Текст книги "Дитя Океан"

Автор книги: Жан-Клод Мурлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

XIII
Рассказывает Жиль Февр, пятьдесят два года, промышленник

Мне предъявляют обвинение в жестокости. У меня нет слов. Эти люди проникли в мой дом, причем, прошу заметить – хоть это, возможно, покажется вам мелочью, – я их не приглашал. Кто-нибудь другой на моем месте возмутился бы, поднял шум. Но не я. Я, прошу заметить, отнесся к происходящему с пониманием. Рассуждал я так: молодые люди желали войти в дом (и желание это было весьма сильным, поскольку ради его осуществления они прибегли, как вам небезызвестно, к чрезвычайно рискованным акробатическим трюкам). Прекрасно. Раз таково было их желание, препятствовать им было бы, согласитесь, нелюбезно с моей стороны. Итак, я не принял никаких мер к их выдворению, напротив, позаботился о том, чтоб они могли пользоваться моим гостеприимством сколь угодно долго.

Однако, говорят мне на это, они провели там три дня без пищи, в темноте и холоде. Согласен. Что ж, в знак своего раскаяния я не беру с них платы за проживание. Это бонус… И еще говорят, что я жесток!

Меня предупреждают также, что дело может быть передано в суд. Потребуют, несомненно, чтобы я принес публичное покаяние, возможно даже, меня привлекут к уголовной ответственности. И все это законно и справедливо. Нет, вы только вникните: какие-то люди забираются ко мне в дом, портят мебель, пачкают ковры… Это непростительно, это наказуемо! И кто же должен быть наказан? Я! Что же до них, то они, разумеется, вольны вернуться к своим забавам, как только им заблагорассудится. Кстати, возможно, этим они и занимаются в настоящий момент, пока мы с вами беседуем. В вашем, например, доме – а почему бы и нет?

Вот до чего докатилась страна. Престижнее воровать и питаться ежами, как у них, кажется, в обычае, чем зарабатывать себе на жизнь честным трудом. Да, сейчас это именно так. Но ничего, уже близятся перемены. Мы наведем порядок, и, возможно, скорее, чем вы думаете. Во всяком случае, мы над этим работаем. И нас много.

XIV
Рассказывает Реми Дутрело, четырнадцать лет, брат Яна

Когда Ян поднял дверь гаража, я кинулся его обнимать:

– Ай да Ян! Браво!

Он был весь черный от сажи, локти и коленки ободраны. Он изобразил нам в лицах, как спускался по дымоходу на манер альпиниста. Мы поскорее закрыли за собой дверь и принялись искать щиток, чтобы включить свет. Нашел его Поль.

Прежде чем войти в гостиную, мы разулись. Говорить, и то было боязно. Там лежал огромнейший ковер, во весь пол, прямо как в рекламных каталогах. Посередке низкий стеклянный стол, а вокруг него кожаные кресла – в каждом можно втроем сидеть. Мы сбились в кучку да так и ходили из комнаты в комнату. Там одних спален было не меньше пяти, и все чистые, прибранные. Пьер сказал:

– Это девчачьи комнаты.

И правда, на полках были всякие финтифлюшки, на стенах фотографии кинозвезд. Такими вещами только девчонки увлекаются. Потом в гостиной мы и доказательство увидели. На фотографии в рамке семь девочек, и родители с ними. Очень хорошенькие, надо сказать, все блондинки, личики приветливые – и мать, кстати, такая же. Да и отец был на вид довольно симпатичный. Улыбка такая добрая. Мы решили, что будем очень аккуратными, чтоб ничего не попортить, а завтра перед уходом оставим записку – извинимся и поблагодарим.

Холодильник на кухне стоял пустой и открытый. В шкафах тоже ничего, одна только пачка хрустящих хлебцев, мы их тут же и поделили. Для ночевки взяли одеяла из девчачьих спален и положили на ковер в гостиной. Чтоб кровати не пачкать, да и теплее всем в куче. Виктор спросил:

– А телека нету?

Нет, телека не было. Зато Поль ухитрился включить музыкальный центр. Мы на него ругались, чтоб не трогал, но ему если что втемяшится… Музыка была до того печальная, что мы чуть-чуть послушали да и выключили. Но вот ведь странно – при этом она мне все-таки немного понравилась. Я посмотрел, что написано на обложке диска. Музыка называлась «Сюиты для виолончели», а музыканта звали Бах. И диковинные же вещи люди слушают…

Макс спросил:

– А если открыть ставни, отсюда видно Океан?

И в эту самую минуту свет погас. И мы услышали, как заработала электродрель.

XV
Рассказывает Пьер

Если б еще часы были! Мы бы хоть знали, день или ночь! А то в темноте никакой разницы. Младшие кашляют без передыху. Мы уж на них одеяла навалили со всего дома – все равно кашляют. Время от времени с Полем идем в гараж, лупим ногами в дверь и ругаемся на чем свет стоит. Бесполезно, конечно, но хоть душу отвести.

Из-за того, что ничего не видно, мы стали как слепые: все делаем на ощупь.

Рассказывает Поль

Самое обидное, что Океан вот он, прямо тут, за двести метров, а не увидишь. Закупорены, как сардины в банке. Ставни не открыть, потому что электричества нет, и гаражная дверь не открывается. А уж как мы с Пьером по ней лупили! Я даже палец отшиб на левой ноге.

А на берегу Океана – это были лучшие часы в моей жизни. Мы сидели и смотрели. Как начало смеркаться, вода тоже стала менять цвет и делаться вроде как сталь. Мы себя перед ним чувствовали совсем маленькими, но он нас как будто защищал. А еще он шумел, мощно так: врраушш! Не знаю, как это описать…

И никого кругом. Один только раз пробежал какой-то в лыжной шапочке. Он нам сказал «привет!», и мы ему тоже.

Я вообще-то не переживаю. Я знаю, что мы выберемся. Не знаю как, но выберемся точно.

Рассказывает Реми

Среди ночи – хотя, может, это и не ночь была? – Виктор среди мертвой тишины вдруг сказал слабеньким таким голоском:

– А у нас сегодня день рожденья…

А ведь верно. Ему и Максу в какой-то из этих дней исполнилось двенадцать. Тогда мы, четверо старших, нашарили их в темноте и передавали друг другу из рук в руки, и каждый их поздравил и поцеловал. Попробовали было им спеть, но получалось уж больно тоскливо, так и не допели.

Очень хочется пить. Это хуже всего.

Рассказывает Макс

Мы с Виктором почти все время лежим под одеялами, потому что простыли. Сначала, чтоб не скучно было, играли в слова, загадывали животных. Теперь уже не играем. Хочется домой. Виктор так сильно кашлял, что натошнил на ковер и заплакал. «Меня заругают… меня заругают…» Фабьен сказал, что это ничего и не надо из-за этого плакать.

Рассказывает Виктор

У нас с Максом температура, и надо, чтоб мы лежали под одеялами. Я натошнил на ковер, но это ничего, я не буду из-за этого плакать. Мне снятся странные сны. Будто мы идем по железной дороге, а ведет нас отец. Вперед, говорит, идем к Океану! Дорогу вы знаете! И смеется. Мне не нравится этот сон.

Рассказывает Реми

Поль нашел в каком-то ящике зажигалку. Но огонек совсем слабенький и быстро обжигает пальцы. При его свете мы опять увидели фотографию семи девочек и их родителей. Они-то знай себе улыбаются… Со злости я швырнул рамку куда подальше и, кажется, разбил лампу.

Рассказывает Пьер

Я вдруг сообразил: отопление не работает, но ведь есть же камин! Взять да развести огонь! Сказал Полю, он сразу: давай! С дровами просто, вон сколько мебели, только выбирай. Пошли в одну спальню, расфигачили кровать. Не так-то легко впотьмах, вслепую. Разломать доски не получилось. Но мы подумали, можно их засунуть концами в камин, а потом подвигать, когда прогорят. Газет для растопки не нашли, вырвали страницы из какой-то большой книги. Ничего не вышло. Огонь у нас так и не разгорелся. Зато навоняли, не продохнешь, а открыть проветрить – никак…

Рассказывает Фабьен

Я уже перестал понимать, сколько времени мы тут, – день, два или неделю. Все спуталось. Помню, в какой-то момент, когда никто уже больше не шевелился, я первый раз подумал, что мы, может быть, так тут и умрем. И как это – будем мы мучиться или просто тихо уснем? И кто умрет первым? Кто последним? Такие вот страшные вопросы крутились у меня в голове, когда Ян вдруг поскребся о мой рукав. Я спросил:

– Ты что?

Он взял меня за обе руки и вложил в них то, что мы искали с самого начала, с самого первого часа. Все искали. Обшарили каждую комнату до малейших закоулков, даже в кухне под раковиной искали, и все напрасно. В конце концов я сказал:

– Хватит, все это бесполезно. Нет его здесь, вот и все.

Телефон!

Я взял зажигалку, засветил огонек у самого его лица и спросил тихонько:

– Где ты его нашел?

– В коробке на шкафу, в спальне родителей…

– Значит, мы спасены?

– Да, вы спасены.

Огонек погас. Мне удалось зажечь его еще один раз, самый последний. Ян улыбался, его лицо с этой улыбкой еще какой-то миг плясало в дрожащем свете, а потом – все. Полная темнота. Это последний раз я его видел. Но тогда я этого не знал. С тех пор, когда вспоминаю его, вот это я и вижу: лицо Яна пляшет при свете дрожащего огонька, он улыбается и говорит: «Вы спасены».

Надо было еще найти розетку – никогда бы не подумал, что это окажется так сложно. Поначалу мы искали как бешеные, ползали на четвереньках, шарили, все, даже младшие. А потом час за часом стали выдыхаться, один за другим сдавались. Все, кроме Поля, а он сказал:

– Она где-нибудь за мебелью.

Тогда мы стали отодвигать всю мебель, которая стояла у стен. Потели, пыхтели. Дух от нас стоял – хоть топор вешай. Впотьмах друг на друга натыкались. Уже как и не люди. В конце концов остался только большущий сундук в прихожей. Из последних уже сил отодвинули и его. Поль стал шарить вдоль плинтуса.

– Есть, – сказал еле слышно, – вот она, розетка…

Крикнуть у него уже голоса не было.

Реми сходил в гостиную за телефоном, и нам удалось его включить. Все затаили дыхание. В полной тишине сигнал был как что-то маленькое, хрупкое, но это было так, будто все десять окон в доме разом распахнулись и в них ворвался Океан!

– Куда звоним? – спросил Пьер, когда мы немного успокоились.

Это и правда был вопрос. В полицию? Нас отправят домой… Набрать номер наугад? И что мы скажем? Мы даже не можем объяснить, где мы. Какой-то дом на берегу Океана… Они все похожи друг на друга… А потом, как набрать хоть какой номер, когда ничего не видно?

Все примолкли. И среди этого молчания мы вдруг услышали «пип… пип… пип…» набираемого номера. Я протянул руку и пошарил в той стороне. И нащупал руку Яна. Это он в полной, абсолютной темноте набирал номер… На десятом «пип» он крепко сжал мою руку и вложил в нее трубку. Я поднес ее к уху.

На том конце трубку сняли после второго же гудка, и я услышал голос матери:

– Але, это кто?

– Это мы, – сказал я и заплакал, – это мы…

Остальные тоже плакали, все, кроме Пьера, а он кричал «цыц вы!», чтоб не мешали слушать.

– Ох, милые вы мои, где же вы? – вот что она сказала, а я, сколько себя помню, ни разу не слышал, чтоб она называла нас «милые»…

– Нас заперли в доме на берегу Океана…

А она как крикнет:

– Цыц ты! – но это она не на меня, а на Кабысдоха, он где-то около нее лаял.

Тут мы все вдруг стали смеяться:

– Слышите? Это же Кабысдох! Это Кабысдох лает!

Потом отец с нами говорил. Поль и ему сказал, что нас тут заперли, и объяснил, какой дорогой мы ехали с толстым лавочником, и какой этот дом с виду, и все такое. Отец сказал, что позвонит жандармам, и они будут здесь еще до рассвета, так что пусть мы ни о чем не беспокоимся. Он тоже говорил «ребятки мои», и так это было чудно…

До рассвета? Значит, сейчас ночь?

Мы положили трубку и вернулись в гостиную, залезли обратно под одеяла, потому что холодно было зверски. Прижались друг к дружке и, кажется, тут же все и уснули.

XVI
Рассказывает Ксавье Шапюи, сорок два года, старший офицер жандармерии

Дело Дутрело? Скажу вам откровенно: я было на нем поставил крест. Когда пропавшего мальчишку не удается найти в первые двое суток, я этого ох как не люблю. И с каждым днем шансов все меньше. Дни складываются в недели, недели – в месяцы, поиски понемногу сходят на нет, пока какой-нибудь грибник не наткнется в лесу на труп. А тут полных пять дней, так что… Плюс пять ночей. Искали, конечно, а как же. Тамошние коллеги первым делом привлекли кинологов с собаками, но это было заведомо безнадежно, потому что дождь смыл все следы. Потом они подняли вертолеты, прочесали все окрестности, и тоже безрезультатно. А между тем, черт подери, ну вот как могли семеро мальчишек столько пройти незамеченными? Они ведь даже на поезде ехали, как мы потом узнали!

Это я принял по рации сообщение в ночь с субботы на воскресенье. Отцу Дутрело позвонили его дети: они находились в «доме на берегу Океана» тут, у нас. Он описал дорогу, и я примерно представил себе, где это. А главное, упомянул, что подвозил их «толстяк на автолавке». Ну, в наших местах только скажи «толстяк на автолавке» – все в один голос: Дюкрок! Так что мы выехали вчетвером, разбудили Дюкрока, и он уже прямо указал нам дом. Беда в том, что я прекрасно знал, кому этот дом принадлежит. Февру, вот кому. Вам это что-нибудь говорит? То-то и оно. Пытались ему дозвониться – не подходит к телефону. Ну, Февр не Февр, вскрыли мы гаражную дверь, которая – интересное дело! – была зафиксирована с наружной стороны стальной проволокой.

Знаете картину «Плот „Медузы“»? Ну вот, это самое мы и увидели в свете карманных фонариков. Мальчишки были еле живы. Совершенно оцепеневшие. И очень ослабленные. Пахло в комнате прескверно, рвотой, ну и мочой. И холодно, как в леднике. Они все лежали на полу, сбившись в кучу под одеялами, грязные, истощенные. Свет слепил им глаза. Мы отвели фонарики в сторону.

– Все, ребятки, теперь все будет хорошо…

Один, самый длинный, спросил:

– Есть что-нибудь попить?

Губы у него были распухшие. Я пошел на кухню, открыл кран – вода не идет. Мы сразу вызвали «скорую помощь» и велели привезти воды.

Не знаю, как мы упустили маленького. Да, безусловно, потеряли бдительность. Должно быть, он ускользнул через открытую гаражную дверь. Когда мы его хватились, было уже поздно. Весь остаток ночи и весь следующий день мы обыскивали все кругом, метр за метром. И ни следа. Для меня это так и осталось неразрешимой загадкой. Если б он ушел на пляж и утонул, Океан выбросил бы тело на берег. А если остался на суше – клянусь вам, мы не могли его не найти. Не знаю, куда он мог деться. И по сей день, если кто спросит, я одно могу сказать: не знаю.

Зато уж что я знаю, так это какой у нас тут был цирк, когда остальных братьев стали увозить без него.

Со старшими-то проблем не было. Вполне разумные ребята. Я просто сказал им:

– Езжайте спокойно, мы его найдем.

Они мне поверили. Двое младших вообще почти ничего не соображали. Врач сказал, у них сильный жар. Их почти без чувств отнесли в санитарную машину и положили на койки.

А вот средние – те побуянили. Они, бедные, ничего слушать не желали. И на ногах-то еле держались, а как рванут на берег! Догнали их, конечно, скрутили. Они кричали: «Ян! Ян!» – и отбивались от нас как бешеные. Когда их все-таки затолкали в машину и она тронулась, один, тот, который вывихнул мне палец, все еще бился в заднюю дверь, плакал и кричал:

– Он же не умеет плавать! Он не умеет плавать!

XVII
Рассказывает Ян Дутрело, десять лет

Меня зовут Ян Дутрело. Мне десять лет. Однажды ноябрьской ночью, когда лил дождь, я сманил моих шестерых братьев бежать с родительской фермы. Мы отправились на запад. Через пять дней в городе Бордо, что на берегу Океана, моих братьев задержали. А меня нет.

Та ночь… я ее не выбирал.

Мне не спалось. Я лежал, прижавшись к Фабьену, чувствовал щекой его теплое мерное дыхание. Несмотря на шум дождя, я слышал, что внизу ругаются. Обычно родители в это время уже спят. Ругаются они днем. Тогда я спустился послушать. Когда я вставал, кровать скрипнула. Фабьен спросил, куда я иду. Я ему сказал.

Я прижался ухом к двери родительской спальни, но ничего нового не услышал, все как всегда. Что у них нет денег. Что она хочет просить материальной помощи. Что все так делают. Что он не хочет. Что лучше он сдохнет, и мы с ним вместе.

Дождь припустил сильнее. Они замолчали. А потом, после долгого молчания, она вдруг сказала:

– А котята?

Меня как ударило. Я-то думал, они не знают. Эти семь котят нашей кисоньки родились как раз накануне. И я там был, я видел, как они появлялись на свет. Я видел, как кисонька улеглась в глубине шкафа, три раза мяукнула от боли и стала тужиться. И когтить солому. Они родились у меня на глазах, все семеро. Она их долго вылизывала, обсушивала. Трудилась, пока все они не стали чистенькими, пушистыми и тепленькими, и только тогда последний раз мяукнула и легла на них – укрыла. И я сказал ей:

– Молодец, кисонька.

И вот мать спросила:

– А котята?

И отец ответил:

– Утром прикончу всех семерых.

И тогда у меня в сердце поднялось бешенство. Оно разлилось по всему телу, по плечам, по рукам, до кончиков пальцев. Я весь стал только им – одной глыбой бешенства. Я поднялся наверх и потянул Фабьена за рукав:

– Надо уходить, Фабьен! Всем! Скорее! Пока не рассвело!

И когда он захотел узнать почему, я сказал ему, что родители задумали нас… задумали плохое.

Мы разбудили братьев, оделись как можно теплее и вышли в ночь. В первые же секунды мы промокли, замерзли… и потерялись.

Я шел впереди. Фабьен и Реми за мной. Остальные следом, держась за руки. Младшие хныкали.

Когда жандармы открыли гаражную дверь, я выскользнул наружу и ждал, пока приедут машины «скорой помощи». Я забрался в первую и затаился под пассажирским сиденьем. Позже, когда машина уже ехала в Бордо, я увидел руку Реми, свесившуюся с койки. Я дотянулся до нее и поскребся ему в ладонь. Он немного переполз и увидел меня. Глаза у него расширились от удивления. Я едва успел приложить палец к губам, чтобы он молчал.

– Реми, послушай меня. Я должен сказать тебе кое-что важное. Родители не собирались нас убить. Они собирались убить не нас, а только котят. А я этого не хотел. Понимаешь? Скажи это остальным, ладно?

Он кивнул – да. Мы держались за руки до самого Бордо. Я выпустил его руку только тогда, когда машина остановилась у подъезда больницы.

– Скажи братьям, ладно?

Я дождался, чтобы все ушли, и вылез из своего укрытия. Я шел пустыми коридорами, открывал дверь за дверью. И вышел на городскую улицу. Было безлюдно и холодно. Я накинул на плечи одеяло, которое взял в машине «скорой помощи», коричневое одеяло, ставшее мне плащом.

XVIII
Рассказывает Жан Мартиньер, шестьдесят лет, помощник капитана

Глядь – на палубе ребенок, совсем маленький. Сидит по-турецки, завернувшись в коричневое одеяло. В то утро мы вышли из морского порта города Бордо с грузом зерна в трюме. Потому что у меня судно грузовое, не пассажирское.

– Ты что это тут делаешь, а? – спрашиваю.

А он, ребенок этот, даже не вздрогнул. Оглянулся на меня через плечо и улыбнулся до того чудесной улыбкой, что и сказать не могу. От такой улыбки сразу забудешь сердиться, можете мне поверить. Я сам дедушка и перед таким вот малышом сразу таю, и он может вертеть мной, как захочет.

– Ты что, язык проглотил? Куда ехать-то собрался? Где ты прятался?

Не отвечает. Только улыбается. Странно это было. Мне вдруг подумалось, что этот ребенок не из реальной жизни, а из какой-то сказки. И что мне позволено войти в эту сказку хотя бы на время. Что он готов меня туда принять. Если, конечно, я перестану задавать глупые вопросы.

Тихонечко, чтоб не спугнуть волшебство, я примостился рядом с ним. Было на удивление тепло для середины ноября. А над нами небо, огромное-преогромное… Судно шло полным ходом.

Прямо на запад.

Конец