратил всякую способность что-либо вспомнить. Вернувшись в свою нью-йоркскую вотчину после того, как он оказал своему другу эту отнюдь не бескорыстную услугу, Фрэнк Айяле не сумел трезво оценить сложившуюся ситуацию. Причина тому – довольно преклонный возраст, а также то, что он был уже хорошо обеспечен благодаря контролю за многочисленными операциями членов своей шайки.

Что касается «молодых волков», то для них обстоятельства сложились весьма благоприятно. Костелло к этому времени стукнуло двадцать пять, Луканиа и Лански приближались к совершеннолетию; самый молодой, Багси Сигел, хотя и был еще подростком, отличался особой жестокостью. Он уже имел на своем счету три чудовищных убийства.

Репутация Чарли Луканиа как человека хладнокровного, смелого, расчетливого привлекла к нему одного восемнадцатилетнего малого поразительной красоты, которому суждено было проложить путь к успеху, – но успеху, достигнутому ценой крови.

Его настоящее имя – Джузеппе Антонио Дото. Родился он в Неаполе в 1902 году. Основная специальность – кражи со взломом. То, что он нравился женщинам, помогало ему предварительно хорошо обследовать намечаемый объект и добиваться максимальных результатов.

Один из главарей мафии, дон Сальваторе Маранзано, работавший под интеллектуала и любивший демонстрировать свою эрудицию, был первым, кто как-то заметил его в бильярдной «Тампс».

– Подойди ко мне, малыш. Как тебя зовут? Дото? Это неаполитанское имя. Жаль, бамбино, если бы не это, я бы задаром помог тебе перейти Рубикон…

Повернувшись к своим мафиози, он воскликнул:

– Эй вы, посмотрите-ка на этого мальчика. Он прекрасен, как Адонис!

Дото неожиданно побагровел и спросил:

– Адонис? Где он, тот, на которого я похож? Я укокошу его: для двух таких физиономий, как моя, иа этом свете места мало. Я ему поправлю портрет!

Рассмеялся только сам Маранзано. Его телохранители не поняли, что он сравнил Дото с финикийским юношей.

– Это пустяки. Я даю тебе имя Адонис. Оно тебе идет, но остерегайся кабанов, а точнее, акул, которые кишат в тех водах, где и ты плаваешь.

Дото сохранил это имя. Для всех он превратился в Джо А. или Джозефа Адониса. Он не испытывал особой признательности к Маранзано за то, что тот наградил его таким прекрасным именем, и особенно значительные дела предпочитал обсуждать с Луканиа. Однажды он позвонил Луканиа и предложил встретиться у торговца мороженым Октавио, которого хорошо знали все сорванцы «Малой Италии».

– Послушай, Чарли, ты меня еще не пробовал в деле. Мне кажется, я тебе подхожу. Ребята из «Пяти точек» говорят, что самый хитрый и ловкий из всех – это ты. Так вот, слушай, у меня в руках крупная, красивая, шикарная комбинация. Только я не знаю, чем поджечь фитиль петарды.

– А что надо, чтобы его поджечь?

– Так вот, необходимо десять тысяч долларов… Сказав это, Адонис покраснел. Чтобы скрыть смущение, он достал зеркальце и не без самодовольства стал поправлять прическу.

Чарли пристально посмотрел на него.

– Верное дело?

– Вчера я был в Филадельфии, хотел посмотреть бой одного парня, который может стать чемпионом, если ему не помешают судьи… Это Фрэнки Доленаро.[22]22
  Фрэнки Доленаро действительно стал чемпионом мира.


[Закрыть] Менеджером у него Макс Гофф, ты его знаешь, Бу-Бу, пьянчужка, накачается где хочешь, даже в пустыне под зонтиком. После боя он пригласил меня к одному типу, который был при деньгах, Уэкси Гордону, а точнее, Ирвину Векслеру… Уэкси не сводил с меня глаз. Я не стерпел и поддал ему как следует. Не спеши смеяться. Это все не так глупо. Дело весьма серьезное. Этот тип связан с подпольным алкоголем. У него полные закрома этого дерьма. Он мне предложил партию виски за двадцать тысяч долларов вместо двадцати пяти. Он мне делает услугу, но платить надо наличными. У меня только десять тысяч, если ты мне одолжишь остальные, прибыль поровну.