Текст книги "Месье"

Автор книги: Жан-Филипп Туссен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Нескоро, очень нескоро они въехали в узкую улочку одного из отдаленных районов. Дюбуа-Лакур притормозила и остановилась перед старинным домом с палисадником, обнесенным оградой. Здесь она его и высадила, снабдив необходимыми указаниями, поскольку и так уже потеряла кучу времени в пробках и идти с ним в квартиру не могла. Месье остался стоять на тротуаре, глядя вслед удаляющейся машине. Когда та скрылась, он пошел дальше по улице. Она была тихой, пустынной. Он прогулялся по кварталу, завернул в кафе, выпил пива, купил сигарет. Потом вернулся назад и снова оказался перед домом.

Как быть?

Аккуратный, тусклый, свежевыкрашенный фасад. На третьем этаже, куда ему предстояло подняться, все окна были наглухо закрыты, причем два из них забраны железными ставнями. В сумрачном вестибюле Месье разыскал выключатель, потоптался у почтовых ящиков, рассеянно читая фамилии жильцов, потом неуверенно ступил на лестницу. Широкие ступени покрывал ковер, крепившийся тонкими позолоченными стержнями. Дойдя до второго этажа, Месье остановился в нерешительности и, подарив себе последнюю отсрочку, спустился вниз, дабы воспользоваться лифтом.

Массивная, темного дерева дверь квартиры на третьем этаже имела две створки с серебряным молоточком на каждой. Месье легонько постучал и, не услышав ни звука в ответ, собрался было уйти, но тут у него за спиной открылась другая дверь. Поспешно обернувшись, он принялся объяснять, что хотел бы видеть кого-нибудь из Леганов. Я – Леган, сказал человек в дверях и, впустив Месье в большую темную прихожую, молча посмотрел ему в лицо, после чего пригласил следовать за ним. Они прошли чередой коридоров, затем наискосок через столовую, где вкушала ужин – приятного аппетита, мадам! – престарелая особа, и некоторое время спустя добрались до кабинета, помещавшегося в самом дальнем конце квартиры. Устроившись за небольшим секретером, Леган стал задавать Месье вопросы, поинтересовался возрастом: двадцать девять.

Коротенько перебрав общих знакомых, сводившихся, в сущности, к одной Дюбуа-Лакур (с Симоной я сто лет знаком), Леган объяснил, что если и решился сдать комнату студенту, то, разумеется, не из-за каких-то там тысячи двухсот франков, которые он за нее просит. Полагаю, вы все еще студент? И, предупреждая ответ, Леган заверил Месье, что ни на чем не настаивает. Просто они с женой подумали, что жилец мог бы раз или, скажем, два в неделю консультировать их сына, помогать ему делать уроки. Видите ли, сказал он, задумчиво поигрывая ножом для разрезания бумаги, у нашего Людовика очень широкий круг интересов для мальчика пятнадцати лет. Он и киноман, и эллинист. Но в школе, как бы это сказать, ему трудно приспособиться к слишком жесткой системе, граничащей с принуждением. Второгодник он, заключил Леган и поднялся, чтобы показать Месье отведенную ему комнату.

В комнате царил запах воска и засохшей спермы. Шторы были задвинуты. Темного дерева паркет в полумраке казался черным. Это комната моей матери, пояснил Леган вполголоса. Понятно, прошептал Месье. У стены стояла какая-то старинная штука с зеркалом и тазом, вероятно умывальник. Над кроватью висело распятие и покоились в резных рамках побуревшие от времени фотографии. Леган зажег ночник, открыл шкаф и показал Месье полки, чистенькие, накрытые бумагой в цветочек, прикрепленной кнопками. Некоторое время они смотрели внутрь шкафа, одобрительно кивая, затем закрыли каждый по створке и вышли вон. Ну вот, сказал Леган, если хотите, можете въезжать уже на этой неделе.

Нет.

Месье сказал "нет". Леган взглянул на него без неприязни, заверил, что прекрасно его понимает, в любом случае, прибавил он, время подумать еще есть. Он любезно закрыл дверь и отправился провожать Месье. Они медленно двинулись друг за другом по петляющему коридору, снова прошли через столовую, и все еще ужинавшая старушка с умилением посмотрела им вслед.

Итак, встречаемые в природе кристаллы не всегда идеальны, они имеют дефекты, такие как дислокация, т. е. нарушение порядка упаковки слоев, выявляемые посредством дифракции рентгеновских лучей методом топографии на отдельных участках или же путем анализа изменений интенсивности отражения лучей кристаллом в целом. В эту минуту в дверь позвонили. Кальц в изумлении прервал диктовку и с листочком в руке и легкой досадой на лице повернулся к Месье, вопрошая взглядом, не ждет ли тот кого. Нет, нет. Пойду посмотрю, сказал Кальц и, опережая хозяина, шмыгнул к выходу: наверное, это мадам Понс-Романов, бросил он через плечо и прибавил, что позволил себе попросить ее по возможности заглянуть вечерком.

Когда Кальц провел ее в квартиру, мадам Понс-Романов, если, конечно, это была она, – застенчивая на первый взгляд блондинка в светлом меховом жакете, изящном и вполне к лицу, – осталась стоять в замешательстве посреди комнаты. Кальц пригласил ее располагаться в шезлонге. Она села с опаской, сумочку положила на колени и одарила Месье смущенной улыбкой. Кальц не обращал на нее внимания, он сортировал разложенные на постели бумажки, проглядывал карточки. Через минуту я буду в вашем распоряжении, сказал он, вот только сейчас закончу. Одну за другой он открыл несколько папок, но безрезультатно, пояснил, что не может найти исключительно важный документ, и отправился искать его к себе в квартиру, оставив Месье наедине с мадам Понс-Романов.

Понятия не имея, кто эта дама, Месье поначалу сидел за столом, хотя нет-нет да и поглядывал на нее искоса. Затем, поскольку Кальц не возвращался, он пересел на кровать поближе к гостье, а та, держась в шезлонге чрезвычайно прямо, время от времени вынимала ножку из туфли и, легонько потирая ее о другую, посматривала на него из-под опущенных век. Месье, отвечавший вежливой улыбкой всякий раз, когда их взгляды встречались, решился в конце концов завести беседу и высказал предположение, что она, должно быть, подруга Кальца. В общем-то, нет, отвечала она, я с ним едва знакома.

Ну-ну. Посидев, Месье поднялся и в ожидании Кальца принялся перечитывать работу. Найдя на странице несколько опечаток, он открыл флакончик с корректорской замазкой, наложил кисточкой там-сям несколько хирургических мазков и подул на листок. Кальц не возвращался; Месье закурил сигарету и, пройдя вдоль шезлонга, протянул пачку мадам Понс-Романов – для пущей непринужденности.

Вернувшись, Кальц извинился, что заставил себя ждать, и, уверенный, будто мадам Понс-Романов известно, зачем они с Месье прибегли к ее услугам, сказал, что готов предоставить любые дополнительные разъяснения – относительно расценок, в частности. Посчитав в уме, он добавил, что для книги в целом вряд ли понадобится более двух десятков карт, а из них только стратиграфические могут, по его мнению, представлять трудность, поскольку, как ему уже доводилось говорить ей ранее, он по-прежнему задается вопросом, нельзя ли на классической хорохроматической проекции вместо традиционных разрезов применять наложение цвета на каждом отдельно взятом участке. Думаю, можно попробовать, согласилась мадам Понс-Романов, обращаясь к Месье.

Месье, со своей стороны, возражать не стал, он стоял спиной к окну и разглядывал Кальца, только теперь заметив, что во время своего продолжительного отсутствия тот вовсе не искал затерявшийся документ, а просто-напросто переодевался. Вместо привычной заношенной куртки с шарфом он явился в элегантном костюме тонкой серой шерсти, белой рубашке и бабочке. В таком наряде он сидел теперь на краю постели, скрестив ноги, и излагал мадам Понс-Романов свои впечатления от ее последней статьи, напечатанной в журнале, издаваемом при участии Национального научно-исследовательского центра, которую он, Кальц, будучи несогласным в деталях, находил весьма содержательной. Затем, не зная, куда девать руки, он встал, поддернул манжеты и предложил пойти к нему выпить аперитив, тем более, проговорил он как бы застенчиво, что шампанское уже охлаждается и он приготовил тосты. Тут он испугался: не хватил ли через край, и поспешил заверить гостью, что ничего, в сущности, и не готовил, а лишь помазал сухарики керлингом и открыл баночку рольмопсов.

Продолжая аргументировать в коридоре свое восхищение статьей мадам Понс-Романов, о которой, если не вдаваться в подробности, он только и мог сказать, что она содержательна, Кальц приостановился на пороге, галантно пропуская даму, и, целомудренно опустив глаза, некоторое время мечтательно глядел на ее раскачивающиеся бедра, затем догнал ее и – вы позволите? распахнул перед ней дверь своей квартиры. Они проследовали в прихожую, а Месье, руки в карманах, за ними. Хорошо, что вы тоже пришли, бросил ему Кальц через плечо.

Гостиная, куда провел их Кальц, как видно, только что подверглась грандиозной уборке, имевшей результатом весьма благопристойный беспорядок: очечник, забытый на низеньком столике, раскрытая книга на ручке кресла. Кальц, не успев войти, стал извиняться за хаос в квартире, он захлопнул книгу и поставил ее на полку с такой неподдельной естественностью, что у Месье возникло подозрение, неотрепетировал ли хозяин этот жест. Не обратив ни малейшего внимания на старания Кальца, мадам Понс-Романов прошла прямиком к окну и, зябко кутаясь в шубку, устремила наружу рассеянный взгляд. Вскоре Месье заметил, что смотрит она, оказывается, на него, точнее на его отражение, и смущенно ей улыбнулся, а затем, когда Кальц объявил, что сейчас принесет шампанское, принялся осматривать библиотеку, где среди книг были выставлены образцы камней, причем наиболее ценные хранились в застекленном шкафу под стеклянным колпаком. Нагнувшись, Месье прочитал названия некоторых пород, машинописные таблички сообщали также об их свойствах и происхождении, потом он отошел и сел. Тогда мадам Понс-Романов неспешно скинула шубку, повесила ее не глядя на спинку стоящего рядом стула, развернулась на сто восемьдесят градусов и, наблюдая за производимым эффектом, плавным шагом направилась к креслу в облегающем шерстяном платье, сквозь которое проступали едва сглаженные очертания старомодного нижнего белья.

В дверях появился Кальц, катя перед собой нагруженный сервировочный столик; с отрешенным видом пересекая гостиную, он спросил у мадам Понс-Романов, когда она полагает приступить к работе над картами, затем поставил ведерко со льдом на низкий стол и уселся на диване, перекинув через руку белую салфетку для шампанского. Мадам Понс-Романов объяснила, что в ближайшие дни закончит имеющиеся у нее заказы, один или два, а потом, вот вам слово, непременно попытается изыскать время для их трактата. Месье кивнул и продолжил задумчиво оглядывать негритянские маски и щиты на стенах. Ты, может, шампанское все-таки откроешь, сказал ему Кальц и тут же предупредительно обратился к даме, услужливой рукой указывая на блюдо: рольмопс?

Месье поднялся с неохотой, взял салфетку с руки Кальца, достал из ведерка со льдом бутылку не шампанского, нет, а игристого, но виду не подал и откупорил ее на манер реймского, отклонив горлышко от себя и наставив его при этом на Кальца, провожавшего взглядом все его движения. Мадам Понс-Романов, нисколько не прельстившаяся рольмопсом, вдобавок, как выяснилось, не употребляла спиртного, но, желая оказать мало-мальскую честь кальцеву угощению, напомнила, призвав Месье в свидетели, что хозяин, кажется, хотя, впрочем, она могла и ошибаться, и в таком случае это, право же, не имеет никакого значения, говорил о тостах с керлингом. Чуть не забыл, спохватился Кальц и, вскочив поспешно, устремился на кухню, предлагая на ходу заменить ей шампанское швепсом.

Вернувшись из кухни, Кальц сел и стал наливать в бокал для шампанского швепс, не спуская глаз с бурлящих пузырьков, словно бы перед ним был перегонный аппарат, и заодно излагая мадам Понс-Романов основные направления своей работы. Признавшись чистосердечно, что ему все-таки немного неловко предлагать для чтения недозрелый плод своих трудов, он осведомился, протягивая ей бокал, не жаждет ли она ознакомиться с первыми страницами текста, и поскольку она, хоть и не жаждала, ничего не возразила по существу, а лишь беспомощно и обреченно развела руками, Кальц послал Месье за рукописью.

Чуть погодя Месье явился в гостиную с пачкой бумаг и положил ее на стол. Кальц раскрыл рукопись и, напялив очки, сообщил Месье, небрежно листая страницы, что мадам Понс-Романов пригласила его, Кальца, провести уик-энд в ее загородном доме, где она устраивает прием для друзей, и что она зовет приехать также и Месье, дабы не срывать работу над книгой. Пишущую машинку не забудь, добавил он, приподняв очки. Она у него маленькая и скверная, извинился он перед гостьей, зато легкая.

В день их приезда, под вечер, возле освещенного дома, из которого через открытые окна доносились далекие голоса, Месье с мадам Понс-Романов сгребали опавшие листья в саду. Потом они убрали грабли, навели в сарае порядок и отправились в дом, где она представила ему немолодую пару, а затем, не прерывая беседы, поднялась на второй этаж. Зайдя в свою комнату, она пальчиком оттолкнула Месье и, томно закрывая дверь перед самым его носом, сообщила, что сейчас переоденется – надо думать, в юбку.

Поскольку комната его помещалась этажом выше, а лестница полнилась гулом шагов, Месье, не зная, куда податься, предпочел остаться на месте; он расхаживал взад-вперед по коридору, а дойдя до лестничной площадки, перегибался через перила и глядел вниз. Потом, испугавшись, что его застанут слоняющимся без цели, взял с полки книгу и сел на укромный стул в углу возле комода. Книгу он положил на колени и открыл для вида, на случай, если кто-нибудь подойдет. Кем-нибудь оказался, разумеется, Кальц, вдруг возникший перед ним в первоклассном костюме, первозданной белизны рубашке и безупречной бабочке; чем ничего не делать, сказал он с головой погруженному в чтение Месье, не лучше ли спуститься к другим гостям. Оторвавшись от книги, Месье поставил ее на место и попросил Кальца подняться с ним наверх, в его комнату, за галстуком, тем самым, "предметом всеобщей зависти", но Кальц ответил, что сойдет и так, и более того, пока они спускались, посоветовал ему вовсе не носить этот галстук, уж больно чудно он смотрелся с желтым свитером.

Супруг мадам Понс-Романов, имевший, по-видимому, какое-то отношение не то к экспорту, не то к импорту и как раз рассказывавший о своих делах, вел разнообразную биржевую и финансовую деятельность, хотя сказать точно, в чем именно она заключалась, не мог никто, включая его самого, если судить по тому, что он говорил. В гостиной перед камином пили аперитив многочисленные друзья Романовых и в их числе две знаменитости: заместитель министра – о существовании такого портфеля Месье и не подозревал – и один американский ученый, еще не прибывший. Когда мадам Понс-Романов, упрятав волосы в целомудренный пучок, спустилась в расклешенной юбке к гостям, ей представили тех, с кем она не была знакома, – вереницу женщин и мужчин, последние при этом вставали. Заместитель министра был человеком суровым, одетым строго, с черными-пречерными зализанными волосами, в толстых роговых очках, за которыми мерцал непроницаемый взгляд, из тех, что ломают карьеры. Он слегка изогнулся, целуя ручку мадам Понс-Романов, скорбным голосом произнес, что счастлив познакомиться. Засим поддернул брюки и с самодовольной полуулыбкой погрузился в глубокое кресло. Во все время аперитива он сидел выпрямившись, чуть склонив голову набок, благожелательно прислушиваясь к разговорам и время от времени поднимая на присутствующих глаза магараджи.

Пока Месье (глаз не поднимая) любовался исподволь качеством кожи собственных ботинок – один из них он, закинув ногу на ногу, ухитрился выставить на свет, – Романов, развалившись в кресле, объяснял со знанием дела, держа стакан виски в руке, хлопавшему глазами заместителю министра, что, по сообщениям журнала "Восток-Запад", беспристрастность которого может подвергнуть сомнению разве что отпетый коммунист, на территории Советского Союза введен в строй целый ряд новых радарных установок, в том числе в Оленегорске, Печоре, Сарышагане, Ляки и Пушкино. В Красноярске, кажется, тоже, добавил он, чтоб ничего не упустить, в то время как стоявший рядом Кальц, избрав себе в слушательницы пожилую даму, рассказывал ей о своей книге.

Поднявшись после ужина в свою комнату, Месье не стал ложиться. Нет. Он потушил свет и, стоя босиком у окна, некоторое время смотрел в сад, где прямые аллеи перемежались темными лужайками. Потом, когда погас последний огонек и весь дом погрузился во мрак, он открыл окно и, глядя поверх черных крон в небо, тщетно пытался представить себе искусственные спутники, оставляющие сплошной светящийся след.

Месье, он тоже по-своему упрям.

На другой день в саду перед террасой Романовы угощали гостей шашлыками, зажаренными на мангале-автомате. Всякий раз, когда световой сигнал загорался над одной из двенадцати секций прибора, готового, казалось, взлететь под напором скопившегося внутри дыма, Романов, с трудом поспевая за ходом событий, с полотенцем за поясом и вилкой в рукавице, доставал шампур из печи, заменял другим, опускался на колени проверить термостат и неуверенно поворачивал ручку хронометра соответствующей секции. Приготовленный на скорую руку обед подавали – как это мило! – без всякой сервировки. На красновато-коричневой с золотистым отливом скатерти стояли два непритязательных подноса, на одном – приправы, горчицы, корнишоны, перчики, майонезы, соусы беарнские, острые, сладкие, томатные и мадеровые, на другом – тарелки стопкой: всё так запросто, что просто чудо. Кальц сидел на нижних ступеньках лестницы, сняв пиджак и расстегнув ворот. Слегка откинувшись назад, он беседовал с заместителем министра об итальянском кино. Я, знаете, давно уже не был в кино, говорил тот. Феллини, не унимался Кальц, Коменчини, Антониони. Антониони, прибавил он, ах, Антониони. Послушайте, у меня нет времени ходить в кино, отмахивался суровый чиновник. К сожалению, у меня тоже, признался Кальц. Так они жаловались друг другу и все сильнее огорчались и в конце концов надумали бросить работу.

После обеда, обставив замминистра в пинг-понг двадцать один – четыре, Месье с отсутствующим видом перешел на другую сторону стола, лениво везя по нему ракетку, и без всякой охоты предложил чиновнику отыграться, но тот, чем снова продувать несимпатичному юнцу, наверняка коммунисту, предпочел пойти почитать на солнышке. Когда Месье присоединился к другим гостям, в саду был уже сервирован кофе, кто-то прогуливался по аллеям, кто-то дремал в шезлонге. Тут же рядом мадам Понс-Романов попивала кофе, ах, вот оно что, наедине с Кальцем. Не прилечь ли нам отдохнуть, предложил Кальц, затем поднялся и ненавязчиво двинулся за мадам Понс-Романов след в след.

Супруга замминистра, толстая, элегантно одетая молодая особа, провела всю вторую половину дня на террасе, она сидела в плетеном кресле, подтянув колени к подбородку, и крохотными туалетными щипчиками старательно выдергивала волоски на ногах. Время от времени, устало приподняв голову, она сквозь падавшую на лицо шевелюру осматривала очередного наглеца, осмелившегося ее потревожить, и вздыхала. Нет, она ничего не желает выпить. Нет, она не хочет гулять. Она хочет одного: чтоб ее оставили в покое, у нее еще работы по горло, а лето уже на носу.

Остаток дня после блаженного отдыха Кальц расслаблялся в качалке, читал какую-то попавшуюся под руку книжонку, потом закрывал ее, пил апельсиновый сок, курил, наблюдал рассеянно за садовником, подстригавшим кусты роз (из-за соломенной шляпы не сразу распознав в садовнике Месье), и сожалел, должно быть, только об одном: Романов затеял стрельбу по летящим мишеням, отчего он, Кальц, подскакивал при каждом выстреле.

Месье, нашедшего было прибежище среди роз, которые он тщательно обрабатывал секатором, а потом одну за другой черенковал, очень скоро настиг сын Романовых Уго, внезапно проникшийся к нему симпатией и с самого обеда теребивший его, требуя сыграть с ним в пинг-понг. Не зная, как от него отделаться, Месье в конце концов поддался на уговоры матери, замолвившей словечко за сына, и согласился. Даю тебе пять очков форы, приятель, сказал он, беря ракетку. Вы что, смеетесь? – ответил мальчик. Ну хорошо, девять, расщедрился Месье. Широкой души человек. Вы что, смеетесь? – повторил Уго, в пинг-понге я – бог. И действительно, партия получилась жаркой. Месье засучил рукава, снял ботинки. Босой, разъяренный, обливаясь потом (вам следует остановиться, воскликнула мадам Понс-Романов, вы же весь красный), он сопротивлялся изо всех сил. Уго играл технично, гибко, подвижно. Свеча, свеча, гас: такие не берутся. Месье вошел в раж – ну совсем другой человек, – взгляд его был ужасен, он закатал брюки, потом снял часы, чтоб получить секундную передышку. Когда под конец игры он приноровился парировать смэши и выиграл несколько мячей подряд, Уго признал, что в молодости Месье, возможно, и умел играть.

Принимая во внимание вышеизложенные положения, необходимо снова обратиться к симметрии кристаллов, не забывая, что для описания кристаллической решетки достаточно знать размещение атомов в элементарной ячейке, повторением которой путем параллельных дискретных трансляций образуется вся структура кристалла.

Ближе к вечеру они смогли спокойно поработать около часа, уединившись в комнате на третьем этаже. Затем Кальц, собрав бумаги, предложил Месье прогуляться напоследок. Бок о бок они пошли по аллее; Кальц наслаждался воздухом и рассуждал о том, как продвигается его работа, а розоватая вечерняя заря между тем понемногу окутывала дом. Уткнувшись в барьер, отделявший аллею от площадки для стрельбы, они развернулись и лужайкой вернулись к дому, где в окнах уже зажигались огни. Кальц, широко расставив руки и шумно дыша, объяснял, что мечтает жить вот так, за городом, на природе.

Их подвез в Париж и высадил у подъезда замминистра; всю дорогу он сохранял восхитительное спокойствие в пробках, то включая передачу, то снова выключая, тогда как его супруга сокрушалась, зачем они не вызвали отряд мотоциклистов те расчистили бы им дорогу. Скучавшему рядом с Месье на заднем сиденье Кальцу идея въехать в Париж в сопровождении полицейского эскорта пришлась, как видно, по душе: он предложил остановиться немедленно и позвонить из автомата. Вот здесь, вот, тормозите, настаивал он, опершись локтями на спинку переднего сиденья и нависая над водителем, и Месье, знавший, что Кальц всегда добивается своего, не позавидовал на сей раз высокопоставленному лицу (об этом не может быть речи, парировал, однако, тот с неизменной любезностью).

У дверей квартиры, перед тем как попрощаться, Месье поблагодарил Кальца за уик-энд и полез было в карман за ключами, но Кальц пригласил его зайти перекусить и добавил, что приготовил для него сюрприз. Тсс, ни слова больше. Он провел Месье на кухню и, надавив на плечи, усадил на стул. Удостоверившись, что Месье не пытается бежать, Кальц на минуту исчез и вернулся с сюрпризом фотокопиями эскизов будущих карт, десятками рисунков и набросков мельчайших кубических сборок, которые он листик за листиком извлекал из красивой пластиковой папки. Предоставив гостю возможность насладиться ими вволю, он достал из холодильника несколько тарелок и серебряное блюдо, на котором слегка скукожившиеся рольмопсы начали буреть в тех местах, куда были воткнуты зубочистки. Затем он разложил приборы, рюмки, тарелки и выставил бутылку божоле. К сожалению, у меня нет штопора, пояснил он, но это не беда, правда ведь, выпьем воды. Месье кивнул, сложил эскизы в папку и сказал, вставая, что штопор принесет.

Месье возвратился не скоро – мог ли он знать, что не следует ему, ох, не следует, заходить домой в тот вечер, – и положил штопор на стол. Кальц полюбопытствовал, не случилось ли чего. Мне звонил брат, ответил Месье. И, замолчав, сел. Что-нибудь серьезное? – тихо спросил Кальц, косясь на штопор. Ничего особенного, сказал Месье, просто он идет сегодня в оперу и просит меня посидеть с его дочками.

Стоя перед квартирой брата, Месье долго-долго звонил, прежде чем кто-то откликнулся. Затем дверь приоткрылась, и молодая особа, собиравшаяся уходить, поинтересовалась, что ему угодно. Месье ей подмигнул и преспокойно направился мимо нее в комнату племянниц. В коридоре его остановила другая девица, предупрежденная первой, и преградила ему путь, пытаясь все-таки выяснить, что ему нужно. Тем временем появился и брат (это ты? привет, сказал он) в смокинге, спросил, как дела, и представил его своим юным спутницам, Анне и Бенедикте, преподавателям философии, как на подбор. Месье поцеловал обеих и, задержавшись на минуту, сладким голосом спросил брата, когда он предполагает вернуться.

У брата (тоже преподавателя философии: не судья человек брату своему) было две дочери, доводившиеся Месье племянницами, две близняшки, по шесть лет каждая. Месье, присмотревшийся к ним за эти годы, научился различать их с первого взгляда. Ты Жанна, говорил он, переводя палец с одной на другую, а ты Клотильда. Да, да, верно, кричали они в восторге. Одна из девочек, Клотильда, была бойкой, смешливой, шустрой, другая вяловатой – в дядю.

Дабы развивать их ум, такой податливый в этом возрасте, Месье, оставаясь с племянницами, не упускал случая поучить их играть в шахматы. Он раскладывал доску на низеньком столике посреди гостиной, садился на ковер по-турецки. Девочки заходили с другой стороны стола, и лица у них делались серьезными. Пока он им объяснял, как ходят фигуры, они стояли рядышком в трусиках и маечках и внимательно его слушали – исключительно сосредоточенные крошки. А ну, не лазить руками в трусы, когда я вас учу, одергивал их Месье.

Уроки не проходили даром, малышки уже освоили ходы. Когда они задумывались, Месье не мог на них налюбоваться: они напоминали ему его самого. Особенно ему нравилось, как хорошо они запомнили, что надо сказать "я еще не хожу", если дотронулся до фигуры и ею не пошел. Пожалуй, это единственное, что их привлекало в шахматах, и Месье даже заподозрил, что они специально касаются всех фигур сразу, лишь бы произнести полюбившуюся фразу.

В тот вечер, когда он зашел в комнату племянниц, они играли с феном, вырывая его друг у друга и пуская струю воздуха под висевшие на стенах плакаты. Месье сел на кровать, не говоря ни слова, но этого оказалось достаточно, чтобы посеять в них смутный страх и отравленная сомнением игра наскучила сама собой. Тогда Месье выключил фен и велел им ложиться спать. А на прощание изобразил, не слишком, впрочем, правдоподобно, вынужденную посадку планера – это их всегда смешило. Мы-то с вами друг друга понимаем, сказал он. Затем присел у постелей, подоткнул одеяла и расцеловал малышек в четыре щеки. Мы-то с вами друг друга понимаем, да? – повторил он с грустью. Что ты там бормочешь, дядя? Нет, они ничего не понимали.

Самородное золото, встречающееся в природе в чистом виде, часто рассеяно в кварцевой породе золотоносных жил и в сернистых соединениях, таких как пирит, через "и", арсенопирит, пирротин, с двумя "р", и стибин, как слышится.

Полагая, что развеяться иногда полезно, Месье повел раз в субботу после обеда племянниц во Дворец открытий. Он вихрем пронесся по залам, так что малышки не поспевали за ним и семенили далеко позади; время от времени он останавливался перед какой-нибудь витриной, и, используя любую возможность заронить в них разумное и вечное, толковал об основах жизни, представлявшихся девочкам еще большими загадками, нежели ему самому. На улице, по дороге из музея, Месье объяснял, что, когда идешь на восток, твоя скорость прибавляется к скорости вращения Земли, а когда на запад – вычитается. Дядя, купи нам пиццу, сказали они. Пиццу? – вскричал Месье и остановился, выискивая глазами, кого бы призвать в свидетели праведности своего гнева, – пиццу в вашем возрасте не едят. Все, точка. Теперь слушайте. Предположим, человек хочет убежать от себя, чего, кстати, я вам не советую делать, – продолжал он, остановившись посреди тротуара и засунув руки в карманы, а сестренки в одинаковых розовых курточках слушали его, задрав от усердия носы, – как по-вашему, следует ему двигаться на запад или на восток? Они не знали. На восток, сказал Месье, с лукавым прищуром подняв указательный палец, на восток, потому что так время в пути течет быстрее – какой-никакой, а выигрыш, заключил он и зашагал дальше. Пиццу! Подумать только, в их-то лета!

В свободные от печатания вечера Месье лежал на кровати и швейцарским перочинным ножичком фигурно чистил апельсины, превращая их в водяные лилии или кувшинки. Если вынести за скобки редкие мимолетные мысли, которые, не будучи сформулированными, беспрерывно растворялись, Месье, даже напрягшись, уже совершенно не ощущал течения времени ни на запад, ни на восток. Прежде он бы с легкостью вообразил, в абстрактной, понятно, форме, две различные субстанции, ничем не связанные между собой: одна неподвижная – это он сам (Месье не любил суеты), другая – обтекающее его время; теперь же у него вызревала мысль, что никаких двух субстанций не существует – есть лишь один мощный поток, беспрепятственно уносящий его за собой.

Греческие термины, применяемые для обозначения внешних форм кристаллов, ку-ку, ты меня слушаешь? – трудности не представляют, они чрезвычайно просты для понимания и очевидны даже непосвященным, например, пинакоид, от "пинакс" "доска", обозначает два параллельных ряда, а пентагоногексаоктаэдр, от "гекса" и "окто", обозначает твердое вещество с шестью восемь – сорока восьмью пентагональными гранями.

На следующий вечер Месье – свободу людям доброй воли! – переехал к Леганам.

Хозяин поджидал жильца в прихожей, чтобы с порога познакомить с женой и сыном. Хорошо, хорошо, сказал Месье, озабоченный более насущными проблемами: внизу в такси остались его чемоданы, и кто-то должен был за ними спуститься. Людовик не запрыгал от восторга, нет, но все же поплелся нехотя вслед за Месье, с небрежной ленцой помог шоферу выгрузить багаж и в два приема отволок наверх.

У себя в комнате Месье снял с постели кружевное покрывало, сложил вдвое, развязал галстук и растянулся поверх одеяла. Затем он исхитрился без помощи рук сбросить ботинки, и они со стуком грохнулись на пол. Некоторое время он лежал, радуясь тому, что у него больше нет соседа, раскинув руки и не дыша, то есть дыша, но самую малость.

У нас завтра опрос по физике, сказал Людовик от самой двери. Он положил учебник на кровать, прошел, не глядя на Месье, к окну и удрученно в него уставился. Чуточку помедлив, Месье сел, закурил сигарету (его начинало пугать собственное спокойствие) и поинтересовался, по какой теме опрос и что надо повторять. Всякое движение относительно, ответил тот. Месье затянулся, раскрыл учебник и спросил: это что, параграф такой? Разумеется, параграф, сказал Людовик, задач нет.