Текст книги "Дитя Океан"

Автор книги: Жан-Клод Мурлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

XII
Рассказывает Пьер Дутрело, тринадцать лет, брат Яна

Старшие вернулись оба минут через десять. Принесли два багета.

– Мы попросили, и нам дали, – говорят.

Я спросил:

– И все?

Все. Я с Полем переглянулся – мы друг друга поняли. Другой раз сами пойдем. И уж принесем, чтоб было чего поесть, а не так, облизнуться. Ладно, говорить ничего не стали. Не тот момент был, чтоб ругаться. Разделили поровну, стали есть. Стоя. А потом сели в кружок прямо на землю. Мокро было, а и хрен с ним. С утра шли без передыху, все ноги оттоптали. Промокли – обсохнем, делов-то.

Посередке у нас сидел Ян в своей сумке. Он корочку погрыз да и уснул. Мы на него смотрели и молчали. Чудно так – было похоже, как ясли с младенцем Иисусом. Правда, кругом никакого этого хозяйства не было, вола там, осла, другой всякой скотины. Только мы. Сидели в кружок и ели хлеб.

XIII
Рассказывает Поль Дутрело, тринадцать лет, брат Яна

В том леске мы топтались с ноги на ногу битых четверть часа. Наконец они вернулись, поесть принесли. Поесть называется: два багета! Я с Пьером переглянулся – мы друг друга поняли. Другой раз за жрачкой мы пойдем, им же всем лучше будет. Сели на землю, стали есть. Сразу задница промокла, да плевать, сил уже нет – все на ногах да на ногах. Ян, считай, и не поел. Хорошо если полкорочки сжевал. Мы его устроили посередке, в сумке этой, и он уснул. Я на него кинул свою куртку: спать в тепле надо. Мы долго сидели и на него смотрели.

Я никому не сказал, но это было немного как ясли с младенцем Иисусом.

XIV
Рассказывает Доминик Эчеверри, двадцать восемь лет, жандарм

Странное дело, все утро ни души не видно было, а где-то с часу народ пошел косяком. Сперва бабулька – божий одуванчик. Утверждает, что ее собаку отравили. Только ушла, является парень лет двадцати с мотоциклетным шлемом под мышкой:

– Здрасьте, месье, я хочу подать жалобу.

Якобы какой-то старый козел на «Рено-25» пытался столкнуть его в кювет. Только я начинаю выяснять у него, что да как, бац, дверь открывается – опять кого-то принесло. На сей раз к нам пожаловало само Средневековье. Крестьяне, муж с женой; если вы смотрели сериал «Жак-бедняк», то вот ровно оттуда парочка.

– Вы не могли бы немного подождать? – говорю.

Муж граблю свою приподнял – типа да, можно и подождать, у них не горит. Жена вроде не возражает. На самом-то деле у них еще как горело, но я ж не знал…

Прямо при входе у нас банкетка стоит плюшевая.

– Посидите пока! – показываю им.

Реакция ноль. Это уж такая порода: ни за что не сядут, разве что на стул или на лавку. Если что-нибудь чуть помягче или пониже, они боятся, как бы не запачкать или не провалиться так, что потом не встанешь. Точнее, по их понятиям, такие вещи не для них. Короче, эти два манекена от Диора так и остались стоять.

Я пошел разбираться с мотоциклистом, а когда закончил, это минимум через четверть часа, выхожу в предбанник. Те двое как стояли, так и стоят. Меня там не было, но я на сто процентов уверен, что они за все это время словом не перекинулись, такие вещи чувствуешь.

– Ну что, дамы-господа? – говорю.

Муж подталкивает жену локтем. Она подходит поближе и выдает буквально следующее:

– Да мы насчет ребят… они сбегли…

– Что, простите?

– Ребята… ребята у нас сбегли.

И у нее вырывается какое-то утробное рыдание. Вроде икоты. Продолжения не последовало. И то она, должно быть, простить себе не могла, что дала волю чувствам, и секунду спустя опять закаменела. Видно, она здорово переживала, и давно уже, да еще пришлось высказать это вслух, слова подобрать подходящие: «ребята у нас сбегли» – все это ее и перебуровило.

Мужик от дверей глядит набычившись, типа: «Ну пришел я, ладно, раз моя так решила, но говорить – это пускай она. Это не ко мне».

«Ребята», по ее словам, ушли среди ночи. Во всяком случае, утром их уже не было. А почему они вдруг ушли? Она не знает. Раньше они такого не проделывали? Нет, это первый раз. А не может так быть, что они просто-напросто в школе? Нет, в школе их нет. И только сейчас собрались, наконец, обратиться куда следует? Да, потому что сначала сами искали.

Что искали – это можно было не сомневаться: искали. Оба растрепанные, вымокшие, глаза безумные. Вряд ли кто поверил бы, что до такого состояния их довела партия в бридж у префекта.

Оформляю протокол, вызываю Жан-Пьера – он мой напарник, тоже южанин, – и мы выезжаем.

Супруги Дутрело – так их зовут – едут впереди в своем «Пежо-404» незапамятного года, у которого отсутствуют, в числе прочих мелочей, задний бампер и левое зеркало.

Во дворе фермы стоит красный «Фольксваген», и какая-то пара смотрит, как мы подъезжаем.

XV
Рассказывает Паскаль Жосс, тридцать четыре года, механик, муж Натали Жосс

Это она первый раз такое учудила, моя Натали. В ночь-полночь кошмарный такой кошмар, по полной программе.

– Спаси меня отсюда! Спаси!

И цепляется за мою руку, прямо ногтями впилась.

Спасти ее – это я всегда пожалуйста, откуда угодно, но пусть бы она тоже постаралась. Насколько я понимаю, первая помощь в таких случаях – разбудить. Я зажег свет, взял ее лицо в ладони, погладил.

– Проснись, Натали… проснись, я тут, с тобой…

Без толку: невидимые враги, похоже, не спешили выпустить ее из своих когтей. Я бы за нее их всех урыл, порвал и в капусту изрубил, только как их разглядеть-то, вот проблема. В конце концов она все-таки открыла глаза. И первое, что увидела, была моя физия. Ее это, похоже, обрадовало: так и кинулась, прижалась ко мне, обхватила крепко-крепко. Прямо как утопающий за спасательный круг. В такие вот моменты чувствуешь, что ты для чего-то нужен, не зря живешь на свете, и это, признаться, лестно. На сервисе, где я ишачу, от клиентов редко когда дождешься такой почести.

– Это был просто страшный сон, – говорю ей. – Все хорошо… Давайте успокоимся, мадемуазель…

Я обнял ее и так и держал, пока она приходила в себя. Нашептывал ей всякие ласковые слова. За этим занятием я вспомнил, что очень ее люблю, но сейчас не о том речь…

Потом, минут через десять, мы сидели на кухне за чашкой горячего молока, она говорила, а я слушал. Ее рассказ про маленького умника и шестерых его братьев-близнецов мне кое-то напомнил. Долго держать это про себя я не стал:

– Слушай, это ты про Мальчика-с-пальчика, что ли, рассказываешь?

Она на меня уставилась, как с дуба рухнула. Но ведь очевидно же, разве нет? По части литературы я не большой спец, но классику-то уж как-нибудь знаю. Даже помню, что в той сказке Перро мать любила одного сына больше других, потому что он был «рыженький», а она сама была рыжая. На меня это в детстве произвело сильное впечатление. Оно и понятно: уж насчет рыжины меня природа не обидела – у меня не волосы, а пожар форменный. Так вот, я говорю, все ведь сходится один в один: шестеро братьев, все близнецы, а последний – маленький недоносок с палец ростом, который, ясное дело, и есть главный герой. Для полноты картины не хватало только злодея, Людоеда, в смысле. Но женушка моя, похоже, как раз его и видела, оттого и напугалась так.

– Самое невыносимое – это что мальчик все время смотрел на меня… Его подвергали ужасным мучениям, а он только смотрел на меня и как будто говорил: «Видите, что вы наделали? Чистая работа, правда?»

Я не стану вам пересказывать, как именно измывались над мальчиком в кошмаре Натали. Я такие вещи терпеть ненавижу. Даже говорить про них.

Чтоб окончательно ее успокоить, я пообещал, что завтра поеду с ней, и таким-то вот образом мы и очутились оба где-то в полвторого во дворе фермы Дутрело.

– Ты посиди в машине, больше ничего. Просто чтоб я знала, что ты тут. Эта баба… я ее боюсь.

Двор был точно такой, как рассказывала Натали. Дутрело явно не выписывали «Дом и сад».

Пес был на месте, сидел перед домом; он здорово косил – вот об этом жена не упоминала. Кроме него – ни души, ни больших, ни маленьких. Это был вторник; дети, допустим, в школе. А родители где? Я посигналил, потом еще раз. Пес молча буравил нас взглядом, вернее, пытался буравить. Для этого ему приходилось наклонять голову набок, от чего его облик интеллектом не поражал, если вы понимаете, о чем я. Я вылез из машины и пошел к амбару поглядеть, нет ли там машины. Машины не было, только трактор, причем убитый как не знаю что. Я повернул было обратно, как вдруг услышал мяуканье. Судя по звуку, котята были совсем маленькие, вот только где? Я человек по жизни любопытный, Натали вечно меня за это шпыняет. Все мне надо увидеть, все узнать – это сильнее меня. Так что я уши навострил и, с минуту поиграв в «горячо-холодно», обнаружил пискунов в самой глубине полуразвалившегося шкафа. Семь котят, еще слепых – сбились в кучу и пищат, есть просят. Мать, должно быть, была где-то недалеко. Я присел на корточки рассмотреть их поближе. Сам я родом из деревни и знаю эти дела: семь котят на ферме, тем более на такой, – перспективы у них, как правило, самые незавидные. В лучшем случае – в мешок да в воду, в худшем – в яму и лопатой. Слабонервных просят удалиться. Было у меня искушение спасти хоть одного, взять себе – но куда нам, в квартире, да с ребенком? Тут и кошка появилась и легла, подгребла их под себя.

«Пользуйтесь, ловите момент! – думаю. – Ничего другого вы в жизни не узнаете, только теплое мамкино брюхо, но это уже неплохо».

Натали поджидала меня у дверей амбара.

– Что ты там застрял? Вот явится кто-нибудь…

И как в воду глядела. Во двор въехали две машины. В первой – отец и мать Дутрело. Во второй – два жандарма.

Дутрело-отец уставился на меня, и в глазах его читался вопрос: «Какого хрена вам здесь надо?»

Ей-богу, у меня было ощущение, что его взгляд прямо так и говорит, слово в слово: «Какого хрена вам здесь надо?»

Я залепетал:

– Извините, мы вас ждали, и я услышал мяуканье… я только заглянул посмотреть…

Он сказал как-то рассеянно:

– А, котята… хотел их с утра прикончить, да не до них теперь с этими делами…

С какими еще, думаем, «делами»? Один жандарм спросил с явственным южным акцентом, кто мы, собственно, такие. А когда узнал, что Натали социальный работник, отвел ее в сторонку и сообщил, что дети пропали, все семеро, ушли сегодня ночью… Потом жандармы с обоими Дутрело зашли в дом, а нам здесь больше нечего было делать, и мы уехали. Натали всю дорогу плакала.

Вторую половину дня я провел у себя на сервисе, и остается только надеяться, что не слишком много тормозных колодок присобачил наперекосяк, потому что я не очень-то соображал, что делаю. Смотрел на карбюраторы, аккумуляторы, свечи, а видел семерых котят, семерых ребятишек Дутрело, семерых братьев из «Мальчика-с-пальчика»… Все это крутилось и крутилось у меня в голове. Особенно упорно – картинка из книжки моего детства. Та, где Мальчик-с-пальчик в ненастную ночь подслушивает, спрятавшись под лестницей. Отец говорит: «Я решил завести их завтра в лес и бросить»… Мать сидит, закрыв лицо руками. В очаге еле теплится хилый огонь.

Я уже сел за руль, чтоб ехать домой, когда меня вдруг осенило. Прямо как гром среди ясного неба.

А что, если… что, если маленький Ян… или один из его братьев, неважно… да нет, это мог быть только он, я чувствовал, – так вот, что, если маленький Ян ночью подслушал отцовские слова: «Завтра утром я ИХ прикончу! Всех семерых!»

И подумал, что отец решил…

Ты ошибся, маленький Ян! Ты, Мальчик-с-пальчик, который все знает, все понимает, – в этот раз ты ошибся!

Прикончить ВСЕХ СЕМЕРЫХ – да! Но это про семерых КОТЯТ, Ян! Про КОТЯТ! Не про вас! Про КОТЯТ!!!!

Где ты теперь, где тебя искать, чтобы все тебе объяснить? Куда ты увел своих братьев?

Часть вторая

Ах вы, бедные крошки, куда вы пришли! Знаете ли вы, что этот дом принадлежит страшному Людоеду, который пожирает маленьких детей?

Шарль Перро. «Мальчик-с-пальчик»

I
Рассказывает Фабьен Дутрело, четырнадцать лет, брат Яна

За утро уже несколько машин замедлили ход при виде нас, и мы стали бояться, что нас задержат. На нас все равно обращают внимание, даже когда мы идем вразбивку Даже когда Ян в сумке. Мы с Реми и со средними все это обсудили там, в лесу, после того как доели хлеб. Ясно было, что шоссе нам не годится, по нему нам далеко не уйти: задержат. А если задержат, я точно знаю, что будет: вернут домой. Сколько б мы ни объясняли жандармам, почему сбежали, нам ни за что не поверят. И как только они скроются из виду, жандармы то есть, отец вздует нас хорошенько, а потом сделает то, что слышал Ян… Убьет. Всех семерых.

Мы про это никогда не говорим. Ни на ходу, ни все вместе на привалах. Это под запретом. Все равно как плохие слова, которые запрещено произносить. Даже младшие понимают: послушно за нами идут и ни о чем не спрашивают. Разве что, куда идем, но это ничего, это можно. Сегодня утром это было, на автобусной остановке. Реми ответил:

– Мы идем на запад, к Океану.

А я пояснил:

– К Атлантическому океану.

Все примолкли, и мы все его увидели, Океан, и услышали, как волны шумят по песку – вррраааушшш, и почувствовали, как ветер холодит кожу У меня даже мурашки побежали.

Другой раз Виктор спросил, когда мы туда придем, и вот это был вопрос потруднее…

Если уйти с шоссе, то проселками и тропами нам пилить и пилить. Это удлиняет путь чуть не вдвое. Зато нам с Реми облегчение – особенно это нужно для Реми, потому что он начинает выдыхаться: Ян может идти сам. А в сумку его сажать только в случае опасности или когда устанет. А насчет того, как ориентироваться, так это без разницы, с Яном найти дорогу не проблема: у него компас, что ли, в голове, или антенны какие-то, или не знаю что. Никогда долго не раздумывает: поднимет головенку к небу, покрутит ее во все стороны – и показывает пальцем: туда. И мы идем.

Мне любопытно было, как он это делает, и на какой-то развилке я его спросил:

– Откуда ты знаешь, где чего?

А он мне:

– Свет… свет в небе… В западной стороне он ярче…

А я никакой разницы не вижу.

II
Рассказывает Реми Дутрело, четырнадцать лет, брат Яна

Мы ушли с шоссе. Так лучше, потому что можно идти всем вместе, и потом, не надо Яна тащить в сумке. Мы с Фабьеном уже хорошо руки отмотали. Под конец придумали нести вдвоем, каждый за одну ручку, а сумка между нами, как будто за покупками ходили. Но хоть мы и менялись то и дело, пальцы нарезало будь здоров. В общем, сумку мы больше не несем, и это большое облегчение, особенно для Фабьена, я-то покрепче буду.

Теперь идем проселками, тропами, вдоль речек. Где дорога широкая и ровная, идем все в ряд, в хорошем темпе, почти что весело, а где узко, там гуськом. А то запоремся в высокую траву – тогда Яна приходится брать на плечи, трава мокрая, обшоркаешься, пока через нее пробираешься. Временами нападает такая безнадега, кажется, что никогда мы никуда не придем, что хоть все ноги стопчи до пояса – все равно без толку. Но первым начинать скулить никто не хочет, так что все молчим и дальше идем.

А бывает и хорошо. Под вечер, например, мы долго шли по бечевнику вдоль канала, который вел на запад. Приятная была дорога. Под ногами сухо, ни тебе жары, ни холода, ничего. Мы сами не заметили, как прибавили шагу, как будто канал вел прямо к Океану, и можно было добраться до него еще засветло, если поторопиться. Мы, конечно, знали, что это не так, но представлять себе это было приятно.

Один раз остановились, где кусты были погуще, и все сходили по-большому. Подтерлись кое-как листьями и вымыли руки в канале. Водичка была – б-р-р! А тут скоро и стемнело, причем как-то сразу, и холодно сделалось. Мы еще сколько-то прошли, но дорога скоро стала совсем узкая, а потом вообще пропала в крапиве. Повернули обратно, отмахали километр, не меньше, до какого-то моста и уселись под невысокой каменной стенкой.

Средние смотрели волком, как всегда, когда им хреново, и сосали завязки своих шапок – надо думать, с голоду.

Младшие, видно было, совсем вымотались. Виктор спросил:

– А где мы будем спать? – и скинул свои дамские туфли.

Тут мы увидели, что у него ноги совсем стерты: на обеих ступнях багровые такие рубцы довольно паршивого вида. И шел ведь, не пикнул, вот силен пацан. Да еще все лодыжки в белых волдырях: обстрекался крапивой. Никто на его вопрос не ответил, и тогда у него губы повело – заплакал, молча, без звука. Я никак не показал, что это вижу, и все остальные тоже. По-любому нам нечем было его полечить, а представление вокруг этого устраивать только хуже. В таких случаях если жалеть да утешать, сразу рев в три ручья. Лучше не обращать внимания.

Вот такое у нас было положение – блеск, ничего не скажешь! – когда Ян вдруг поднял палец:

– Слышите?

Ничегошеньки мы не слышали. Ну, Виктор носом шмыгает, ну, лягушка плюхнулась в канал, а так – тишина. Но Ян все не опускал палец, так что мы навострили уши и в конце концов тоже услышали. Глухой рокот, очень далекий. А потом увидели цепочку огней на горизонте, как будто какой-то коготь прочертил длинную красную царапину по черной дали.

Это сквозь ночь на всей скорости мчался поезд. И шел он на запад.

III
Рассказывает Колетт Фор, шестьдесят восемь лет, пенсионерка

Вот люди мне не верят. А взяли бы да пришли, посидели у меня. Раз – компанию бы мне составили, и два – сами убедились бы, что я не обманываю. Давайте, хоть на спор, посидите тут, глядя на железную дорогу, и увидите, если за полдня хоть кто-нибудь да не пройдет вдоль путей. Удивляйтесь не удивляйтесь, а это правда истинная.

Сама я на нее вот уже пятнадцать лет смотрю, на железную дорогу. У меня и стул у окошка. Тут, справа, телек, а слева железная дорога. А между ними я, и вот смотрю то направо, то налево, то в телек, то на рельсы. А надоест – насыплю коту корма и смотрю, как он его уминает.

Удивительно это, и не говорите: столько есть всяких дорог, хоть шоссейных, хоть проселочных, хоть каких – и чего их тянет идти вдоль путей? Но кое-какая догадка у меня есть. Они идут здесь вот почему: раз – потому что прямо, не собьешься, и два – потому что рано или поздно обязательно придешь к станции. Выходит, аж в двух вещах они могут быть уверены, и от этого им спокойно. По большей части это все одиночки. Смотришь – идет, голову повесив, и пережевывает свои несчастья. Так я, по крайней мере, думаю. Если кто идет один-одинешенек вдоль железнодорожных путей, что ему еще делать, как не пережевывать свои несчастья?

Другой раз меня так и подмывает открыть окошко да крикнуть им: «Не уйдете вы от своих проблем, и не надейтесь! Ложитесь-ка лучше на рельсы: через пять минут поезд, вот и будет вам покой!» Смеюсь так про себя. Я не то чтоб злыдня какая, просто люблю поехидничать. У каждого свои развлечения. Это, видать, возраст. Раньше я, помнится, не такая заноза была.

Над малолетками я не ехидничаю. Тем более если потемну идут. Эти прошли в одиннадцать вечера. Как раз новости начались на втором канале, почему я время запомнила. Четверо мальчишек, идут гуськом, а впереди трусит чудной такой человечек. Луна была полная, и я его видела, как вот вас вижу. Представьте себе шпендрика, от горшка два вершка, в пиджаке пятидесятых годов, застегнутом на среднюю пуговицу: вот такая вот картинка. Другие шаг – он три, семенит вперевалочку, что твой пингвин на льдине. А позади, метрах в ста, гляжу, шестой показался и на закорках еще одного несет.

Я подождала, не подтянется ли еще кто, но нет, эти были последние, парад окончился. Пока они проходили мимо моего дома, тот, которого нес другой, все на меня пялился. Я на него подбородком так мотнула: «Чего уставился? Фотку мою хочешь?»

До Перигё отсюда километров тридцать с гаком. Да, детки, думаю себе, если хотите туда попасть до завтра, надо вам пошустрее двигаться.

Когда через неделю про них написали в газете, я сразу позвонила жандармам, но они меня и слушать не стали. Раз – потому что мальчишек к тому времени уже нашли, и два – потому что меня никогда никто не слушает.

IV
Рассказывает Макс Дутрело, одиннадцать лет, брат Яна

– Мы почти пришли, – так Фабьен сказал, – еще несколько километров, и все. Это город Перигё, нам только до вокзала дойти, а там сядем на поезд.

Как раз начало светать. По обе стороны железной дороги из тумана стали выступать серые домики. Внутри люди еще все, наверно, спали в теплых кроватях. Сколько там еще осталось километров, про которые говорил Фабьен – двенадцать, сто двадцать или четыре миллиона, – нам с Виктором это было уже без разницы. Мы только смотрели на свои ноги: есть они у нас еще или стерлись аж до колен. Посмотрим – вроде еще есть… Они шагали как будто сами по себе. Интересно, если бы мы им велели остановиться, они бы послушались?

Перед вокзалом была большая площадь. Мы спрятались за мусорными баками. Старшие и средние долго что-то обсуждали между собой, ну и с Яном, конечно. Мы с Виктором съежились за помойкой, прижались друг к другу, потому что теперь, когда мы больше не шли, стало очень холодно. Я понимал, почему они тормозят, старшие: они же никогда на поезде не ездили и не знали, что для этого надо – ну, билеты там и всякое такое. Вряд ли это так уж сложно, но когда вообще ничего не знаешь…

В конце концов Пьер взял ту синюю сумку, распорол прямо руками по шву так, что получилась дырка сантиметров с десять, Ян залез внутрь, Пьер взял сумку под мышку, и они зашли в вокзал. На вокзальных часах было полвосьмого. Когда они вышли обратно, было ровно восемь. Пьер раздал нам билеты до Бордо. Он только три достал, но он сказал, этого хватит на всех шестерых, потому что мы близнецы.