Текст книги "Онича"

Автор книги: Жан-Мари Гюстав Леклезио

* * *

Джеффри совсем близко к озеру жизни. Вчера он видел монолиты Акаванши на берегу Кросса, возвышающиеся в траве подобно богам. Вместе с Окаво приблизился к базальтовым глыбам. Казалось, они упали прямо с неба, вонзившись в красную грязь реки. Окаво сказал, что они были доставлены из Камеруна силой великих колдунов Аро-Чуку. Один из камней высокий, как обелиск, метров девять, быть может. На обращенной к закату стороне Джеффри узнал знак Аниану, око Ану, солнца, необычайно расширенный зрачок Ус-ири, несомый крыльями сокола. Это знак Мероэ, последний знак, начертанный на людских лицах в память Хонсу [54]54
  Хонсу(букв. проходящий) – древнеегипетский бог луны, времени и счета. Изображался в виде мальчика. Его часто смешивали с Гор-па-хердом.


[Закрыть] , юного египетского бога, который носил на своем челе изображения луны и солнца. Джеффри вспоминает слова «Книги мертвых», переведенной Уоллисом Баджем; он может произнести их по памяти вслух, как молитву, заставляющую трепетать недвижный воздух:

 
Город Ану подобен ему, Осирису, богу.
Подобно ему Ану – бог. Ану подобен Ра.
Ану подобен Ра. Его мать – Ану.
Его отец – Ану, он сам – Ану, рожденный в Ану.
 

Черный камень – самый отдаленный образ бога Мина [55]55
  Мин– древнеегипетский бог плодородия, итифаллическое божество.


[Закрыть] с напряженным фаллосом. На черной грани ярко блестит в низком, предзакатном свете знак Ндри. Вокруг богов вихрится жизнь. В воздухе висят насекомые, красная земля исчерчена бороздами. Джеффри зарисовывает в свой блокнот священную эмблему царицы Мероэ: Онгва – луна, Аниану – солнце, Одуду эгбе – крылья и хвост сокола. Вокруг знака пятьдесят шесть выдолбленных в камне точек, ореол умундри, детей, окружающих солнце.

Окаво стоит рядом с камнем. На его лице блестит тот же знак.

Потом приходит ночь. Окаво мастерит из чего придется укрытие от дождя.

Над черными камнями медленно вращаются звезды.

На заре они снова пускаются в путь вдоль реки. Пирога рыбака доставляет их на правый берег Кросса, немного выше по течению от монолитов. Там обнаруживается ручей, наполовину скрытый деревьями, которые принес последний паводок.

«Ите-Бриньян», – говорит Окаво. Это там Атабли-Иньянг, там озеро жизни. Джеффри следует за Окаво, который входит в воду по пояс и прорубает путь сквозь ветви ударами тесака. Они продвигаются вперед в черной воде, почти холодной. Потом идут по скалам. Солнце стоит высоко, Окаво снял одежду, чтобы не цеплялась за ветви. Его черное тело блестит, как металл. Он прыгает с камня на камень, указывает путь. Джеффри с трудом поспевает за ним. Его хриплое дыхание отдается в тишине леса. В нем пылает солнце, все эти дни солнце жжет его изнутри, словно сверхъестественный взгляд.

Что я ищу здесь? – думает Джеффри и не может найти ответа. Из-за усталости и солнечного жара в глубине тела причины не отыскать. Единственное, что важно, – двигаться вперед, шагать за Окаво через этот лабиринт.

Незадолго до сумерек Джеффри и Окаво достигают Ите-Бриньяна. Тесный лесной коридор, которым они следовали весь день вдоль ручья, продираясь сквозь преграду деревьев, сквозь нагромождение скал, вдруг раздался вширь, подобно гроту, выходящему в огромный подземный зал. Перед ними озеро, отражающее цвет неба.

Окаво останавливается на скале. Его черты застывают, принимают выражение, которое Джеффри никогда не видел ни на одном лице. Лишь на какой-нибудь маске, быть может. Что-то жесткое и сверхчеловеческое. Глаза обведены тонкой чертой, из-за чего взгляд кажется пустым, а зрачки – расширенными.

Ни малейшего признака жизни ни в воде, ни в лесу, окружающем озеро. Тишина такая, что Джеффри чудится, будто он слышит шум крови в своих артериях.

Потом Окаво медленно входит в темную воду. На другой стороне деревья образуют непроницаемую стену. Некоторые так высоки, что солнечный свет цепляется за их верхушки.

Теперь Джеффри слышит звук воды. Некое дуновение меж стволов, меж камней. Вслед за Окаво он входит в воду и медленно идет к роднику. Средь глыб черного песчаника – маленький водопад.

«Это Ите-Бриньян, озеро жизни». Голос Окаво упал до шепота. А может, Джеффри только почудилось, будто он что-то услышал. Он вздрагивает перед водой, бьющей ключом, как в первый миг Вселенной. Холодно. Чувствуется какое-то дуновение, дыхание, исходящее из леса.

Окаво горстями зачерпывает воду и ополаскивает лицо. Джеффри пересекает озеро, оскальзывается на скалах. Вес намокшей одежды мешает ему выбраться на берег. Окаво протягивает руку и помогает подняться на камни у ключа. Там Джеффри умывает лицо, долго пьет. Холодная вода гасит жжение внутри тела. Он думает о крещении, он никогда уже не будет прежним.

Приходит ночь. Огромная тишина нарушается только голосом родника. Джеффри ложится на еще теплые от солнца камни. После стольких испытаний ему, полумертвому от усталости, кажется, что он достиг наконец цели своего путешествия. Прежде чем заснуть, он думает о May, о Финтане. Вот куда надо будет с ними перебраться, бежать из Оничи, скрыться от предательства. Здесь он сможет написать свою книгу, закончить поиски. Он, как царица Мероэ, нашел наконец место для новой жизни.

На рассвете Джеффри замечает над собой дерево. Ночью он не обратил на него внимания, быть может из-за темноты. Лежал, осененный им, сам того не подозревая. Огромное, многоствольное, оно укрывает ветвями источник. Окаво спал чуть выше, меж корнями. На земле, рядом со стволом, примитивный алтарь: разбитые горшки, бутыли из тыквы, черный камень.

Все утро Джеффри исследует окрестности родника в поисках других знаков. Но нет ничего. Окаво нетерпелив, он хочет уходить, прямо сегодня, после полудня. Они спускаются по ручью до реки Кросс. На берегу в ожидании пироги сооружают шалаш.

Ночью Джеффри просыпается от ожогов на теле. При свете карманного фонарика замечает, что вся земля покрыта блохами; их так много, что кажется, будто красная почва ходит ходуном. Окаво и Джеффри спасаются на плёсе. Рано утром Джеффри колотит лихорадка, он не может идти. Мочится темной жидкостью цвета крови. Окаво проводит рукой по его лицу. «Это мбьям, вода мбьям».

Около полудня приходит моторная пирога. Окаво взваливает Джеффри себе на спину, переносит в лодку и укладывает под брезентом, чтобы защитить от солнца. Пирога быстро спускается по реке, к Иту. Небо огромно, почти иссиня-черное. Джеффри чувствует огонь внутри и холод воды, который накатывает волнами, затопляет его. Он думает: все кончено. Рая нет.

* * *

Почувствовав, что время пришло, Ойя покинула больницу и направилась к реке. Занимался рассвет, на берегу еще никого не было. Ойя ощущала беспокойство, искала место для родов, как трехцветная кошка в саду Сэбина Родса. Обнаружила пирогу на причале. Отвязала ее и, выгнувшись, налегла на длинный шест. Устремилась на середину реки, к острову Броккедон. Она спешила. Волны боли уже раскрывали матку. Теперь, оказавшись на воде, она перестала бояться, а боль можно терпеть. Невыносимо было бы оставаться дольше в белой палате среди всех этих больных женщин и запаха эфира. Река текла спокойно, туман цеплялся за деревья, пролетали белые птицы. Руина корабля была неразличима в тумане, сливалась с островом, тростниками и деревьями.

Она направила пирогу поперек течения, изо всех сил отталкиваясь шестом, чтобы взять разгон, и пирога продолжила двигаться по инерции, немного наискось. Схватки стали сильнее. Ойе пришлось сесть, вцепившись руками в шест. Течение сносило лодку вниз, и Ойя орудовала шестом как веслом. Боль сопровождала каждое движение ее рук, опиралась на воду. Ей удалось преодолеть течение. Пирогу еще сносило немного, но Ойя уже не мешала воде и, поскуливая, наклонившись вперед, позволила лодке медленно скользить вдоль тростников Броккедона. Теперь она была в тихой заводи, среди тростника, откуда вылетали тучи мошкары. Наконец пирога стукнулась носом в увязший корабль. Ойя воткнула шест в тину, чтобы остановить пирогу, начала взбираться по шаткой железной лестнице на палубу. Боль вынудила ее остановиться, передохнуть, вцепившись руками в ржавый поручень. Она глубоко вдыхала воздух, закрыв глаза. Ее синее миссионерское платье осталось в больнице, на ней была только белая рубашка, теперь совершенно мокрая от пота и заляпанная грязью. Но она сохранила оловянный крестик. Утром, перед рассветом, когда у нее отошли воды, обмотала бока одеялом.

Медленно, на четвереньках, Ойя двинулась по палубе к лестнице, ведущей в разоренный салон. Ее убежище было там, рядом с ванной комнатой. Она развязала одеяло, расстелила на полу, потом легла. Ее руки пытались нашарить трубы, прикрепленные к переборкам. Через отверстия в корпусе, сквозь ветви деревьев сочился бледный свет. Речная вода обтекала корабль, производя непрерывную вибрацию, которая проникала в тело Ойи, присоединяясь к волнам ее боли. Глядя на свет, Ойя ждала, когда наступит решающий миг; каждая волна боли приподнимала ее тело, заставляла крепче цепляться за старую, ржавую трубу над головой. Она пела песню, которую не могла слышать. Это была долгая дрожь, похожая на движение реки, омывавшей корабль.

* * *

Финтан и Бони забрались внутрь увязшего корабля. Слышалось только их собственное дыхание, хриплое, затрудненное. Ойя лежала на полу в бывшей ванной комнате, выгнувшись и цепляясь руками за что-то такое, что Финтан сначала принял за ветку; лишь потом догадался, что это та самая труба, от которой Окаво отломал кусок, чтобы разбить зеркало. Бони тоже подошел поближе. На их глазах творилось таинство, они не могли говорить – только смотрели. На рассвете, когда Финтан пришел на причал, Бони все ему рассказал о бегстве Ойи и о ребенке, которого она собиралась родить. На пироге своего дяди Бони отвез Финтана к кораблю. Сам сначала не хотел подниматься, но потом все-таки последовал за Финтаном по железной лестнице. Это было ужасно и одновременно притягательно, они затаились в темном нутре корабля и смотрели.

Время от времени тело Ойи приподнималось на расставленных ногах, словно она с чем-то боролась. Ойя стонала, тихонько, тоненько, будто что-то пела. Финтан вспомнил тот странный взгляд, запрокинутое лицо, когда Окаво повалил ее на пол; она тогда словно испытывала боль, но при этом была где-то далеко. Финтан пытался поймать ее взгляд, но по ней прошла волна боли, и она отвернула лицо вбок, в тень. На белой больничной рубахе темнели пятна грязи и пота, лицо блестело в полумраке.

Теперь момент настал, после всех этих месяцев, когда она бродила по улицам Оничи нетвердой походкой. Финтан поискал взглядом Бони, но тот исчез. Бесшумно выскользнул наружу, взял пирогу и поплыл к берегу – позвать женщин из больницы. Финтан остался один в чреве корабля с рожающей Ойей. Момент настал. Она вдруг повернулась к Финтану, посмотрела на него, и он подошел ближе. Она стиснула ему руку, чуть не сломав. Он должен был что-то делать, участвовать в рождении. Боли в руке он не чувствовал. Слушал, переживал необычайное событие. Внутри «Джорджа Шоттона» что-то появлялось, заполняло пространство, ширилось – дыхание, переливающаяся через край вода, свет. Сердце Финтана стучало так, что становилось больно, а волна все скользила по телу Ойи, запрокидывая ее лицо, открывая рот, словно вынося ее с глубины. Вдруг она испустила крик и вытолкнула из себя младенца, похожего на красное светило в облаке плаценты. Ойя наклонилась вперед, подобрала новорожденного и зубами перекусила пуповину, потом откинулась назад, закрыв глаза. Ребенок, еще весь скользкий и блестящий от слизи, начал кричать. Ойя поднесла его к набухшей груди. Ее тело и лицо тоже лоснились, словно и она плавала в околоплодных водах.

Финтан вышел на палубу шатаясь. Его одежда промокла от пота. Река внизу казалась струей расплавленного металла. Берега застилала белая пелена. Финтан увидел, что солнце уже в зените, и у него закружилась голова. Столько времени прошло, случилась такая важная, такая необычайная вещь, а для него все слилось в один краткий миг, единое содрогание, вопль. Он еще слышал душераздирающий крик ребенка, когда Ойя поднесла тщедушное тельце к груди, истекающей молоком. И голос Ойи, и эту песню, внятную только для нее одной, стон, легкую дрожь речной воды, обтекавшей корабль. Финтан сел наверху железной лестницы и стал ждать, когда вернется Бони с больничной пирогой.

* * *

Короткий сухой сезон закончился. Над рекой снова появились облака. Было жарко и душно, ветер поднимался только в конце дня, после долгих часов ожидания. May не покидала комнату, где лежал Джеффри. Слушала, как потрескивает раскаленная солнцем железная крыша, следила за тем, как нарастает жар в теле Джеффри. Он дремал. Заросшее щетиной восковое лицо, слипшиеся от пота волосы. Она заметила, что макушка у него облысела, и ее это успокаивало. Она представляла себе, что он похож на ее отца. Около трех часов пополудни он открывал глаза, опустошенные страхом. Это напоминало кошмар. Он говорил: «Мне холодно. Мне так холодно». Она заставляла его проглотить таблетку хинина, запив ее чуть не литром воды. Всякий раз с боем.

В первые дни после возвращения из Аро-Чуку доктор Чэрон твердил ужасные слова – blackwater fever, черная малярия. May вкладывала в руку Джеффри горькую таблетку. Думала, он принимает ее с водой. Но Джеффри увязал все больше. Уже не мог стоять на ногах. Бредил. Воображал, что Сэбин Родс входит в его комнату. Выкрикивал непонятные слова, ругался по-английски. С трудом мочился, черной зловонной мочой. Элайджа зашел проведать Джеффри, долго смотрел на него, потом изрек, качая головой, словно объявлял прискорбное решение: «Он умирает».

May поняла: Джеффри не принимал хинина. В бреду ему казалось, что доктор Чэрон хочет его отравить. May нашла спрятанные таблетки под подушкой. Джеффри уже ничего не ел. Даже питье вызывало у него спазмы в желудке.

Доктор вернулся со шприцем. После двух первых уколов хинина Джеффри стало лучше. Он согласился принимать таблетки. Приступы становились реже, были не такими ужасающими. Кровотечение прекратилось.

Финтан оставался дома, чтобы побыть с May. Вопросов не задавал, но в его взгляде была та же тревога. May говорила: «Сегодня утром сто четыре». Финтан не знал шкалы Фаренгейта, и она пересчитывала для него: «Сорок».

Под навесом веранды Финтан читал «Путеводитель по знанию». Это было хорошо. Далеко от всего происходящего.

Что рассказывают об изобретении книгопечатания?

Говорят, что Лаврентий Костер из голландского города Гарлема забавлялся, вырезая буквы на бересте, и ему пришла идея оттиснуть их на бумаге с помощью чернил.

Что такое ртуть?

Несовершенный металл [56]56
  Алхимики делили семь известных им металлов на благородные, или совершенные (золото и серебро), и неблагородные, или несовершенные (медь, олово, свинец, железо, ртуть).


[Закрыть], похожий на жидкое серебро, очень полезный для промышленности и медицины. Это самая тяжелая из жидкостей.

Где его добывают?

В Германии, Венгрии, Италии, Испании и Южной Америке.

Нет ли в Перу знаменитой ртутной шахты?

Да, есть, в Уанкавелика [57]57
  Уанкавелика(Гуанкавелика) – город в Перу, расположенный в глубокой лощине. Близ него находятся знаменитые ртутные рудники Санта-Барбара с подземной церковью Сан-Розария, высеченной из киновари.


[Закрыть]. Ею пользуются уже триста лет. Это настоящий подземный город, с улицами, скверами и церковью. Тысячи факелов освещают ее днем и ночью.

Финтану нравилось грезить обо всех этих удивительных вещах, о королях, чудесах, фантастических народах.

Бунт вспыхнул утром, до дождя. Финтан понял это сразу. Марима зашла предупредить: весь город лихорадит. Выскочив из дома, Финтан побежал на пыльную дорогу. К городу спешили и другие люди, женщины, дети.

Очагом возмущения стал дом Джеральда Симпсона, каторжники, копавшие яму под бассейн. D. О. решил, что легко восстановит порядок палками, и велел раздать смутьянам несколько ударов. Но заключенные схватили одного из надзирателей и утопили в яме с грязной водой, потом некоторые из них неизвестно как освободились от цепи, но, вместо того чтобы убежать, засели в верхней части сада, у ограды. Кричали, угрожали D. О. и англичанам из Клуба.

Видя, что ситуация выходит из-под контроля, Симпсон с гостями укрылся в доме. Успел позвонить резиденту – как раз перед тем, как бунтовщики повалили столб, – и резидент поднял по тревоге казарму.

Финтан оказался у дома Симпсона одновременно с военным грузовиком. Когда он увидел особняк, страх сдавил ему горло. Небо в клубках облаков было таким красивым, деревья такими зелеными, казалось просто невероятным, что тут творится насилие.

Прибыл верхом лейтенант Фрай, солдаты заняли позицию, оцепив участок перед большой ямой с грязной водой. Слышались голоса каторжников, крики женщин. Лейтенант отдавал в рупор приказы на пиджине, из-за эха слов было не разобрать.

Англичане наблюдали за сценой с террасы белого дома, наполовину скрытые колоннадой. Финтан узнал белый китель Джеральда Симпсона, его светлые волосы. Заметил англиканского пастора и людей, которых не знал. Рядом с Симпсоном стоял какой-то приземистый тучный человек с очень белым лицом, в пробковом шлеме. Финтан подумал, что это, должно быть, преемник Джеффри, новый агент «Юнайтед Африка» со странной фамилией Шексон. Никто не шевелился; все ждали, что будет дальше.

Оставшиеся скованными каторжники больше не кричали из ямы, перестали угрожать. Их лица, обращенные к полукругу солдат, блестели от пота. Они сгрудились у кромки грязной воды и из-за цепи, соединявшей их лодыжки, стали похожи на внезапно отключенные автоматы. Освободившиеся каторжники отступили к ограде. Попытались сломать ее, но не сумели, лишь кое-где покорежили сетку. Они еще кричали время от времени, но это была, скорее, предсмертная песнь, мрачный и покорный судьбе зов. Солдаты не двигались. Сердце Финтана громко стучало в груди.

Потом раздались вопли. Зрители покинули террасу и устремились внутрь дома, опрокидывая плетеные кресла и столы. Глянув в сторону грязной ямы, Финтан увидел дым. Скованные каторжники бросились вперемешку на землю. Только тут Финтан осознал, что слышал выстрелы. К подножию решетки упали тела. Какой-то очень высокий, голый по пояс чернокожий, один из зачинщиков, наполовину повис на ограде, словно сломанная кукла. Это было ужасно – винтовочный дым и тишина, пустое небо, белый дом с исчезнувшими зеваками. Солдаты ринулись по склону с винтовками наперевес, через мгновение подмяли под себя каторжников и скрутили.

Финтан бежал по дороге. Его босые пятки стучали по красной земле, воздух обжигал горло, словно крик. В конце улицы, у последних домов, на последнем дыхании он остановился. В его голове грохотали выстрелы.

– Давай скорей! – Это была Марима. Она схватила его за руку и потащила.

Финтан безропотно подчинился выражению ее гладкого лица, говорившему: опасно, нельзя здесь оставаться. Она довела его до «Ибузуна». Всякий раз, когда им попадалась на дороге группа людей, спускавшихся к реке, Марима закрывала Финтана полой своего покрывала.

May ждала в саду, на самом солнцепеке. Она была бледна.

– Я так испугалась. Это ужасно. Что там случилось, внизу?

Финтан пытался говорить, рыдал:

– Они стреляли, они их убили. Стреляли по закованным людям. Те упали. – Он стискивал зубы, чтобы не заплакать. Ненавидел Джеральда Симпсона, резидента с его женой, лейтенанта, солдат и особенно Шексона. – Хочу уехать отсюда, не хочу больше здесь оставаться.

May прижимала его к себе, гладила по волосам.

Позже в тот же вечер, после ужина, Финтан заглянул к Джеффри. Тот лежал в постели, одетый в пижаму, бледный и худой. Читал газету при свете керосиновой лампы, почти уткнувшись в нее лицом, потому что был без очков. Финтан заметил вмятинку, оставленную очками на его переносице. И в первый раз подумал, что это его отец. Не незнакомец, не самозванец, а его собственный отец. Он познакомился с May не по объявлению в газете, не завлекал в ловушку, суля златые горы. May сама его выбрала, полюбила, вышла замуж, и у них было свадебное путешествие, в Италию, в Сан-Ремо. May так часто о нем рассказывала в Марселе, говорила о море, о колясках, ездивших вдоль пляжа, о воде, что была такой теплой, когда они купались ночью, о музыке в беседках. Это было до войны.

– Как ты, boy? – спросил Джеффри. Без очков его голубые глаза были очень яркими и молодыми.

– Нам скоро придется уехать? – спросил Финтан.

Джеффри немного подумал.

– Да, ты прав, boy. Думаю, теперь пора уезжать.

– А как же твои поиски? А история царицы Мероэ?

Джеффри засмеялся. Его глаза блестели.

– А, так ты все знаешь? Верно, я же тебе кое-что рассказывал. Мне бы надо съездить на север, а также в Египет, в Судан. И к тому же есть документы. В Британском музее, в Лондоне. Затем… – он поколебался, словно все это с трудом обретало смысл, – …затем мы вернемся, года через два-три, когда ты немного продвинешься в учебе. Будем искать новое Мероэ выше по течению, там, где река выписывает большое «W». Поедем в Гао, туда, где все началось: бенин, йоруба, ибо. Будем искать рукописи, надписи, монументы. – Вдруг усталость опустошила его взгляд, голова вновь упала на подушку. – Позже, boy, позже.

Той ночью Финтан, прежде чем заснуть, уткнулся лицом в шею May, как делал когда-то, в Сен-Мартене. Она гладила его по волосам, пела ему детские песенки на лигурийском диалекте, ту, которую он особенно любил, про мост через Стуру:

 
Al tram ch'a va Cairoli
Al Bourg-Neuf as ferma pas!
S'ferma mai sul pount d'ia Stura
Per la serva del Cura.
Chiribi tantou content quant a lou sent
Che lou cimenta!
Ferramiu, ferramiu, ferramiu,
Sauta giu! [58]58
  В Борго-Ново – не зевай —
  Мчит во весь опор трамвай!
  А за Стуру, до Кайроли,
  Мне пешком тащиться, что ли?
  Все прохожие в ответ:
  На мосту посадки нет!
  Больше ждать я не могу,
  Прыгну, прыгну на ходу! ( итал.)


[Закрыть]